Текст книги "Тайны Инков"
Автор книги: Салливан Уильям
Жанры:
Прочая научная литература
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
В равной мере танталовыми муками было второе значение аймарского слова Уари:
уари: Liquido по espesso: Dizese de macamorras у cossas assi. («Жидкость, которая не густая: говорится о супах и подобных вещах»)
Упоминание такого способа приготовления, ассоциирующего суп с «дикостью», появляется также в «Пополь-Вух»:
«Пополь-Вух» указывает на то, что первый вид продовольствия, приготовленного из маиса, принимал форму спиртного напитка – девяти спиртных напитков Шмукане [Бабушки]… Девять. Девять спиртных напитков Шмукане становятся по преимуществу священной пищей, предназначенной исключительно для приношений аграрным богам… Этот обычай, чье происхождение восходит к описанному в «Пополь-Вухе» эпизоду, казалось бы, подтверждал, что маис как продовольственная культура поначалу использовался в жидком или пастообразном виде… Другое доказательство, подтверждающее этот постулат, состоит в том факте, что народы, отделенные от общей культурной магистрали на ранней стадии – типа культур Анд, – все еще потребляют маис преимущественно в жидком или пастообразном виде…»
В Андах, где по сей день супы и тушеное мясо являются главными продуктами питания, тем не менее осталась формальная терминология, выявляющая древность этого обычая.
Снова, казалось,имелся хороший повод для ассоциации изображения ягуара в Андах с ситуацией времен родства по женской линии, но все должно было просматриваться сначала в «Пополь-Вухе». Это было равносильно попытке прибить желе гвоздями к дереву. Я был так расстроен неспособностью этих новых сведений продвинуть меня немного дальше, что чуть не пропустил то, что смотрело мне прямо в лицо. Другим именем кота, по определению Тельо, было «Лари». Я где-то видел это слово раньше, также написанное с заглавной «Л», то есть как имя собственное. Наконец я вспомнил, где. Лари было имя Ягуара Бабушки в мифе о Близнецах у гуарани.
Я заглянул в словарь аймара, составленный Бертонио в XVII столетии, и оценил разницу. Если оно вообще там было, то ларидолжно было, вероятно, означать «кошачье божество» или какое-то подобное понятие, еще один тупик. Я пошел дальше, отыскал ларии обнаружил следующую удивительную статью:
Лари: Дядя, брат матери, и почти все родственники мужского пола со стороны матери называются Лари.
Когда я увидел, что означает ларина аймара, я раз и навсегда запомнил, что народы Анд привыкли передавать на той же длине волны антропологического сознания, какая была в Мезоамерике. Кошмарный кот с боливийского плато был братом чьей-то матери, той специфической связью, которая подчеркивается антропологической литературой как главенствующая связь при матрилинейности и идентифицируется в «Пополь-Вухе» как эпицентр бессердечности человечества Третьего Века. Для исторических аймара, которые более чем за тысячелетие до того, как был составлен словарь Бертонио, жили при системе с двойным родством, почитавшей мужчину как земледельца и наделявшей его правами биологического отца, память о жестокости брата матери запечатлелась в форме языка и мифа.
Вторая статья, приведенная Бертонио и относящаяся к лари,показывает, далее, что точно так же, как и в Мезоамерике, люди андской земледельческой эпохи считали варварство неразрывно связанным с властью брата матери.
Ларилари: Люди высокогорной пуны, которые не признают [власть] вождя деревни; дикарь.
В аймара, в котором двойное употребление слова указывает на «сущность», «брат матери-брат матери» означает дикарь, неспособный следовать нормам существования ай-лью.
Использование у аймара слова ларикак термина родства означает, что аймара «имели» эту же проблему, которая была решена посредством создания системы двойного происхождения. То, что принцип происхождения по женской линии, в представлении аймара, имел корни в реальном существовании матрилинейности в их истории, демонстрируется, далее, другим термином, найденным у Бертонио:
Лари туну: Происхождение со стороны женщины.
