355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Садриддин Айни » Рабы » Текст книги (страница 23)
Рабы
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 10:47

Текст книги "Рабы"


Автор книги: Садриддин Айни



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

В конце улицы показался всадник, разговор оборвался. Всадник подскакал к безбородому:

Ака Сийаркул! Прочтите эту бумагу и оповестите людей. Он отдал пакет и поскакал в соседнюю деревню. Безбородый, названный Сийаркулом, внимательно дочитал до конца большой лист голубоватой бумаги. Улыбнулся. Поднял голову и весело посмотрел вокруг.

Так слушайте! Буду читать:

«Настоящим доводится до сведения безземельных и малоземельных крестьян, а также всех трудящихся Шафриканского туменя, что, согласно постановлению Бухарского окружного земводотдела, на реке Джилван начаты земляные работы. Цель этих работ в том, чтобы снова сделать полноводной занесенную песками реку. Земли, которые будут орошены в результате этих работ, подлежат распределению между безземельными и малоземельными крестьянами, а также будут выделены всем трудящимся, желающим заниматься земледелием.

Работы производятся под руководством опытных техников, ирригаторов.

Трудящимся, работающим по восстановлению реки Джилван, ежедневно выплачивается пять рублей, хлеб и горячее питание предоставляются бесплатно.

На работу принимаются все желающие…»

Выслушав это объявление, Самад воскликнул:

Вот она, Советская власть. Вот она!

Он вскочил с места, подбежал к Бобо-Мураду и швырнул ему на коврик два сапога – один дошитый, а другой с недошитой головкой.

Возьмите, бай, весь ваш товар. Конец! Шейте сами, а нам недосуг.

Бобо-Мурад вскочил, словно земля под ним вспыхнула. Он швырнул сшитым сапогом в Самада:

Скотина! Безродный раб!

Самад увернулся от летевшего в его голову сапога.

Крестьянин Гафур, занятый прядением, молча слушал весь этот разговор, но, услышав ругань Бобо-Мурада, так же молча запустил в голову хозяина веретено и после этого объяснил:

Самад – безродный раб, говоришь? Так я ничем от него не отличаюсь!

Веретено раскровенило Бобо-Мураду лоб.

Богач бросился было на Гафура. Самад схватил бая за длинную холеную бороду и дал ему несколько тумаков. Нор-Мурад ухватил Бобо-Мурада за руки:

Эй, бай, не надо драться.

Так бай, начавший драку, теперь не мог никого ударить, зато сам получал удары со всех сторон.

Старик, вскочив на ноги, стал у стены, чтобы не попасть им под ноги, и закричала.

Бейте его там, где почувствительней.

Долго созревала в людях ненависть, годами созревала, пока не прорвалась в этих неумелых, но горячих тумаках.

Сийаркул растолкал нападавших и, увидев бая уже на земле, закричал:

Не бейте его! Это незаконно! За то, что ругался, составьте на него акт, подадим в суд. А ты, бай, ступай домой.

Бобо-Мурад с трудом поднялся, держась за бок, ссутулившись, вымазанный липкой весенней слякотью.

Словно пьяный, он не сразу сообразил, куда надо идти, и бессмысленно смотрел по сторонам.

– Бай, – сказал Сийаркул, – дом ваш направо. Идите спокойно, они не тронут, я их буду держать.

Бобо-Мурад вытер рукавом залепленные грязью глаза, увидел, что Сийаркул и в самом деле держит Гафура и Самада, и тихонько, пугливо, как поджавшая хвост собака, пробирающаяся чужим двором, вдоль стен засеменил к своему дому. Подойдя поближе к воротам, побежал во всю прыть, резво вскочил во двор, не обращая внимания на сползший с ноги сапог, и ловко задвинул за собой засов.

Продолжая запирать ворота на какие-то еще цепи и замки, он выкрикивал со двора ругательства:

Безродные рабы! Голодные оборванцы!

«Мир» между двумя полюсами бухарских деревень кончился.

2
 
Джилван под песком иссяк,
Посев у крестьян зачах.
Воды здесь меньше, чем слез, —
Не смыть ей ни слезы, ни страх,
 

Джилван, породивший эту песню в прежние времена, преобразился.

Вода уже не сочилась каплями, как слезы, она стремительно текла, плеща и крутясь, обильная, как в доброй реке. На местепрежних пыльных, каменистых берегов всюду растекались, журча, ручьи по каналам, обсаженным стройными тополями и гибкими, пушистыми ивами. Густо зеленели хлопковые поля, строго и четко распланированные, любовно вспаханные, заботливо окученные.

