Текст книги "Тайны Инков"

Автор книги: Салливан Уильям

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Этноисторические данные добавляют важный штрих к этой картине. Многочисленные источники испанского колониального периода свидетельствуют о существовании деления общин нагорья на понятийные части. Далее, источники проясняют, что это сословное деление основывалось на принципах значительно древнее инкской экспансии. Два вида фактов из испанской колониальной летописи относятся к этой универсальной андской модели. Один источник упоминает волну притязаний на землю, выдвигавшихся различными этническими населениями и обосновывавшихся ситуацией перед установлением недавно разрушенной Инкской империи. Другой исходил из «искоренения», которому подвергли всю Сьерру клерикалы, обученные такими, как Авила и Арриага.

Как Арриага, так и Эрнандес Принсипе, например, записали названия этих сословий. Низшее, или южное, – сословие называлось лъякта,в то время как высшее, или северное, было известно как лъякуа,или лъячуа.Термин лъяктаили льяктайок,означающий «деревню» или «деревенского жителя», относился к той части общины, которая была «родом из этой деревне, как й все их предки, о которых не сохранилось воспоминаний, чтобы они происходили извне,а льякуасони называют тех, кто, хотя и родился в той деревне, имели предков и прародителей, происходивших из других мест.И поэтому во многих местах в айльюссохраняется это различие…» [Курсив наш.]

Аналогичным образом в своем исследовании материала, записанного Эрнандесом Принсипе, Зуидема показал, что в основе этих сословных различий лежит завоевание в какую-то отдаленную пору пришельцами древних держателей этой земли, льяктас.

Кроме того, Ирэн Силверблат показала, что инкские символические обозначения отношений между мужчинами и женщинами, происходившими от «иерархии завоевания», были учреждены намного раньше прихода инков к власти. Сущность этого иерархического строя коренится в различии между завоевателем и побежденным с точки зрения пола. В этой схеме «низший класс», или льяктас,коренные обитатели этих земель, назывался «женским», а «класс» завоевателей из каких-то других мест назывался «мужским».

Анализ Силверблат приводит нас, притом впервые, к центральной теме этой главы, к глубоким изменениям в андской космологической мысли, произошедшим под воздействием возникновения войны. Здесь следует подчеркнуть четыре пункта. Во-первых, «мужская» самоидентичность завоевателей предполагает, что они были кочевыми пастухами, приученными вести происхождение по мужской линии.

Этот вывод подтверждается другими данными – буквальным значением самоназвания, принятого высшим сословием: льякуа. Это – слово из кечуа для ритуального жертвоприношения лам.Высшие сословия, сословия воинов, являлись «жертвоприносителями лам», а «ламами» в этой ситуации были коренные жители, собственно земледельцы. «Обыкновенные люди», или лъяктас,в области, описанной Эрнандесом Принсипе, вели – как отмечалось повсюду и в других группах – общую родословную от мифологической ламы. «Низший класс людей… по причине общего происхождения идентифицировался с ламами, а люди высшего класса как завоеватели – с жертвоприносителями лам». Здесь, стало быть, этноисторическая запись проясняет, что этос войны – чьей существенной характеристикой было уподобление принесения в жертву захваченных воинов ритуальному жертвоприношению (лья-куар)лам – не умер вместе с Уари, а скорее повсюду в Андах укоренился в основополагающих структурах местной деревенской жизни.

В-третьих, важно признать, что этноисторические данные дают в некотором смысле картину результатападения Уари, а этот результат получает более четкое акцентирование, чем ближе он отстоит от тех лет, которые непосредственно предшествуют возвышению инков. Один из важных аспектов этого был описан Ирэн Силверблат, которая выяснила, что установившаяся сословная система представляла собой разновидность равновесия. Даже если связь между сословиями выражалась как иерархия завоевания, отвечавшая исторической действительности завоевания в некую отдаленную эпоху, возникавшая в результате система была такой, в которой классы крестьян и воинов жили в относительной гармонии и стабильности на своих собственных, общих землях:

«Это подчеркивает, что иерархия завоевания в том виде, в каком она применяется на локальном уровне, была прежде всего иерархией по престижу, классификации. Внутри локальной политической организации,айлью, [называемые]льякуас по своему положению не имели никаких прерогатив на труд или производственные ресурсыльяктас. Каждаяайлью была автономна в отношении религиозных функционеров и культа предков».

