Текст книги "Ябеда"

Автор книги: Саманта Хайес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Глава 37

Нина дважды перемыла посуду, оттерла до блеска стол на кухне и вымела пол. Перерыла весь шкафчик, но отыскала-таки средство, от которого окна засияли хрусталем. Вынесла мусор, в гостиной пропылесосила ковер и обивку на всей мебели, метелкой из перьев смахнула с потолка паутину. Затем принялась за дверные ручки и начистила их до блеска, после чего отдраила и продезинфицировала туалет на первом этаже. Скатерть и льняные салфетки, которыми они пользовались за обедом, засунула в стиральную машину и включила кипячение.

В два часа ночи Нина опустилась на краешек плетеного кресла у окна в сад. Фонари вдоль дорожки к мастерской все еще горели.

– Чем это ты тут занимаешься?

Нина обернулась. В коротких пижамных штанах в красно-синюю клетку рядом стоял Мик с припухшим со сна лицом. Ей была приятна его близость – и вместе с тем хотелось его оттолкнуть. Мысли крутились, как белье в стиральной машине. Это был самый ужасный вечер в ее жизни – почти самый ужасный, – и она понятия не имела, что ей теперь делать. Знала только, что главное – уберечь семью.

– Наводила порядок. – Нина не узнала собственного голоса.

Во время уборки она носилась как шальная, отключившись от реальности, от того, что неминуемо должно было произойти. Она так долго жила с завязанными глазами, обманывая себя, мужа, дочь.

– Да ведь посуда уже вымыта. Я слышал шум. – Мик оглядел сверкающую чистотой комнату и нахмурился: – Ты что, уборку затеяла? В такой час?

– Мне хотелось избавиться… – Нина отвернулась к окну. – Хотелось поскорее разделаться с этим.

Мик пальцем поймал ее подбородок, повернул лицом к себе, присел возле кресла на корточки.

– Тебя что-то расстроило?

Нина покачала головой. Как смотреть в эти глаза? Ведь они видели, как из молодой девушки она стала зрелой деловой женщиной и матерью семейства.

– Все хорошо. – Она заставила себя улыбнуться. – Просто устала.

– Досталось тебе сегодня, – вздохнул Мик. – Зря я согласился на эту дурацкую встречу. – Вслед за Ниной он бросил взгляд в сад, потом повернулся и поцеловал ее в щеку. Осторожно, чуточку печально, виновато. – Если тебя это хоть сколько-то утешит – Бернетт заказал мне несколько картин.

– Да? – Нина вспыхнула. – Это… это замечательно, – добавила она, коря себя за то, что Мик пытается преуменьшить свой успех. Но новость убивала.

– Он говорит, у него целая очередь из желающих приобрести художественные произведения… хм-м… скажем так, не стандартные. – Мик сложил руки на груди. – А моими работами он хочет заполнить брешь на этом рынке.

– Прекрасно, – отозвалась Нина. Против ее воли вышло вяло, бесцветно.

Хуже того, что сообщил Мик, ничего и быть не могло. Объясниться с ним? Нет, это не вариант. В другое время она сказала бы себе, что утро вечера мудренее, и отправилась бы спать. Но не сейчас. На этот раз не будет успокоительного разделения ночи и дня, не будет подзарядки, не будет сияющих глаз и принятия решения на семейном совете. Как смеет Бернетт использовать Мика, чтобы добраться до нее! Трус и психопат.

Мик обнял ее – крепко, но нежно. Для Нины это объятие было и концом, и началом. Слезы затуманили глаза, заволокли самую основу ее жизни – того, кого она боготворила.

– О, Мик! – выдохнула она, глотая рыдания.

– Что, любовь моя?

А вдруг это тот самый случай, та минута, когда она может быть предельно откровенной с мужем? Чувствует ли он ее отчаяние?

Но Нина промолчала, не найдя в себе сил заговорить. Волна подхватила ее и неотвратимо влекла к водовороту, в темные его глубины. Она знала, что идет ко дну. И знала, что никого не должна утянуть с собой.

