Текст книги "Рабы"

Автор книги: Садриддин Айни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

6

После пира поднялись поздно, около полудня.

Пили чай. Запивая глотком сладкого чая, проглотили по щепотке кукнара.

Поели холодного мяса, жирных просяных лепешек.

И лишь после всего этого приступили к дележу добычи и пленников.

Повинуясь каждому слову Клыча-халифы, строго соблюдая давние обычаи, дележ провели без ссор и споров.

Предстояло два дела: первое – отделив долю каждого, отдать ему в руки; второе – каждому назначить отдельный базар, чтобы не оказалось на одном базаре сразу много рабов и цена на них не упала бы от этого.

Теперь предстояло оторвать отцов и матерей от их детей, жен от мужей, братьев от сестер.

Надо было так провести дележ, чтобы в одни руки не попали ни муж с женой, ни брат с сестрой, ни люди, между собой близкие. Ведь известно, что раб ли, рабыня ли, имеющие привязанность к кому-либо, кроме хозяина, будут дешево стоить на базаре: если жена окажется с мужем, мужа купят, а она пойдет с ним задаром, потому что как женщина она уже не будет ничего стоить. Мать ли попадет вместе с ребенком, она о работе будет думать меньше, чем о своем детище, а хозяйских детей может забыть ради своего.

Если даже это дело действительно было трудным, то не для наших «победителей», ибо у них были твердые сердца – плач и мольба несчастных, вся эта скорбь, все это вызывало у них хохот, безудержный смех…

Вопреки всему, задуманное было выполнено. Плач и вопли женщин, разлучаемых с мужьями, и мужей, отторгнутых от жен, рыдания и мольбы малолетних детей, отнятых у родителей, вопли отцов и матерей, лишенных детей, поднимались в небо и смешивались с облаками. Не слезы, а кровь текла из глаз, вместо вздохов из груди вырывалось пламя.

Это прискорбное событие напоминало время окота овец, когда маленьких ягнят отделяли от своих матерей и отрезали им головы, чтобы содрать с ягнят драгоценные каракульские шкурки. Разница была лишь в том, что там бедствие обрушивалось на бессловесный скот, на бессознательных животных, которые вскоре забывали о своей утрате, на животных, обреченных не сегодня, так завтра погибнуть под ножом.

Но сейчас разыгрывалась трагедия над людьми, понимающими свою беду. Над способными по природе своей преобразовать мир и утверждать благополучие, всеобщее спокойствие, над людьми, которые в сотворении не отличались от своих притеснителей.

Победители послушали, изощряясь в шутках, причитания и жалобы. Но шутки иссякли, а жалобы не затихли. Если не прекратить криков силой, эти люди до самой смерти будут кричать, выкликать друг друга и стонать.

С этим надо было покончить раз и навсегда. Ведь если обнаружится горе рабов на базаре, кто станет покупать, кто даст за них настоящую цену? Дорог тот раб, что идет к покупателю покорно и охотно.

Жалости не знали, чтобы отучить пленных людей от их прежних привязанностей.

Малолетним детям крутили и надрезали уши, взрослых били плетками по спинам, по бедрам, по ступням. Упрямцам надрезали ступни и в раны втирали соль.

Так одну боль заглушали другой болью. Высушили глаза, заткнули рты, каждому внушили мысль, что, если еще раз издадут они хоть какой-нибудь звук, им вырвут языки, перережут горла.

Пленникам внушили, что, если и случится так, что нечаянно где-нибудь встретятся муж с женой или дети с родителями, они даже виду не подадут, что когда-то знали друг друга. Та жизнь, которая была, когда они друг друга знали, окончилась, прошла навеки. Прошла, как поутру проходит сон.

Часть рабов и рабынь привезена была из-под Герата – из Афганистана. Они исповедовали ту же веру, что и бухарцы, суннитскую. [26]26
   Суннитская вера – Суннизм – одно из двух главных направлений в исламской религии. Сунниты признают, кроме Корана, сунны – устные предания, приписываемые пророку Мухаммеду, а также всех четырех его приближенных, преемников, – Абу-Бакра, Омара, Османа и Али.


[Закрыть]Они были подданными афганского шаха. И то и другое не годилось: на базарах Бухары и Туркестана было запрещено продавать суннитов в рабство. Между Бухарой и Афганистаном об этом был заключен строгий договор. Из этого же договора следовало, что подданных афганского шаха продавать в рабство решительно запрещалось.