Менее ясно то, каким образом это специфическое равновесие весьма защищенных (и находившихся под угрозой) на локальном уровне автономных областей развивалось в результате падения Уари. Первые признаки распространения модели укреплений и сословных делений возникали по археологическим данным около 1000 года н. э., даты, отмечающей начало Позднего Промежуточного периода. Одна из наименее известных эпох в андских археологических данных – это период между падением Уари примерно в 850 году н. э. и появлением полтора столетия спустя моделей, говорящих о начале становления сословных делений [96]96
  Колата предполагает, что основание (приблизительно в 650 году н. э.) Пумы Пунку, земной святыни земледельческого мировоззрения в Тиауанако, к югу от Акапаны, в период правления воинов могло впервые представлять собой воплощение в пространственную форму идеи сословных делений. В это время, как доказывает Колата, господствовали над Тиауанако жрецы воинов. Как я уже говорил, эту действительность можно также интерпретировать и таким образом, что обусловливала деление на три сословия, весьма похожее на деление древнего ведийского общества на священников (браминов), воинов (раджпутов) и земледельцев (дхунджей).


[Закрыть]. Любопытно, как мы сейчас увидим, что именно этот «потерянный» период стоит в центре большинства уарочирийских мифов.

Наконец, в этих повсеместных оценках древней эры завоевания повсюду в андской Сьерре присутствует своего рода историческая традиция. Как мы уже видели, местные хронисты, такие как Гуаман Пома и Пачакути Ямки, использовали мифологическую терминологию миров-веков, чтобы отличить эпоху войны от той, которую она сменила, от эпохи мира. Когда местные народы стали впредь заявлять претензии на землю или когда искоренители искали способы разрушить местные «культы», одна и та же информация повторялась многократно. В некоторых местах коренные держатели земли, льяктас,выдвинули другой термин для идентификации себя и своих древних прав на землю: уари.Как рассматривалось в главе 6, уари– это слово из аймара для обозначения способа добывания продовольствия, отличающего возникновение земледельческого айлью.

Кроме того, как показывает работа Лоренсо Уэртаса Вальехоса, эта историческая традиция также содержала упоминание событий, восходивших к самим истокам автохтонных народов, задолго до прихода воинов.Особенно важной является информация из Куско, Аякучо, Кахатамбо, Кальехона де Уайлас и других мест складывания коренных (земледельческих) народов, восходящего непосредственно к озеру Титикака.Согласно этим традициям, «Уари» были расой белых бородатых гигантов, которые были созданы у озера Титикака, откуда они начали распространять цивилизацию в Андах. Именно эти существа, согласно документам из Кахатамбо (удивительно похожим на мифы Уарочири), «возводили стены сухой кладки» и научили людей строить ирригационные каналы. Этим послаццам Титикаки было доверено создать строй андского общества. Те, кто усвоил эту школу, приняли имя Уари. Таким образом, крохи информации из испанской юридической и инквизиторской летописи указывают на существование всеандской доколумбовой исторической традиции, идеи, которую только недавно начали оценивать ученые [97]97
  Одним из аспектов этой традиции была попытка некоторых местных хронистов примирить библейскую и андскую традиции. С разной степенью осторожности ученые теперь соглашаются с тем, что в период после конкисты это стремление могло основываться на нескольких более ранних источниках исторической перспективы. Саломон называл этот период «ренессансом», указывая, в частности, на Пачакути Ямки и Гуамана Пому, но считал, что это замечание предполагает, что представленные ими идеи являли собой «переосмысление» прошлого, основанное на очевидном стремлений Гуамана Помы примирить библейские и андские хронологии. (Саломон цитировал, но со всей очевидностью относился скептически к утверждению Тернера о том, что такие труды, как уарочирийские мифы, имеют структурные сходства с Библией вследствие схожести структурных исторических условий.) С другой стороны, что касается Гуамана Помы (кого даже наиболее придирчивый из ученых назвал «рехнувшимся» [Хемминг]), Моника Харнс недавно показала, что ряд портретов инкских царей, написанных без обращения к Гуаману Поме неизвестным художником в середине XVIII столетия, «содержал генеалогию царей, которая до тех пор считалась уникальной особенностью повествования Гуамана Помы, законченного в 1615 году… И Гуаман Пома Аяла, и неизвестный художник… [видимо]… опирались на общую историческую традицию… Потрясающее сходство между исторической философией, лежащей в основе как неизвестных портретов, так и генеалогии инков Гуамана Помы, заставляют думать, что этот последний хронист был не единственным творческим и оригинальным индивидуумом, не поглощенным западной логикой, а в большей мере выразителем альтернативной исторической традиции, которую, быть может, и не изобретал он сам».
  Мое личное мнение состоит в том, что такие авторы, как Гуаман Пома, черпали вдохновение в андской мифологической традиции, которая, согласно изложенным в данной книге аргументам, имела гораздо больше общего с библейской традицией, нежели просто «структуру».