– Пойдем спать. Я не засну, если буду знать, что ты еще тут. Пропади она пропадом, эта встреча! – Мик поднялся, потянул Нину с кресла, привлек к себе.

– Мик, мне нужно тебе кое-что сказать. – Она словно окаменела, взгляд стал безжизненным.

– Я слушаю.

Нина набрала в грудь воздуху.

– Ты меня убьешь, но… – Она закрыла лицо руками. Надо решиться, не время раскисать. – Это вышло случайно и… – Всхлип был наигранным лишь отчасти. – Помнишь, я пошла показать Карлу твои работы в мастерской, а там было темно, я нечаянно опрокинула… тот чудесный портрет, который ты написал с меня. Хотела его удержать, но наступила прямо на холст, и он порвался! – Всхлипывания перешли в совершенно искренние рыдания. – Мне так жалко, Мик! Я не стала раньше говорить, чтобы не портить тебе вечер.

– Нина, Нина, Нина! – Мик стиснул жену в объятиях. – Так вот почему на тебе лица не было, когда ты вернулась из мастерской. А я ведь было подумал, что Карл тебя чем-то расстроил или, чего доброго, начал приставать. – Мик даже рассмеялся от облегчения. – Ради всего святого, не переживай ты из-за этого холста! Я его так заштопаю, ты и не заметишь. – Поцеловав Нину в шею, он велел не заниматься ерундой и зря не волноваться. – Все будет хорошо, любовь моя.

– Спасибо тебе, Мик, – шепнула ему в плечо Нина, зная, что не будет ничего хорошего.

Должно быть, она все-таки заснула, потому что не заметила, как совсем рассвело. Она видела, как между шторами пробиваются первые лучи, слышала, как на улице мурлычет себе под нос и звенит бутылками молочник, почувствовала, как качнулась кровать, когда из-под одеяла выбрался Мик. В постель он не вернулся. Нина догадалась, что муж встал пораньше, чтобы поработать.

И тут она вспомнила.

Дарованная сном двухчасовая передышка мигом соскользнула с нее, как и пуховое одеяло. Она встала и пошла в ванную. Включила душ и, пока вода нагревалась, разглядывала себя в зеркале. Постепенно отражение исчезло в клубах пара.

– Вот и нет тебя, – прошептала она, открывая стеклянную дверцу душевой кабинки и шагая под горячие струи.

Она стояла под душем, и потоки воды шевелили ее волосы, разгладили их по плечам. Нина медленно провела ладонями по лицу – хотелось смыть колючую усталость. Не вышло.

Вчерашний ужин – хотя она почти не ела – камнем лежал в желудке. Должно быть, она заболела. Держась обеими руками за кафельные плитки, Нина подалась вперед, опустила глаза на свои ноги и просто стояла под водой.

Потом, завернувшись в полотенце, снова долго смотрела в запотевшее зеркало. Мало-помалу его поверхность очистилась, появилось ее лицо. Не отрывая глаз от своего отражения, Нина представляла, что из зеркала на нее глядит совсем другая женщина.

Глава 38

В библиотеке висят картины. На картинах – лица. Равнодушные глаза взирают на меня сверху вниз. Я иду вдоль стены, разглядываю людей на картинах, шепотом спрашиваю у них: а вы видели то, что видела я?

– Считается, что среди них есть и ценные.

Я не оборачиваюсь, хотя мне следовало бы вздрогнуть, развернуться с круглыми глазами, охнуть, начать оправдываться, уверять, что я ужасно занята, извиниться и убежать.

– Наш Палмер – страстный коллекционер живописи.

Эдам стоит у меня за спиной, на расстоянии дыхания, от его близости горит шея.

– Чтобы по-настоящему оценить картину, нужно время. – Я вовсе не это собиралась сказать, и вообще я собиралась улизнуть со своей стопкой чистого белья.

– Ну-ну, продолжай. – Таким тоном учитель подбадривает запнувшегося ученика. Эдаму невдомек, до чего мне тяжело вести с ним сейчас этот разговор. Прошлое, как выясняется, мчится резвее настоящего, оно куда проворнее. Миг – и оно становится будущим.

