Текст книги "Хранители (СИ)"

Автор книги: Руслан Шабельник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Рип взмахнул косой и она, словно бритва, видимо, попав в сустав, срезала левую ногу гайдамака. Не почувствовав боли, упав, тот с удивлением смотрел на истекающий кровью обрубок.

Испуганный Рип бросил косу и побежал в город…

Раненный Гайдамак стонал на мостовой. Вспышка поглотила их обоих…

Он был евреем – торговцев воском – во Львове. Он сам, его жена и сын заперлись в подвале, а наверху молодые ученики иезуитских коллегий громили его лавку.

Неожиданно люк открылся, впустив немного света. В квадратном проеме показалась всклокоченная грива одного из погромщиков. На рябом лице застыла ненависть – он еще не отошел от власти погрома, но одних вещей было мало. Он хотел крови. Даже шрам, почти незаметный шрам на лице поляка, казалось, своим изгибом жаждет испить страдания несчастных.

Глаза внимательно осматривали подвал. Он уже собрался было прыгнуть вниз, но тут кто-то из его дружков, из тех, кто обнаружил запасы вина на кухне и из тех, кто успел порядочно приложиться к ним, с силой оттащил юношу со шрамом от проема и всунул ему в руку полную кружку. Тот сопротивлялся с неожиданной силой, можно было подумать, что от этого зависела его жизнь. Ватага друзей, не слушая возражений, потянула его на улицу…

Он был Иваном Савиным – жителем города Клин, некогда входившим в состав Тверского Великого Княжения.

Они ворвались на рассвете. Никто не верил, что царь пойдет на такое. Сегодняшний день изменит многие думы. Если останется, кому изменять.

Молодые, на лошадях с разгоряченными битвой лицами, не щадящие детей, стариков, женщин. Жителям Клина они показались адскими всадниками Апокалипсиса, неизвестно за какие грехи начатого здесь…

Притороченные к седлам метлы и собачьи головы вызывали еще большее сходство с адовым воинством. Ну а то, что они творили…

Паника, ужас на лицах, отовсюду слышатся крики насилуемых женщин, умирающих мужчин, замерзающих детей.

Старики выбегали из домов с иконами в руках, полагаясь на защиту то ли святых образов, то ли своего почтенного возраста.

Они ошибались и в том и в другом.

Иван видел, как один, совсем еще молодой опричник с едва заметным шрамом на румяных, разгоряченных битвой и морозом щеках, прямо с седла, наотмашь, одним ударом перерубил и старика, и выставленную им как защиту икону. Святой лик божьей матери, распавшись на две половины, упал в снег, чтобы быть затоптанным конскими копытами.

Опричник со шрамом посмотрел на него.

Не помня себя от страха, Иван побежал, а позади, неотвратимо, как сама судьба, догонял стук копыт и истерический хохот.

– Шибче, шибче гони!

Иван обернулся. За ним скакало уже трое всадников. Они свистели, что-то кричали, будто на охоте. Охоте, где дичью был он…

Иван забежал за угол деревянной избы и здесь нос к носу, точнее носом к шее, столкнулся с красивым черным конем.

Упав в снег, Иван поднял глаза.

На вороном жеребце, сгорбившись, сидел высокий человек. Теплая соболиная шапка надвинута почти на самые брови, из-под которых точно угли горят два глаза.

Вокруг всадники в богатых одеждах на прекрасных лошадях.

Ивана как громом поразило. Царь! Он видел Иоанна Васильевича, когда тот несколько зим назад приезжал в Троицкий монастырь поклониться образам.

Почувствовав слабую надежду, Иван стал на колени и так и пополз к стременам, где припал губами к красному сафьяновому сапогу.

– Пощади! Кормилец, царь батюшка, не губи душу. Век за тебя молиться буду, хочешь, слугой твоим стану, преданней собаки. Только пощади! – Иван вновь припал к спасительной царской обуви.

– Полно те, – царь нетерпеливо дернул сапогом.

В этот момент из-за поворота вылетела гыгыкающая орава преследователей.

