Текст книги "Рабы"

Автор книги: Садриддин Айни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

3

В конюшне сбежавшего казия лежали закованные в колодки крестьяне с окровавленными головами, вывихнутыми пальцами, разбитыми коленками, с опухшими глазами.

– Вот тебе первые плоды! – со стоном сказал Шади Сафар-Гуламу.

– Эти плоды созрели в саду Урман-Палвана.

– Если б председатель комиссии был нашим человеком, он с чужих слов не решил бы нашего дела, а сперва сам расспросил бы нас.

– Река мутится в своих истоках! – добавил Гаиб.

– Под истоками ты подразумеваешь Бухару? – спросил Сафар-Гулам. – А я думаю: недомыслие и грубость председателя не выражают отношения властей. Власти еще не знают всех людей, через которых проводят свою работу. На твои слова так скажу: из родника вода может выйти чистой, а замутится она, когда проходит через глинистые пустыни.

– Если власти что-нибудь поручают человеку, они должны его проверить. А иначе когда ж они узнают своих работников? Это не по-хозяйски! – сердился Шадим.

– Узнают об ошибках, тогда и вмешаются. А сейчас нельзя терять веру в свою власть. Нам знаком Урман-Палван: он широкий прихвостень, дружок сборщика налогов, завзятый палач. Он от нас и заслонил весь свет. А свет не от него идет. Надо верить, что свет сияет, хотя мы и не видим его из-за плеч палача.

Эргаш с усилием приподнялся.

– Тише! Сам идет! – И тут же быстро добавил: – Я знаю: это дело он подстроил, но виду не подавать! Будем его просить о помощи, надо выбраться отсюда. А если он поймет, что мы его раскусили, нам отсюда не выбраться.

– Правильно. Сперва надо выбраться, а там…

К часовому подошел Урман-Палван, предъявил пропуск и вошел к узникам.

– Что это значит? – спросил Сафар-Гулам.

– Сам не понимаю, – мягко ответил Урман-Палван. – Я пошел в амбар проверять ваши дела, а когда вернулся, вас уже забрали. Два дня добивался пропуска к вам. Теперь говорите по совести. Что могу, все сделаю для вас.

Урман-Палван откашлялся и присел на корточки.

– Вот Эргаш-ака в эмирское время во всех несчастьях обвинял меня. Даже руку на меня поднял. А я не сержусь. Я простой, зла не помню. Я хочу заплатить добром, ведь сказано: «Кто добро творит, того бог хранит». Так в чем тут у вас дело?

– Да вот говорят, у нас оружие есть, и велят нам его отдать, – сказал Сафар-Гулам.

– А вы что?

– А мы правду отвечаем – нет и нет.

– У вас было, что сдать. А у нас-то ничего нет! В домах и кочерги-то ни у кого нет. Откуда ж его взять?

– Так от них не отделаешься. За день до вас с меня тоже оружие требовали. По их глазам я понял, что от них не отвяжешься. Я ведь был солдатом. «Слушаю!» – говорю. И все, что у меня было, принес им и сдал. Я знаю, что никакого оружия у вас нет, но я и председателя комиссии знаю. Его зовут Мухиддин-махдум Ходжаев. Он давно известен как палач. Про него говорят: если он о ком-нибудь узнает, до тех пор не успокоится, пока не вытянет всего, что захочет, а не вытянет – убьет. Надо что-то придумывать.

– Что же нам придумывать? – ответил Эргаш. – Вы же сказали: «Сделаем что-нибудь». Скажите, что надо сделать, а мы на все согласны.

Урман-Палван поднялся, выглянул в дверь, чтоб узнать, далеко ли стоит часовой, и зашептал:

– Я для вас, для каждого, найду по ружью. У самого у меня нет, я куплю у прежних солдат, у охотников. Денег у вас нет? Ладно! Ведь у вас, у каждого что-нибудь есть – у кого корова или теленок, у кого баран или козел. Вы мне дадите это в залог, а когда благополучно освободитесь, рассчитаетесь и добро свое возьмете обратно.

– У меня есть корова! – раньше всех сказал Эргаш.

– А у меня курдючный баран, – добавил Рузи.