– Просто на каждую картину у художника уходит уйма времени. Поэтому и смотреть на них следует не торопясь, чтобы должным образом оценить работу мастера. – Не зная точно, где он стоит, я осторожно поворачиваюсь и оказываюсь нос к носу с Эдамом.

И совсем некстати принимаюсь хохотать.

– Боже правый, это еще что за вид?

Эдам делает удрученную физиономию: грустный клоун с намалеванной улыбкой.

– Разве тебе не нравится мой костюмчик?

– Не то чтобы не нравится… Просто любопытно, с чего это ты вырядился в желтое трико, розовую рубаху в полосочку, голубой кудрявый парик… – я прячу ухмылку за ладонью, – и шутовские башмаки.

– Да я в этом каждый день хожу! – театрально возмущается он. – Ты что, не в курсе? Сегодня школьный благотворительный забег. Ты разве не получила сообщение по электронке? Всем рассылали.

– Нет, не получила. У меня ни электронного адреса, ни компьютера.

– И сколько времени?

– Что?.. – Эдам меня совсем запутал.

– Сколько, по-твоему, нужно было времени, чтобы написать эти портреты? – Его мысли, как и мои, скачут между прошлым и настоящим.

– Для начала, здесь работы не одного художника. – Я пробегаю взглядом по ряду из десяти-двенадцати портретов. – Четыре различных стиля. А вот эта последняя картина – просто бесподобна, в точности Матисс. Какие цвета, композиция, свет. Мне очень нравится. Если бы я собралась вкладывать деньги, то в нечто подобное.

– Впечатляющие познания, только здесь пять художников. – Грим и парик забавно контрастируют с серьезным выражением лица Эдама.

– Вряд ли ты…

– А электронный адрес у тебя есть, как у всех сотрудником школы, – твои инициалы, потом фамилия, школьный домен, точка, net.

– Правда?

От пестрого разноцветья Эдама хочется зажмуриться. Глаза он себе обвел темными кругами, отчего нос с легкой горбинкой еще заметней выдается над ярко разрисованным клоунским ртом от уха до уха.

– У нас в Роклиффе почту надо проверять регулярно. Вот прочла бы сообщение – смастерила себе похожий нарядец и приготовилась пробежать-пройти-проползти восемь километров вокруг деревни в благотворительных целях. – Он поправляет съехавший набок парик. – И мне не пришлось бы упрашивать тебя пойти со мной.

Улыбка сползает с моего лица. Долго ли мне еще улыбаться, морщась от боли? Зарубцуется ли когда-нибудь окончательно порез на щеке, но главное – заживут ли ссадины внутри, из-за которых приходить жить с каменным лицом?

– Тогда действительно жаль, что я его не видела, – говорю я и мысленно отмечаю: не забыть поинтересоваться насчет электронной почты и Интернета для сотрудников.

– Стало быть, ты любишь Анри Матисса, – констатирует Эдам. – Одно очко в мою пользу: я еще кое-что про тебя выяснил.

– Ведешь счет? – недоверчиво переспрашиваю я.

– Не хочешь в выходные посетить галерею? В Лидсе выставка, которая должна тебе понравиться.

– Я не художественный критик. Мне нужно убрать школьную форму и вычистить спортивную форму и… – Я трясу головой и иду прочь, но представляю себе пустынную дорогу, голый пейзаж собственной жизни – и останавливаюсь. – Может, когда-нибудь мы и сходим в галерею. Пожалуй, я бы с удовольствием.

Еще с каким удовольствием – не передать.

– А если все-таки передумаешь насчет забега, я тебе одолжу свой парик! – кричит мне вслед Эдам.

Я с улыбкой качаю головой. Ноги отказываются уводить меня от него.

Флис и Дженни обещали молчать, хотя я их здорово напугала, когда не выдержала и разревелась над клавиатурой.

– Мисс? Что с вами, мисс?

Я подняла голову. Девчонки топтались у двери, горя желанием поскорее удрать, пока их не застукали. Им еще и сочинение сдавать.