А по краю этих полей покачивали своей голубой листвой рощи саксаула, посаженные, чтобы укрыть поля от песков, наползающих из безводной каменистой пустыни. И не узнать, что всего лишь несколько лет назад эти поля пропадали среди зыбучих холмов, где тяжелая мотыга раба пыталась отбить летом чахлые всходы, а осенью горсть зерна от песков, от сухого знойного ветра, от безводья, от жадных рук эмира, от сотни бед и напастей.

Потомки рабов и потомственная беднота много раз в прежние времена принимались разгребать песок, заваливший Джилван. Но река, проблеснув ненадолго, снова зарывалась в песок. И, глядя, как снова иссякают струи в песке, народ пел:

 
Джилван под песком иссяк,
Посев у крестьян зачах.
Воды здесь меньше, чем слез, —
Не смыть ей печаль и страх.
 

Теперь она текла свободно, как сильная река. Отрытая трудолюбивыми руками крестьян с помощью мощных совершенных машин, по умным планам советских ирригаторов, текла стремительно, крутя водовороты, заплескивая свои берега, река Джилван.

Теперь, при таком ее сильном течении, реке не грозила опасность обмелеть от ила или песков. Теперь, если б дать ей волю, она углубляла бы дно, размывала бы берега. Но люди крепко держали ее в узде, понастроили плотины, искусственные пороги, чтобы ослабить силу потока и регулировать скорость течения.

Часть воды сворачивала в большие каналы, в Багафзал и в Тезгузар, уходила в былую степь, оживив там жесткую землю, напитав ее, покрыв ее садами, полями, зеленью.

Потомки рабов сложили и запели новую песню о реке Джилван.

 
Цветами покрылся берег бесплодный.
Блестят твои струи, Джилван полноводный,
Будто винные чаши, тюльпаны стоят,
 Пьян от счастья, запел раб, отныне свободный:
– Эй, Джилва-ап… Эй!
 

Солнечная долгожданная осень. Настал сбор урожая.

Потомки рабов, безземельные крестьяне, деревенская беднота, – все наконец обрели землю, орошенную обильными водами Джилвана.

Во время жатвы новые хозяева новых полей перебрались сюда с женами и детьми и, пользуясь теплом ранней осени, работали на своих полях с рассвета до темноты.

С рассвета до темноты носили тяжелые ноши, смуглели на припеке, и ни в ком не было ни тоски, ни уныния. Усталость к вечеру казалась сладкой истомой.

Когда солнце склонялось к земле и прохлада наплывала прозрачным голубоватым маревом, у шалашей поднимались стройные струйки дыма, зацветали ласковым пламенем очаги, где женщины начинали готовить ужин.

После ужина крестьяне легли под открытым небом, прямо на земле, подстелив кошмы.

Лежа на спине, старик смотрел, как из тьмы поднимался месяц. Он слышал негромкие разговоры ребят и крикнул им:

Эй, молодежь! Спели бы, а?

Один из юношей подтолкнул лежавшего рядом:

Спой. Слышишь, Сабир-бобо хочет нас послушать.

Ты сам спой. Ты лучше знаешь песни. А я подтяну.

Давай споем «О Лейли».

Давай.

О Лейли, о Лейли! – поддержали, поднимаясь со всех сторон.

Один запевал, остальные, прихлопывая в ладоши, припевали:

 
О Лейли! Лейли, Лейли…
Сердце мое отдам Лейли…
Сердце мое возьми, Лейли!
О Лейли! Лейли, Лейли…
 

Молодежь села вокруг. Кто-то сказал:

Сплясал бы кто-нибудь. А? И тотчас же его поддержали:

Фатима хорошо пляшет. Э, Фатима! Спляши. А?

Где это вы видели мои пляски? – смутилась, но поднялась девушка. – Где это при вас я танцевала?

Прежде мы вашего лица не видели, а теперь вы освободились и от черного покрывала, и от темного рабства. Наравне с нами работаете, наравне и отдыхайте. Нет беды поплясать при свете месяца, – уговаривал Сабир-бобо.

Бобо-Сабир, я спляшу. Но не мне надо начинать. Сперва Мухаббат-апу [140]140
   Апа – форма вежливого обращения к женщине.