[Закрыть].

Знаменательно, что упоминание этой традиции согласуется с археологическими данными, которые указывают на своего рода обмен – скорее на уровне идей, чем торговли, – между бассейном Титикаки и андской Сьеррой вплоть до Эквадора на севере, начало которого можно датировать V столетием до Рождества Христова. Мифы каньяри сообщают ту же самую историю. Нигде эта традиция не выражалась в такой полноте, как в самом полном собрании андских мифов – собрании Уарочири.

Первые четыре главы этих повестей касаются событий весьма древних времен, до войны. Первая глава, подобно мифу о происхождении у Титикаки, начинается с эпохи тьмы, когда «Черный Ньямка и Ночной Ньямка» были правящими уаками.Основным вопросом главы является, однако, описание тяжелых условий, в которых родоначальное божество воинов пришло к власти в эпоху жестокости и голода. Последующие события в прошлом представляются как беспорядочные воспоминания. Хотя упоминается Виракоча, рассказчики не уверены в том, появился ли он до или после Париакаки, родоначального божества воинов. Однако позже в тексте рассказчик возвращается к пояснению этого вопроса, устанавливая, что Виракоча был отцом – то есть старше – Париакаки.

Во второй главе уарочирийского свода пересказываются традиции, относящиеся к эпохе «давних, давних времен», еще до появления бога Париакаки. Эта глава посвящена подвигам Виракочи, которому приписываются два благих деяния. Во-первых, он «сотворил все деревни. Одним лишь словом он создал все поля и отделал террасы стенами прекрасной кладки. Что касается ирригационных каналов, он провел их от источников одним броском тростникового цветка, называемого пупуна».

Иными словами, текст содержит традицию льякта/уари,связывающую возникновение автохтонных земледельцев с божеством-творцом Титикаки. Далее, как упоминалось в главе 6 настоящего издания, это описание деяний бога перекликается с характеристикой в майяском мифе способности земледельческого бога делать работу чудодейственным образом, без усилий.

Другой подвиг Виракочи, описанный во второй главе уарочирийских мифов, также имеет прямые аналоги в Ме-зоамерике. Здесь Виракоча влюбляется в прекрасную деву, «женскую уаку» по имени Кауй Льяка, и оплодотворяет ее посредством плода, который он опылил. Аналогичным образом в «Пополь-Вухе» девственница Шкик оказывается беременной Солнцем и Луной после оплодотворения необыкновенным плодом, представляющим головы Семи Ахпу, мужского небесного начала (глава 6 данной книги). Обе истории указывают на конец эры примитивного огородничества, парадигматической ситуацией которой являются муки девы, прародительницы цикла женской линии, при рождении нового, земледельческого мира.