Узел, затянутый этим договором, надлежало разрубить или лучше – осторожно развязать. И Клыч-халифа нашел выход.

Имена афганских суннитов были изменены. Гератцам велели забыть родину, забыть названия родных мест – взамен им дали персидские имена, а родиной своей они должны были назвать города или деревни Ирана.

Но и этого было мало. Кто-нибудь мог на базаре заговорить с ними. Конечно, им не позволят там произносить речей или затевать разговоры. Но, жалуясь, вздыхая или прося о чем-нибудь, они должны были говорить на персидском языке.

Для этого к ним приставили деда Камбара.

Камбар обучал их основам шиитской [27]27
   Шиитская вера – Шиизм – второе главное направление в исламе. Шииты, в отличие от суннитов, преемником Мухаммеда считают только Али. Шиизм является официальной государственной религией в Иране.


[Закрыть]веры, он терпеливо, длительными упражнениями, приучал их персидскому произношению пятнадцати или двадцати слов.

Это давалось не легко. Ушло несколько дней, пока люди забыли свое имя и запомнили новое, пока отвергли основы прежней веры и приняли новые основы, пока родным языком не стал персидский язык.

Некоторые упрямились, у других язык не мог произносить непривычные звуки. Упрямцев исправляли плетками, языки, неподатливые к чистому произношению необходимых слов, калечились. Даже семилетнему Рахимдаду, который никак не мог выговорить слова по-новому, Абдуррахман-сардар шилом проколол язык.

– Учись без упрямства, негодяй! Повинуйся тому, чему тебя учат. Забыл, как чуть не убил тебя в саду, когда ты вздумал реветь. То было в твоем саду, когда ты не слушался, плакал. Будешь упрямцем, я тебе не только язык вырву, я голову с тебя сорву. Торопись, учись, чему учит тебя дед Камбар.

Дней за десять пленники научились кое-чему необходимому для их поработителей.

Сунниты запомнили по порядку имена пяти святителей [28]28
   Пять святителей — пророк Мухаммед, его дочь Фатима, ее муж Али, их сыновья Хасан и Хусейн, которых шииты считают святыми.


[Закрыть]и двенадцати святых [29]29
   Двенадцать святых – двенадцать шиитских предводителей, первым из которых является Али, а последний – Махди (мессия) – еще должен появиться.


[Закрыть]шиитской веры.

Теперь путь на базары был открыт, а товар готов к продаже.

Лошади отдохнули вполне, бока их залоснились.

Отдохнули и победители.

Настало время ехать на базар.

Каж дый из разбойников забрал свою долю и двинулся к тому городу, который был ему предназначен.

Одни – в Хиву, другие – в Бухару, третьи – в сторону Карши [30]30
   Карши – город в Бухарском эмирате, ныне центр Кашка-Дарьинской области УзССР.


[Закрыть]и Шахрисябза.

Певец, получивший в подарок маленькую сестру Рахимдада, трехлетнюю Зебу, поручил туркмену продать ее вместе со своей добычей. Этот туркмен отправлялся в Карши.

Певец долго объяснял туркмену, как добросовестно надо отнестись к товару, порученному для продажи: чтоб он продал девочку так же выгодно, как будет продавать свой собственный товар; чтобы не схитрил – продав выгодно, не скрыл бы ее цены.

— Дорогие наши предки говаривали: если в караване купцов имеется что-либо отданное под залог, доверенное для продажи, великий грех причинить ему что-либо недоброе. Если же честно относиться к доверенному, никакая опасность не коснется каравана честных купцов.

И, делая вывод из этого древнего поучения, певец сказал:

— Из сего следует, что караван нечестных купцов подвергнется всем опасностям и не достигнет благополучия. Не дай бог! Не дай бог! На караван падет беда, и на купцов падут великие несчастья. Вот с этим и возьмите мой товар с собою в Карши…

Этими словами певец внушил туркменам опасения.

Эти слова слышал Рахимдад, догадавшийся, что речь идет о его маленькой сестренке Зебе, которую сейчас увезут далеко, навсегда.

«Карши?» Никогда он не слышал этого слова. Что это за город, большой или маленький, близкий или далекий?

— Карши! – сказал он вслух, вслушиваясь в звук этого слова, чтобы запомнить его на всю жизнь.

Караваны отправились в путь.

Однако двор Клыча-халифы на этот раз не опустел. Теперь загон был полон овец. В сараях стояли верблюды. И младший сын халифы – Кушат остался дома, поручив свою долю старшему брату – Абдулу.

Караваны ушли, а здесь надо было заняться скотом, найти пастуха, заготовить корм.

Кушат посадил Камбара на коня и послал его в соседнюю деревню за прежним их пастухом. В прошлом году, когда погиб весь скот, они прогнали этого пастуха. Теперь он снова понадобился.

К вечеру дед Камбар пригнал шестидесятилетнего Турды с двумя его сыновьями-подростками.

Поздоровавшись со стариком, Кушат сказал:

— Ну, спрашивай, дядя Турды!

Но у Турды-аги не было ни сил, ни охоты соблюдать длинный порядок приветствий.

Лицо его осунулось. Под глазами вздулись серые отеки. Бледный нос заострился. Малокровные губы побелели. Видно было, что давно уже старику не приходилось утолять голода.

Вместо приветствия Турды-ага ответил:

— Да буду я за тебя жертвой! Много жестокости в прошлом году перенес я от твоего отца. Он забыл, что тридцать лет служил я ему за просяную лепешку. А когда свалилась беда на его скот, он крикнул мне: «Вставай, убирайся отсюда, работы для тебя нет, а значит, и хлеба тебе не будет». Я позвал старшего сына, и мы ушли. Зима была сурова, снег глубок, одежда дырява, хлеба достать было неоткуда и не на что. Ни топлива, ни работы найти не удалось.

Он с жалостью взглянул на своих сыновей-подростков.

— Ничего не было. С тем и покорились судьбе. Ни жена моя, ни две мои дочки не выдержали холода и голода, я их схоронил.

Комок слез душил его. Говорить ему стало невмочь. Он помолчал, отвернувшись. Кушат сказал:

– Ничего, к кому смерть придет, тот умирает. Кому суждено жить, живет.

Дед Камбар, стоя в стороне, прошептал:

— Почему же к вам эта смерть не приходит? Она боится тех, у кого животы полны!

Но его никто не услышал. Турды-ага, вытерев глаза, продолжал:

— После этого я решил у вас не работать. Но когда человек проработал на одном месте тридцать лет, оставил там и молодость и силы, одряхлел и выброшен с этой работы, где он может найти другую работу? Вот я приплелся опять сюда. И со мной мои сыновья. Теперь все в ваших руках, – мы будем работать, но и вы кормите нас, чтоб не голодали мы больше.

— Если мы будем сыты, – ответил Кушат, – и ты будешь сыт. Если мы будем голодать, и ты будешь голодать. Молись, чтобы удача не отвернулась от нас.

Он считал разговор оконченным, но потом подошел к старому пастуху ближе и тихо ему сказал:

— Ты этих речей перед моим отцом не произноси! – Он развел руками: – Отец отрекся от земных забот, приблизился к богу. Его молитва – это благо. Наши деды говаривали: «Не проси золота, проси молитвы». Разве молитва не золото? Он, не дай бог, может обидеться на тебя, тогда все для тебя пропало.

— Нет, сын мой! – ответил Турды-ага. – Я тебя считаю своим сыном. Ведь ты родился и вырос при мне. Я тебе высказал все, что у меня наболело. А отцу твоему какое до меня дело? Я его хорошо знаю. Я боюсь не его молитвы, а его обиды. Куда ж тогда мне деваться с этими моими мальчиками? С этими моими старыми руками?

Певец, получивший барана за песню, привел с собой двух чьих-то осиротевших двенадцатилетних мальчиков. Они присоединились к работникам халифы.

Дело у халифы пошло на лад: шесть жен-разводок, четыре брачных жены, дочери, невестки – все они опять занялись тканьем ковров под началом старой Кумри, давно получившей от халифы развод, но оставшейся в доме за старшую жену.

Дед Камбар с двенадцатилетним помощником качали воду из колодца, поили скот, заготовляли корм, чистили стойла.

Турды-ага с пятнадцатилетним помощником собирали в степи хворост и дрова и свозили на верблюдах ко двору.

Двое сыновей Турды-аги пасли стада в пустыне.

Всеми ими распоряжался Кушат.

Только Клыч-халифа не менял своего положения.

Целые дни по-прежнему сидел он на своем молитвенном коврике, перебирая четки, просил у бога удач для людей и здоровья для овец, долгой жизни для сыновей, скромности и послушания для слуг, безопасных путей для странствующих с пленниками своих родственников, а рабам и рабыням – щедрых покупателей.

7

В караван-сарае Паи Астана в Бухаре настали горячие дни.

Дворники выметали и чистили кельи, навесы, подвалы. Поливали дворы, вывозили навоз и мусор, выносили и вывозили вон ненужный хлам, за долгое время накопившийся во всех углах.

Некоторые из келий для купцов убрали с особой заботой, застелили дорогими паласами и коврами.

Деревянные колья в подвалах, к которым привязывали ослов и лошадей, выдернули. Вместо них вбили в землю железные кольца.

В одном из подвалов сделали так, как сделано было в темницах бухарских эмиров, – концы толстого длинного столба пропустили под каменные стены подвала и обили гвоздями с большими шляпками. В темницах к таким столбам привязывали узников. Здесь это готовили для рабов.

Комнату для омовений тоже заботливо подмели и расставили там медные кувшины разных размеров.

На кухне над очагами вмазали большие котлы для пищи и котлы для кипячения воды.

Словом, весь вместительный караван-сарай сверху донизу преобразился, словно готовясь к приему очень важных людей или к празднику.

Всадник на вспотевшем коне подскакал к воротам двора. Соскочив с седла, он отдал повод служке и приказал остудить коня. Сам же, словно выполняя какое-то очень важное поручение, пощелкивая плетью, торопливо вошел во двор и поклонился хозяину, сидевшему в средней келье.

Оттуда спросили:

— Разве уже подъезжают?

— Часа через два будут здесь.

— А где ты их видел?

— В Пайкенде. Передал им от вас поклон и сказал: «Меня послали в ваше распоряжение». Караван-баши [31]31
   Караван-баши – караванщик, начальник каравана; здесь, как отмечает сам С. Айни в пояснении к таджикскому тексту, придворный титул в Хивинском ханстве.


[Закрыть]ответил: «Рад! Рад! Арендатор караван-сарая Акрам-бай мне старый близкий друг. Если б он и не готовился принять нас, мы бы все равно нигде, кроме его двора, не остановились бы».

— А потом?

— С их караваном я доехал до Чарбакра. Там они остановились почиститься и помыться с дороги. А меня хозяин каравана послал к вам сказать: «Подготовьте постоялый двор, а со двора удалите посторонних людей».

— Товара-то у них много?

— Очень много. Верблюдов пятьдесят с яблоками. Несколько верблюдов с чугунными котлами, с чугунными кувшинами и со всяким железным товаром. На нескольких верблюдах – кованые сундуки. Всего верблюдов до двухсот, и все – под товаром.

— Этот товар они у нас сгружать не будут. Это выгружают в Ургенчском караван-сарае. [32]32
   Ургенчский караван-сарай – один из многочисленных постоялых дворов в Бухаре, где останавливались караваны из Ургенча (Хивинского ханства).


[Закрыть]Ты говори мне о товаре для нашего двора.

— Я видел человек двадцать пять рабов и рабынь. Большей частью – красивые женщины и девушки. Есть стройные юноши и дети с красивыми лицами. Если их хорошенько вымыть да приодеть, на базаре их засыплют золотом.

Акрам-бай, арендатор караван-сарая, выслушав все эти утешительные вести, громко рассмеялся. Он повернулся к юноше, который сидел напротив него в тенистой келье, и опять рассмеялся.

— Кликни писаря! – велел он.

— Сейчас, господин, – ответил мальчик и, вскочив, кинулся в глубь двора.

Минуту спустя из какой-то отдаленной кельи торопливо пришел, сутулясь, уткнув в грудь жидкую острую бородку, старик. Узенькие глаза его слезились. Длинное лицо было печально, тонкие губы бескровны.

В ответ на низкий поклон старика арендатор показал ему место, где следовало сесть.

Кланяясь, старик сел, положил перед собой пенал и раскрыл подставку для письма.

Когда старик отдышался и приготовился к письму, Акрам-бай сказал:

— Мирза, пишите. Быстро. Письмо от моего имени. Землевладельцам, а также скупщикам рабов. В Гиждуван, Шафрикан, Вабкент и в Зандане [33]33
   Гиждуван – город и один из туменей (уездов) в Бухарском эмирате, ныне центр Гиждуванского района Бухарской области. Шафрикан, Вабкент _}Зандане – тумени в Бухарском эмирате.


[Закрыть]. Известите их, что прибывает караван. Письмо пишите красиво и так, чтобы раздразнить их. Чтобы всякий, получив его, думал: «Хоть и не намерен я покупать рабов, а съезжу, гляну-ка там на красивых молодых рабов и рабынь».

