Текст книги "Рабы"

Автор книги: Садриддин Айни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

2

Река Шафрикан, до краев полная, текла, осененная ивами и тополями под сплетшимися над ней ветвями деревьев.

Ее тенистый прохладный берег манил к себе крестьян, с пересохшим горлом работавших весь день под зноем августовского солнца.

В одном из таких тенистых уголков крестьянин бросил наземь мотыгу, скинул свой пропитавшийся потом халат и растянулся в прохладе.

– Эй, Гулам-Хайдар! – позвал его другой крестьянин, вонзая свой серп в дерево. – Вставай! Я совсем проголодался. На, свари поскорей эту фасоль. Хоть немножко подкрепимся.

Развязав поясной платок, он высыпал из него еще не затвердевшую стручковую фасоль.

Гулам-Хайдар, зевнув, поднялся, еще не очнувшись от сна.

– Эх, брат Шади, не дали вы мне вздремнуть. Я сегодня вывез земли на восьмую десятины хлопка. Только было задремал.

– Если б я тебя не поднял, тебя поднял бы амлакдар. Он уже осмотрел землю Карахани и сейчас обедает в усадьбе Куввата-хана. Он вызвал нашего старосту Урман-Палвана, и после обеда они выедут на поля Коко. Самое большое через час будут здесь. Нам надо поспеть до их приезда похлебать фасоли и маленько отдохнуть.

Гулам-Хайдар поднялся и пошел к очагу, устроенному под деревом.

Он положил на тлеющий жар сухих веток и, подув, разжег их. Взял кальян, прислоненный к дереву, набил трубку табаком и, положив сверху уголек, раскурил. Затянувшись, он передал кальян Шади, легшему голой грудью на влажный береговой песок.

– Скорей вари фасоль! – сказал Шади, затянувшись табаком.

Гулам-Хайдар еще раз затянулся. Выбил трубку в очаг, а кальян прислонил на прежнем месте.

Из-под веток достал котел, насыпал фасоль и пошел к реке за водой. Промыл фасоль, наполнил котел водой и принес на очаг.

Сухие ветки горели хорошо. Он подкинул в огонь еще веток.

– Не забудь посолить! – сказал Шади.

– Ой, я и вправду чуть было не забыл!

С ветки снял он кисет соли, не спеша развязал и посолил фасоль.

– Посоли покрепче. Я сегодня не ел хлеба, а похлебка была несоленой. Из-за этого весь день меня мутило.

– Почему без хлеба ели?

– Не было. А чтоб его испечь, муки не было. А чтоб намолоть муки, пшеницы не было и ячменя не было. А чтоб купить их, денег не было. Вот так и получилось.

– А вы бы велели своей жене намолотить немножко колосьев, из тех, которые уже поспели. Она б из них сделала немножко домашней муки.

– А ты забыл, как в прошлом году амлакдар меня молотил за то, что я намолотил двадцать фунтов пшеницы и съел ее? Надпись от его плетки еще не стерлась с моей спины. Потом он накинул мне за это лишних два пуда подати. И эта накидка пришлась мне, как соль на рану. С тех пор я зарекся брать хоть колосок со своего поля, пока амлакдар не определит урожай и не обложит налогом.

– А кто вас выдал амлакдару?

– Наш проклятый староста Урман-Палван. Ему, как нашему старосте, следовало бы держать нашу сторону, но он служит амлакдару и норовит сделать из мухи слона, из пузыря котел. Всей душой служит амлакдару и разрушает наш дом.

– А какой ему расчет?

– Эх, простота! Он за это, при обложениях налогом, получает от туменного халат, корм для лошади и долю за «труды». Ты не слышал, что ли, как начальник говорит о нашем клочке земли: «Примерно тут десятина», а Урман-Палвану все его огромные посевы сбрасывает, называя это «долей старосты»! Ради этого он и гнется, негодяй.

Бросив в огонь еще несколько веток, Гулам-Хайдар снял с веток узелок, развязал платок и расстелил перед Сафаром. Взял хлеб и кусочек положил себе в рот.

– Берите хлеба, брат Шади!

– Ячменный?

– Да.

– Откуда?

– Откуда ж! Ночью нарвал немного своего ячменя, жена смолола и вот испекла.

– Ну молодец!

Сафар подошел к очагу и, достав одну фасолинку, попробовал. Потом подбросил еще пару веток.

– Почти готово! – сказал он и вернулся к Гулам-Хайдару.

– Берите же хлеб, брат Сафар.

– Ешь сам. Я и фасоли нахлебаюсь.

– Берите, говорю. Хватит обоим. Говорят, сорок человек прокормились одной изюминкой.

Шади сходил за котелком и присел напротив Гулам-Хайдара. Оба они принялись поочередно хлебать одной ложкой. В это время на дороге из Махаллы показался человек, направлявшийся к ним.

– Похож на Эргаша, – прищурился Гулам-Хайдар.

– Подойдет, тогда увидим! – ответил Сафар.

– Он самый! – решил Гулам-Хайдар, черпая похлебку. Пока они черпнули раза по два, Эргаш подошел. Поздоровались, справились друг у друга о здоровье. Усадили Эргаша поесть похлебки.

Не успели они приняться за нее опять, как со стороны Кара-хани послышалось ржание лошадей.

– Пришла саранча! – сказал Гулам-Хайдар, и все посмотрели в ту сторону.

По дороге, поднимая пыль, ехало человек двадцать или двадцать пять.

– Эх, так в котле и остынет наша похлебка! – пожалел Сафар, вытирая рот.

Всадники приблизились.

Впереди ехал, погоняя коня, Урман-Палван.

Он раньше всех подъехал к дереву и, увидев Эргаша, спросил:

– Ты, раб, зачем здесь?

– Пришел узнать, когда вы приедете к нам.

– Это негодяи рабы тебя подослали, сказав: «Если мы сами не будем стоять в поле, Урман-Палван обсчитает нас». Иди собери их. Когда мы тут установим подать, поедем к вам на берег Джилвана, – сказал раздраженно Урман-Палван.

Эргаш ушел.

Подъехал амлакдар, сопровождаемый своей челядью. Урман-Палван, поклонившись, краем глаз указал ему на котел с похлебкой.

Начальник наклонился с седла над котлом.

– Воры, вы жрете урожай сырым, неспелым, раньше, чем будет установлена доля повелителя нашего! Вы обворовываете эмира нашего? А?

Крестьяне, увидевшие амлакдара, собрались под деревом, вслушиваясь в его слова.

– От бедности, господин! – громко сказал Урман-Палван, стараясь, чтобы эти слова услышали крестьяне. – Из-за горсти фасоли не оскудеет и не разбогатеет казна эмира нашего.

Кто-то из крестьян шепнул побледневшему Гулам-Хайдару:

– Ишь, Урман-Палван норовит показаться нашим заступником, старая лиса.

Один из всадников, увенчанный большой белой чалмой, ответил Урман-Палвану:

– Ваши слова великодушны. Но в книгах сказано: «Доля государя равна доле сироты». Без разрешения амлакдара, которого назначил сам государь, назвав его своим представителем, ни одной соломинки нельзя трогать, даже если она очень нужна.

– Эту недостачу мы накинем при определении налога на фасоль и горох, – сказал Урман-Палван, обращаясь к большой чалме, – а пока мы, если угодно, осмотрим ячмень и пшеницу.

– Поезжайте впереди! Показывайте! – сказал амлакдар Урман-Палвану.

Урман-Палван тронул коня. Следом поехали остальные. Крестьяне пешком побрели за ними вслед.

Со всех сторон подходили крестьяне, у которых были, посевы на этих полях.

– Кто это в большой чалме? – спросил Гулам-Хайдар у Сафара, когда они спешили вслед за всеми к своим полям.

– Его зовут мулла Науруз.

– Что он среди них делает?

– Не знаю.

Другой крестьянин объяснил:

– Он занимается тем, что говорит: «Отрежьте отсюда». Если амлакдар захочет отрезать от какого-нибудь поля, этот мулла говорит: «Нет, нет, не отсюда, а вот там отрежьте. То место чувствительнее для крестьянина». За такую услугу он тоже получит пару мешков корма для своей лошади за наш счет.

3

Амлакдар со всеми спутниками проехал по полям, где клевер был готов к покосу, по посевам хлопка, только что окученного, по бахчам и огородам, где только что сделали грядки, чтобы поднять арбузы и дыни, по посевам гороха, льна и проса, топча копытами коней все, что попадалось им на пути.

Так доехал он до межи пшеничного поля.

Пшеница созрела. Колосья зарумянились, еле-еле держась на тонких стеблях, клонясь, покачиваясь из стороны в сторону и касаясь друг друга, издавали шелест, похожий на тихую песню.

Некоторые колосья, оттого что на них садились птицы, ломались и падали на землю.

Амлакдар, глядя на одно из полей, спросил:

– Чья пшеница?

– Того Шади, который ел фасоль! – ответил Урман-Палван.

– Мерьте, амин! [69]69
   Амин – сборщик податей, старшина села или района.


[Закрыть] – сказал амлакдар, обратившись к сборщику податей.

Всадники разнуздали лошадей и пошли за амином. Тот, широко шагая, считал свои шаги. Разнузданные лошади, идя за хозяевами на поводу, с треском ломали и пожирали урожай, топтали переспелый хлеб, вбивали копытами в землю тяжелые колосья.

– Саранча! – сказал Гулам-Хайдар. – Ну, прямо настоящая саранча!

– Саранча в тысячу раз лучше их. Эти злее. Та ест, пока голодна, а насытившись, не топчет урожай. А эти топчут не потому, что голодны, а потому, что злы.

– Это дикие кабаны. Они жрут все, на что наступит их нога, они все норовят раздавить и разрушить. Если же ты слово скажешь не по ним, они и тебя съедят.

– Этот начальник всыпал мне сорок ударов палкой за то, что до его приезда я с собственного поля взял две мерки собственной пшеницы. [70]70
  . …взял две мерки собственной пшеницы… – До установления размера подати крестьяне не имели права снимать урожай, при этом подать исчислялась одинаково как с полноценного участка, так и с побитого градом, объеденного саранчой или с осыпавшимся зерном, что происходило часто, поскольку амлакдары не приезжали вовремя.


[Закрыть]А теперь у себя на глазах позволил растоптать всю мою пшеницу. Это справедливо? – спросил Сафар, утирая рукавом слезы.

– И ведь оттого, что крестьянин съел горсть своей пшеницы, ни на одно зерно не беднеют ни казна эмира, ни доля чиновников, ибо будь тут хоть пустая земля, все равно скажет: «Здесь пятьдесят пудов урожая». И никто не посмеет возразить ему.

– Амлакдар делает это не затем, чтоб сохранить казну эмира, а чтоб еще больше задавить крестьянина, чтоб еще больше нас запугать, чтобы мы стали еще смирнее.

Погуляв по пшенице, всадники вернулись к меже. Писарь, вытащив из-за пояса пенал, а из пенала перо, достал из-за пазухи листок бумаги и написал:

«Селение Махалла. Поле Коко…»

Он остановился, ожидая распоряжений.

– Ну, сколько там? – спросил амлакдар у сборщика податей.

– Примерно полдесятины, – ответил сборщик.

– Ой! Погиб я, разорился! – воскликнул Сафар, схватившись за голову. Он торопливо вынул из-за пазухи какую-то тряпку и закричал чиновнику: – Это поле вместе с лугом, который рядом, и вместе с той полудесятиной, что рядом с ними, – все это вместе составляло одну десятину! Это переходило от деда к отцу и от отца ко мне. Вот бумага. По ней я наследовал эту землю…

Бумага, протянутая амлакдару, от времени развалилась на клочки. Но чиновник взял ее от Шади, передал писарю и спросил:

– Что ты хочешь доказать? Ты же сам сказал, что у тебя десятина, а наш амин засчитал ее за полдесятины. Чего же ты кричишь?

– Да падут на мою голову все ваши беды, господин-бек! [71]71
   Бек – в Бухарском эмирате титул старших военных чинов и представителей гражданской администрации (амлакдара и др.).


[Закрыть]Я еще не договорил. Эта десятина состоит из четырех участков, а тут только один участок.

– Кому это известно? А почему не две десятины у тебя?

– А потому, что в этой бумаге вся моя земля указана как одна десятина. И объяснил:

– Когда умер мой отец, на похороны я задолжал у старосты, вот у отца нашего старосты, приказчика Абдуррахима-бая, и в погашение долга отдал ему полдесятины. Бай позвал землемера, ублаготворил его, и тот своими шагами отмерил ее так, что отхватил намного больше. Ну, ладно, считайте, что тут полдесятины.

– Да, так мы и сосчитали, – полдесятины пшеницы! – сказал чиновник, делая вид, что не понимает слов Сафара.

– Но ведь и этот луг тоже относится к той же полудесятине. А вы, когда весной меряли, записали, что под люцерной у меня восьмушка. Значит, на пшеницу у меня из моей земли осталась тоже восьмушка.

Сафар повернулся к писарю:

– Прошу вас, прочитайте им бумагу о наследовании. Писарь посмотрел на эту бумагу, повертел ее в руках и снова сложил.

– Читайте, говорю, глухой вы, что ли?

– Ого! Он нас пугает! – сказал амлакдар Урман-Палвану. Урман-Палван, играя конем, подъехал к Сафару.

– Ты сперва думай, а потом говори, – сказал он, хлестнув Сафара по голове плеткой.

– За что такая несправедливость! – закричал Сафар. Крестьяне заговорили:

– Несправедливо это!

– Нечестно!

– Не по закону…

Сафар, взяв за узду коня Урман-Палвана, сказал:

– Староста, как перед богом, скажите: ваш отец брал у меня эту землю за полдесятины или меньше? У вас на руках должна быть и купчая, скрепленная печатью казия.

– Ты говори о настоящем, а не раскапывай старые могилы.

– Когда вы копаете для меня новую могилу, простительно копнуть старую, чтоб уцелеть. Сколько лет записывали вы на меня лишнюю землю и разоряли мой дом? А если я спрашивал, вы кричали: «Покажи бумагу, твоим словам я не верю». Вот она! Я обшарил все углы, пока ее нашел. Почему ж теперь вы ее не читаете? А когда я говорю: «Читайте», вы не только не читаете, но бьете меня. Это справедливо, что ли? Вот она у писаря, читайте!

– Господин! – тихо сказал Урман-Палван амлакдару. – Весной, во время определения подати с люцерны, вы определили это поле в полторы восьмых. Ладно, пускай пропадет, запишите и это поле за полторы восьмых.

Чиновник взглянул на амина. Амин одобрительно кивнул. Чиновник повернулся к писарю:

– Пишите!

– На чье имя?

– На Сафара Шади.

– Сколько?

– Полторы восьмых.

– Неверно! – крикнул Сафар.

Со всех сторон крестьяне заворчали:

– Неверно! Нет там столько.

– Неверно!

– Неверно!

– Пишите! – сказал амлакдар писарю. – Если б вы записали даже одну восьмую, они все равно закричали бы: «Неверно!»

Кто-то из крестьян засмеялся:

– И вор плачет, и обворованный плачет.

Крестьяне засмеялись. Амин тоже засмеялся недобрым смехом.

Амлакдар нахмурился.

– Какая с него подать? – спросил писарь у амина.

– От семидесяти пудов урожая три десятых доли эмира да одна десятая доля вакфа. [72]72
   Вакф (вакуф) – движимая и недвижимая собственность, пожертвованная религиозной организации (мечети, медресе и др.), которая пользовалась доходами с этой собственности, но не имела права продавать ее. Институт вакфа превратился в один из важнейших источников обогащения духовенства.


[Закрыть]

Сафар опять закричал:

– Да где же это видано, чтоб с четверти десятины собирали такой урожай? Этакого урожая ни отцы наши, ни деды никогда не видывали!

– Если бог захочет, четверть десятины даст вам и семьдесят пудов.

– Ну, на моем поле бог этого не захотел. А чтобы зерно не с земли, а с неба к нам сыпалось, такого урожая мы еще не собирали.

– Ты что ж, отрицаешь могущество божие? – спросил, заволновавшись, мулла Науруз.

– Если вы верите в его могущество, зачем же вы ездите с начальником и лижете ему зад? Идите, ложитесь в тени мечети, корм вашему коню просыплется с неба через дырку в потолке, а лепешки вкатятся к вам через окошко.

Сафар опять повернулся к амлакдару.

– Куда б вы ни пошли, везде одинаково – два раза по пятнадцати будет тридцать. Одна восьмушка даст один урожай, а две восьмушки – другой. Хоть вы и записали мою землю за полторы восьмушки, а ее здесь всего одна. Да и полить ее я не смог, как надо.

– Это твоя вина! – сказал амин. – Почему не полил? Надо было полить!

– Потому что, когда дошла до меня очередь, Урман-Палван отвел всю воду к себе в сад. Тут не один мой посев, и у многих других из-за этого сгорели поля.

– Осел! – сказал Урман-Палван Сафару и повернулся к чиновнику: – Этот голодный «силач» один раз раскрыл рот, и язык его раскачался. Надо ему укоротить язык, чтобы другим не было повадно. А не то мы десять дней будем ездить по полям этого селения.

Амлакдар охотно согласился й приказал:

– Ну-ка, подвесьте его на дереве. Пусть мозги его вернутся на место.

Два стражника соскочили с седел, схватили кричавшего Сафара, связали ему руки и поволокли к дереву. Урман-Палван, повысив голос, распорядился:

– Не на то дерево! Не на тенистый карагач, там слишком прохладно. Подвесьте-ка к шелковице, вон к той, с обрезанными ветками, чтоб он почувствовал зной этого дня и мозги б у него закипели, тогда ум его вернется на свое место.

Когда люди амлакдара хотели войти на участок, соседний с участком Сафара, амин сказал:

– Эта земля, должно быть, принадлежит старосте?

– Да, это моя! – подтвердил Урман-Палван.

– Тогда пускай она и останется ему его долей. Пойдем дальше.

– А ячмень по ту сторону вашей пшеницы, это тоже ваш? – спросил один из людей у старосты.

– Нет, это Гулам-Хайдара. Вот этого! – ответил Урман-Палван.

– Пусть эта земля останется за муллой Наурузом, после жатвы и молотьбы часть урожая, положенную под налог, получит мулла Науруз.

– Измерьте, господин! – попросил Науруз. – Глаза этого Гулам-Хайдара мне кажутся беспокойными. Пока ее сожнешь да еще смолотишь, он половину украдет. Что я тогда возьму с него?

– Чтоб тебе подавиться ею, злодей! – сказал Гулам-Хайдар, но негромко.

– Если ее измерить, она войдет в эмирскую опись и вам не достанется, – сказал амлакдар.

Эмирская опись – большой свиток бумаги, в котором отмечали налоги с записанной в этот свиток земли. Свиток скручивали трубочкой и так хранили.

Урман-Палван сказал:

– Если глаза этого человека неспокойны, ваши-то на месте. Следите, стерегите, а потом и соберите урожай. Не правитель же наш будет убирать и ссыпать его в ваш амбар. Если б он оставил это мне, я брал бы все до последнего зернышка, сам и обмолотил бы его.

– Мы вам оставим какое-нибудь поле побольше, не огорчайтесь, Палван! – успокоил его амлакдар.

– Благодаря милости его высочества и вашей мне здесь много принадлежит. Могу ли я расстраиваться из-за такой мелочи?

Все всадники двинулись в другую сторону.

– От этого ячменя пусть и мне оставят одну десятую, как долю вакфа! – сказал арендатор вакуфных земель [73]73
   Арендатор вакуфных земель – лицо, арендовавшее вакуфную землю с целью вторичной сдачи ее в аренду крестьянам за двойную арендную плату. Порядок сдачи организацией вакуфной земли в аренду описан в шестой главе этой части романа.


[Закрыть], следуя за всадниками.

Сафар, подвешенный под мышки на дереве, закричал:

– Эй, писарь, верни же, наконец, мне мою бумагу! Писарь принялся было шарить в своей папке.

Но Урман-Палван сказал ему:

– Не надо. Порвите эту бумагу, а иначе он каждый год будет вытаскивать ее и скандалить.

Всадники удалялись. Проехали мимо Сафара. Скрылись в пыли. А Сафар все еще кричал им вслед:

– Моя бумага! Отдай мне ее, мою бумагу!

4

Осмотрев земли в Балаи-Руд и в Коко, амлакдар поехал на берег Джилвана.

Джилван не был таким полноводным, как река Шафрикан. Он казался сырой тропинкой, уцелевшей в пустыне после дождей.

И посевы вокруг Джилвана казались пустыней. Пшеница росла редкой и чахлой, колосья поникли, и зерна не наливались. Дыни и арбузы родились мелкие. Маш и фасоль сгорели на солнце прежде, чем расцвели.

Едва амлакдар остановил своего коня на берегу Джилвана, его окружила толпа босых, полуголых людей.

– Чья это пшеница? – указал амлакдар на урожай Эргаша.

– Моя! – ответил Эргаш, выходя вперед.

– Как зовут?

– Эргаш Бобо-Гулам.

Бобо-Гулам – значит «дедушка-раб». Так на хозяйском дворе звали Некадама в годы его преждевременной старости.

– Ты из рабов? – спросил амлакдар.

– Из рабов, родившихся у нас дома, – сказал Урман-Палван.

– Почему ты плохо работал?

– Работал, но воды не хватало, и все выгорело.

– Надо было собраться всем, прокопать арык и вовремя взять воду.

– Не раз – несколько раз копали. Но сегодня прокопаем, а завтра его засыпает песок.

– На эти работы вы такой же толпой ходили? Крестьяне, не находя ответа на этот вопрос, молчали. Урман-Палван сказал:

– Господин! Они пришли сюда, говоря: «В прошлом году староста определял наш урожай без нас, так в этом году мы все выйдем на поле, а не то нас опять обсчитают. Поговорим с беком, добьемся снижения подати».

– С кем вздумали спорить? – удивился амлакдар. – И о чем? О доле нашего повелителя?

Он рассердился:

– Я не обязан им объяснять, как я определяю подать. И спорить с ними не буду. Писарь! Пишите эту пшеницу за пятьдесят пудов.

Писарь записал:

«Эргаш Бобо-Гулам. Одно поле пшеницы. Налог с пятидесяти пудов урожая».

– Я бы хотел узнать, сколько же я должен эмиру?

– Я вам не обязан объяснять или с вами советоваться. Придет бумага, и там будет написано.

– А та земля чья? – указал амлакдар на поле, вскопанное мотыгой.

– Тоже моя, – ответил Эргаш.

– Ты, видать, завладел всем полем? А почему ты его не засеял?

– Прошлый год я его не вскопал, и оно заросло колючкой. Вы наложили на меня налог в десять тенег за колючку. Поэтому я его вскопал, чтобы не росла колючка.

– Так. Ты признался сам, что совершил преступление. Писарь, запишите на этого человека налог двадцать тенег за вспаханное, но незасеянное поле.

Эргаш кинулся к писарю и ухватил его руку, державшую перо.

– Это что же такое? Да где ж справедливость?

К нему подскакал Урман-Палван и принялся хлестать плеткой по голове.

– Погибаю! Ой, голова! Ой, глаза! – Но, крича, Эргаш держал руку писаря, не давая записать.

Разгневанные крестьяне схватили за узду лошадь Урман-Палвана и потащили ее прочь.

Урман-Палван, бросив Эргаша, закричал:

– Рабы! Негодяи! – и кинулся с плетью на крестьян.

Эргаш, почувствовав новые силы от дружеской помощи крестьян, отпустил писаря и, выхватив из рук Урман-Палваыа плетку, принялся хлестать Урман-Палвана. Хлестал и приговаривал:

– Твой отец, Абдуррахима-бая приказчик, плеткой заставлял нас работать. Наших отцов хлестал. А теперь ты за то же взялся? Получи сдачи, змееныш. На, получи!

Люди амлакдара налетели на крестьян. Били плетьми, каблуками, стременами. Они схватили Эргаша и еще нескольких крестьян, оказавшихся впереди. Остальные разбежались.

Писарь записал:

«Эргаш Бобо-Гулам. С пахоты налог двадцать тенег».

– Хорошо получилось! – сказал амин хмурому Урман-Палвану. – Не надо теперь ходить да приговаривать: «Примерно десятина». Теперь начальник сам назначит, как захочет.

– Это я ему шепнул: «Этих рабов надо покруче прижать», – ответил Урман-Палван сборщику податей. – А иначе и правитель страны с ними не справится. Будь то казий, будь то раис, амлакдар, будь хоть сам начальник стражи, только дотоле они могут управлять, пока с нами будут считаться. Этот голый и босой народ без нас такое бы здесь натворил, что всем правителям благородной Бухары стало бы жарко. Помнишь пословицу: «Кто ладит с правителями, повелевает деревней»?

Схваченных крестьян связали и отправили в темницу амлакдара. Мулла Науруз, глядя им вслед, сказал амлакдару:

– Рабы – не мусульмане. Они – шииты. Кроме подати и налога, их можно обложить еще налогом на иноверцев. [74]74
   …налогом на иноверцев – В странах ислама иноверцы облагались особым налогом – подушной податью.


[Закрыть]Так разрешает наш шариат. Если б я был муфтием, [75]75
   Муфтий – высшее духовное лицо, законовед, толкователь мусульманского канонического права – шариата; муфтий давал заключение – фетву по религиозно-юридическим вопросам.


[Закрыть]я издал бы фетву по этому вопросу.

– Если б эмир слышал эти слова, – ответил амлакдар, – он сразу же сделал бы вас муфтием. И тогда вы избавились бы от необходимости ездить по полям, добывая корм для своей лошади.

– А мы избавились бы от вас! – добавил Урман-Палван. Все засмеялись.

Амлакдар тронулся дальше, к соседним полям.