В уарочирийском сказании дева Кауй Льяка бежит от Виракочи а западном направлении (направлении смерти), чтобы в конечном счете окаменеть вместе со своей дочерью в виде двух островов, покрытых гуано – источником плодородия земли, в Тихом океане, вблизи святыни Пачакамак. Преследуя ее, Виракоча все время спрашивает по пути у каждого встречного животного, куда скрылась его возлюбленная. Полезные животные вознаграждаются; бесполезные наказываются. Эти награды и наказания создают поведение, характерное для каждого вида и оцениваемое с точки зрения их относительной полезности или пагубности для земледелия. Так, вторая глава уарочирийских мифов утверждает, что и конец мира с родством по женской линии, и начало земледелия были результатом вмешательства Виракочи. (Наоборот, в других мифологических традициях, где старые обычаи пастушеского кочевого образа жизни уступают место учению Тиауанако – как с оставшимися без средств братьями кань-яри на «Горе Вьючной Ламы» – именно посредством женского облика божества, представленного гуакамайас,происходит трансформация.)

Последними сказаниями об этих «очень древних» временах в Уарочири являются третьи и четвертые главы, описывающие катаклизм, которым завершился Век Виракочи. Глава три – пересказывающая миф о ламе, лисе и потопе и восходящая к 650 году н. э. – несколькими путями обращается как к традиционной религии Виракочи, так и к ослаблению этой традиции во время «потопа». Сначала пастух, рассерженный робостью своих животных, бьет одно из них маисовым початком и тем самым показывает свою причастность не только к пастушеским ресурсам, но и к примитивной обработке земель в долинах нагорья, где произрастает маис. Затем смешение времен явственно улавливается в том же образе земледельца, бьющего своих животных маисовым початком и называющего их «собаками». Этим действием – использованием священной культуры маиса как оружия – крестьянин нарушает основополагающие нормы поведения, дающего ему возможность обращаться к жрецу. В равной мере, сердясь и осыпая ударами ламу, он ставит под угрозу признаваемый по всей горной местности Анд изначальный договор между человеком и животным, по которому ламы согласились служить человеку, только если с ними не будут дурно обращаться. Тем не менее, несмотря на эти прегрешения, крестьянин в конечном счете осознает их, внемлет лшсо/шаману и принимает меры, необходимые для спасения. Это последнее действие говорит также о Веке Виракочи, когда руководство основывалось не на силе или обмане, а принадлежало жрецу-астроному, который мог отдавать распоряжения лишь в силу обладания высшим знанием.

Аналогичным образом версия Молины о потопе в том виде, как она была поведана в Анкасмарке, также проясняет, что главные действующие лица мифа – это крестьяне. В ней говорится, что у человека было шесть детей. У киче-майя, среди которых нормой считалось происхождение по мужской линии, шесть сыновей представлялось идеальным числом. У Молины идеал – это «шесть сыновей и дочерей», важная деталь, лишний раз доказывающая искренность андского представления о равной ценности мужчин и женщин и о приверженности рассказчиков этой повести системе с двойным родством.

С различной смесью чувств очень краткая четвертая глава из историй Уарочири в последний раз возвращается к катаклизму, обрушившемуся на андское крестьянство:

 
В древние времена солнце умерло.
Из-за его смерти ночь продолжалась пять дней.
Скалы гремели друг о друга.
Ступы и каменные жернова начали поедать людей.
Самцы лам стали перевозить людей.
 

«Смерть солнца» (термин, логика которого в русле технического языка мифа будет подробно рассматриваться в следующей главе) была инкским термином для обозначения пачакути,то есть события, отмечающего конец мира-века. Здесь буквальный смысл пачакути – «опрокидывание пространства-времени» – находит свой риторический аналог в возникновении основополагающих слагаемых жизни айлъю.Это сказание имеет также своего двойника в майяском мифе. Сами средства добывания пищи с помощью земледелия, как и одомашненные животные, позволяющие наладить обмен ресурсами, возникли для того, чтобы поглотить прежний образ жизни. Великая мельница, само время, изображаемое как обмолот самими горами, вылилось в андское крестьянство [98]98
  «Глава 3, излагающая миф о потопе, и глава 4, повествующая об исчезновении Солнца, заканчивает раздел, посвященный седой старине» (Саломон).


[Закрыть].

В четвертой главе повествование об «очень древних временах» завершается. Теперь рассказчики обращаются к своему собственному наследию и к рождению своего родоначального божества, Париакаки, бога войны. Чтобы осознать фундаментальные изменения в андской космологической мысли, описанные в следующих главах уарочирийской рукописи, необходимо понять прежде всего, как эти главы соотносятся также с контекстом, в котором происходили эти изменения. Как мы теперь увидим, уарочирийские мифы дают самое четкое и самое полное представление индейцев о воздействии на один народ экспансии, падения и последствий эксперимента Уари.