– Ничего, идите. – Я благодарно кивнула, и они убежали.

А я осталась рыдать над столом. После только что увиденного тоска превратила меня в тряпичную куклу.

Когда Дженни очухалась от восторга, в который ее повергли цветы, присланные виртуальным приятелем, она занялась нужными мне поисками в «Afterlife». В результатах поиска оказалось восемь Джозефин Кеннеди – не такое уж редкое имя. Та, которую я искала, была третьей в списке.

– Вот! – выдохнула я. Пораженная непривычными чертами, я не могла отвести глаз от крошечной фотографии. Под именем значилось: место жительства – Портисхед. Сердце помчалось галопом, замерло, снова понеслось: сейчас я загляну в ее далекий мир.

Дженни кликнула мышкой на имени.

– Она почти две недели не выходила в сеть.

– Откуда ты знаешь? – Я вцепилась в край стола. Весточка. Уже больше, чем я ожидала.

– Здесь значится, смотрите. – Дженни покрутила курсором по панели информации. – Последний вход в систему 10 октября.

Теперь я знаю, что Джозефина Кеннеди делала 10 октября. Так просто, но я пришла в восторг.

– А это что значит? – спросила я. Мне хотелось еще. Рядом с ее именем выстроилось в ряд несколько иконок.

Флис и Дженни переглянулись, вздохнули.

– Это относится к игре. Краткие данные о том, как она играет, что делает. – Девчонки наслаждались собственным превосходством.

– Вот это сердечко означает, что она ищет любовь, – ухмыльнулась Флис.

– Правда? А это что?

– А это – что засекретилась. Если вас нет в списке ее друзей, вы не сможете прийти к ней в гости.

– И что нужно сделать, чтобы попасть в список ее друзей? Зарегистрироваться и стать участником игры, так?

Дженни кидает взгляд на часы, потом на дверь.

– Так.

Я уже было решила прекратить расспросы и поблагодарить девочек за то, что дали хоть одним глазком заглянуть в эту неведомую жизнь, когда иконка Джозефины Кеннеди вспыхнула и под ее именем замигало зеленым неоном: «в сети».

– Что происходит? – Я чуть не носом ткнулась в монитор. Руки не слушались, с мышкой я не совладала бы.

– Повезло, – хмыкнула Флис, – она вышла в сеть. В «Afterlife» всю дорогу ошивается кто-нибудь из твоих знакомых, в этом самый прикол!

– Она прямо сейчас за компьютером? – У меня перехватило дыхание.

– Само собой! – Дженни была потрясена моим невежеством. – Хотите поздороваться? Можно послать поцелуйчик или улыбку. Это типа «здрасьте», ни к чему не обязывает.

– Нет-нет, не надо. – Я не отрывалась от экрана, и он вдруг снова замигал.

Дженни обновила страничку.

– Смотрите. Она поменяла свое настроение и девиз.

– В каком смысле? – Сквозь пелену в глазах я с трудом разбирала мелкие буковки.

– Поставила себе «переменчивое» настроение, – сказала Флис.

– А девиз у нее теперь просто «Почему?». Вообще-то сюда обычно вставляют любимую цитату или поговорку, – озадаченно добавила Дженни.

Рука тянется к экрану, я будто пытаюсь окутать виртуальную жизнь Джозефины Кеннеди сеткой безопасности. Стены кабинета информатики расплываются, я вижу только экран и радужный ореол вокруг ее слов.

– Потому что у меня не было выбора…

От беззвучного шепота и горло перехватило намертво, я крепко зажмурилась, а когда снова открыла глаза, Джозефина Кеннеди исчезла из сети, словно никогда там и не была.

Обитатели деревни Роклифф высыпают на улицу, чтобы полюбоваться ежегодным зрелищем. Одни нарисовали плакаты, другие вывесили на окна флаги, и все громкими возгласами приветствуют пробегающих мимо девочек, бросая в маленькие ведра монетки.