[Закрыть]
попросим.

Правильно, – подтвердил старик, – она – жена красного партизана. Она сама против басмачей боролась. Она первой у нас сбросила паранджу. Ей первой и плясать надо. А мы потом.

Все поддержали старика.

Мухаббат охотно вышла, когда ее попросили.

Ладно, если это порадует вас, спляшу.

И юноши снова запели, мерно хлопая в ладоши:

 
О Лейли! Лейли, Лейли…
Сердце мое отдам Лейли…
Сердце мое возьми, Лейли…
О Лейли! Лейли, Лейли!..
 

Мухаббат, танцуя, прошла круг и, остановившись посредине круга, пропела:

 
Цветами покрылся берег бесплодный…
 

И молодые голоса откликнулись ей:

 
О Лейли! Лейли, Лейли…
 

И опять она:

 
Как вино, твои струи, Джилван полноводный…
 

И опять ей откликнулись:

 
О Лейли! Лейли, Лейли…
 

И под этот припев снова Мухаббат прошла круг. И снова остановилась.

 
Будто винные чаши, наш хлопок цветет…
О Лейли! Лейли, Лейли…
Богача теперь не боится голодный…
О Лейли! Лейли, Лейли…
 

И неожиданно она прибавила новый стих к этой еще не отстоявшейся песне:

 
Нападок баев теперь не боюсь!
 

Эти слова были встречены громкими рукоплесканиями.

 
О Лейли! Лейли, Лейли…
 

Раздались восклицания:

Молодец! Молодец, Мухаббат, живи сто лет! Мухаббат, возбужденная, села на свое место.

 
Я бью их палками и серпами, —
 

докончил частушку один из сидящих. Все его поблагодарили, аплодируя.

Засмеялись, одобряя.

Ну, а теперь, Фатима, тебе плясать. Тебе!

Ладно! Тогда мы спляшем вдвоем с Хасаном. Иди, Хасан!

Под тот же напев они вдвоем прошли круг, и тогда Фатима остановилась и спела:

 
В саду у меня цветок цветет…
 

Ей подпели:

 
О Лейли! Лейли, Лейли…
 

А она протянула руку:

 
На руке у меня соловей поет.
 

Хасан подпевал:

 
О Лейли! Лейли, Лейли…
 

А она улыбнулась:

 
Не боится богатых теперь Фатима, —
Теперь Фатима богата сама.
 

Хасан подпевал:

 
О Лейли! Лейли, Лейли…
Сердце мое возьми, Лейли!
 

И теперь Фатима подпевала ему, а он пел:

 
Сердце гордо и твердо мое, Лейли!
Ни к чему мне хозяйские сундуки, —
У меня есть сердце да две руки.
Сердце мое возьми, Лейли!
Возьми, Лейли!
 

И все подпевали:

 
О Лейли! Лейли, Лейли…
Ты милее всех других, Лейли,
И прекрасней всех твои цветники.
Но есть у меня две крепких руки,
Чтоб сорвать твой цветок, Лейли, Лейли!
 

Молодец, Хасан Эргаш! Молодец!.. – закричали ему.

А Фатима, которой и пятнадцати лет еще не было, растерялась, смутилась и убежала к Мухаббат.

Тут поднялся старик, удивленно поднимая полы своего халата.

Братцы! Что же это такое?

А что? Что с вами, Сабир-бобо?

Подо мной – вода. Вода!

Может быть, спросонья что-нибудь, Бобо-Сабир? – И вокруг засмеялись.

Вставайте! Она и под вас пойдет. Слышите? – Он пошлепал ногой в подступившей к нему воде.

Все поднялись, собрались вместе, удивленно глядя, как при свете месяца медленно по серой земле расползается черное зловещее пятно неведомо откуда явившейся воды.

А вода натекала, тихонько булькая и неся на себе мелкие сухие стебли степной травы, отсохшие листья хлопчатника. А с полей слышался плеск струй, – там она растекалась уже свободным паводком.

Нор-Мурад проговорил:

Это тезгузарцы виноваты. Они брали воду на свои поля, а когда вода перелилась через край, прозевали. Теперь она погубит нам весь урожай.

Сапожник Самад низко склонился к канаве.

Нет, в Тезгузаре сегодня воды не было. Они воду не брали, канава еще сухая.