Аймарское слово туну,как мы уже видели, буквально означает «верхушку дерева». Если вы посмотрите на рисунок Пачакути Ямки, то найдете то же самое семейное древом внизу с женской стороны изображения… Фраза лари туну,«верхушка дерева брата матери», прямо указывает, следовательно, на другую видную мифологическую фигуры матрилинейности, Бабушку, типичную дуэнью домашнего хозяйства при женской линии родства. Глава рода брата моей матери при матрилинейной системе – это его мать, моя бабушка. Нигде нет ни «отцов», ни «дедушек», только лари.
Наконец, положение, при котором брат матери может терроризировать меня, ребенка, невозможно в доме моего собственного настоящего отца. Следовательно, если Лари, чудовищный кот с плато, настолько страшен, тогда принцип происхождения по женской линии исторически должен предшествовать внедрению в социальном мире айльюпроисхождения по мужской линии.
Учреждение системы с двойным родством, этой социальной основы андской земледельческой айлью,не могло произойти без серьезной травмы. Можно вообразить, насколько трудным должен был быть этот переход особенно для мужчин-мужей, или «слуг», чьи братья по женской линии должны были презирать их за привлечение к «женской работе» по возделыванию полей зерновых культур. Однако не следует полагаться исключительно на способность воображения, чтобы воссоздать эту ситуацию. Психологическая реальность презрительного отношения мужчин изженской родословной к мужчинам новой земледельческой общины во всей своей полноте хранится в «Пополь-Вухе», где тщеславная часть братьев Хунахпу и Шбаламке считает Близнецов ниже презрения – настоящими рабами – из-за их трудолюбия в возделывании продовольственных культур.
По моему мнению, именно эта динамика разрешает вышеупомянутый очевидный парадокс, а именно: что андские социальные нормы принимают абсолютное равенство ценности мужчин и женщин, несмотря на то, что мифы, похоже, «склоняются» на сторону мужчин, «мужественности» Виракочи. В переходе от огородничества к земледелию объектом нападок со стороны айльюбыли не женщины, а культура матрилинейности, со всей ее безрассудной жестокостью, ленью и отсутствием этического подхода. Проблемой была не благосклонность к мужчинам, а стремление учредить принцип патрилинейности наравне с матрилинейностью. От этого брака родилась затем совершенно новая цивилизация.
Можно также вообразить положение женщин – уже освобожденных от почти рабского статуса, имеющих возможность жить в браке со своими возлюбленными и видеть своих детей, особенно дочерей, воспитанных мужчинами, которые их любят – в айлью,отвергающей матрилинейность и охваченной социальной трансформацией, которую делало и сделало возможной земледелие. Быть может, именно женщины первыми задумались над возможностью изменения. И, возможно, именно женщины – ненавидевшие социальные барьеры, отделявшие их от сестер при матрилинейной неволе – радостно отпускали своим оскорбленным братьям колкости в связи с двойным значением слова айлью —«община» и «пенис».
В Век айльюягуар станет добрым помощником бога Виракоча и, как и у майя, хранителем стада и поля. Отныне также в подсознании каждого мужчины, женщины и ребенка засядет, подобно подводной мине, резкое неприятие лари —то есть брата матери – как отношения, которое когда-либо следует культивировать; потому что лари ларибыл регрессом, не приспособленным к окружающим диким человеком, монстром. Отныне брат матери должен был искать свою собственную идентичность не в ней, а в себе самом как муж, отец, кормилец. Ларибольше не был организующим принципом для респектабельных мужчин. Ягуару позволили вернуться в дикость, откуда он был родом.
VII
Величие символической власти, исходящее от андского Бога Ворот, возвышается одиноким контрастом среди их современного окружения. Грандиозные ирригационные системы разрушены, их остатки почти невидимы. С оснований расколотых опор ворот изображение бога спокойно глядит на восток, наблюдая, как внизу легионы любопытных прибывают и убывают в бесконечном паломничестве. Немногие места на земле сравнятся с таким громадным опустошением.