Несмотря на протесты царя, Иван вцепился в его ногу, словно в ядреную молодку. В этот момент даже десяток воинов не смогли бы оттянуть мужика от обувки.

При виде лично своего благодетеля, опричники присмирели.

– Чево кучкуетесь? – сурово глянул на них царь. – Аль дел других мало?

– Вот, – обвинительно ткнул перстом в едва живого Ивана опричник со шрамом. – Убегал от нас, собака!

Царь задумчиво посмотрел на своего воина, перевел взгляд на продолжавшего причитать Ивана.

– Век за меня молиться, говоришь?

Иван быстро закивал и даже попробовал перекреститься, не отпуская сапога.

– Энтова не трогать! – распорядился правитель. – Надо и о душе подумать. Но гляди у меня! – царь пригрозил ему кулаком с зажатой нагайкой, – шоб как следует молился, за душу раба божьего Иоанна Сына Василия! – и уже миролюбивее добавил. – Ногу-то отпусти, чего присосался, чай не брага!

Дружный хохот был ему ответом.

Царь повернулся к одному из сопровождавших.

– Мишка, проследи, шоб не тронули!

Ударив пятками своего жеребца, Великий Князь поскакал дальше. Он не видел, как налились злостью глаза молодого опричника.

Каждый раз Рипу каким-то чудом, в последний момент удавалось спастись.

… он был мальчишкой гугенотом Мишелем Мерлиньи в Париже, в конце лета 1572 года. Они ворвались в их дом ночью. Вооруженные люди с белыми повязками на руках. Хотя нападавших было всего двое, казалось, целая свора кровожадных убийц заполнила дом.

Разрубленная алебардой, упала его мать, от того же оружия умер его дядя-ростовщик, пригласивший прошлым летом семью брата к себе в Париж.

Один из нападавших – огромный, с засученными рукавами, занес окровавленный топор и вогнал его в спину пытавшегося скрыться отца.

Мишель к своему ужасу узнал в убийце их соседа – мясника из лавки напротив. Тот всегда здоровался и почтительно обращался к дяде.

Что случилось с этими людьми?

Мясник повернул к Мишелю забрызганное кровью лицо со старым, начинающемся на лбу и терявшемся в дебрях черной бороды шрамом.

От страха Мишель не мог двинуться с места.

В этот момент в тесном помещении прогремело два выстрела. Мальчик увидел, как зашатались и упали оба убийцы.

Он не сразу заметил на верхнем пролете лестницы старшего брата – Жерома. Тот отбросил ненужные теперь пистоли.

– Скорее! – Жером протянул руку. – Сюда могут прийти остальные.

Бедный Мишель сам не помнил, как разоружал мертвых. Жером в это время вытаскивал деньги из тайника дяди. Когда Мишель стаскивал повязку с руки мясника, к своему ужасу он заметил, что тот был еще жив…

… он был бушменом – чернокожим коренным африканцем. Они пришли в их деревню среди белого дня.

Страшное слово «коммандос» было самой смертью. Фермеры-буры, вооруженные до зубов, убивали всех. Мужчин, стариков, женщин, маленьких детей.

Подросткам повезло больше, если это можно назвать везением, их отводили в сторону под охрану двух негров-готтентотов. Со временем они превратятся в рабов.

Он притворился мертвым, в одной из хижин. Сквозь проем двери он видел, как рыскает по деревне маленький коммандос со шрамом на левой щеке. Он переворачивал каждый труп и пристально всматривался в лица.

По счастью, его друзья, утолившие жажду крови, несмотря на протесты маленького фермера, потащили напарника из деревни. Он так и не дошел до нужной хижины.

Иногда он помнил кто он, иногда лишь смутный проблеск мысли напоминал о том, прошлом Рипе Винклере.

В такие минуты, мгновения целостности сознания, Рип понимал, что он не управляет временем, перемещением. Возникающими инкарнациями или аватарами. Пока Рипу интуитивно, шестым чувством удавалось изменять реальность и разрушать планы Баалина, часто в последний момент.