– Бычок-то и у меня найдется, – признался Атаджан. Шади засмеялся:

– Есть у меня теленок. Да я хотел вырастить его, коровы-то ведь у меня нет.

– Выкупишь его потом – вот тебе и корова! – успокоил его Урман-Палван.

– У меня арабской породы баран есть, – сказал Гаиб.

Так каждый что-то назвал из своего имущества – барана, осла, новую казахскую кошму, и только Сафар-Гулам неласково и быстро взглянул и сплюнул.

– А у меня нет ничего.

– Ну, ладно. Не беда, – как-нибудь сосчитаемся, – улыбнулся Урман-Палван.

– И когда же вы нам принесете это оружие?

– Сюда я не принесу. Так погублю и вас и себя. Куплю я его сегодня. А вашим родственникам скажу, чтобы они пошли к вам. Когда они придут, вы им шепните, чтоб они весь обещанный залог доставили мне, а у меня взяли бы оружие. Потом они сдадут комиссии оружие да пускай при этом сделают вид, что это вы им указали, где оно у вас спрятано.

– Ладно, – сказал Эргаш. – Но когда мы будем давать показание, какое оружие каждый из нас укажет?

– Сейчас я скажу. – Урман-Палван снова опасливо оглянулся. – Вам, Эргаш-ака, я найду пятизарядное. Его я выговорил себе, когда сдавал оружие, для самозащиты. Оно стоит не одной коровы. За десять коров такого оружия не найдешь. Все равно, я его вам отдам. Чтоб вы были довольны. Для Рузи, Атаджана, Кулмурада и Шадима я куплю у бывших старых солдат старые шомпольные ружья. Остальным найду охотничьи ружья. А вот Сафар-Гулам, хотя он и упрямится, получит ружье на рогульке. Так и быть – когда освободится, чем-нибудь отблагодарит меня.

Пожелав узникам здоровья и сил, Урман-Палван собрался идти.

– Не перепутайте оружие, когда будете признаваться. И пусть наше дело останется здесь, как в могиле. Помните мое добро.

Он ушел.

Когда он был уже далеко, Сафар-Гулам сказал ему вслед:

– Да уж ладно, «добро» вспомним. Долг платежом красен, придет время – рассчитаемся. Тогда берегись!

А Урман-Палван зашел к председателю Мухиддину, а затем, выйдя от председателя, встретил поджидавшего его Бозора-амина. Когда оба они пошли к своим лошадям, Урман-Палван шепнул:

– Бросил на это дело свою пятизарядку. Да взамен ее добуду сотню…

Они сели на своих коней. Пыль вскоре заслонила их.

4

Поздним вечером, при свете сорокалинейной висячей лампы, в доме у Бозора-амина сидели гости – Хаит-амин, Нор-караулбеги, Нор-Мурад-Палван и Урман-Палван.

У дверей притулилось несколько юношей.

Плов уже убрали и теперь пили чай.

Хаит-амин обернулся к юношам:

– Джигиты! Слышали новости?

– Ага! – ответил один из них.

– О комиссии по сбору оружия? – спросил другой.

– Об этом, – ответил Хаит-амин. – Что вы об этом скажете?

– Что ж нам сказать? Вы сами нам скажите, амин-бобо.

– Вы хоть и молоды, а уж опытные воины, каждый из вас отведал хлеба и соли во славу эмира. У каждого одно-два ружья непременно есть. Оно вот-вот уйдет из ваших рук. Но, отобрав ваше оружие, снимут и ваши головы. Кто-нибудь пойдет, донесет на вас комиссии, у каждого из вас есть враги, как и друзья, – и конец!

Хаит-амин замолчал, занявшись чаем.

– Что же нам делать, амин-бобо? – нетерпеливо и тревожно спросил один из джигитов.

Хаит-амин подвинул свою опустевшую пиалу к Бозору-амину, разливавшему чай. Расправил бороду.

– Есть слух, что эмир возвращается. И вот, чтобы себя обезопасить и оружие сохранить, надо сто спрятать у надежных людей. Пусть оно там полежит, до возвращения эмира. Кому сдавать его? А вот кому: Урман-Палвану, Бозору-амину. Власти им доверяют, в их домах искать не решатся. А когда вернется эмир, каждый получит свой чин и свое оружие.