Его лик слишком не от мира сего, чтобы передать печаль. Это было человеческое творение. Но оно абсолютно авторитетно говорит о лучшем времени и месте и о событии, которое изменило мир. Или, как мне теперь казалось, пройдя полный круг, я снова стал всматриваться в лицо бога. Лицо было, несомненно, солнечно-лунным. Это слияние мужских и женских элементов символизирует гермафродитную природу бога, существование равновесия и справедливости. Определяемый как кошачий, лунный образ лица бога проделывает историческую эволюцию от матрилинейности к системе с двойным родством. Тем самым – то есть через воспроизводство андрогинии бога в рамках социальной действительности – лицо бога удостоверяет парадигматическую деятельность андской цивилизации: сотворение человеческого мира, спроектированного для гармонии с космической действительностью. Как вверху, так и внизу.
Если принять, что лунный образ лица бога представляет полнуюлуну, тогда каждый следующий значительный аспект рассвета Века Виракочи проявляется видом Бога Ворот. Во-первых, противоположность солнца полнолунию представляет «концептуальный калибр», необходимый для определения местоположения пересечения солнцестояний, потому что полная луна, по определению, находится на 180 градусов по окружности эклиптики от солнца. Если, например, полнолуние наблюдается накануне июньского солнцестояния, тогда, поскольку солнце садится на северо-западе, полная луна восходит на юго-востоке, там, где восходит солнце в декабрьское солнцестояние. На следующее утро после того, как луна садится в той точке горизонта, где будет садиться солнце декабрьского солнцестояния, восходящее солнце завершает траекторию по горизонту пересечения солнцестояний. Тем самым, как проясняют возможности диаграммы Пачакути Ямки, идеальная разметка земледельческого календаря на год появляется в одну ночь.
Более того, если понимать силу Солнца и полной Луны в солнцестоянии по отношению к гелиакически восходящим звездам обоихсолнцестояний, то лицо Бога Ворот объясняет наиболее важные догматы религии обращением к «открытию путей», осуществляемому гелиакическим восходом Млечного Пути в противоположные солнцестояния. Поэтому данный символ относится к тем фундаментальным характеристикам андской религии – «поклонению» предкам, возможному благодаря открытию земли усопших в декабрьское солнцестояние, и доступу к божьему наставлению благодаря открытию «моста» в июньское солнцестояние – которые вносили вклад в создание земледельческого общества.
Наконец, образ бога указывает на цивилизацию, управляющую своей собственной историей, как раз потому что солнце и полная луна в солнцестояние размечают параметры земледельческого года, так же, как они определяют границы мира-века – солнца солнцестояний, «гнездящиеся» в обоих потоках Млечного Пути. Таким образом, говоря исторически, это лицо выражает осознанное понимание каждого важного аспекта андской цивилизации: кто,то есть люди системы с двойным родством; что,возникновение земледелия, выраженное акцентированием метеорологического явления; кто,земледельческий календарь; где,Титикака; когда,около 200 года до н. э..; и почему,появление одновременно и практической, и трансцендентной доктрины, в которой средства, используемые для регулирования земледельческого календаря, содержат также возможность показать драму человеческой жизни, сыгранную на фоне последовательной смены Мировых Веков.
Оставалась лишь одна неясная лакуна в летописи. Насколько мне было известно, в период конкисты не имелось прямых указаний на то, что в андской методике использовалось отношение между солнцем и полной луной для отметки противоположных сезонов. Это понятие, конечно, неявно присутствует в таких противопоставлениях, как в диаграмме Пачакути Ямки, или в мифах, сопоставляющих пещеры ягуаров с вершинами гор (Приложение 3). Единственная луна июньского солнцестояния, которая может занимать место солнца в декабрьское солнцестояние, – это полная луна. Однако тот факт, что противоположность между солнцем и полной луной была если не плодом моего воображения, то в основе предположения, доставлял мне неудобство. Именно в характере «голографических» систем мысли – обращаться к самим себе, то есть функционировать, устанавливая ряд взаимодействующих резонансов, посредством которых часть последовательно копирует целое. Если я внедрял чуждый элемент в уравнение, тогда я искажал изображение в целом.