… шрам опускался из-под алой повязки с иероглифами. Мы были в Пекине. Красный охранник Хунвейбин стоял надо мной вместе со своими дружками и заставлял бить кау тау, или поклоны раскаяния. Кожа на лбу треснула, и кровь заливала лицо. Я знал, после этого они меня убьют. Но в самый последний момент, на крики пришел сосед, он был военным, служил в ставке маршала Линь Бяо, и Хунвейбины вынуждены были уйти. Я не забуду, как смотрел на меня тот, со шрамом…

Потом я был Тамплиером. Весь в лохмотьях, после многомесячного пребывания в тюрьме, я встал перед комиссией Нарбонского архиепископа и отрекся от показаний и обвинений в адрес ордена, вырванных у меня пытками.

Один из священников, в переднем ряду, со шрамом на мясистом лице, в злости стиснул зубы…

Вот я уже айюбид – воин армии доблестно Саладдина. Я лежу на земле. Вокруг кипит битва, мой конь убит, а верный шамшер выпал из перебитой руки.

Надо мной склонился высокий рыцарь. Поверх кольчуги на нем светлые одежды с нашитым красным крестом. Тамплиер, или рыцарь храма. Он снимает закрывающий голову бикок, и я вижу, как из-под кольчужного капюшона по мокрому от пота лицу опускается шрам. Он торжествует.

Массивный двуручный меч. Неотвратимо, как кара Аллаха опускается мне на голову, хотя и грешно сравнивать руку неверного с дланью Всевышнего. Мысленно произношу последнюю молитву. Одно утешение – я погибну на поле боя, прихватив с собой множество неверных, а значит сад вечности с пышнотелыми Гуриями, мне обеспечен.

Но что такое… храмовник пошатнулся. Рука, опускающая меч рука, замедлила движение. Воспользовавшись заминкой. Я откатываюсь в сторону и вижу обломок нормандского копья, торчащий из бока рыцаря. Какая ирония – умереть на чужбине от оружия, привезенного с собственной далекой родины…

Вспышка света поглощает нас обоих.

Я, он, они – все перемешалось. Лица, судьбы, мгновения жизни мелькали, растягивались, сливались. Он был кем-то и был собой, или не был…

Он был христианином. Одним из многих, схваченных по приказу императора Нерона, по обвинению в поджоге Рима. Его одежду пропитали маслом, а самого привязали к столбу. С наступлением темноты, он вместе с соратниками, коих постигла та же участь, станет живым факелом, освещающем происходящее в сада Нерона и в цирке с этой стороны Тибра.

Из свиты, прогуливающегося внизу императора, на него посмотрел актер. Длинный, худой с кадуцеем в руке и крылышками на сандалиях. Наверняка, изображал Гермеса. Только шрам, опускавшийся из-под надвинутого на лоб петаса, явно расходился с образом проводника душ.

Его спасли. Под покровом ночи, еще не арестованные христиане, сняли его и еще нескольких обреченных с соседних столбов…

Он был болгарским крестьянином Владимиром Петровым.

Он стоял на коленях. Перед ним, на расстеленном на земле ковре лежали чалмы. Над ним, с занесенным ятаганом, стоял молодой янычар, такой же болгарин, как и он. Возможно, это даже был Янко – его племянник, которого восемь лет назад забрали сборщики девширме.

На лице, обезображенном шрамом, было написано нетерпение. Жестокость янычар вошла в поговорку. Владимир протянул руки и надел чалму. Символ, что он согласен принять мусульманство. Рука. Сжимающая ятаган, с сожалением опустилась. Владимир про себя усмехнулся. Подумаешь чалма, это ничего, так, шапка. Главное, что в душе. А вот оттуда истинного бога им никогда не вытравить…

Он был презренным неприкасаемым Парасхитом, извлекателем внутренностей из города Фивы, что на берегах Нила.

За ним гнались родственники умершего, и один из них – худой мальчишка в грязном схенти, с едва заметным шрамом, поднял увесистый камень…

Он не добросил.