– Я сохранил свое оружие, чтобы его продать в черный день. Я два года был десятским, но, кроме этого ружья, ничего у эмира не нажил. А когда эмир удирал, в Бухаре был грабеж. Но на том грабеже я тоже не нажился! – недовольно проворчал один джигит.

Нор-караулбеги недовольно ответил:

– На том свете ты его продашь! Сейчас – оружие не деньги, а улика.

Амин-бобо объяснил:

– У кого оно сыщется, тому смерть!

– Тебя голодным не оставим, – пообещал джигиту Бозорамин. – Если в чем будешь нуждаться, приходи. Да и Хаит-амин, Урман-Палван, Нор-Мурад-Палван тебя без помощи не оставят.

Джигиты молчали. Бозор-амин забеспокоился.

– Вам не по душе, что ли, совет? Джигиты отвечали:

– Отчего не по душе?

– Конечно, можно и так…

Но один, сидевший позади всех, сказал, опустив глаза:

– А я иначе думаю. Хаит-амин вздрогнул.

– Что же ты думаешь?

Все гости со своих почетных мест внимательно смотрели на этого джигита.

– Я считаю, что оружие мы сами должны сдать комиссии. И тогда мы перед ней не будем виноваты. Я уже взял его, чтобы отнести в комиссию, но в это время пришел от вас человек и позвал меня сюда. Я спрятал ружье в солому, отложив это дело до завтра, и пришел сюда.

– Ты же был солдатом его высочества? Тебе это оружие дали для защиты ислама. Как же ты отдашь его неверным?

– Я был эмирским солдатом. А что я видел от эмира? Староста схватил меня и сдал вместо какого-то сбежавшего солдата. Привели меня в Бухару, два месяца держали взаперти в наказание за то, что тот солдат сбежал. Началась война. Прямо из тюрьмы меня отправили воевать, дали пятизарядку. А я, когда дошли до Шакальего озера, не сделав ни одного выстрела, сбежал. Чего мне воевать за эмира? Прямой дорогой пришел сюда, ружье спрятал, пока ему хозяин найдется. Теперь хозяин нашелся, ему я и отнесу.

– Если ружье ты получил от эмира, разве не эмир хозяин атому ружью?

– Верно, – ответил джигит, – ружье я получил от эмира. Сейчас вместо эмира хорошо ли, плохо ли, мусульмане или неверные, но сидят другие. Ружье государственное имущество. Хозяин ему тот, кто управляет государством. Эмира-то нет в Бухаре. Там новая власть. И ружье, значит, принадлежит этой власти.

Бозор-амин взволновался:

– Хасан, послушай меня!

Но Урман-Палван прервал Бозора-амина:

– Подождите, помолчите маленько, амин-бобо. Ты, Хасан, о том, что здесь было, никому не болтай. Даже жене – ни слова. Помни, у курицы одна голова. Ступай, поспи эту ночь, а поутру отнеси свое ружье комиссии. Сам отнеси.

Хасан вышел.

В комнате наступило молчание. Наконец Хаит-амин сказал:

– Не надо слушать таких темных людей. Завтра же снесите свое оружие Бозору-амину. Мука у нас есть, пшеницы тоже хватит, кому что нужно – берите без стеснения из его амбара.

– Что ж, если так, нам можно идти?

– Идите, отдыхайте!

Джигиты пошли, но в прихожей их нагнал Хаит-амин.

– Вы там смотрите, из ворот выходите поодиночке. Ступайте каждый в свою сторону. На улице не толпитесь. А не то, кто его знает!..

После ухода бывших воинов эмира Урман-Палван недовольно проворчал, не глядя на Бозора-амина:

– Эх, амин-бобо, когда же вы избавитесь от своей простоты? Я же просил созвать лишь солдат, имевших чины, тех, кто предан эмиру. А вы позвали какого-то недовольного парня, сбежавшего из эмирских войск! Если он останется жив, не сегодня-завтра он станет большевиком и пристрелит нас с вами.