В процессе обдумывания проблемы я пришел к выводу, что при отсутствии письменных записей единственным возможным способом выразить противоположность солнца и полной луны – это знаменитое обращение к числу девятнадцать, представляющему то, что на Западе известно как Метонический цикл. Девятнадцать – это число лет, необходимое определенной лунной фазе, чтобы повториться в определенную солнечную дату. Иными словами, если в ваш день рождения наблюдается полнолуние, то оно повторится только через девятнадцать лет. Но я опять же оказался не знаком с такими упоминаниями в литературе [70]70
В этот момент меня осенило, что прежде я никогда не рассматривал положение луны во время событий июньского солнцестояния накануне 650 года н. э. Тогда я обратился к таблицам Тюкермана (рисунки 5.3), которые, как можно заметить, поясняют, что той ночью было полнолуние и луна находилась на 271 градусе, то есть на расстоянии земли от солнца, равному примерно 180 градусам. Но это, увы, – лишь то, что известно как эпизодическое доказательство, и, хотя оно еще больше убедило меня в том, что мифы о Ламе/потопе зафиксировали настолько редкое сочетание небесных событий, что оно составило одно из важнейших событий в андской «священной истории», это полное смысла совпадение в качестве доказательства не имело никакого реального значения.
[Закрыть].
Снова появилось желание бросить весь этот длинный экскурс в значение кошачьих и заняться написанием диссертации. А значения материала о ягуарах просто составили бы число возможных споров, которые мог вызвать мой проект. Но если только где-то имелась хоть какая-то информация о том, что в Андах были знакомы с Метоническим циклом – девятнадцатью годами, девятнадцатью солнечными оборотами прежде, чем полнолуние снова сможет произойти в солнцестояние, – тогда игра стоила бы свеч. Хорошо, если бы у лягушек имелись карманы, они могли бы носить пистолет, чтобы стрелять в змей.
Разве что – было ли это возможно так просто? – можно было бы только сосчитать число солнечных лучей вокруг лунного лика Бога Ворот (рисунок 4.2)?
ГЛАВА 7ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА
I
Насколько я мог судить, завеса с предыстории упала. И причина этого, опять же насколько я понимал, не имела ничего общего с убедительностью разумной «интерпретации» мифологического, лингвистического и художественного наследия Анд. Скорее, она, как мне казалось, была в том, что андские народы обладали и историческим сознанием, и средствами, чтобы передать его нам. Я достиг, чего желал – связался с «доисторическим» прошлым, преднамеренно переданным в будущее, и теперь я был во всеоружии.
Это давало основание считать, что в андской традиции существовал технический язык мифологии. Совсем другое дело было принять этот вывод как данность и перейти к «чтению» андской истории по ее мифологической летописи.
Но именно это, как я теперь думал, было возможно. В результате рассмотрения родословной андской кошки мне теперь было ясно, что андская мифологическая база данных содержала гораздо больше информации, чем просто даты, зашифрованные астрономически. Андская мифология выступала теперь чем-то вроде размышления над значением изменений, которые произошли одновременно в социальной и небесной сферах. По этой причине лицо Бога Ворот можно было читать как книгу – книгу по истории.
С другой стороны, я хорошо знал, что само существование средств передачи этой информации – технического языка мифологии – еще не допускалось ни одной академической дисциплиной – ни археологией, ни антропологией, ни историей, ни историей науки, ни историей религии, ни гуманитарными науками, ни сравнительной литературой, ни даже археоастрономией. И, больше того, я знал, что только самые скептические по отношению к смыслу такого исследования дисциплины присвоят себе «юрисдикцию» оценивать его результаты. Если бы я продолжал выстраивать гипотезу об уровне мифологии как о реальной силе в андской истории, я бы стал оспаривать некоторые из фундаментальных предположений этих дисциплин.
Главные теоретические возражения против такого рода исследования, которые я уже приводил, исходят от археологии и антропологии, – дисциплин, которые обязаны исследовать предысторию. Археология исследует физические следы, оставленные человеческими обществами, а антропология концентрируется на изучении народов, культуры которых являются «доисторическими» – то бишь дописьменными. Обе эти дисциплины пытались разрабатывать теории и в конечном счете законы культурного развития человечества. Многие факторы, особенно изящество лингвистических моделей, ведут к идее, что изучение раннего человечества могло бы стать наукой.
Единственным самым важным методологическим принципом, содействующим этому стремлению, было то, что называлось «сравнительным методом», практикой изучения отдельных культур так, будто они развивались в изоляции, с целью последующей разработки законов развития культуры.
Исторические соображения о «проблеме диффузии» неизбежно делают эти воды мутными. Диффузия означает передачу культурных элементов – технологии, идей, методов – от одной культуры другой. Доказательство значительных контактов между культурами имеет неудачное свойство затемнять целостность этой основы для сравнения, затрудняя разработку законов культурного развития. По этой причине тех археологов и антропологов, которые признают доказанным значительное распространение культурных контактов, особенно на большие расстояния и там, где древняя традиция утверждает другое, называют «диффузионистами». Подтекст у диффузиониста – «подрывной», потому что диффузионистские исследования рассматривают данные антропологии и археологии в отрыве от исторической перспективы. По самой своей природе этот подход подрывает достоверность этих данных как основу для разработки законов развития культуры.
Это не означает, что антропологи и археологи не интересуются вопросами истории. Тем не менее упор здесь делается опять же больше на теорию, чем на отдельные события. Антропология стремится устанавливать «диахронические модели» изменения культуры, – модели, выводимые на основе данных из археологических и этнографических записей о том, как изменяются культуры с течением времени. Цель этой процедуры состоит в том, чтобы изолировать изучаемые переменные и динамику, и все это – чтобы в один прекрасный день сформулировать «законы» культурного изменения.
Такие модели предполагают доказательство диффузии, если его можно найти «в земле» – то есть в археологических отчетах. Археологи – совершенные прагматики в отношении всякой теории. Если новая находка требует новой теории, то археологи адаптируют ее и идут дальше: «Никаких упреков», как говорится в «И цзин». Однако правда и то, что, чем более значительным, но географически удаленным является довод в пользу возможности элемента диффузии, тем меньше вероятность того, что он будет принят археологией. Кроме того, эмпирически уже доказана та истина, что, чем больше дальше пространственно простирается утверждение о диффузии, тем меньше доказательств в его поддержку будет найдено «в земле». Это говорит о том, что путешествие на очень длинные расстояния с большей вероятностью предполагало обмен идеями, чем материальными предметами. Однако же ортодоксальная археология интерпретирует отсутствие физических доказательств на земле как самое важное доказательство отсутствия контактов.
С другой стороны, Дэвид Келли, указывая на хитроумные ловушки в процессе выявления вероятности широких контактов между культурами на дальние расстояния, в частности приводил такой критерий: «Главная проблема всякой попытки показать передачу на дальние расстояния предметов или идей от одной культуры другой заключается в том, что наилучшим доказательством такой передачи обычно считаются те культурные элементы, которые в получающей культуре имеют наименее важное значение».
Келли привел пример находки статуэтки явно римского происхождения в Каликстлауаке, в Мексике (во вполне вероятном слое, то есть более позднем, чем ее изготовили), и заключил, что эта находка может указывать лишь на то, «что римская статуэтка смогла так или иначе попасть в Мексику».
Напротив, замечал Келли, «определенные виды систематически классифицируемых данных, имеющие общие компоненты», такие как календарные системы Мезоамерики, Океании и Евразии, указывают на высокую степень вероятности контактов, несмотря на то, что «в земле» нет ничего, что доказывало бы это. Такие элементы могут казатьсяместным произведением. Именно такая видимость делает возможным применение сравнительного метода и маргинализации истории.
Эти вопросы пришли мне на ум, когда, выйдя из логического равновесия, я ощутил тягу к исследованию андских представлений о второй половине системы с двойным родством, то есть космологической основы принципа происхождения по мужской линии. Из книг мне было известно, что этот материал содержал обширные знания, включающие использование символа молнии для обозначения мужского порождающего начала. Эта символика формулировалась в терминах культа Близнецов, связанных, в свою очередь, с огнем, Млечным Путем, и планетой Сатурн. Эти идеи были настолько неотделимы от технического языка мифологии, а их распространение по всему миру в пространстве и времени – настолько обширно, что они вынудили поставить эту проблему.