По счастью камень оказался слишком тяжел для неокрепшей руки…

***

…Блаженны мертвые, умирающие в Господе;

ей, говорит Дух, они успокоятся от трудов своих

и дела их идут вслед за ними.

Гвозди впивались в руки, раздирали кожу, сухожилия, мышцы, причиняя нестерпимую боль. Но еще сильнее болело тело. Растянувшееся под собственным весом, удерживаемое одними лишь руками. Здесь оно было превращено в орудие пытки. Или уже наказания.

Его звали Фарес – здоровенный бородатый детина с длинными курчавыми волосами. Зарабатывал он на жизнь тем, что подстерегал богатеев на темных иерусалимских улочках. При виде его далеко не приветливого лица, большинство толстосумов чуть ли не добровольно снимало увесистые кошели. Фарес невесело усмехнулся, и волна боли прошла сквозь него. Помимо прочего, проклятая деревяшка неудобно давила в позвоночник и лопатки. Но как раз это-то и можно было стерпеть.

Долго заниматься подобным промыслом он не мог. Рано или поздно все попадаются. Были и везунчики, они предупреждали Фареса, чтобы он не промышлял слишком долго в одном месте, чтобы не останавливал западных купцов, ибо вместо богатой наживы, можно было схлопотать солидную взбучку. Иностранцы в одиночку по Иерусалиму не ходили. На последнем Фарес и погорел. Кто ж знал, что за этим черномордым следуют пятеро телохранителей с короткими мечами и закрытыми лицами – одни глаза сверкают. Жуть. Хорошо еще, что не убили на месте… А может и плохо, что не убили…

Фарес посмотрел на беснующуюся внизу толпу. Он всегда завидовал наместнику, или священникам, их власти вот так – сверху вниз глядеть на других людей, когда нет возможности различить кого-либо, и пестрая толпа сливается в серую безликую массу. А он – капитан среди человеческого моря, стоящий на мостике непременно стовесельной галеры…

Дождался.

Он вверху, толпа внизу, отчего ж так невесело.

Со стороны людей доносились крики:

– Умри, свинья!

– Что ж ты не спасешь себя?

– Или силенок маловато!

– Сходи же, мы ждем!

– Ой, ой, боюсь. Гляди, как зыркает, сейчас молнии кидать будет!

Толпа веселилась, как на празднике.

Стояли здесь и священники со знатью. В богатых шелковых одеждах, обособленной группой они не опускались до выкрикивания ругательств. Но Фарес видел и отсюда, сияющие торжеством глаза.

Почему казнь всегда привлекает столько народа? И отчего вид чужих страданий так веселит других? Фарес никогда не задумывался над этим. Теперь в самый раз.

Сам он не раз и не два посещал подобные зрелища, и хотя где-то в груди ощущался холодок оттого, что когда-нибудь он сам может сделаться причиной сборища, но атмосфера общего веселья и приподнятого настроения всегда возбуждала.

Особенно много в толпе было женщин. Замученные, с впалыми щеками, хотя бы здесь они получали неожиданное отдохновение. Многие пришли с детьми. Фарес видел, как один бородатый человек что-то шептал на ухо своему большеглазому отпрыску, указывая на одного из казнимых.

Воины в блестящих, переливающихся на солнце доспехах под легкими сагумами, плотным кольцом окружили вершину холма, с трудом сдерживая наплыв толпы.

В центре, на относительно спокойном пятачке несколько солдат увлеченно делили одежду смертников. Фарес порадовался, что после двух недель тюрьмы, его собственные тряпки и без того не совсем чистые, приобрели совсем уж нетоварный вид. Так им и надо. Кровопийцы!

Волна боли вновь прошила тело.

«Интересно, а если плюнуть в тех, внизу, хуже-то все равно не будет…» Мысль показалась забавной, особенно если попасть вон в того – здоровяка, прямо на блестящий шлем…

Фарес знал, что не сделает этого хотя бы потому, что слюны во рту не осталось. Далеко перевалившее за полдень солнце припекало все еще достаточно сильно. И неизвестно что больше приняло мук: жажда, проклятое солнце, раны на руках, или вытянутое тело.

Ох, попался бы ему сейчас тот, кто придумал казнь распятием на кресте…

Фарес, прищурившись, глянул на небо. Долго еще? Ночная прохлада должна принести хоть немного облегчения, хотя он слышал, что ночью на казненных слетаются птицы. Степняки, вороны. Сначала выклевывают глаза, потом… тьфу, лучше не думать об этом.

Распятые на кресте обычно умирали в три дня. Жара, жажда и птицы делали свое дело. Но Фарес знал, были и такие, кто висел и стонал по неделе и больше. Давно сошедшие с ума, облепленные ненасытными птицами, они дергались, подавая некоторые признаки жизни.

Не дай бог дожить до подобного.

Единственная надежда была на то, что сегодня пятница. На завтрашнюю субботу тел могли и не оставлять, поэтому, скорее всего, их прикончат еще сегодня вечером.

– Что же ты не позовешь своего отца?

– Глядите, настоящий царь, и крона есть!

Не унималась толпа.

Фарес посмотрел на того, к кому относились эти крики. Из распятой сегодня троицы крест того стоял в центре.

Нормальный человек. Слегка вытянутое лицо с тонким носом, длинные волосы, слипшаяся от запекшейся крови борода. Человек смотрел на людей внизу. На голове его действительно, наподобие короны был надет венок, сплетенный из колючих веток. Колючки сильно расцарапали кожу, и кровь оставила на лице багровые, почти черные от солнца полосы.

– Говорят, ты грозился разрушить храм!

– Ага, а потом вновь создать его!

– Храм разрушить может, а сойти с креста нет!

Над головой человека, единственного из трех, была прибита табличка. Фарес присмотрелся. Начертанные на ней значки ничего не говорили грабителю – читать он не умел. А жаль. Еще отец его – благородный Соломон говорил… Какая теперь разница, что там молол этот пьяница!

Один из солдат – тот самый толстяк обернулся и в упор посмотрел на Фареса.

Ну и рожа. Жарко бедняге, аж лоснится от пота. И шрам. Почти свежий, на все лицо. Это кто ж его так? Впрочем, так им и надо.

Чего только он на меня уставился?

Здоровяк окинул оценивающим взглядом Фареса. С головы, точнее с прибитых к перекладине рук до свободно свисающих ног и удовлетворенно хмыкнул.

«Радуется, свинья, чтоб ты лопнул!»

Вдруг ни с того, ни с сего солдат ему подмигнул. Фарес опешил. Он не знал этого человека, или знал… Что-то шевельнулось внутри. Этот шрам… все незнакомо, но вот шрам… И имя: Рип Винклер, странное имя, не наше. Не иначе, как варварское. Откуда оно взялось? А ведь знакомое имя-то…

Громко застонал третий из казнимых – он висел дальше всего от Фареса, с того края холма.

– Если ты говоришь, что сын бога, почему же ты висишь здесь, спаси нас! – в голосе его слышались нескрываемые злость и насмешка. Обращался он к распятому в центре, тому, что в венке.

Сын Бога… Да, Фарес слышал о нем. Он называл себя Иисус. Лечил людей, говорят, чудеса творил, мертвых поднимал. Так вот он какой… с виду человек как человек, худой, даже тощий. Его-то на крест за что?..

Собрав оставшиеся силы, Фарес крикнул третьему:

– Побойся Бога! Перед ним здесь все равны. Но мы то хоть за дело страдаем, а он ничего плохого не совершил, разве что людям помогал! – Фарес старался, чтобы голос его звучал твердо.

Тот, что называл себя Иисус, повернул голову к Фаресу.

– Спасибо на добром слове, человек. За это еще сегодня попадешь в РАЙ и будешь там ЖИТЬ СО МНОЙ…

Фарес не видел, как налилось злостью лицо помеченного шрамом стражника, а в следующее мгновение он уже потерял сознание.

Последовавших двух вспышек среди ясного солнца никто не заметил. Когда разбойник-Фарес очнулся, варварское имя Рип Винклер уже ничего не говорило ему, да и толстый солдат со шрамом как сквозь землю провалился. Точнее, солдат был, даже очень похожий, только вот шрама у него… да и рожа намного тупее. Именно ему, выигранный в кости достался хитон среднего распятого. Хороший хитон. Красный, теплый.

Счастливчик.

***

Он был римлянином, когда в городе свирепствовали варвары Алариха…

Воином русичем в тихое утро на куликовском поле…

Рип замер на краю поляны, широко расставив ноги.

Как он оказался здесь?

Еще мгновение назад он помнил себя парасхитом из Египта.

Нестройными рядами, отвоеванный у леса клочок земли, окружали высокие деревья. На противоположном конце, у мазанных глиной домиков стояла и таращилась на него толпа людей.

Странные, с темной кожей и широкими расплющенными носами. Мужчины голые, женщины в светлых, сделанных из пучков сухих листьев юбках. В ушах и носах многих торчали украшения. У мужчин они висели на шее. Изогнутые клыки животных, вперемешку с цветными перьями и косточками каких-то плодов. Или это были не украшения…

Но не это поражало в дикарях. Даже взрослый, самый высокий мужчина был ростом по грудь Винклеру, а то и ниже.

Пигмеи. Возникло в мозгу полузабытое со школьных времен слово. Низкорослые племена охотников, некогда жившие на земле.

Вот значит, куда его занесло.

Рип обратил внимание еще на одну странность. Точнее на две. Первая: в отличие от предыдущих перевоплощений, здесь он оказался почему-то самим собой, то есть Рипом Винклером в трезвом уме и здоровой памяти (или наоборот). Вторая – помимо собственной памяти, он (что еще более странно) пребывал в личном, неизвестно где до этого путешествующем теле. Правда, без единого, пусть малюсенького клочка одежды. Будто только что родившийся.

Почему в этот раз произошло так, а не иначе, Рип не имел ни малейшего понятия.

Он мог очутиться, скажем, в этом же племени, но в облике доблестного воина – истребителя страусов, или кого там они истребляют, а Баалин стоял бы перед ним, как злой и коварный шаман со своими колотушками и ритуальными масками. Ан нет.

Чтобы это значило?

Кто, или что распорядилось иначе?

Оставалось благодарить судьбу, что здесь еще достаточно тепло для его наряда, точнее отсутствия оного. Наверняка, существовали не менее привлекательные племена на северном полюсе.

Невдалеке от Рипа блеснула вспышка. Рип невольно моргнул. Окончательно опешившие дикари попятились. Когда он отрыл глаз, то увидел стоящего напротив Клауса. Правда, в одежде (за что ему такие послабления?).

Бывший Хранитель широко расставил ноги и безмятежно улыбался.

– А ты, оказывается, не так прост, как может показаться, – обратился он к Рипу.

– Я никогда и не прикидывался дураком.

– Мне надоела игра в кошки-мышки с этими перевоплощениями. Давай сразимся здесь, сейчас, как мужчина с мужчиной, и пусть только один останется победителем.

Смахивало на то, что парень насмотрелся фильмов, где герои любят бросаться эталонными фразами.

Рип понял причину присутствия в собственном теле.

Управляя временем, оказываясь в наиболее выгодных для себя ситуациях, в телах реально существующих лиц, Клаус так же, как и Винклер, вынужден был подчиняться условиям. Он не мог действовать вопреки нормам, привычкам или обычаям тех людей, в которых оказался.

Так для янычара, хоть как он ни хотел снести голову неверному, было немыслимо не подчиниться приказу командира. Римский солдат не мог проткнуть висящего на кресте казнимого. Опричник не смел нарушить приказ государя.

Потерпев фиаско, Баалин решил лично расправиться с Рипом.

Винклер улыбнулся. Как же он просчитался. Если бы он знал Рипа лучше, или потрудился изучить его биографию, то знал бы, что Винклер на протяжении нескольких лет обучался искусству боя и убийства.

Неспешным шагом, уверенный в собственном превосходстве (как-никак он был на голову выше Рипа, а в глазах неопытного бойца это серьезное преимущество) Клаус подошел к дикарям. Те, естественно, шарахнулись в стороны.

С видом властелина он выдернул копье из рук одного, едва живого от страха воина. Бедняга, расставаясь с оружием, даже не сопротивлялся.

И без того легкое копье в руке Клауса выглядело игрушкой. Вооруженный, он повернулся к Рипу.

Винклер наблюдал его приготовления.

Клаус двигался боком, держа копье наизготовку. Скорее всего, он не предполагал, что их схватка может продлиться долго. Ему – более массивному, да еще и вооруженному, представлялось ничего не стоящим делом одолеть безоружного и безодежного противника.

Первой его ошибкой было, что он приближался боком. Наверняка, подсмотрел подобное в одном из фильмов. Действительно, он оправдывает себя, но только в том случае, если противник вооружен, или готовиться кинуть в тебя что-либо твердое и смертоносное. Но в бое на кулаках… Прямые удары «в лоб» редки. Нужно обладать реакцией черепахи, чтобы не отразить его. Поэтому приходится прибегать к различным уверткам. Вторая – недооценивал противника. Интересно, как он собирался отбивать удары «по тылам», да еще и с одной рукой, занятой копьем.

Громко крикнув, наверное, не столько чтобы запугать противника, сколько подбодрить себя, Клаус подскочил к Рипу и сделал неловкий выпад копьем, метя, естественно, в грудь. Рип ожидал этого, он поднырнул под ушедшее в пустоту оружие, перехватил его обеими руки и потянул на себя. Не ожидавший такого поворота Баалин потерял равновесие, но к чести сказать, копья не выпустил. Рип потянул сильнее. Клаус опомнился и начал сопротивляться. Рип ударил рукой по центру копья. Древко лопнуло, и у Рипа остался обломок с наконечником. А у Баалина просто кусок палки.

Не давая противнику опомниться, Рип нанес ему удар ногой в живот. Благо тот стоял, словно сам напрашивался на это. Шумно выдохнув, Баалин согнулся пополам. Далее последовал солидный апперкот. Рип не заботился, куда попадет кулак, челюсть или переносицу. И то и другое одинаково эффективно и неприятно для избиваемого.

Клаус подпрыгнул, руки, сжимающие пострадавший от предыдущего удара живот, переползли к лицу, и в такой позе пловца перед стартом, он завалился на бок.

Рип откинул свой кусок копья. Вся схватка заняла не больше пол минуты. Он посмотрел на поверженного противника. За последнее время он столько раз видел это лицо, перекошенное злобой, проступающее сквозь черты того или иного мучителя, что думал, возненавидел его на всю оставшуюся жизнь.

Сейчас, с разбитой физиономией, с кровью, проступающей сквозь прижатые руки, тихо постанывающий Клаус-Баалин в венце своей карьеры выглядел не так внушительно.

Винклеру было даже где-то жаль несчастного. Он перелопатил гору информации в архиве, долго вынашивал свои, надо признать, грандиозные планы, сделал все для их осуществления, предал Хранителей, стал богом в собственном времени, в конце концов, добился желаемого – попал в храм времени, только для того чтобы вот так вот бесславно проиграть на далекой древней планете; где к счастью, или к радости, единственными зрителями его унижения станут эти полудикие предки людей.

Все еще постанывая. Баалин медленно полез во внутренний карман одеяния. Он старался, чтобы это было незаметно.

Ладонь бывшего Хранителя уже что-то нащупала, но Винклер был быстрее. Он вывернул ему руку. Клаус неожиданно сильно начал сопротивляться. Он взбрыкнул и Рип, потеряв равновесие, полетел на землю.

Хранитель откатился от юноши. Рука сжимала небольшую коробку.