Бобо-Сабир ответил:

После проверим, кто виноват. Гадать некогда! Надо скорей запрудить воду. Ты, Самад, иди туда с Нор-Мурадом. Возьмите ребят с собой, а остальным всем надо скорей идти в поле, убирать на сухое место хлопок. Надо также снопы проса и маша спасать. Скорей, братья!

Крестьяне заторопились к своим полям, а Самад с Нор-Мурадом и несколько ребят, захватив мотыги, побежали берегом Тезгузара искать промоину.

Пройдя немного, увидели, что в двух местах вода, перелившись через край, текла на поля, запруженная в этом месте так плотно, что ниже русло совсем опустело.

Ох, тезгузарцы! – рассердился Нор-Мурад. – Пожадничали! Захотели всю воду к себе повернуть. А вода, видно, где-то просочилась на нашу жатву. И теперь нам беда, беда нам, беда…

Скорей, скорей, чего там думать? Подумаем завтра. Надо скорей заделать промоину, а не то – беда! – торопил Самад.

Да я о беде и думаю, – откликнулся Нор-Мурад.

Раздевайся! – торопил Самад, сбрасывая халат и влезая в воду. – Иди сюда! Мы с тобой здесь ляжем поперек потока. А ребята пусть кладут глину тут вот, в воду повыше нас. Мы сдержим глину, чтобы ее не сносило, пока не окрепнет.

Они легли, укрепляя перед собой комья глины. Постепенно глинистая плотина преградила течение.

Во второй промоине они хотели поступить так же.

Но поток здесь был слишком быстр и силен. Сколько они ни бросали земли и глины, все уносилось течением. Комья расползались в воде, исчезали, как соль в кипятке.

От напряжения дрожали руки, плечи ныли, а вода текла, и казалось, промоина расширялась, а вода прибывала.

Да мы ж делаем не то, что надо! – выскочил из воды Самад. – Нам скорей надо убрать доски на плотине.

Растерялись, потому и не сообразили, – ответил продрогший Нор-Мурад, надевая халат на мокрое тело.

Все поспешили к плотине.

Э, тезгузарцы воду украли! Два преступления сразу – крали воду и затопили наш урожай.

Затворы на плотине оказались на месте и заслоны подняты, но между заслонами и желобом кто-то вбил колья, прислонил к ним толстую кошму, и вся вода Джилвана, свернув в русло Тезгузара и не вмещаясь в нем, перелилась через край и хлынула на крестьянские поля.

Ну, теперь у меня добрая добыча. Высушим ее и ночами будем подстилать, когда придется ночевать в поле, – сказал один из юношей, берясь за кошму.

Кошму вытянули.

Вода хлынула в свое русло, а в Тезгузаре сразу уровень ее опустился.

Крестьяне вернулись к неподатливой промоине и, не торопясь, плотно засыпали ее, утаптывая ногами и мотыгами.

Когда они пришли к своим остывшим, промокшим одеялам, большинство из крестьян уже ждали их.

Ну как? – нетерпеливо крикнул им Самад. – Весь хлопок спасли?

Часть, – ответила Мухаббат. – А много хлопка вода разбросала по полю, в темноте не видно, утром разберемся.

Молча снова легли на берегу Тезгузара. Ни говорить, ни спать никому не хотелось. Ждали, чтобы скорее наступил рассвет. Издалека донесся конский топот.

Кто-то едет.

Какой-нибудь тезгузарец. Едет ругаться, что мы воду распрудили! – решил Самад.

Пускай подъедет! Я ему тут прочту молитву. Ишь ведь, мало того, что мы за день устали, из-за них и ночь не пришлось глаз сомкнуть!

Всадник подъехал.

Он остановился, всматриваясь в лежащих людей. Спешился, привязал лошадь и крикнул:

Доброй ночи, товарищи, как дела идут? Нор-Мурад сразу остыл. Это был Сафар-Гулам. Мухаббат, услышав его голос, прибежала к нему:

Что случилось? Чего это ты ночью приехал? Беда какая-нибудь?

Никакой беды. По тебе соскучился.

Ты правду говори. У меня сердце что-то ноет.

Причина есть. Но не печальная, а радостная.

А у нас тезгузарцы воду украли и затопили нам все поля. Многое из урожая погибло. Сейчас не видно, ждем, пока рассветет! – подошел Нор-Мурад, еще не расслышав слова Сафар-Гулама о радости.

Какая ж радость, отец? – спросила Мухаббат.

Радость? – удивленно переспросил Нор-Мурад.