– Я и не подозревала, что… настолько… не в форме! – А еще я не подозревала, что нелепый вид помогает отвлечься. Оказывается, помогает. На мне розовая балетная пачка и прозрачные крылышки, выуженные с самого дна ящика с театральными костюмами. Кто-то из шестиклассниц одолжил мне полосатые гольфы, а Лекси намалевала ярко-бирюзовые круги вокруг глаз и алый рот. До профессионального гримера ей, конечно, далеко, но благодаря ее стараниям я теперь идеальная пара для Эдама, с которым мы дружно трусим по деревне. – Ради чего… это все? Хорошо бы ради чего-нибудь стоящего. – Я пробую улыбнуться.

– Ради местного детского дома, – отвечает Эдам. Он даже не запыхался! – Мы такое устраиваем каждый год. Детдомовских ребят на целый день везут в Скарборо, а мы собираем на дорогу, кормежку, гостинцы и все такое.

Я останавливаюсь, будто наткнулась на стену.

– Детский дом?

– Да. В Харрогейте. Заведение муниципальное, деньжат маловато. – Эдам тоже останавливается и, забыв о своем шутовском костюме, добавляет серьезно: – Это дело чрезвычайно близко моему сердцу.

Я хватаю ртом воздух, мысли разбегаются.

– После того как детский дом в Роклиффе закрыли, местные жители загорелись желанием собрать деньги для другого. Говорят, все были потрясены, ведь прямо у них под носом творились страшные злодеяния, и хотелось хоть как-то загладить свою вину. А теперь это стало традицией.

– Не понимаю, как несколько брошенных в ведерко монеток помогут…

Эдам не слушает. Он ступает на тротуар и тянет меня за собой – нас минует дюжина мужиков в костюмах санитарок. Зрители улюлюкают и хлопают в ладоши.

– Поначалу деньги собирали только деревенские, но когда здание было продано и в нем открылась школа, стали звать на подмогу и школьниц.

– Вот оно что, – киваю я и чувствую, что пульс почти возвращается к норме. – Значит, детский дом в Харрогейте не имеет отношения к… – Я машу рукой на школу за спиной.

Эдам качает головой:

– Ни сотрудники, ни ученицы никак не связывают события восьмидесятых с сегодняшней жизнью школы. И директор не распространяется на эту тему с родителями потенциальных учениц.

– Так Палмер в курсе того, что здесь происходило? Он знает об… убийствах? – с трудом выговариваю я.

– А как же, – удивляется Эдам. – Он в те времена был учителем деревенской начальной школы. Местный, можно сказать, до мозга костей.

Вопли толпы сбивают меня с мысли. Мистер Палмер был учителем в начальной школе. Как шелестящие на ветру страницы фотоальбома, перед глазами проносятся образы: дети, школьные годы, стоптанные башмаки, леденцы, беззубые ухмылки, побои и окровавленные спины. Я ощущаю запах древесного дыма, вкус мерзкой еды, отчаяние и одиночество, в который раз вижу безликую фигуру мужчины.

Мистер Палмер. Нет, имя не вызывает никаких ассоциаций.

– С чего это вдруг такая заинтересованность? Книга, что ли, моя разожгла интерес к тайне?

– Просто я всегда осторожничаю, когда дело касается пожертвований. Предпочитаю точно знать, на что идут мои деньги.

Ядовитые цвета его наряда режут глаз. По лицу видно, что Эдам мне не верит.

– А я-то уж обрадовался, что ты поможешь мне побеседовать с кем-нибудь из местных.

– Пошли. Мы здорово отстали.

Так и есть – пестрая карнавальная группа протрусила по главной улице Роклиффа и теперь мелькает вдали флагами, пятнами ярких цветов. Я слышу обрывки приглушенных возгласов. Эдам припускает за ними, но по клоунской физиономии проплывает тень разочарования: теперешнюю его скорость не сравнить с тем, как мы начали. А когда мы равняемся с домишком Фрейзера Бернарда, он и вовсе останавливается посреди улицы.

– В чем дело? Сдаешься? – Я нетерпеливо оборачиваюсь к нему. Хочется скорей с этим покончить и вернуться к своим простыням и биркам.

– Давай зайдем в пивную, выпьем чего-нибудь? – предлагает Эдам.