Хаит-амин поддержал Урман-Палвана:

– Он и теперь уже подвергает нас опасности. Утром он пойдет сдавать оружие, донесет комиссии о нашем разговоре — и конец!

– Нет, ну зачем так говорить? – смущенно оправдывался Бозор-амин. – Я, сознаюсь, оплошал. Но дело можно поправить, не беспокойтесь. Мы примем меры.

– Меры-то примем. Не можем не принять. Иначе нам нет покоя. Здесь кто есть? – проговорил Урман-Палван.

– Мои работники Шариф и Шахим.

– А вы уверены в них?

– Вполне.

– А вы, караулбеги?

– Я готов. Только надо подождать, пока он заснет.

– Подождать надо. Но откладывать дело нельзя.

– Он отсюда далеко живет?

– Версты полторы. На той стороне озера.

– Часа через два пойдем! – решил Урман-Палван. Все замолчали.

После полуночи, когда уже петухи прокричали, месяц скрылся и тьма сгустилась такая, что своего собеседника разглядеть было нельзя.

* * *

Четыре всадника в коротких халатах, низко опоясанных, с подвязанными, как у мертвецов, подбородками, чтобы скрыть бороды, с ружьями за плечами, объехали озеро и, заметив деревню, остановились.

– Лошадей надо оставить здесь, – сказал Хаит-амин.

– Та ли это деревня? – усомнился Урман-Палван.

– Она самая.

Съехав с дороги, лошадей привязали к каким-то деревьям. Одного из спутников оставили их караулить. Втроем пошли в деревню.

Один из них остановился в темноте и прислушался. Затем он твердо свернул в сторону, и спутники пошли следом за ним.

– Вот здесь! – прошептал он перед небольшими воротами. Другой, потрогав ворота, сказал:

– Заперто. Придется перелезать через стену.

Стена была невысока, и они друг за другом перелезли через нее.

С дерева громко закричал петух.

Тут же в комнате женщина проговорила:

– Э-э, вставайте, петухи пропели.

– Ничего, я еще немножко посплю.

– Вы же велели разбудить вас, как только пропоет петух. Ну, вставайте же.

Один из тех, что стояли за дверью, шепнул:

– Скорей надо входить.

– Пошли!

Один из них с размаху ударил сапогом дверь, и дверь упала. Все трое быстро вошли в дом.

Слуга, сжимавший в руках свечу, быстро зажег ее. Двое других напали на вскочившего мужчину и на женщину, испуганно сидевшую на постели.

Не давая им ни опомниться, ни вскрикнуть, напавшие выхватили ножи.

— С ним покончено! – сказал один.

— И с ней – тоже, – добавил другой.

Около матери ползала девочка, едва проснувшаяся, пачкая руки в материнской крови.

Тот, который убил мужчину, набросил на девочку окровавленное одеяло, чтобы не слышать ее плача.

— Возьмите что-нибудь в узлы! – сказал Хаит-амин. – Пусть думают, что это воры.

Погасив свечу, он вышел последним и приказал:

— Не забудьте ружье из-под соломы достать.

Другой торопливо пошарил в соломе и взял пятизарядку.

Спустя час в доме Бозора-амина Урман-Палван и Хаит-амин отмывали от крови руки, одежду, сапоги, ножи. Шариф подавал им воду.

Шахим развязал узлы, вынул старую одежду и, облив ее керосином, сжег.

Хасан с женой были первыми жертвами басмачества в Шафриканском тумене.

Трехлетняя девочка их, вымазанная в крови отца и матери, осталась сиротой.

К четырем ружьям, с которыми выходили в эту ночь из дома Бозора-амина, прибавилось пятое. Их положили с сотнями других под большую скирду соломы.

Басмачи начали свои преступные действия.

5

В эту зиму не было больших холодов.

В канавах и ямах лужи замерзали лишь по ночам, а днем снова таяли.

Но на песчаных холмах, где стоял дом Палван-Араба, было сухо.

Па одном из этих холмов в ясную, звездную ночь лежал Сафар-Гулам.