IV

Люди из Уарочири, рассказывавшие о своем прошлом священнику Авиле, были потомками кочевых пастухов. Их история, которой начинается пятая глава, – это описание того, как они спустились вниз со своей горной цитадели, чтобы вытеснить то, что считали развращенным образом жизни, и утвердить скорее для себя, чем для этих пришельцев со стороны, использование в первую очередь под земледелие земель, занятых с незапамятных времен местным крестьянством, либо слишком слабым, либо слишком легковерным, чтобы отразить угрозу со стороны недавних пришельцев извне.

Первыми словами уарочирийского собрания, использованными в качестве предисловия к мифам, были:

«Я объясняю здесь жизнь предков людей Уаро Чери, которые произойти от единого первопредка… От деревни к деревне здесь описывается, как они жили со времени своего происхождения до сего дня».

Этому утверждению о происхождении по мужской линии соответствовал и заголовок, который рассказчики дали своему духовенству: льякуас,или «жертвоприносители лам».

Благодаря в значительной степени работе Марии Роство-ровски де Кансеко этническая идентичность рассказчиков уарочирийских мифов установлена. Ими являлись яуйо, которые изначально были пастухами, некогда заняли «высокогорные тундры у истоков реки Каньете», а позже посредством завоевания установили контроль над земледельческими ресурсами в центре района, описанного в уарочирийском тексте.

Эта область находится на западном, выходящем в сторону моря склоне Анд. Доступ ко всей этой области – истоков рек Каньете, Мала, Лурин и Римак, каждая из которых течет на запад к Тихому океану – обеспечивает единственный высокогорный проход. Как в инкские, так и в испанские колониальные времена основной маршрут от южных и южно-центральных Анд до центрального Тихоокеанского побережья пролегал через этот проход, где инки высекли ступени в скале по бокам высокой вулканической горы, называемой Париакакой. Париакака была также именем военного божества и первопредка по мужской линии, сверхъестественного предка яуйос.

Этот же проход служил важным средством в успешной экспансии Уари. Проход у Париакаки был воротами не только к прибрежной святыне Пачакамак, но также к наиболее ценящимся в Андах областям произрастания коки. Эти кокаиновые земли лежат ниже бассейна рек области Уарочири, на возвышенности, простирающейся от одной до трех тысяч футов в высоту и известной как чаупа-юнга,или «полутропики». Об археологии области Уарочири известно весьма немного, хотя не похоже, чтобы Уари составляло крупнейший из когда-либо строившихся там центров. Тем не менее известно, что Уари вело обширную торговлю предметами роскоши с Пачакамаком. Относительно вопроса о том, находился ли Пачакамак под владычеством Уари или же достиг какой-то степени независимости, мнения расходятся, но в любом случае обмен между ними во время всего его существования был интенсивным.

Караваны лам из Уари, стало быть, проходили ниже расщелины в вулканической вершине Париакаки, фактически под носом у относительно бедных яуйо и через лучшие в Перу плантации коки, по направлению к Пачакамаку. Трудно вообразить, чтобы корыстолюбивые правители Уари пренебрегли возможностью заинтересоваться этой бесценной культурой, особенно если учесть, что каждый из народов, о которых имеются упоминания, занимал здесь земли при первой же подвернувшейся возможности. Кока росла на Тихоокеанских склонах центральных Анд в течение тысячелетий. Специфический для этой области ее подвид был известен своей повышенной устойчивостью к засухам и особыми вкусовыми качества листвы. Согласно исследованию Ростворовски, интенсивный конфликт между яуйо в горной местности и производителями коки в чаупиюнгасбыл одной из основных причин войны на протяжении периода, описываемого уарочирийскими мифами. Позже инки захватили себе лучшие из таких земель.