А такая радость – приехала комиссия. Будут проводить земельную реформу.

Все поднялись и окружили Сафар-Гулама.

Как же это?

Какая комиссия? Где она?

А кому дадут землю Бобо-Мурада?

Вот интересно: у торговца рисом Хатама тоже отрежут землю?

Ну кому ж мне сперва отвечать? – засмеялся Сафар-Гулам. Бобо-Сабир тоже подошел:

А я хочу знать: два танаба земли позади моего дома вернутся ко мне? Их отнял у меня Бобо-Мурад. Дал взятку казию, написал подложную купчую и оттяпал. Отдайте мне, старику, ее назад, чтоб пахать мне около своего дома. Куда уж мне на старости лет ходить в этакую даль, сюда. А? Можно это? Сделайте такую милость. Что уж мне тут скитаться по берегам Джилвана!

Ладно! Будет по-вашему, отец, – ответил Сафар-Гулам.

А почему вы приехали сюда без комиссии? – спросила Мухаббат.

Они приехали вечером. Мы провели совещание. Для работы с комиссией выбрали несколько человек. От женщин – тебя, Мухаббат. Завтра начнут работать. Чтоб завтра пораньше начать, я сейчас и приехал за тобой. Собирайся.

Пока она одевалась, один из молодых крестьян спросил:

Бобо-Сабиру вы обещали отрезать землю у Бобо-Мурада. А мы как? По-прежнему будем копаться здесь, за тридевять земель от дому? А, дядя Сафар?

Когда начнем работу, тогда увидим. Проверим списки, возьмем землю у купцов, у ростовщиков, у богачей, у которых земли больше, чем они сами могут обработать. Проверим всех безземельных, всех малоземельных. Соберем общее собрание. Тогда и решим.

Вы мне не ответили, дядя Сафар. Конечно, бедняки в обиде не останутся. Но при разделе отобранных земель первыми получат те, кто будет ее обрабатывать сам?

А что ж нам с тезгузарцами делать? – спросил Нор-Мурад.

А что тезгузарцы?

Ай-яй, ты, вижу, ничего не понял из того, что я тебе говорил: сегодня ночью они запрудили реку кошмой и забрали к себе всю воду. А из-за этого вода вышла из берегов, затопила у нас собранный хлопок, все снопы, все растащила в разные стороны, перемочила, и еще неизвестно, уцелело ли что-нибудь.

Нужно составить акт и передать дело в суд.

Когда Бобо-Мурад изругал нас, мы тоже, по совету Сийаркула, акт составили. Тоже передали в суд. А суд ничего не сделал. Тянул, тянул, пока не замял дело.

Весной в суде еще были чуждые нам люди, они взяли с Бобо-Мурада взятку, а теперь состав суда обновили. Но только тут надо разобраться. Тезгузарцы воду никогда не воровали, да и никакой нужды в воде у них нет. А если б вздумали воровать, сделали бы это с умом.

А кто ж еще будет поворачивать воду в Тезгузар? – спросил Нор-Мурад.

Я говорю: тут надо разобраться.

Сафар-Гулам закурил. Немного помолчав, продолжал:

По-моему, тезгузарцы ли, или кто-нибудь из другого селения, но сделали это классовые враги, сделали сознательно. – Сафар-Гулам снова зажег потухшую папиросу. Вдруг вспомнив, сказал Самаду: – Э, совсем было забыл: возьми-ка мою находку!

Что ж это ты нашел? – полюбопытствовал Самад.

По дороге лошадь испугалась чего-то, шарахнулась в сторону, а я решил посмотреть, что там, на дороге. Подъехал, вижу, лежит что-то темное. Присмотрелся, – сапог. Я его поднял. Думаю – кто-нибудь из наших крестьян нес хворост, положил сверху сапоги да обронил. Это по твоему прежнему ремеслу подходящая находка. Пускай она у тебя полежит, – может, кто-нибудь искать начнет, тогда отдашь.

Самад взял сапог в руки и по привычке оглядел его, насколько позволял месяц.

Бедняга! Он в этих сапогах в воду попал, в сапоги натекла вода, промочил ноги, положил сапоги на хворост, чтобы, пока до дому дойдет, их ветерком пообдуло. Домой приходит, а одного сапога нет.

Он внимательно и задумчиво вертел сапог в руках, прощупывая швы привычными пальцами.