Звезды сияли так ярко, как это бывает в мороз. Глядя на них, Сафар-Гулам думал:

«В необозримых пустынях, в бесконечных песках без вас путник не нашел бы дорогу, а для того, кто хорошо знает свою дорогу, вы не нужны. Сегодня мне без вас было бы спокойней. Глаза врагов могут заметить встречу, которую мне хотелось бы утаить. Скройтесь вы, звезды, уйдите за облака».

Может быть, он сложил бы об этом песню. Но песен ему никогда не приходилось складывать. И он только смотрел на небо и думал.

Вдруг он встал, пошел к дому и заглянул в щель стены. Внутри двора слабо горел огонь очага, но никого не было. «Что с ней? Почему так задерживается?»

Он снова вернулся к холмам и начал разгребать песок. Влажный песок легко поддавался его сильным рукам, и вскоре получилась канавка, где легко мог укрыться человек.

Сафар-Гулам улегся в этой канаве, наслаждаясь одиночеством и тем, как хорошо укрыт он здесь, словно в крепком надежном доме.

Затем встал, взял несколько связок бурьяна из лежавших вблизи, принес к своей канавке и сложил их на ее краю.

Снова улегся и, засыпав себя до шеи песком, на голову положил сухой бурьян.

«А теперь еще лучше!»

Выглядывая из-под хвороста, он всматривался в дом. Над домом, казавшимся безлюдным, показался дымок. «Э, они вздумали еду варить. До утра, что ли, мне лежать в этой могиле?»

Но вскоре дым рассеялся.

«Теперь они поедят, и она придет».

И продолжал смотреть в сторону кухни. Дым не поднимался больше, но на крыше мелькнула тень, спрыгнула на забор, а с забора на песок.

«Наконец-то!» – обрадовался Сафар-Гулам.

Никого не видя на песках, всматриваясь в призрачную, мерцавшую мглу ночи, женщина подошла совсем близко и пробормотала:

— Значит, не дождался и ушел.

И она направилась обратно к дому.

— Мухаббат!

Она остановилась, оглянулась – вокруг никого не было.

— Кто это? Шайтан, что ли?

— Ой нет, это не шайтан. Это я!

— Сафар-джан! Где ты?

— Здесь!

Хворост свалился с его головы, и она увидела одну лишь голову, словно тела не было.

Испуганная Мухаббат присела возле головы Сафар-Гулама.

— Что ж это такое?

— Тише, не говори так громко. Так надо было.

— Почему же ты меня не позвал, когда я тебя здесь искала?

— Я хотел проверить, видно меня или нет, заметят ли, если кто-нибудь посторонний пройдет мимо. А почему тебя так долго не было?

— Они поздно вернулись. Еще хорошо, что хозяин заранее приказал приготовить мясо. Я быстро сделала плов и подала. Хозяйки тоже ушли ужинать к себе. А я побежала сюда, даже котла не облизала, – не поела остатков.

— Все пришли?

— Из тех, кто был на прошлой неделе, все. Приемная комната полным-полна.

— Ладно, иди. Когда уберешь скатерть и подашь чай, стань за дверью и слушай, если во дворе никого не будет. Смотри, не пропусти ни слова, а когда улягутся спать и заснут, приходи сюда.

Мухаббат нехотя встала.

— Надоела мне такая жизнь. После целого дня забот даже побыть с тобой не могу.

— Потерпи, не переживай. Все будет. Побудем еще вместе. А пока надо заниматься делом.

— От дела я не бегу и не боюсь дела! А вот если попадусь, мои мечты со мной уйдут в могилу.

— Не уйдут. Не бойся. Затем и делаем это, чтобы поскорее быть вместе. Иди скорей!

— Не хочется от тебя уходить. Она было пошла, но остановилась.

— Помоги мне хоть на стену подняться.

— Ладно. Идем.

Он поднял ее, и она ухватилась за верх стены. Он поддержал ее ступни, пока она забиралась на стену. Уже оттуда, сверху, она сказала:

— Чуть было не забыла, слушай.

— Что?

— Урман-Палван разослал своих людей для охраны вокруг деревни. Когда пойдешь, остерегайся!

— Не беспокойся.

Сафар-Гулам вернулся к своей канавке.