И снисходительно пояснил писцу:

— Это надо нам, чтоб оживить торговлю, чтоб покупателей съехалось побольше. Больше будет покупателей, выше поднимется цена. По хорошей цене сбудут товар, нам будут благодарны, лучше заплатят, подарят кое-что. И вам на чай и на терьяк [34]34
   Терьяк — опиум.


[Закрыть]дадут.

Письма были написаны и отосланы Акрамом-баем в уезды со специальными всадниками.

А караван уже входил в Бухару через Каракульские ворота.

Арендатор послал своих людей навстречу, чтобы узнавать и сообщать сюда, по каким улицам идет караван, как он выглядит, что о нем говорят на улицах, по которым он идет.

Караван тяжело навьюченных верблюдов шел медлительным шагом. Раскачивались пышные кисти на узде переднего верблюда. Раскачивались тюки, покрытые ткаными текинскими паласами с длинной бахромой, покачивался мерно и неотвратимо, как грядущий час, колокол последнего верблюда.

Люди каравана все были хивинцами, туркменами. Все они обычно останавливались в Ургенчском караван-сарае. Только там могли они останавливаться, продавать свои товары, – торговать на каком-нибудь ином базаре или дворе хивинцам запрещалось.

Поэтому караван, дойдя до Ургенчского караван-сарая, не пошел дальше. Верблюды остановились. Люди, разминая затекшие ноги, сошли с седел.

Но сам караван-баши, Карим-бай, скупщик рабов и торговец рабами, отделился от каравана и свернул в квартал Паи Астана, ведя за собой коней и верблюдов, груженных этим его главным товаром.

Базаром работорговцев в Бухаре издревле был квартал Паи Астана, с его большими и приспособленными для такой торговли караван-сараями.

Работорговец Карим-бай и арендатор Акрам-бай обнялись и расцеловались еще в воротах.

Такому желанному гостю приготовили особую келью. Там он и остановился.

Рабов и рабынь ввели в подвалы и заперли их там.

Некоторых, наиболее упрямых и строптивых, заточили в колоды. Некоторых связали, а веревки пропустили через железные кольца.

Верблюдов, с вьючными переметными корзинами для перевозки людей и имущества, вместе с погонщиками отослали за город.

Работорговец позвал к себе Акрама-бая:

– Сегодня никого во двор не пускайте. Никого, кто назовется покупателем. Ни рабов, ни рабынь не показывайте никому. Завтра я напишу послание и сделаю подарок его высочеству эмиру. Если последует его высочайшее разрешение, тогда и откроем торговлю.

Акрам-бай немедленно поставил у ворот привратника, приказав не впускать никого, кроме своих работников, а ворота запереть и ни перед кем не отворять.

На кухне закипел котел с похлебкой. В другом котле зашипел жир, плавясь для плова.

В углу кухни нагревался огромный котел воды. Нагретую воду в ведрах уносили в комнату для омовений и разливали там в большие медные кувшины, в объемистые глиняные корчаги.

Рабов и рабынь специально выделенные люди караван-баши поочередно выводили туда, там они мылись теплой водой, вытирались сухими тряпками, а потом получали свежую одежду и, одевшись, вновь отправлялись в подвал.

Красивых женщин и девушек мыли дольше. Им давали душистое мыло, тщательно расчесывали волосы, заплетали косицы, завивали опытной рукой локоны на лбу и на висках. Выщипывали брови, сурьмили веки, на лица ставили искусственные мушки. И одежду им дали, сшитую из новых тканей, каждой по росту и по сложению.

Одна четырнадцатилетняя девочка и один шестнадцатилетний мальчик были вымыты особо тщательно, по нескольку раз, на них надели новую одежду и отвели в келью Карима-бая.

Он вызвал к себе с базара самого искусного цирюльника и велел ему расчесать им волосы, выправить и подтемнить брови. Несколько раз мастер менял им прическу, подстригал, заплетая, завивая волосы, пока не добился тех причесок, которые украсили их лица, бледные, испуганные, растерянные и безропотные.

Потом их опрыскали крепкими духами, изготовленными на розовом масле.

На пальцы их надели золотые перстни с яркими рубинами, в уши вдели серьги с жемчужинами. Голову мальчика покрыли золототканой тюбетейкой, а девочке, поверх золототканой тюбетейки, надели шитые золотом повязки на лоб, а на шею – ожерелье в три нитки.

Одежду на них надели из шелка и семицветного бухарского бархата, которая в те времена носилась в гаремах эмиров.