Если хозяин не сыщется, этот сапог я беру себе. Ладно, брат Сафар? А?

Бери, только к чему тебе один сапог?

– А помнишь, весной, когда мы подрались с Бобо-Мурадом, он запустил в меня сапогом? Потом сам убежал, а сапог у меня остался. Так этот сапог, если хозяин не найдется, будет парой к тому.

Это дело! – одобрил Сафар-Гулам.

Сапог можно считать почти моим. Дай-ка мне спички, взгляну, стоящий ли товар.

Сафар-Гулам посветил ему спичкой. Рассмотрев сапог, Самад задумчиво сказал:

Как будто это моя работа. Зажги, пожалуйста, еще одну. Снова он оглядел сапог и с удивлением поднял глаза на Сафара.

Это ведь пара от того сапога. Этот сапог оставался у Бобо-Мурада. Видно, он подобрал к нему пару и кому-то продал. А сапогу другой сапог пришелся не по вкусу, и он от него сбежал, решил вернуться к прежнему.

Погоди-ка, погоди-ка… – попытался собрать нахлынувшие мысли Самад. – Сапог мокрый, тонул в глубокой воде, потерян на дороге от Тезгузара к деревне. А по этой дороге никто из наших не ходил, и, кроме нас, ходить по этой дороге некому…

А если б и пошел кто, то не в мокром сапоге… Сафар-Гулам насторожился:

Кто ж прошел?

Сапог этот остался у Бобо-Мурада. Не слыхать было, чтоб в нашей деревне кто-нибудь покупал в это лето сапоги. А уж если б и купил у Бобо-Мурада, кто-нибудь из нас знал бы об этом.

Значит, выходит, сапог мог потерять прежде всего сам Бобо-Мурад. Потерял по дороге с этих полей к нам в деревню. И на этих полях у Бобо-Мурада никаких дел нет, и никто тут днем его не видел. Зачем же понадобилось ему ходить по дороге ночью?

Нор-Мурад вдруг забыл о своей обиде на тезгузарцев. Его гнев направился в другую сторону:

Ночью, крадучись, в поле из деревни никто не ходит с добрым делом. Это неспроста! По всему выходит, что ночью сюда приходил Бобо-Мурад или кто-то из его дома. И в ту самую ночь, когда кто-то пустил воду на наш урожай.

А ведь я примечал, что у него разные сапоги на ногах. Один был этот, с широким голенищем, с грубой строчкой по голенищу, а другой – с узким голенищем и машинной строчкой, – сказал Гафур.

Значит, здесь ночью был Бобо-Мурад. Зачем?

Когда нам, беднякам, досталась эта земля, мы перестала работать на Бобо-Мурада. Все дела его остановились. Злобствовать-то он злобствовал, это все знают. Значит, приходил сюда не с добром.

Раньше, когда ты, бывало, говорил: это дело рук классового врага, я всегда про себя думал: у Сафара это какая-то болезнь – во всем обвинять баев, и сегодня, когда ты об этом сказал, я опять так подумал. А теперь я пришел к выводу – это дело с водой дело рук Бобо-Мурада! – твердо, словно все наконец продумав, сказал Бобо-Сабир.

Когда он ночью втыкал колья и пристраивал кошму, видно, оступился. На обратном пути разулся, сапог перекинул через седло, спешил поскорей отсюда убраться и не заметил, как сапог сорвался с седла. Все ясно! – согласился Нор-Мурад.

Помните, он весной кинулся на меня, когда услышал, что я не хочу больше на него работать, а пойду сюда. Если он тогда, при людях, не смог сдержать себя, надо думать, дома у себя задыхается от злобы.

Ух, негодяй! Я из-за него на тезгузарцев грешил! Затопил наши поля, весь урожай хотел погубить. А?

Он нашу воду выпустил, а мы на его голове зажжем такой огонь, что ему жарко станет.

Прежде всего отберем у него землю, рабочих быков, земледельческие орудия, – с этого и начнется пожар на его голове! – сказал Сафар-Гулам и, видя, что Мухаббат уже готова и ждет его, посадил ее к себе на коня, и они поехали в осеннюю тьму, торопясь в деревню, где с утра комиссия начинала учет земли, быков, инвентаря у тех, кто обогащался за счет труда батраков.

Вскоре топот копыт затих вдалеке.

Близилось утро.

Утро великого передела земли.

То, что и не снилось рабам, их дети сотворили наяву.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю