Текст книги "Рабы"

Автор книги: Садриддин Айни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

5

Гулам-Хайдар снял свой урожай ячменя.

Назар-бай, арендатор вакуфных земель, увидел муллу Науруза, озабоченно ходившего вокруг тока, и сказал ему:

– Ни брюхо осла, ни брюхо его хозяина не насытится. Как говорится: «Ликуй, осел, – ячмень спеет!» Пока вы добыли этот «корм для коня», вы совсем выбились из сил! Теперь нельзя зевать!

– Если кое-что перепадет мне с этого тока, – ответил мулла Науруз, – так ведь и вам тут причитается. Почему ж я один должен хлопотать?

– Мне тут причитается одна десятая, а вам целая треть! Потому и забот ваших больше. А сверх того, вы отсюда возьмете еще две положенные доли – для даруги и кафсан. [76]76
   Даруга – должностное лицо, следившее за кучами обмолоченного зерна, ответственное за то, чтобы крестьянин не пользовался новым урожаем до взимания амлакдаром подати.
   Кафсан – подать, взимаемая в пользу людей амлакдара или арендатора.


[Закрыть]Вот вы и должны охранять этот ячмень.

– Ну, я не так прост! Как только Гулам-Хайдар начал жатву, я день и ночь, не смыкая глаз, приглядывал за ним. И припугивал, крича: «Ты украл от этого урожая!»

– Ну, если вы присматриваете и знаете, что он не украл, зачем же его пугать?

– Чтобы, оклеветав его, получить больше.

– Молодец, мулла! Вы могли бы пойти ко мне в секретари.

– Для этого я недостаточно грамотен! – вздохнул мулла.- Но если б вы мне поручили охрану этих урожаев, с этим я справился бы вполне.

– Что ж, подумаем об этом! – ответил Назар-бай и поехал. Мулла Науруз крикнул ему вслед:

– Будьте спокойны. Здесь у нас ничего не пропадет!

* * *

Гулам-Хайдар провеял ячмень и сгреб в кучу.

Мулла Науруз сходил на реку, принес сырой песок и посыпал его по горсти в середине тока и по краям с четырех сторон. Из кармана он достал деревянное клеймо и вдавил его в сырой песок.

Замысловатый узор, выбитый на этом клейме, начал засыхать и осыпаться. Закрыв таким способом доступ ворам к урожаю, мулла Науруз отправился за арендатором Назаром-баем.

Гулам-Хайдар убеждал муллу Науруза поторопиться:

– Возвращайтесь скорей. А не то что ж я тут буду сидеть? Мулла Науруз с Назаром-баем приехали лишь через неделю. Когда, привязав под деревьями своих коней, они подошли к току, мулла Науруз завопил:

– Отсюда воровали!

– Вам приснилось, – ответил Гулам-Хайдар.

– Во сне ли, наяву, а ты украл!

– Докажите.

– Доказать? Клеймо – доказательство. Но где оно? Оттиска-то нет?

– Какой же оттиск продержится неделю на сухом песке? А песок-то ведь давно унесло ветром.

– Отговорки вора!

– Грех, отец, называть вором земледельца, который целый год занят тем, чтоб добыть урожай для дармоедов.

– Ну, ладно, – успокоил муллу Назар-бай. – Найдем, когда будем брать зерно с тока.

Крестьяне, оказавшиеся в поле, подошли, говоря:

– Изобилие сему току!

– Изобилие, – усмехнулся Гулам-Хайдар. – Если наш мулла так молится за нас, погляжу, каково-то будет изобилие на ваших токах.

– Ты муллу не задевай, а то попадешь в неверные! – засмеялся один из крестьян.

– Если все это есть мусульманство, то пусть я буду неверным! – ответил Гулам-Хайдар.

Мулла, недовольный этим разговором, строго сказал:

– Не шути! Если я объявлю тебя неверным, тебя поволокут к казию, и он прикажет забросать тебя камнями как богоотступника, как «оскорбившего пророка».

Сафар, сидевший молча на краю тока, спокойно сказал:

– Ой, не пугайте нас, мулла. Мы и не такое видывали.

– А ты, видно, уже забыл, как висел на дереве? Чего лезешь в чужой разговор?

– Висел на дереве! Повесьте еще, сбросьте с башни. [77]77
   …сбросьте с башни – Имеется в виду Большой минарет в Бухаре (XII в.), с которого сбрасывали преступников.


[Закрыть]Ну! – рассердился Сафар.

– К чему этот спор, о чем? – прервал муллу Назар-бай и кивнул Гулам-Хайдару: – Вставай. Бери решето. Займемся делом.

Гулам-Хайдар наполнил решето зерном.

Мулла Науруз и Назар-бай стояли, раскрыв свои мешки.

С полным решетом Гулам-Хайдар подошел к ним.

– Это, – сказал Назар-бай, – за охрану зерна. Сыпь в мешок муллы.

Второе решето ушло к первому. Гулам-Хайдар наполнил третье решето.

Со стороны деревни показались деревенский имам, старшина, ведавший распределением воды, и цирюльник, бежавшие к току с мешками в руках.

– Это решето сыпь своему мулле за молитву! – сказал Назар-бай. – Четвертое – старосте за распределение воды. Пятое – цирюльнику за бритье твоей головы, как полагается истинному мусульманину.

Гулам-Хайдар, рассчитавшись с этими долгами, наполнил шестое решето.

– Это, – сказал Назар-бай, – сыпь в мой мешок, как десятую долю того зерна, которую ты уже высыпал.

– Разве одно решето составляет одну десятую от пяти решет? – удивился Гулам-Хайдар.

– Как только перевалило за четыре с половиной решета, уже считается десять полных решет. Это исконный обычай у нас в Бухаре! – объяснил Назар-бай.

– Пропади он пропадом, такой обычай, – плюнул Гулам-Хайдар.

– А ты захотел, чтоб из-за тебя нарушалось то, что установлено предками?

– «Обычаи народа равносильны велению Корана», – сказал мулла Науруз, повторив то же на арабском языке. – Так написано в книгах.

– Если б вы сейчас и не заговорили, все равно решето зерна вами уже получено.

– Когда один муравей тащит зернышко, другой муравей всегда помогает.

– Ты молчи да выполняй обычаи! – сказал староста Гулам-Хайдару.

– Если вы собрались на грабеж, грабьте сами, я вам не помощник! – отбросив в сторону решето, потерял терпение Гулам-Хайдар.

Он сел в стороне, обхватив руками колени и безнадежно глядя на свой урожай.

– В таком случае я его заменю, – сказал староста. Он сбросил халат, взял решето и подошел к зерну.

– Ваш мешок раскройте, брат Назар-бай! – предложил он арендатору.

После того как староста высыпал в мешок Назара-бая два решета, он предложил:

– Из расчета трех десятых сыпьте подряд два решета мулле Наурузу.

Так, не получив сам еще ни одного зерна, Гулам-Хайдар уже отдал восемь решет своего ячменя.

Мимо проезжал на коне какой-то дервиш, [78]78
   Дервиш — бродячий монах-мусульманин.


[Закрыть]одетый в лохмотья. Остроконечная расшитая шапка высилась на его голове, раскрытый кокосовый орех [79]79
   Кокосовый орех — Имеется в виду продолговатой формы чаша для сбора подаяний, сделанная из скорлупы кокосового ореха или из тыквы.


[Закрыть]висел на животе, сухая полая тыква покачивалась на бедре. Длинную палку с острым наконечником он держал в руке, как копье. Дервиш подъехал и сошел с седла.

Воткнув палку в землю, он привязал к ней коня, вынул из переметной сумки две сдобных лепешки и тарелочку.

Положив лепешки на тарелочку, он подошел к току.

– Ёгу! Ёмангу! [80]80
   Ёгу! Ёмангу! – восклицание, обращенное к богу.


[Закрыть]Мой пир [81]81
   Пир – старец, шейх, глава общины суфиев.


[Закрыть]– Бахауддин Накшбанди, – сказал он и поставил тарелочку перед муллой.

– А, пожалуйте, пожалуйте, Шараджаб! Только вас тут и не хватало.

Имам торопливо тут же разломал лепешку и принялся за нее. Назар-бай, староста, цирюльник – все потянулись за хлебом.

Когда на тарелке осталось два маленьких ломтика, Назар-бай толкнул тарелку к Сафару.

– Вы тоже ешьте. Хлеб дервиша – это святая жертва. Сафар даже не взглянул на хлеб.

Но мулла, не отрывая глаз от двух ломтиков хлеба, торопливо проговорил:

– Ну, берите. Берите же! Разве вы сыты? А если сыты, предложите другим. А если никто не съест, съедим сами.

Сафар взял кусочек и толкнул тарелку к другим крестьянам. Каждый отламывал себе по крошке и передавал дальше.

Наконец один из крестьян пододвинул тарелку Гулам-Хайдару. На ней лежала хлебная крошка.

– Отведай и ты хлеба-соли святого человека. Возьмешь или нет, одно решето все равно уйдет ему.

Но Гулам-Хайдара одолевали гнев и обида.

– Нет, мне не надо. Это тоже отдайте тем обжорам, а то они голодны, – оттолкнул он тарелку.

Гулам-Хайдар заметил, что дервиш, отвязав свою лошадь, принялся кормить ее полуобмолоченным зерном в решете.

Порывисто вскочив, Гулам-Хайдар выдернул из земли копье-подобную палку дервиша и с такой силой ударил по лошадиной морде, что лошадь сперва вздыбилась, а затем кинулась бежать.

Схватив дервиша за ворот, Гулам-Хайдар закричал в ярости:

– Это зерно – все, что, может быть, мне достанется, а ты и его, дармоед, хочешь скормить скотине!

Вырвавшись, дервиш бросился вслед за лошадью. Остальные опять занялись дележом зерна.

– Сначала нужно учесть похищенное зерно, а потом делить, – потребовал мулла Науруз.

– А разве отсюда воровали?

– Да, стерли клеймо с песка.

– А сколько украли?

– По моим подсчетам, десять пудов.

– Кто украл? – гневно подступил к Наурузу Гулам-Хайдар.

– Ты!

– Он не вор. Он не украдет. Вы говорите неправду, – сказал Сафар.

Раздались возгласы крестьян:

– Ложь!

– Клевета!

– Все вы воры. Вы тут сговорились! – встал с места мулла Науруз.

– Сам-то ты вор, – твердо сказал Гулам-Хайдар, подойдя к мулле. – Кроме цирюльника, который через каждые десять – пятнадцать дней бреет мне голову и подстригает бороду, все вы не сделали для меня ничего. Не дали мне ни зерна, а взяли уже восемь решет. За что мне вам давать? А вы норовите выгрести у меня все, до последнего зернышка.

Разгневанный Гулам-Хайдар, не в силах сдержать себя, продолжал:

– Нет, ты не вор, негодяй! Это – не воровство, это – дневной грабеж у всех на глазах!

– Не болтай! Знай, что говоришь! – крикнул арендатор, набрасываясь на Гулам-Хайдара с плетью.

Мулла Науруз, взглянув на арендатора, осмелел. Тоже вытащил из-за пояса плеть и ударил по голове Гулам-Хайдара.

Гулам-Хайдар схватил муллу за горло и, дав ему подножку, свалил его. Мулла гулко упал на землю. Гулам-Хайдар, вскочив ему на грудь, принялся бить муллу коленями, сжимая горло ненавистного Науруза.

Наурузу на помощь с криком: «Мерзавцы, воры!» кинулся Назар-бай.

– Уж если суждено нашему дому сгореть, пускай горит сразу! – не спеша проговорил Сафар и, схватив Назара-бая сзади, приподнял его и бросил.

– Свершилось невозможное! – сказали остальные крестьяне. – Теперь нам остается одно: бить их так, чтоб потом не раскаиваться.

– Бейте с толком, – предупредил их Сафар. – Бейте так, чтоб следов не осталось.

Деревенский имам, староста и цирюльник, подхватив свои мешки, кинулись бежать.

– Как бы и наши ноги не провалились в эту яму!

Отбежав далеко от тока, где крестьяне колотили Науруза и Назара-бая, трое беглецов увидели четвертого: дервиш стоял, держа пойманную лошадь, у которой из рассеченной морды капала кровь.

– Зря пропали мои молочные лепешки, – с досадой проговорил дервиш.

Вскочив в седло, он ускакал от места, откуда слышались крики избиваемых муллы и Назара-бая.

6

В Бухаре во дворе медресе Мир-Араб [82]82
   Мир-Араб – одно из самых крупных Бухарских медресе, построенное в XVI в., в котором учился и некоторое время жил Садриддин Айни.


[Закрыть]собрались муллы, они вели разговор о вакуфных землях медресе.

В стороне от них, но внимательно вслушиваясь в их разговор, сидел круглолицый, круглобородый Назар-бай и похудевший и поникший мулла Науруз.

Разговор шел о вакуфных землях медресе и о жалобе арендатора Назара-бая, который, стеная и крича, рассказал о том, как его отколотили крестьяне, работавшие на землях медресе.

Один из мулл сказал:

– Пять лет назад вакуфные земли нашего медресе давали пятьдесят тысяч тенег в год. Теперь доход достиг двухсот тысяч в год. Одни лишь земли, арендованные Назаром-баем, дают пятьдесят тысяч тенег.

Другой мулла развил его мысль:

– Если урожай на наших землях будет так и дальше расти, лет через десять – пятнадцать наше медресе станет получать огромные доходы, как эмирская казна.

– Самый удачный арендатор у нас Ариф-рангубар. [83]83
   Ариф-рангубар — Рангубар значит «касилыцик». Мутавалли попечитель имущества, принадлежавшего медресе.


[Закрыть]Он каждый год берет у нас аренду, и плату от него мы получаем раньше всех, после его взноса стоимость аренды резко повышается.

– Как понимать ваше выражение «удачный арендатор»?

– Ариф-рангубар любит поживиться. Это же известно всем.

– Да, каждый год Ариф весной в начале полевых работ берет у нас землю. А если приходит другой и дает больше, Ариф получает с нас неустойку и уходит. Никто не видел, чтобы он оставлял аренду за собой.

– Самый решительный и оборотистый арендатор у нас – это Шариф-Кичири! – сказал третий мулла, но когда он хотел развить и доказать эту мысль, Назар-бай закричал:

– Господа!

Когда все замолчали, Назар-бай сказал:

– Сперва обсудите мое заявление, затем можете говорить о чем угодно.

– Какое именно?

– Я же вам говорил и повторяю. Ваши крестьяне меня избили, изругали, не дали моей доли и выгнали. Вы обязаны восстановить мое достоинство и постановить, чтобы там без всяких разговоров, по одному моему подсчету, давали мне урожай. Если вы этого не сможете сделать, верните мне мои одиннадцать тысяч тенег с пятью тысячами тенег неустойки. А потом что хотите, то и делайте, – отдавайте хоть Арифу, хоть Шарифу. Ваше дело!

– Когда вы давали нам одиннадцать тысяч тенег наличными? – спросил мулла, сидевший в стороне, и добавил: – Из вашей аренды я получил свою долю как владелец кельи. Вашу аренду тогда исчисляли как одну тысячу тенег.

Прежде чем Назар-бай успел ответить, имам, распоряжавшийся вакуфными имуществами медресе, сказал мулле:

– Вы, брат, еще не знаете порядка аренды. Вы лишь первый год содержите у нас келыо и пользуетесь вакфом.

– Объясните, пожалуйста, каков этот порядок, – ответил мулла мутавалли, заметно сердясь. – Я заплатил за келью двадцать тысяч чистеньких, беленьких, серебряных тенег, чистым серебром, чеканенным в нашей священной Бухаре. Я купил у вас в медресе келью в надежде на ваш богатый вакф. Вы мне и скажите, какую пользу в этом году я получу от этого вакфа? Сейчас я подсчитал: если доходы медресе от вакфа достигли двухсот тысяч тенег, мне причитается около тысячи. Разве не так?

– Чтобы вам было понятно, я скажу, как сдавалась эта земля в аренду. Землю, арендованную Назаром-баем, мы в феврале сдали Арифу-рангубару за десять тысяч тенег. Ариф обязался внести тысячу тенег наличными, а тысяча тенег – неустойка. Остальные восемь тысяч тенег он обязался внести тремя долями в течение года. Внесенная тысяча шла на случай неустойки со стороны Арифа.

– А что такое неустойка? – спросил мулла, прервав имама.

– А то, что эту сумму, хотя мы и не получили, считаем полученной, – ответил имам.

– Почему? – вздрогнул новый арендатор кельи. – Почему мы должны неполученную сумму считать полученной?

– Потому что, если придет кто-нибудь другой и даст за аренду дороже, Ариф выпадает из дела. Чтоб он не остался с пустыми руками, этой тысячью мы возмещаем ему расходы по составлению договора у судьи и затраты, сделанные им в медресе при заключении сделки.

– Какие затраты?

– Благотворительность и угощение.

– Так, я понял.

– В марте пришел Шариф-Кичири и взял вакуфную землю за пятнадцать тысяч. Две с половиной он внес наличными, а полторы считались неустойкой. Получив от Шарифа эти деньги, две тысячи мы отдали Арифу. Одна тысяча – это возврат его наличных денег, а другая – это обусловленная неустойка. А пятьсот тенег мы распределили между теми, кто получает доход от вакфа.

– Это я тоже понял. Одну тысячу бросили на ветер.

– Считайте, что деньги выброшены на ветер, – ответил имам и продолжал: – В апреле пришел Хаджи [84]84
   Хаджи — лицо, совершившее хадж – паломничество в священный город Мекку.


[Закрыть]Курбан и предложил за эту землю двадцать пять тысяч, при условии, что он вносит четыре с половиной тысячи наличными, а две считаются неустойкой. Тогда четыре тысячи мы отдали Шарифу, а пятьсот мы распределили по медресе.

– На ветер полетело уже две тысячи с половиной.

– В июне, – невозмутимо продолжал имам, – пришел Камал-бай и поднял аренду до тридцати пяти тысяч. Семь дал наличными, а три – в счет неустойки. Из них шесть тысяч пятьсот тенег мы отдали Хаджи Курбану, а пятьсот распределили между собой.

– Вылетело уже четыре с половиной тысячи.

– В июле, в день фасха, пришел вот этот человек, Назар-бай, и взял аренду за пятьдесят тысяч. Он внес наличными одиннадцать тысяч тенег, а пять – как неустойку. Десять тысяч из них мы отдали Камалу-баю, а тысячу распределили по кельям. Тогда вы и получили долго своей кельи.

– И вышло, что семь с половиной тысяч тенег вылетели в трубу. Иначе говоря, одна шестая всей аренды ушла на неустойку. Я не понял, что такое «день фасха»?

– День фасха – это последний день, когда можно отказываться от одного арендатора для другого арендатора, – объяснил имам. – Фасх – это день, к которому может созреть пшеница, и, значит, новый арендатор мог бы выбить готовый урожай из рук своего предшественника.

Владелец кельи засмеялся:

– Хорошо, что хоть есть такой фасх, а не то арендаторы выбивали б друг друга и дальше и этот человек получил бы пять тысяч неустойки, и в таком случае неустойка по этой земле достигла бы четверти всей аренды.

– Я эти пять тысяч и сейчас получу! – заявил Назар-бай.

– Нет, не можете, – ответил с гневом один из мулл. – Землю вы сами бросили. Кто же вам обязан давать неустойку?

Настоятель не согласился с этим муллой.

– Так нельзя относиться к человеку, который, отдав себя на растерзание, с высохшей земли, с «голодных силачей» собирает нам пятьдесят тысяч. Так нельзя к нему относиться.

Увидав, что настоятель медресе защищает его, Назар-бай ободрился.

– Если считать, что вы что-то там соберете на основе закона, так надо прямо сказать: с этих земель вы не соберете и двадцати тысяч. Только самопожертвование таких людей, как я, даст вам пятьдесят тысяч.

Настоятель задумался.

– Надо найти средство, чтобы крестьяне безоговорочно внесли нам все, что с них причитается – вакуфную долю.

– Надо собрать учащихся всех медресе и с их помощью избить крестьян, как ослов, – предложил молодой мулла.

Другой мулла предложил:

– Это не дело. Надо их привести к казию и сделать им там внушение.

Еще один мулла добавил:

– После внушения палкой или ремнем их надо еще оштрафовать. Это будет им похлеще ремня или палки.

Мулла Науруз явно заинтересовался этим спором и вытянул шею, чтобы яснее слышать предложения мулл.

– Чтобы с них взыскать, надо, чтоб у них что-нибудь было. А у них ничего нет. Они голы, негодяи! – сказал Науруз. – Надо получить разрешение богословов и забросать их камнями, как богоотступников!

– Это пустые слова, – возразил кто-то из мулл. – Камнями ни наш живот, ни наш карман не наполняется. Нужна действенная мера.

– Какая же?

– Действенная мера, чтобы деньги за эту землю заблестели у нас здесь.

– Что же это такое? – заинтересовался настоятель.

– Я же отчетливо сказал: «Нужна действенная мера», – и предлагаю считать: действенная мера суть та, вследствие которой деньги за эту землю заблестят у нас здесь.

– Это тоже пустые слова, – рассердился настоятель, ожидавший услышать что-то толковое.

– Не принимаю! – воскликнул мулла. – Мои слова можно было бы считать пустыми лишь в случае, если бы в них не было определенного смысла.

Другой мулла, владевший в Мир-Арабе многими кельями и получавший с них доход, поддержал это риторическое выступление:

– Человек, предлагающий найти действенную меру, в результате коей наши деньги за землю будут добыты, – не пустослов.

– Возможность еще не есть действительность, – ответил другой мулла, желая взять сторону настоятеля. – Например, сказочная огромная птица Анка относится к числу возможностей, однако в действительности ее никто не видел.

Один из учеников медресе шепнул другому:

– Этот человек мой репетитор, он преподаватель второй степени. Ученики вначале обучаются у него и только затем имеют право обучаться у старшего преподавателя. Он очень искусный спорщик. Он сам говорил, что однажды в эмирском дворце он переспорил нескольких ученых мулл.

– Мой репетитор ученее твоего учителя. Когда он в келье дает урок, его голос слышен на улице. Даже неграмотные прохожие останавливаются с удивлением и говорят: «Видно, это очень ученый человек, если поучает столь громко».

My даррис [85]85
   My даррис — старший преподаватель медресе. Обычно в каждом медресе (за исключением самых крупных) был один мударрис.


[Закрыть]Мир-Араба молча сидел в стороне, перебирая четки и что-то бормоча себе под нос. Теперь он вмешался в разговор:

– Послушаем, что придумал настоятель медресе.

– А что может придумать этот невежда? – сказал самоуверенный мулла, владевший многими кельями.

– Сиди тихо, невежа, – одернул его мударрис.

– Почему тихо? Если вы из вакфа этого медресе получаете долю только за то, что преподаете, то я получаю за мои кельи, купленные мною за золото.

– Тихо, тихо! – зашумели ученики, словно готовясь полюбоваться петушиным боем.

Мударрис попросил настоятеля:

– Просим вас изложить ваше мнение.

– Происшедшее, – сказал настоятель, – касается не только нашего арендатора Назара-бая. Оно касается не только нашего медресе. Оно касается всех, кто работает на вакуфных землях. Оно касается всех, получающих доход от вакфа.

Имам вставил:

– Оно касается и казия, верховного судьи священной Бухары нашей, ибо с вакуфных земель он получает доход за то, что своей печатью скрепляет все сделки по вакуфным имуществам.

– Правильно, – поддержал имама другой мулла. – Просим настоятеля объяснить, получал ли верховный судья с этой пятидесятитысячной аренды двести пятьдесят тенег из расчета пяти тенег с каждой тысячи?

– Он получил больше, – сказал имам и пояснил: – Эта аренда пять раз оформлялась, пять раз писались бумаги, и пять раз он ставил на них свою печать. Это составит шестьсот семьдесят пять тенег.

Мулла, недавно купивший келью, засмеялся:

– Ясно, для чего главный казий столько раз допустил смену арендаторов, сменял аренду арендой, неустойку неустойкой и зачем от так оттягивал день фасха.

Настоятель обиделся:

– Вы так придирчивы ко мне, словно все эти деньги ушли из вашего кармана. Ведь все это взимается с крестьян! – И продолжал: – Если мы к этому делу отнесемся легко, то и другие вакуфные крестьяне прогонят наших арендаторов. Мы взыскиваем с них одну десятую. Но у нас есть и такие земли, с которых мы берем треть и даже половину. Положение крестьян, работающих на них, конечно, еще хуже.

Какой-то босоногий ученик объяснил:

– С этой земли крестьяне тоже платят не одну, а четыре десятых: нам одну десятую да по эмирскому налогу три десятых.

– Сиди тихо, степняк! – одернул его мударрис. Настоятель говорил:

– С этих крестьян могут взять пример и другие. И получится беда для всех вакуфных земель.

– Это общие соображения. Укажите нам действенную меру! – крикнул владелец многих келий.

– Надо мне, мударрису и еще нескольким крупным владельцам вакфов пойти к главному казию и кушбеги, рассказать обо всем и объяснить, сколь важно все происшедшее. Они издадут приказ за двумя печатями и пошлют его на имя чархакима в Шафрикан с таким непреклонным, решительным и смелым чиновником, который приведет эти печати в действие. Зачинщиков накажут, остальные подчинятся.

– От этого дела польза будет и главному казию, и всем четырем правителям туменя. Они, конечно, помогут, – сказал ученик, первый год владеющий своей кельей.

– Да. Им мы уплатим за печати к указу, а чиновникам – за услуги и беспокойство.

Подумав, имам прибавил:

– Очень хорошо будет сделать так: когда мы пойдем к главному казию и к кушбеги, ученики должны собраться и все вместе пойти к дверям суда и ко дворцу и шуметь, и кричать, и негодовать, чтобы у правителей не возникло сомнений, насколько важен этот случай, вызвавший такое волнение у мулл.

– Правильно! – сказал мударрис. Мулла Науруз спросил:

– Вы соблюдаете свои выгоды и выгоды Назара-бая. А что будет с моим требованием?

– Вы жалуетесь на обычное оскорбление. Оно дает вам право потащить оскорбителей к казию туменя и восстановить свою честь.

– Оскорбление, нанесенное мне, – это не обычное оскорбление! Оно оскорбляет духовное лицо. А оскорбление духовного лица оскорбляет всех богословов, а оскорбление богословов является оскорблением шариата, а оскорбление шариата является оскорблением бога и пророка его, а оскорбление бога и пророка его является богоотступничеством. А наказанием для богоотступника и неверного является казнь повешением и побиением камнями. Об этом подана моя жалоба вам.

Назар-бай, покряхтывая, не смог сдержать улыбки.

– Вы не такое уж высокое духовное лицо, чтобы оскорбителей ваших приравнивать к оскорбителям богословов.

– А почему? Я несколько лет лизал пол медресе, учился, прислуживал учителям, вошел в круг тех, кто носит такую вот чалму.

– Но вы-то ведь неграмотны.

Возражая Назару-баю, муллы загудели со всех сторон:

– Поскольку он жил в медресе, он мулла…

– Чтоб быть муллой, грамотность необязательна, иначе многим из нас пришлось бы перестать быть муллами!

– Не всякий грамотей может стать муллой, иначе индус Бай Урджи тоже будет муллой, он хорошо знает мусульманскую грамоту, а он не только не мулла, но и не мусульманин.

– Какой вред мулле от неграмотности? Наш пророк тоже был неграмотен!

Мударрис не без труда установил тишину. Установив тишину, он спросил муллу Науруза:

– На кого вы жалуетесь?

– На крестьян, «голодных силачей» Дехнау Абдулладжана, – ответил он.

– Разве они все били вас? – переспросил мударрис.

– Нет, не все. Но если б у них был случай, каждый из них бил бы меня. Даже убил бы каждый.

– Значит, наказать вы хотите их всех?

– Да, господин, забросать камнями.

– Так не делается, – сказал мударрис. – Если всех их забросаем камнями, то кто же будет обрабатывать вакуфные и остальные земли и кто будет кормить нас с вами?

– Простите. Об этом я еще не подумал.

– Назовите несколько человек. Они будут строго наказаны, чтоб не ели того, что полагается нам, и отдавали вам то, что вам нужно, не присваивали себе вакуфную долю.

– В таком случае я назову самых плохих. Пишите. Писарь взял бумагу и перо.

– Пишите! Первый – это Гулам-Хайдар.

– В чем его вина?

– Он вор.

Какой-то человек, которого здесь не знали, но увенчанный такой же чалмой, как у всех окружающих, подошел и спросил:

– Вы говорите о Гулам-Хайдаре из Дехнау?

– Да. Из Махаллы, которая относится к Дехнау Абдулладжану, – ответил мулла Науруз.

– Я его давно знаю. Он не только не может быть вором, но и воробья не обидит. Достойна ли такая бездоказательная клевета, рассчитанная на то, что здесь нет свидетелей?

– Может, Хайдар-Гулам? Почему Гулам? Он из рабов? – спросил смуглый мулла.

– Да, он из рабов, – ответил незнакомец.

– Чтобы утверждать воровство и злодейство рабов, ни доказательств, ни свидетелей не надо: все рабы воры и злодеи! – решительно заявил смуглый мулла, задавший вопрос.

– Гулам-Хайдар – не обычный вор, – добавил мулла Науруз. – Он вор вакуфного имущества и хозяйского имущества. Он украл ячмень с тока, вокруг коего мною были поставлены клейма.

Когда эта вина Гулам-Хайдара была записана, мударрис спросил:

– В чем еще его вина?

– Он начал, а остальные крестьяне поддержали его, когда кинулись меня бить, лежащего, как осла.

– Били тебя, как осла, да жаль, выжил! – пробормотал посторонний человек.

– Что еще? – спросил настоятель.

– Оскорблял богословов. Скверно отзывался о шариате. Когда и эту вину внесли в длинный список преступлений Гулам-Хайдара, мударрис спросил:

– Что он еще сделал?

– Остальные его преступления я позабыл. Теперь пишите следующего.

– Хорошо. Говорите.

– Другой – Сафар. Он тоже меня бил и тоже вор.

– Разве он тоже из рабов? – спросил незнакомец.

– Не из рабов, но хуже раба. Он босяк и негодяй. Главное занятие этих босяков – это кража вакуфных имуществ и ограбление своих хозяев.

– А кто этот заступник за крестьян? – спросил мударрис у настоятеля, указывая на незнакомца.

– В медресе живет один ученик, у которого своей кельи нет. Он живет, снимая у кого-нибудь келью. Я раз или два видел, что этот человек приходил к тому ученику.

– А кто пустил в медресе ученика, превратившего свою келью в притон для подстрекателей?

Мулла, владевший несколькими кельями, сказал:

– Имам хотел иметь учеников, но к нему никто не шел заниматься. Тогда он сдал келью с условием, что ее арендатор будет у него брать уроки.

– Господин! – встал ученик в большой чалме.

– Что скажешь? – спросил мударрис.

– Тот ученик, снимающий келью, мне кажется джадидом. [86]86
   Джадид – представитель националистического движения, выражавшего интересы зарождавшейся в начале XX в. среднеазиатской буржуазии. Программа джадидов не выходила за рамки ограниченных буржуазных реформ, в основном в области просвещения. Несмотря на это, в условиях Бухары джадидизм имел определенное прогрессивное значение. Он являлся единственным оппозиционным движением в эмирате и объединял многих передовых людей того времени. Некоторые же из джадидов, оказавшись под сильным влиянием пантюркизма, превратились впоследствии в ярых врагов советского строя.


[Закрыть]Я несколько раз видел в его руках газету.

– Ого-го-го! Вона что-о! – отшатнулся мударрис.

– А этот человек тоже известный джадид, – его зовут Шакир-Гулам, – сказал другой ученик.

Этими словами он привел мударриса в ярость.

– Однажды я шел за ними следом, – продолжал ученик в большой чалме, – и слышал их разговор. Шакир-Гулам говорил: «Если б земли облагались одной податью – улпаном, [87]87
   Улпан – вид земельной подати, существовавшей до Октябрьской революции в Туркестане. При улпане крестьянин каждый год за свою землю платил определенную сумму.


[Закрыть]народ избавился бы от произвола всяких сборщиков и арендаторов».

– Схватите этого неверного и побейте его! – распорядился мударрис, вскакивая с места.

Муллы и ученики, вскочив со сжатыми кулаками, готовы были растерзать неверного, бросились туда, где сидел незнакомец по имени Шакир-Гулам. Услышав свое имя и то, что его назвали джадидом, он исчез.

Они его не нашли.

Мударрис, упустив из рук свою первую «дичь», пустил гончих на вторую – в келью ученика, замеченного в дружбе с Шакир-Гуламом.

Муллы и ученики с воем, криком, словно стая шакалов, толкая друг друга, кинулись бежать внутрь медресе. Собрание расстроилось.