Я полагал, что имел дело с системой мышления, которая по причине своего особого способа формулировать астрономические наблюдения (где звезды – это животные, топография – уранография, планеты – боги, система – «мельница» и так далее) не могла изобретаться множество раз заново. Здесь был классический случай диффузии в таком огромном масштабе, что ее можно было бы увидеть невооруженным глазом. «В земле» ничего бы не было найдено. Тем не менее, насколько я мог бы судить, андская земледельческая цивилизация происходила именно от такой системы мышления. Я был на грани того, чтобы представить и написать о цивилизациях Америки нечто еретическое, возможно, даже безответственное.
Сколько существует современное изучение предыстории человечества, оно всегда основывалось на предположении, что замысловатые, повторяющиеся образцы ранних мировых цивилизаций – с их горами-храмами, камнями-центрами, преисподними, чудными «столпами» и «мельниками» – явились результатом человеческой природы в целом, а не распространения индивидуальных представлений людей. В таком ракурсе ранняя история народов мира выступает просто-напросто подсознательным проявлением структур человеческого разума.
Мои собственные изыскания привели меня к иному выводу. Цивилизации, основанные на авторитете мифов, активно стремились преодолеть ограниченность обыденного сознания людей, увлекая их в царство высшего Сознания, начертанного на небе. В таком деле бесспорно доступным предметом обмена были проявления человеческой природы в древности – например, «бессердечность» людей-ягуаров. Это стремление было чем-то «естественным» и «подсознательным». Мифы, похоже, устанавливали диалог с небесным образами, чтобы задать великие вопросы о природе и степени человеческой ответственности. Миф был сознательным.
Первый инструмент этих поисков, великая голографическая идея-форма о бракосочетании неба и земли, был больше, чем просто историческим событием; он на тысячелетия остался историческим событием – моментом, когда началось само Время. Его появление в Андах, очевидно, где-то в первом тысячелетии до н. э., подняло, так сказать, основные вопросы о дальности, смелости и мотивации путешественников в отдаленном прошлом. Путешествовать по земле, согласно этой голограмме, означало нести в сознании семена цивилизации. Все, что для этого требовалось, – это найти плодородную почву.
Передо мной была уникальная возможность увидеть, как плодотворные идеи, древнее самого Вавилона, породившие цивилизацию Старого Света, вышли из употребления в этой полностью на них основанной цивилизации в самом начале нового времени. В свете этого испанские хроники представлялись почти научной фантастикой, с их конкистадорами, отправившимися на свидание со священными истоками своей собственной цивилизации и объявившими их мусором. Короче говоря, меня одолевало любопытство. Вопрос теперь был в том, сколько проблем я хочу?
Я интуитивно нашел в словаре слово «любопытный». Первыми двумя значениями были: 1. Стремящийся к учению или знанию; любознательный 2. Любопытствующий, надоедливый.
Я рассмеялся. Ценность любопытства, как и наличия технического языка мифологии, была, казалось, в глазах наблюдающего. Стремясь выйти из своего затруднительного положения, я получил взамен зеркало.
К тому времени мое исследование достигло той точки, где я больше не «думал» в обычном смысле этого слова. Просто образы начали представлять себя сами. Я больше не «управлял» направлением исследования и не знал точно, куда оно приведет. Например, мне казалось теперь, что я смог бы разглядеть в уарочирийских мифах нечто, относящееся к основанным на астрономии заявлениям о происхождении воинов (смотри главу 8), которые были столь же странными и зловещими, сколько и проливающими свет фактически на каждый аспект андской истории. В известном смысле я больше не работал над мифами; они сами работали надо мной.
Тут мне пришло на ум, что пора перестать бояться, что я окажусь неправым, и задуматься над тем, что означает быть правым. Сколько я был готов еще прошагать по высоко натянутому канату? Было бы глупо зарываться, подвергать опасности то, что я изучил до сих пор. В том смысле, чтобы сладить кое-как с будущим прошлого. С другой стороны, в какой точке осторожность вырождается в тупость? В конце концов я решил, что не готов еще остановиться.
За исключением последней главы, эта книга основана на материале, который я первоначально представил как докторскую диссертацию. По иронии я настолько превысил лимит многословия, что мой комитет посоветовал мне завершить диссертацию где-то на главе о ягуаре и луне. Однако, как только я представил диссертацию, я также отослал копии ее «невырезанной» версии нескольким академическим издательствам. В каждом случае копии возвращались с одной и той же рецензией – анонимной, как академический протокол. Эта рецензия превзошла мои ожидания. Кого боги решили бы покарать, того они, очевидно, должны были бы наделить любопытством.