8

Ранним утром, когда Регистан, главную площадь Бухары перед эмирским дворцом, полили и подмели, бухарские зеваки и завсегдатаи всяких зрелищ собрались у ворот дворца, у соборной мечети Пайанда и разместились там вдоль стен и даже на прилегающих крышах, чтобы поглядеть, чем начало этого дня будет отличаться от прежних.

Кони придворных, явившихся, по обычаю, во дворец, чтобы приветствовать повелителя, стояли, сдерживаемые конюхами, вдоль медресе Дарушшифа [35]35
   Медресе – духовное учебное заведение у мусульман, совмещавшее в себе среднюю и высшую школу. Дарушшифа (дословно – «дом исцеления») – медресе в Бухаре, где изучали медицину.


[Закрыть]лицом к югу.

Бухарские бездельники переговаривались на своих местах, делясь догадками и обмениваясь слухами: кого сегодня его высочество будет истязать или казнить, кого повесит, кого сбросит с высоты своего дворца, кому, как барану, перережут сегодня горло, а кого осыплют милостями, почестями и дарами.

Эти праздные люди, собиравшиеся сюда по утрам изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, чувствовали себя как бы участниками тех великих исторических событий, коими повелевало солнце Бухары – его высочество эмир.

С благоговением, словно эмир сидел среди них и с ними сообща решал судьбы вселенной, они, почти не дыша, тихонько переговаривались: что сулит им, какими зрелищами взволнует и обогатит их этот очередной начинающийся день благородной, священной Бухары?

Путники, которым надо было проехать через Регистан со стороны ли ворот имама, со стороны ли купола Тиргарана, [36]36
   Тиргаран – один из четырех купольных базаров Бухары; там находились ряды ремесленников, изготовлявших стрелы.


[Закрыть]обязаны были спешиться, взять лошадь под уздцы, а осла гнать перед собой и идти, обернувшись лицом к дворцу и кланяясь. Лишь перейдя Регистан, могли они снова сесть в седло или влезть на осла и продолжать свой путь.

В эго утро какой-то крестьянин, редко бывавший в городе и не знавший его порядков, продолжал ехать через Регистан верхом.

Увидев это, один из стражей, стоявших с дубинками на деревянных мостках перед воротами Арка, [37]37
   Арк – крепость в центре Бухары, резиденция эмира и его правительства. В Арке же помещалась государственная казна.


[Закрыть]страшным голосом заорал на крестьянина:

— Сле…е…зай! С ко…опя долой! Слезай! Слезай!

Оцепенев от этого страшного крика, крестьянин хотел было слезть с седла, но зацепился за стремя и упал.

Не успел он подняться, как выбежавшие из Арка есаулы с палками в руках набросились на него, схватили и поволокли к дворцу. Они подняли его на мостки, поставили перед приставом, раздели и дали ему пятнадцать ударов палкой. Потом велели помолиться за здоровье его высочества и лишь после этого великодушно вернули ему халат и отпустили. Так дан был наглядный урок почтения к этому высокому месту.

Для скучающих зевак это было «лепешкой, испеченной сразу же, как замесили тесто». А по-русски говоря: «Сделано начало, полдела откачало». И действительно, случай этот был началом предстоящих зрелищ.

И зрелища разворачивались.

На помосте перед воротами показалось двое узников из Абханы [38]38
   Абхана – тюрьма в Арке, которая была расположена под эмирскими конюшнями, откуда в нее стекали вода и нечистоты.


[Закрыть]– дворцовой темницы, помещавшейся в проходе, ведущем от ворот внутрь Арка.

Руки узников были связаны не сзади, а спереди. Один из зрителей, заметив это, не для других, а больше для себя самого, воскликнул:

— Бедняги!

Ибо руки, связанные спереди, означали, что узников сегодня казнят.

Вперед вышел человек в широком халате, расшитом золотом, опоясанный позолоченным поясом, с роскошной шапкой под чалмой, держа меч с серебряной рукояткой.

Это был «владыка ночи», начальник ночной охраны в Бухаре и исполнитель высшего гнева эмира, наблюдавший за совершением казни.

Осужденных окружили люди кушбеги [39]39
   Кушбеги – глава правительства, главный министр, в Бухарском эмирате.