Снова он взглянул на дом. Там опять уже никого не было.

Со двора он услышал голос одной из хозяек:

— Э, Мухаббат! С крыши что-то упало. Глянь-ка, – не то кошка, не то собака, как бы в котел не залезли, не испоганили бы котел.

— Кошка была, я прогнала! – ответила Мухаббат, соскабливая со дна котла пригоревшее мясо, рис, лук и морковь. Мухаббат ужинала.

6

В доме Палван-Араба, где в 1918 году двое царских чиновников удивляли крестьян своим необычным поведением, в той же комнате сидели многие из тех, кто был здесь тогда.

На почетных местах – Хаит-амин, Бозор-амин, Нор-Мурад-Палван, Урман-Палван, Исмаил-мирахур, а у двери, как и надлежит хозяину дома, на корточках сидел грузный Палван-Араб.

Вдоль стен разместилась молодежь, а в прихожей – джигиты.

После плова на конском сале, после жирной конской колбасы, когда перешли к чаю, Хаит-амин спросил Урман-Палвана:

— Теперь вы, Палван, скажите: что, по-вашему, надо делать?

— Открыто напасть. За нас сейчас вся страна. Главари Восточной Бухары – Гиссара, Куляба, Балджуана, Дарваза. Все они действуют сообща, под командой зятя халифа – Энвера-паши… [131]131
   Энвер-паша (1881–1922) – бывший военный министр султанской Турции, изгнанный из страны во время турецкого национально-освободительного движения. В Бухару Энвер-паша проник в 1921 г. и выступал как агент английского империализма. Он возглавлял контрреволюционные басмаческие банды, действовавшие в Бухарской народной республике. Убит 4 августа 1922 г. в Восточной Бухаре в бою с частями Красной Армии.


[Закрыть]

Мулла, восседавший в большой белой чалме, исполнявший обязанности казия, блюстителя всех ветхих установлений шариата, прервал Урман-Палвана:

— Этот Энвер-паша – джадид. Где он появится, там джадиды вылезут. Опять откроют свои школы, будут учить в них детей, как неверных.

— Энвер-паша падишахом у нас не станет. Он хорошо знает военное дело, и его дело – воевать. А когда мы победим, в Бухару вернется эмир и воссядет на свой престол. Тогда и определим, как поступить с ним. А сейчас вся Каршинская степь и все деревни в этой степи в руках басмачей. Власти остались лишь в городах, как в осаде. Бухарские тоже готовы восстать: в Каракуле действует Мурад-Палван, в окрестностях Бухары – Азам-ходжа, у нас в Гиждуване – братья Мулла Каххар и Наим-Палван. Самое подходящее время!

Договорив, Урман-Палван исподтишка взглянул на молодежь: что они думают?

Один из них, перехватив взгляд Урман-Палвана, спросил:

— А если мы восстанем, не придет ли помощь властям из Ташкента или из Самарканда? Ведь они могут испортить нам все дело.

Урман-Палван поспешил его успокоить:

— В Туркестане свои басмачи есть. Большевики до сих пор не смогли полностью очистить от басмачей Ферганский округ. Самаркандские деревни – в руках Бахрама-бека, Хамракула-бека и Очила-бека, в Ура-Тюбе – Халбута-бек, в Фалгаре и в Матче правит саид Ахмад-ходжа. Если у Ташкента и Самарканда есть силы, почему же они у себя не могут с ними справиться, не наведут порядка?

Бозор-амин поддержал Урман-Палвана:

— Власти уже гниют изнутри. К нам приезжал председатель комиссии Мухиддин-махдум Ходжаев. [132]132
   Мухиддин-ходжа – старший брат Садриддина Айни, убитый басмачами.


[Закрыть]Он тут собирал оружие и золото. Половину всего этого он сдал государству, а половину положил себе в карман. Теперь он ушел к басмачам. Военный министр Арифов, из бухарских джадидов, тоже готов восстать. Имеем достоверные известия.

Эти слова покрылись радостными возгласами. Молодежь, а за нею и старики захлопали в ладоши.

Такой знак одобрения не по душе пришелся мулле, он покраснел от гнева.