Прежде, чем перейти к знаменитой пятой главе уарочирийских мифов, повествующей об обстоятельствах «рождения» бога войны Париакаки, стоит упомянуть еще один аспект четырех первых глав. Говорящие на яуйо потомки яуйос, некогда бывших пастухами, постоянно включают в описания жизни перед потопом критическое отношение со стороны индейских земледельческих народов. Эта критика встречается, например, в мифе о потопе, где осыпание крестьянином своих животных бранью и ударами характеризуется как забвение священных обычаев.

Аналогичным образом, согласно рассказчикам яуйо, именно упорство крестьянства в поклонении своим предкам привело к «потопу» [99]99
  Эта тема поднимается в первой главе уарочирийских мифов и затем разрабатывается в главе 27.


[Закрыть]. Проблема состояла в том, что крестьяне слишком перегружали землю рождением избыточно большого числа детей и верой в то, что земля была настолько плодородна, что мертвые в моменты своих возвращений были вправе ожидать радушный прием с едой и питьем в присутствии живых членов семьи. Что делало мертвых особенно «счастливыми», так это возможность увидеть великое число родственников, представленных на этих церемониях.

«И так в те времена люди быстро увеличивались в числе. Они жили в великих лишениях, при скудных урожаях своих продовольственных культур, возводя террасы для своих полей как на утесах, так и на склонах».

Являясь, кроме того, явным намеком на демографический и экологический кризис, связанный с возвышением Уари, это утверждение составляет прямую атаку на религиозные чувства крестьянства. Вплоть до «потопа» космологический императив состоял в том, что энергичная духовная жизнь племен нагорья ответственна за поддержание правильных отношений между тремя мирами, включая уку пача,землю усопших. Значительная часть почитания предков заключалась в выполнении обязанности (общей для ранних земледельческих народов повсюду) быть плодотворным и размножаться.

Если, далее, критика, обращенная пастухами яуйо на земледельцев их области, выявляет некую напряженность, скрытую в создании сословной системы на основе «иерархии завоевания», то важно также понять, что яуйос отнюдь не утверждали, будто самокрестьянство вызвало хаос, который яуйос ощущали себя призванными вернуть к порядку. Скорее всего, согласно первой главе мифов, извнепоявилась злая уака,которая звалась Уальяльо Каруинчо – принципиальный враг родословной уакияуйос, Париакаки – и «приказала, чтобы люди имели не более двух детей». Хуже всего то, что Уальяльо Каруинчо, как говорили, сам пожирал одного из этих детей. Иными словами, в область Уарочири вторглась какая-то внешняя сила [100]100
  Слово кару,входящее в имя Уальяльо Каруинчо, происходит из кечуа и означает «очень далекое» или «чужестранца», когда применяется по отношению к людям.


[Закрыть]и начала попирать религиозные чувства всех ее жителей, включая яуйос, с помощью не только введения контроля над численностью населения, но и использования «каннибализма» (читай: «запугивания») как инструмента политики.

Этот удивительный рассказ освещает не что иное, как процесс разработки яуйос казуса беллис самого начала их истории, посредством которого они могли изображать себя защитниками древних ценностей от внешних незваных гостей.(Столетия спустя инки выдвинули то же самое утверждение о свирепствовавшем каннибализме в качестве частичного оправдания за установление своей власти над Андами.) Эта позиция объясняет динамику, лежавшую в основе замечания Силверблат о том, что, хотя сословные деления в Андах выражались с точки зрения завоевания, тем не менее в действительности сословия находились в автономном положении друг к другу. Происхождение этого древнего договора восходит здесь к согласию между воинами (несмотря на ворчание по поводу привычки крестьян к «сверхразмножению») относительно того, что старый образ жизни стоил того, чтобы его защищать. Если, в свою очередь, воины желали земли, то таковым был их долг лишь постольку, поскольку они уважали религию Виракочи. Это показное действие – оправдание завоевания во имя духовной традиции, основанной на взаимном принятии и взаимных обязательствах, – составляет великую основополагающую тему уарочирийских мифов.