[Закрыть], обычно они ехали верхами, но иногда, как и в этот день, шли пешком. Держа сабли наголо, они стояли, ни на кого не глядя, избегая встретиться взглядом с кем-нибудь из людей. Вместе с ними стояла пешая ночная стража, вооруженная трехаршинными палками, обитыми в трех местах медными кольцами. Рядом с каждым узником стояло по человеку, державшему осужденного за руки; в другой их руке чернела под большим набалдашником палка, длиной в аршин, а толщиной с топорище. Эти люди были коренасты и плотны, одежда их ничем не напоминала придворную; головы их покрывали облезлые меховые шапки, плечи – короткие стеганые куртки, обуты были в высокие сапоги из булгарской кожи. Это были палачи.

Осужденных повели.

Они прошли на другую сторону Регистана и остановились напротив дворцовых ворот, над ямой, вырытой для стока дождевой и снеговой воды на Веревочном базаре.

Любопытные бездельники окружили плотным кольцом эту яму. А люди кушбеги и владыки ночи ударами сабель и палок раздвинули это кольцо.

Владыка ночи, повернувшись к воротам дворца, трижды поклонился в ту сторону так низко, что голова его едва не коснулась земли. Затем он потребовал от народа и от осужденных благодарственной молитвы о здравии и благоденствии его высочества.

Люди громко и шумно помолились:

– Да пусть его высочество завоюет весь мир, меч его будет всегда острым. Да пусть ему всегда и во всем помогают его светлость Шахимардан и Бахауддин, [40]40
   Бахауддин (1318–1389) – известный суфийский шейх, основатель мистического ордена Накшбандия.


[Закрыть]отражающий беду, несчастья.

Узники почти задохнулись во время этой молитвы, так как палачи высоко подняли их связанные руки, сдавив грудь.

Владыка ночи вынул из-за пазухи бумагу, поцеловал ее в том месте, где стояла печать, коснулся ею глаз и просмотрел ее. Затем он засунул указ обратно за пазуху, взглянул на палачей и шевельнул усами. Это был знак.

Первый палач, выпустив руку осужденного, размахнулся и ударил его спереди по коленям. Осужденный упал лицом на землю на краю ямы.

Второй палач сел на осужденного верхом и придавил его к земле. Воткнул нож до самой ручки в горло узника чуть пониже уха, затем вытащил и вытер окровавленный нож об одежду узника и опять спрятал его в голенище.

Оставив казненного, содрогающегося на краю ямы, они так же казнили второго осужденного. Вскоре оба были мертвы.

В это время из бани Тукум-Дузи выбежало четверо людей с носилками в руках. Это были дочиста проигравшиеся азартные игроки, жившие в холодные дни в печах этой бани. Их обязанностью было убирать казненных людей.

Если родственники казненных приходили за мертвыми телами, эти требовали большой выкуп, а если у мертвеца не было состоятельной родни, они выносили мертвеца на дорогу и собирали деньги с прохожих на погребение. Но деньги эти обычно шли им па азартную игру. Это дело они избрали своим ремеслом. А так как они этим ремеслом зарабатывали много денег, другие игроки азартных игр Бухары удостоили их «почетным» прозвищем «Богатые сынки его высочества».

Этим ремеслом им удавалось добыть немало денег. Но в этот день им не повезло. Когда владыка ночи увидел их, он сказал:

— Не трогать! Эти по воле высочества будут до вечера лежать здесь. Чтобы все их видели и запомнили. А вечером их вывезут за город и бросят на съедение псам, ибо они были не только игроками и мошенниками, но еще и бунтовали: они пытались поднять народ Хатырчи [41]41
   Хатырчи – город на северо-востоке от Бухары (ныне районный центр в Самаркандской области), где в 1821–1825 гг. происходило восстание узбекских хитай-кипчакских племен, вызванное усилением феодального гнета. Об этом восстании и идет здесь речь.


[Закрыть]против своего правителя и хатырчинского казня. И они вывели народ из повиновения. Трупы таких людей оскверняют землю, а потому его высочество проявил милость и приказал отдать их псам.

Владыка ночи в сопровождении стражи вошел во дворец доложить эмиру, что казнь свершилась.

— Принесена жертва во имя здравия и долголетия вашей святой жизни, ваше высочество!

Снова отперли большой замок на маленьких дверях придворной темницы.

Вывели еще двух узников, поставили на помост у ворот дворца. С одного из них сняли одежду. Его взял к себе на плечи огромный здоровяк, другой человек ухватил его за ноги и оттянул их книзу.

Двое палачей встали по обе стороны узника. Они выбрали из связки по кизиловой палке длиной с размах обеих рук и поочередно принялись бить по голой спине узника, считая:

— Раз.

— Два.