— Эти ваши рукоплескания – джадидский обычай. Обычай большевиков и иноверцев. Мы надеемся вашими руками утвердить ислам, а вы этими руками нарушаете обычаи шариата.

Хаит-амин резко прервал его:

— Ладно! Когда победим с божьей помощью, вас назначим раисом всего туменя. Тогда вы установите порядок по шариату.

Но мулла не успокоился:

— Сейчас Бозор-амин радовался, что джадид Мухиддин-махдум перебежал к басмачам. Чему ж радоваться? Этот Мухиддин – истый джадид, неверный. Я сам видел, как он папиросы курил. Если он стал басмачом, басмачество прогневит бога, принимая таких людей.

Урман-Палван утешил его:

— Не огорчайтесь! Басмачи его не приняли. Даже убить хотели. Он сбежал и от них. В Самарканд.

— Слава богу! – облегченно вздохнул мулла.

— Эй, мальчик, принеси-ка покурить! – крикнул в прихожую Нор-Мурад-Палван.

— Из кальяна курить не грех, отец?

— Грех! – ответил мулла. – Но от этого человек не становится богоотступником. А папиросы – это выдумка иноверцев. В священном предании сказано: «Кто переймет обычаи чужого народа, того считать принадлежащим к нему».

Мальчик внес кальян, украшенный тонким серебряным узором. Подойдя к Хаиту-амину, мальчик поднес мундштук к его губам.

Улыбаясь, Хаит-амин затянулся, глядя в глаза мальчику, и, посмотрев на его брови, обернулся к спесиво восседавшему мулле.

— Ах, курить из рук такого черноглазого и чернобрового красавца – это праведное дело. Иначе мы не оценим обещаний пророка, сказавшего, что такие мальчики нам будут служить в раю. — И повернул кальян к мулле: – Последуйте моему примеру. Ибо сказано: «Изредка кокетство и пляски, а изредка – божье богу и пророку его».

Мулла затянулся и, возвращая кальян Хаиту-амину, игриво взглянул на мальчика.

Этот взгляд муллы вызвал смех и опять рукоплескания. Но теперь мулла ничуть не рассердился, лишь лицо его покраснело.

Хотя мулла и разрешил курить, Палван-Араб из уважения к духовнохму сану вышел курить в прихожую. Затянувшись, он оставил у мальчика кальян и пошел во двор.

Мулла смутился.

— Чтобы доставить вам удовольствие, – сказал мулла Хаиту-амину, – я прикоснулся губами к кальяну, но мне неловко перед баем, – вон он пошел курить в прихожую, потому что я его ругал за пристрастие к табаку.

— Ругали? Почему же?

– Да, читал наставления. Это же обязанность муллы.

— Так вы прочитайте такое наставление и нам! – предложил Хаит-амин, чтобы утешить муллу.

Мулла заговорил так громко, чтобы его отчетливо слышали все:

— Мое первое наставление: как только победите, еще раньше, чем возвратится эмир, хватайте всякого, кланявшегося советским властям, и вешайте его!

— А это не слишком строго? Кто же тогда дождется эмира? Ведь и муллы не раз кланялись властям, даже льстили им, – усмехнулся Хаит-амин.

Мулла рассердился и заупрямился:

— Мулла, заискивающий перед неверными, наихудший богоотступник.

— Но ведь он носит чалму. Его надлежит почитать, как отца. Так ведь, мулла?

— Гнать их надо, таких мулл! Я слышал, что мулла из деревни Ходжа-Сактаре везде расхваливает новые власти. На пир басмаческого главаря Мулла Каххара он не пошел. Всюду говорил, что на этот пир потрачены награбленные у народа деньги, что такой пир поганый, и даже родных туда не пустил, чтобы и они не опоганились. Разве это мулла? Разве можно таких щадить?

Исмаил-мирахур, [133]133
   Мирахур – шестой в восходящем порядке чин в Бухарском эмирате, занимавший пост придворного конюшего.


[Закрыть]слушая их разговор, порадовал муллу:

— Таких мулл мы расстреляем прежде всех.

Мулла, видя, что слова его действуют, продолжал поучение:

— Мое второе наставление заключается…

Но его прервал Палван-Араб, вбежавший в комнату в явной тревоге, чем-то взволнованный.