В результате такого ограничителя из текста часто возникает своего рода Новый язык IX столетия. Например, упрекая крестьянство за религиозные убеждения, которые вели к перенаселению, члены класса воинов считали себя могущественными потому, что у них было «так много братьев». Так, старый жрец из класса воинов, считавшийся героем за сопротивление испанцам, имел, как говорили, шесть сыновей. И в то время как рассказчики превозносят этого же образцового жреца-воина как «самого мудрого, как наилучше сохранившуюся память», они, тем не менее, утверждают, что решающий момент, когда бог войны Париакака стал новым высшим божеством, – это тот самый момент, когда достоинства памяти стали совершенно необязательными: «И так те, о ком мы говорим, завоевали теплые долины… а следовательно, забыв своих древних богов, все они начали поклоняться Париакаке». Назад и вперед, назад и вперед. Именно на этом поле конфликтующих сил и системного напряжения начинается пятая глава:

«В четырех предыдущих главах мы уже пересказали жизнь, прожитую в древние времена.

Однако мы не знаем происхождение тогдашних людей, ни откуда они появились.

Эти люди, те, что жили в ту эпоху, имели привычку проводить свою жизнь, воюя друг с другом и завоевывая друг друга. Своими вождями они признавали только сильных и богатых.

Мы говорим о них как о Пурум Руна, «людях опустошения».

Имея дело с событиями как раз накануне потопа, рассказчики начинают свою повесть описанием чувства смятения, конфликта и хаоса, связанные с его последствиями. Хотя текст беспорядочно заполнен упоминаниями о местах «возникновения» (пакаринас)коренных народов области Уарочири, происхождение «сильных и богатых… людей опустошения» неизвестно. Поскольку «потоп» произошел в 650 году н. э., одновременно с быстрой экспансией Уари, и поскольку археология того периода подчеркивает, что именно Уари впервые в горной местности создало классовые различия, основанные на богатстве и подкрепленные устрашением и войной, то похоже, что описанный в начале пятой главы период – когда «сильные и богатые» были «заняты войнами» – относится к экспансии Уари в область Уарочири.

Затем рассказчики говорят о своем собственном происхождении, то есть о том, как они сами появились на арене этих мифов вслед за периодом господства «сильных и богатых». «Именно в это время некто по имени Париа Кака родился в форме пяти яиц на горе Кондор Кото». Затем рассказчики представляют главное действующее лицо главы, молодого парня яуйо по имени Уатья Кури, «первым увидевшего и прознавшего» о рождении бога войны Париакаки. С самого начала рассказчики пытаются установить нравственную чистоту и существенные достоинства Уатьи Кури. Так, таким же образом, как и во второй главе, они описывают Виракочу привыкшим «ходить вокруг и вещать, подобно ужасно бедному и одинокому человеку», Уатья Кури изображается «бедняком и одиноким». Уатья Кури, неся в себе страшную весть о рождении Париакаки, никому не подает вида об этом.

На вид бедняк, однако одаренный умом шамана, он является героем избранных тем во всей андской мифологии, восходящей к мифам о Виракоче. Например, как отмечалось в главе 4 настоящей книги, Виракоча – бедняк, несущий в себе семена нового мира, – приходит в Качу и, подвергшись нападению со стороны беспечных жителей деревни, навлекает на них огненный дождь. Прежде всего этот внешний вид ассоциируется со справедливостью, с отношением, которое должно существовать между заслугами и властью. Подчеркивая существенную несовместимость между внешней демонстрацией богатства и обладанием внутренней духовной силой, рассказчики уарочирийских повестей устанавливают свою идентичность поборников древних религиозных ценностей, связанных с богом справедливости Виракочей [101]101
  Из главы 2 этoй книги у читателя может сложиться впечатление, будто жрецы-астрономы у инков одевались в грубую сутану, постились и проживали в одиночестве в горах таким же образом, как и самец ламы в мифе о потопе. По моему мнению, эта традиция должна восходить к Тиауанако и просто иным способом указывает по существу на скромный образ жизни капаковбассейна озера Титикаки, выраженный в таких же скромных кварталах их проживания в Тиауанако.


[Закрыть].