— Три.

— Четыре.

И так, пока второй из них не воскликнул:

— Семьдесят пять!

После этого наказанного заставили молиться за его высочество милостивого эмира.

Сорвали одежду с другого узника.

Кушбеги в златотканой одежде стоял при исполнении гнева эмира, окруженный вельможами, опоясанными золотыми поясами.

Он громко приказал:

— С четырех сторон!

Едва раздались эти слова, зеваки на площади задвигались: каждому захотелось взглянуть на эту редкую казнь, каждый хотел пробраться вперед или просунуть вперед хотя бы голову.

Палачи не подняли этого осужденного, а положили его на землю, ниц лицом.

Двое прижимали его к земле, а двое нанесли ему по спине семьдесят пять ударов.

Потом положили его превратившейся в кровавое месиво спиной вниз. И также нанесли семьдесят пять ударов по животу.

Затем осужденного повернули вниз правым боком и по левому боку нанесли семьдесят пять ударов.

И, наконец, положили на левый бок и нанесли семьдесят пять ударов по правому боку.

Это наказание в эмирском законе так и называлось «четырехсторонним».

Узника, тело которого раздулось и кровоточило, вместе с первым наказанным положили на арбу и повезли в темницу. Было похоже, что он уже умер, но, прежде чем похоронить его, надлежало выполнить повеление эмира:

— После поучения отправить его в тюрьму.

В те времена эмиром Бухары был Хайдар. [42]42
   Хайдар – четвертый бухарский эмир из династии Мангытов, правивший в 1800–1826 гг.


[Закрыть]Он славился набожностью и воздержанностью.

Ежедневно он просыпался за два часа до рассвета, совершал утреннее омовение и молитву, исполняемую лишь самыми набожными людьми, до первой общей молитвы.

Помолившись, но не сходя с молитвенного коврика, он ждал часа первой из пяти обычных ежедневных молитв. Он сидел один, углубившись в безмолвное созерцание, которое должно было означать общение с богом.

Услышав призыв к первой молитве, он отправлялся в свою келью-молельню и молился там вместе со своими служителями или отправлялся в мечеть Арка, где сам исполнял обязанность имама, [43]43
   Имам — духовный наставник у мусульман.


[Закрыть]молился со всеми верующими.

Затем он входил в просторную Комнату приветствий, где принимал поклоны знатных людей Бухары, разбирал заявления и жалобы и давал по ним устные указания либо писал на обороте заявлений свои решения.

Затем он снова молился, как это делали немногие верующие, ибо до второй обязательной молитвы еще оставалось много времени. Потом выходил либо в мечеть Арка, либо в гостиную для чтения поучений и там давал уроки собравшимся ученикам высшей духовной школы.

В этот день заявлений было так много, что, боясь опоздать на урок, эмир просмотрел их наскоро, мало вникая в смысл.

Среди этих бумаг он заметил одну, в которой упоминалась четырнадцатилетняя рабыня и шестнадцатилетний раб. Он вник в это заявление. Прочитал его дважды.

Эмир положил это заявление рядом с собой на подушку, взял деревянный молоток, лежавший перед ним, и стукнул по двери. По числу ударов определялось, кого зовет эмир: раз – слугу, два – сердечного друга, три – привратника.

Эмир вызвал привратника и, показывая на бумагу, приказал:

— Возьми это и внеси подарки, о которых сказано здесь!

Привратник упал на колени, поднявшись, еще раз поклонился эмиру и, не смея повернуться к нему спиной, пятясь, вышел в дверь.

Через несколько минут слуги внесли подарки и ввели детей. Бегло взглянув на подарки, эмир отослал их в казну, а детей – основной подарок, приказал провести в свои покои. Привратник проводил детей.

Эмир внимательно осмотрел каждого и прошептал:

— Редкостные красавцы мира!

Эмир побледнел, глаза налились кровью. Обычное его спокойствие было нарушено видом этих двух красивых целомудренных детей.

Он снова позвал привратника.

— Отведи их на средний двор [44]44
   Средний двор – дворик между гаремом и приемными комнатами во дворце эмира. В среднем дворике содержались мальчики, «услаждавшие» благочестивого эмира.


[Закрыть]и сдай блюстителю гарема. А ученикам пойди скажи: «Августейший нездоров, урок не состоится».

Можно было предугадать, что ученики его после этого еще несколько дней не смогут насладиться просвещенным руководством своего учителя: пока жажда его не будет наконец утолена и сердце понемногу не остынет.