— Неслыханный случай! Все обернулись к нему.

Дрожа и задыхаясь, он рассказал:

— Когда я вышел во двор, на террасе я увидел тень. «Кто это?» – спрашиваю. А тень не ответила, спрыгнула с террасы и убежала на женский двор. Меня дьявол попутал, – я тоже побежал в комнаты к женам, все обыскал, даже в сундук с сахаром заглянул. Никого! Осмотрел кухню, комнатку рядом с кухней, под амбарами – никого! Кто-то здесь был и подслушивал!

Все вскочили с ковров, хватаясь за оружие, опрокидывая чайники, наступая на чашки и друг на друга.

— Увидев меня, он прыгнул на крышу, оттуда спустился по стене и ушел. Я думал, кто-то ходил к женам. Я перерыл их комнаты и только время даром потерял. Если мы его не поймаем, – беда, он приведет сюда красноармейцев.

Урман-Палван умолк и постепенно овладел собой.

— Скорей! Надо обыскать все вокруг! Надо непременно найти этого шайтана! Идемте скорей!

Щелкая винтовками, джигиты выбежали со двора, а оставшиеся в комнате молчали, подавленные страхом и опасениями.

— Что ж мне теперь делать? – первым спросил мулла и с перепугу сунул голову под одеяло, покрывавшее жаровню с углями.

Однако долго просидеть в таком положении – под одеялом не смог, от углей шел дым. Задыхаясь, мулла вытянул оттуда голову, а вслед из-под одеяла густо повалил дым.

— Что это? – подбежал Хаит-амин. Он приподнял одеяло и вытащил из углей чалму муллы. Она тлела и дымилась. Палван-Араб торопливо облил ее водой.

Воинственность муллы, исчезнувшая с первых же слов Палван-Араба, сменилась яростью.

— Я в этом доме потерял чалму! Хозяин обязан оплатить мне ее стоимость!

Хаит-амин ответил:

— Чалму потеряли? Радуйтесь! Сейчас можете потерять голову.

Ярость муллы исчезла бесследно. В комнате, полной чада, снова все смолкли.

Молчание нарушили джигиты, вернувшиеся с воинственными, возбужденными лицами; сжимая винтовки, они свирепо сверкали глазами: полчаса шарили вокруг по всем дворам, по всем тропинкам – никого!

У гостей Палван-Араба остался один выход – бежать, и басмачи поспешно приготовились к бегству. Надели широкие халаты.

Запрятали под халатами оружие. Сели на лошадей и остановились перед воротами.

Урман-Палван выехал вперед, осмотрелся вокруг. Ночь была звездной и тихой.

Урман-Палван вынул свисток и свистнул четыре раза.

На этот свист съехались дозорные, стоявшие на карауле вокруг деревни.

Басмачи бежали, оглядываясь на молчаливую деревню, торопясь поскорее и подальше уйти отсюда в степь. Палван-Араб остался дома.

Всю ночь он ворочался на одеялах, задыхался, не в силах уснуть.

Едва забрезжил рассвет, Палван-Араб поднялся, чтобы совершить омовение и встать на молитву. Он крикнул в кухню: – Мухаббат! Принеси воды! Никто не ответил.

Время молитвы проходило. Он сам взял воду. После молитвы он отправился на поиски Мухаббат. Ее нигде не было. Ни в ее комнате, ни в кухне, ни в женских комнатах.

Он вышел за ворота посмотреть, нет ли там следов ночной тени того человека, который подслушивал ночью.

У стены на песке он увидел следы двух человек: широкие мужские следы и узенькие – женские.

Следы привели его к канавке, в которой вполне могли укрыться двое людей.

Следы вели дальше от канавки. Они уходили в песчаные холмы, минуя деревню.

Так рухнула смутная надежда, что все происшедшее ночью лишь привиделось ему. Человек был, все слышал, ушел и увел Мухаббат. Ту Мухаббат, которая изо дня в день слышала все, что творилось и говорилось в доме.

А в доме говорилось такое… А бывали здесь такие люди!

«Я пропал!»