Первые строки пятой главы содержат налет гнева по поводу того, что Уатья Кури собирается предстать перед богатым умирающим аристократом. Проходя через страну от Тихого океана, вероятно, возвращаясь домой из Пачакамака [102]102
  Зятя ведут в антис,традиционно ассоциируемый с «дикостью» амазонских племен восточных склонов и долин. Антисуйу – простирающееся до дебрей Амазонки – являлось инкским названием восточной четверти империи. Саломон отмечает, что слово антисможет также означать расположенные ниже и покрытые лесами области чаупиюнги,простирающиеся на запад, до Тихого океана, однако в случае с зятем его ведут вверх, что в Уарочири означает на восток.


[Закрыть], Уатья Кури засыпает на склонах горы. Благодаря своим качествам шамана Уатья Кури удается понять разговор двух лисов, которые остановились поболтать. Он узнает, что один аристократ, владелец обширных земельных поместий и лам в чаупи-юнгас(край коки), был сражен недугом вследствие сексуальных прегрешений своей жены. Один лис рассказывает, как жена владельца, поджаривая однажды маис, сунула себе маисовое зерно в вагину и отдала его съесть другому мужчине. Из-за этого деяния (понимаемого как супружеская измена) ее муж, аристократ, находится при смерти; фундамент его дома пожирает «змея»; а двуглавая жаба живет под мельничным жерновом.

Эта часть истории рассмотрена в главе 4 данной работы, в ее астрономическом контексте. Астрономия мифа, передавая смысл «двуглавой жабы» (анп'ату)под жерновом (марас),указывает на астрономическую дату около 850 года н. э., то есть ту же дату, с которой археология связывает крушение Уари. Поэтому два столетия, лежащие между «потопом» и разрушением дома умирающего аристократа, похоже, представляли собой период хаоса и войны, привнесенных неведомым (чужим) народом, который «признавал только сильных и богатых». Иными словами, пятая глава начинается, несомненно, с описания падения влияния Уари в области Уарочири в 850 году н. э. Именно в это время, согласно повестям, родился бог войны. Эта интерпретация вполне подтверждается остальной частью мифа.

Затем лис упоминает, что ни один целитель не смог излечить того человека, и Уатья Кури получает шанс улучшить свою долю. Когда он идет к дому аристократа, то предлагает вылечить землевладельца в обмен на брак с его дочерью. В отчаянии аристократ соглашается. Когда Уатья Кури открывает, каким образом аристократ стал рогоносцем и, хуже того, что единственное лечение состоит в том, чтобы снести его прекрасный дом, аристократ предпочитает сохранить свою жизнь и соглашается.

Тогда в этой истории выступает новая фигура: зять несчастного аристократа. Когда он узнает, что его тесть действительно намерен сдержать обещание и выдать свою дочь замуж, то приходит в сильную ярость. «Ты, – кричит он, – несчастный бедняк, взял в жены мою невестку, такую богатую и влиятельную!» Это определенно говорит о классовых привилегиях, так как основной принцип любой классовой системы заключается в установлении того, что называется экзогамным брачным ограничением, то есть положения, при котором мужчины из низшего класса не могут жениться на женщинах из высшего класса. Эта ситуация означает также, что аристократ и его богатый зять следуют правилам родства по мужской линии. Поэтому они не могут принадлежать к коренному земледельческому народу, приверженному системе с двойным родством.

Затем, оскорбленный зять надменно вызывает Уатью Кури на состязание в ряде искусств, включая танцы, пение, музыку, постройку дома и питье. При всех преимуществах у зятя в одежде, инструментах, строительных материалах и так далее – словом, при всем, что может дать материальное богатство и власть, – он оказывается побежденным во всех испытаниях. Уатья Кури символизирует превосходство внутреннего мира, поскольку он на каждом шагу своего пути получает помощь от диких животных. Этот эпизод зеркально отражает вторую главу мифов Уарочири, в которой Виракоча советуется с животными. Победа Уатьи Кури – это триумф старых ценностей над новыми. После победы во всех состязаниях. Уатья Кури настолько возмущен и разгневан, что превращает жену своего противника в камень и прогоняет мужа. Зять аристократа превращается в оленя – что раскрывает его варварскую природу – и направляется в горы, на восток. Так, в то самое время (850 год н. э.), когда сносится дом аристократа, его зять – самый горластый сторонник классовых привилегий – изгоняется коротать свои дни на восток, назад через перевал на горе Париакаки, в направлении Уари.