«Методология догматически разделяет крайний детерминизм «Мельницы Гамлета», в которой прецессия выдается за всеми признанное явление чрезвычайной важности, по которому цивилизации не только отмечали свои всемирные века, но и в результате которого претерпевали катастрофические изменения».
Хотя я четырежды перечитывал «Мельницу Гамлета», я не припоминал, чтобы так часто сталкивался в ней со словом «чрезмерный детерминизм», утверждающим, будто цивилизации «претерпевали катастрофические изменения» в результате прецессии. Это представило бы Сантильяну и Дехенд как сумасшедших. К сожалению, рецензент еще только разогревался.
«Метод состоит в целеустремленном поиске элементов андской мифологии, которые бы можно было подогнать под догму о всемирных Веках-прецессиях. Подход в книге – чисто этноцентристский, европоцентристский. Так называемый астрономический уровень мифологии определяется в западных терминах и принимается за универсальный. Координаты – полярно-экваториальны, плоскости суть эклиптические и экваториальные… Хуже всего то, что на роль высшего арбитра, «декодера» истины призван планетарий, символ современной технологии двадцатого столетия…
Работа носит чересчур самовлюбленный характер, она слишком новаторская… Самоуверенный стиль изложения в данной рукописи являет собой поистине редкую манерно-изысканную одержимость. К счастью, она не присуща большинству ученых. В ней отсутствует здравый скептицизм, что, похоже, характерно для многих из тех, кто изображают из себя дешифровщиков тайного, скрытого знания. Действительно, многие из них, в том числе Маршак (его имя постоянно пишется абсолютно неправильно), выступают у автора как герои.
Данная работа является частью вводящей в заблуждение догматической науки и написана весьма эрудированным человеком, который мог бы найти своим знаниям и способностям куда лучшее применение».
Мир был спасен от еще одного самозабвенного чокнутого. В последовавшей за этим жуткой тишине был слышен один лишь редакторский разгон. Мне было неприятно от допущенной ошибки в написании имени Маршака.
Смысл данной главы – двоякий. С одной стороны, в ней делается попытка показать, что происхождение андского символического уравнения «молния = мужской порождающий принцип» нельзя отрывать от технического языка мифологии. С другой стороны, чтобы не скрывать от читателя, насколько спорны такие идеи, данная глава посвящена проблеме отцовства молнии в противоположность более традиционному представлению в археологии.
Как я попытаюсь показать, источником, из которого андские мифотворцы выводили символику молнии, был самый древний пласт андской культуры – пласт кочевых охотников и пастухов, людей, которые исторически вели свое происхождение по мужской линии. Они были людьми Первого Века, которые, как и «люди-ягуары», или примитивные земледельцы Второго Века, считались дикарями с точки зрения этики членами Третьего Века, земледельцами с системой двойного родства.
Как говорилось в главе 2, великим синтезом, давшим начало андской земледельческой цивилизации, стало формирование общества, способного создавать и эксплуатировать вертикальные архипелаги, простирающиеся от высокогорных пастбищ через пахотные долины нагорья до умеренно-климатических фруктовых и кокаиновых областей восточных склонов. В андском представлении, социальная гармония патрилинейной и матрилинейной традиций – одна как хранительница знаний о выращивании продовольственных культур, другая – искусства животноводства – была неизбежной предпосылкой экономической интеграции вертикальных архипелагов.
Эту интеграцию и описывает андский миф о сотворении. Согласно мифу, осуществивших этот подвиг людей – различные племена Анд – сотворил в бассейне Титикаки Виракоча. Иными словами, андская традиция приписывает области озера Титикака происхождение плодотворных идей, которые сделали возможной земледельческую цивилизацию, – идей, которые преобразовали андский социальный строй в интегрированные территориально-племенные единицы. Далее, как мы видели, имеется соответствие между андскими археологическими данными (появлением террас и систем ирригации) и андской мифологической традицией (лунным веком, разрушенным «огнем») в том, что эти идеи быстро распространились по всем Андам около 200 года до н. э.