– Ты же говорил, что хочешь принять участие в благотворительном пробеге? Пивная вроде из другой оперы?

– А если я внесу пятьдесят фунтов от нас обоих? Тогда пойдешь?

Группа бегунов в конце улицы почти скрывается из виду, но еще слышно, как со звоном падают монеты.

– Обещаешь? – Я представляю себе ребят, распевающих в поезде на Скарборо, вижу их счастливые лица, измазанные мороженым, слышу треньканье пинбольных автоматов, когда дети бросают в них монетки из наших ведерок, – и мне немедленно хочется вывернуть карманы.

– Да если будет нужно, я сам отвезу ребят в Скарборо! – Эдам стаскивает парик. – Признаться, терпеть не могу бегать.

Волосы у него на макушке стоят дыбом. Он замечает мой взгляд и приглаживает шевелюру. Удивительно – Эдам в этой йоркширской деревушке точно у себя дома, хотя с его акцентом, рыжими вихрами и загаром ему самое место на австралийском пляже. Он снова ерошит волосы, почему-то вдруг засмущавшись.

– Только засиживаться не будем. – Я мысленно охаю: с ума сойти, согласилась пойти с Эдамом в пивную! Несмотря на чувство вины, мне все равно приятно. – Когда девочки вернутся с пробега, в спальнях начнется светопреставление.

Эдам хочет курить, поэтому мы устраиваемся на улице. Для конца октября еще довольно тепло, и хозяин «Утки и куропатки» выставил несколько столиков на тротуар. Я сажусь на скамейку верхом и принимаюсь за эль, который принес Эдам. А сам он пока скручивает сигарету. Пятна солнечного света, юная парочка за соседним столом, переброшенный мне пакетик чипсов с сыром и луком, даже потешный костюм – все заставляет меня почувствовать себя обычной женщиной. Чуть-чуть, на один процент.

– У меня проблемы. – С губ Эдама свешивается незажженная сигарета, вихрь мыслей проносится в ярко-синих глазах. Он полагает, что я понимаю, о чем речь.

– А именно? – спрашиваю я, хрустя чипсами.

– Да с книгой, конечно. Всегда с книгой! Ни на чем другом не могу сосредоточиться.

– Думаешь, книга поможет тебе разыскать сестру?

Эдам прожигает меня взглядом, словно ему одному дозволено вспоминать ее, и долго молчит.

– Так ты поедешь со мной в Лидс? Я видел афишу, выставка открыта еще несколько дней. Называется «За пределами экспрессионизма». Правда, здорово?

– Ты не ответил на мой вопрос, Эдам, – тихо, смиренно, почти шепотом говорю я, и его зрачки расширяются, несмотря на яркое солнце. Что на меня нашло?

Он пожимает плечами и отзывается так же тихо и примирительно:

– Работая над книгой, я надеюсь разузнать о ней, а не разыскать ее. – Мы словно осторожно кружим друг вокруг друга в причудливом танце. – А теперь ты расскажи о своем увлечении живописью.

– Разве я что-нибудь такое говорила?

Это в характере Эдама – докапываться и доискиваться, на то он и историк.

– Достаточно было увидеть, как ты с полными руками белья разглядываешь портреты в библиотеке. И твои слова насчет того, что нужно время, чтобы оценить картину. Так оно и есть. Большинство людей ограничиваются мимолетным взглядом. А если представить, сколько времени и труда…

– Ты поможешь мне разобраться со школьным Интернетом? – перебиваю я, чтобы положить этому конец.

– Конечно. – Сигарету он так и не зажег.

– Я тоже кое-кого ищу, – вырывается у меня. – Только этот человек не пропал.

Эдам вынимает изо рта сигарету и выдыхает, как будто было что вдыхать. Прищурившись, словно глаза режет несуществующий дымок, он тянет эль.

– Ты, мисс Джерард, как непрочитанная книга. – Прежде чем я успеваю отстраниться, Эдам проводит пальцем под шрамом у меня на щеке. – На каждую историю можно взглянуть больше чем с двух сторон.