Словно пружина, разогнувшись, Винклер прыгнул на Баалина. Выбитый ударом прибор отлетел в сторону. Не обращая внимания на Рипа, Клаус, загребая руками землю, пополз к прибору.

Винклер едва успел схватить его за ноги. Неожиданно обрётший силы и прыть Хранитель, ощутимо лягнул соперника подошвой ботинка. На какое-то время все поплыло у Рипа перед глазами. Интенсивное трясение головой вернуло способность видеть. Клаус уже почти добрался до вожделенного инструмента. Его руки вот-вот готовы были сомкнуться вокруг темного корпуса.

Громко крикнув, что дало ему секундную фору, Винклер прыгнул на спину Баалина.

Тот катался по земле, поднимая тучи пыли, словно дикий зверь. Он брыкался, визжал, пускал в ход ногти, зубы, пока Рип, изловчившись, не припечатал его ударом по голове. Клаус сразу обмяк. Обессиливший, весь в царапинах Винклер поднялся с земли.

Дикари, как и положено настоящим воинам, не вмешивались.

Прихрамывая, Рип подошел к валявшейся коробочке. Поднял. Он почти сразу узнал ее – пульт дистанционного управления.

Баалин, отчаявшись победить Рипа, решил просто убраться восвояси, оставив Винклера в прошлом пожинать плоды безрассудной победы.

Хорошо еще, что ему раньше не пришла в голову подобная мысль. Хотя, если они отправились из одной насыщенной энергией временной точки, иначе говоря, были связаны друг с другом в течение всего путешествия, то вернуться в Храм он мог только, приняв свой первоначальный вид. Что неизменно влекло за собой появление Рипа Винклера, что в свою очередь порождало схватку, из которой Баалин надеялся выйти победителем. А когда не удалось… Рип надеялся, что его рассуждения верны, он еще слишком мало знал о природе времени.

Винклера передернуло от мысли, провести остаток своих дней в этом, забытом богом и людьми племени. Никогда не увидеть более Марико, другие планеты, звезды…

Клаус слабо застонал. Бывший Хранитель начал приходить в себя. Когда он окончательно очнулся и увидел, что Рип держит в руках, Клаус сделал очередную попытку вступить в схватку, которая была пресечена в самом зародыше ногой Рипа.

Бывший Хранитель схватился за ушибленный бок.

– Ты все равно не заешь и не умеешь пользоваться этим! – прошипел он.

– Проверим, – Рип притронулся пальцем к кнопке.

– Нет!! – остановил его крик Хранителя.

– Выходит, я умею пользоваться.

– Все что угодно, только не оставляй меня здесь. Я буду служить тебе, я расскажу все, что знаю, а это немало. Можешь отдать меня Хранителям, но только не здесь.

– Хранители хотели, чтобы я убил тебя, – Рип не отпускал прибор. – Но они мне тоже не очень нравятся. Я не собираюсь дрессированной собачонкой выполнять чужие приказы. Я сохраню тебе жизнь. За все те гадости, страдания, что ты причинил, остаться в этом месте далеко не худший вариант. Большего ты недостоин.

– Но я не хочу оставаться здесь! – человек чуть не плакал.

– Ты сам выбрал его и, не задумываясь, бросил бы меня. Почему я должен поступать иначе?

– Потому что ты положительный герой, а я отрицательный.

Рип покачал головой.

– Ты все-таки слишком насмотрелся фильмов.

Палец решительно утопил кнопку.

Знакомое ощущение холода и удушья охватило его, и лишь последнее нечеловеческое: «Нет!» – нарушило первозданную тишину угольно черного промежутка.

Когда Рип открыл глаза, он стоял одетый, в Храме Времени, между безликими колоннами, прямо перед каменным изображением глаза…

Некоторое время Рип кружил по Храму, задавая себе один и тот же вопрос:

– Что делать?

Он вышел победителем, наказал Баалина-Клауса, и что теперь?

Как хоть домой-то попасть? И вообще, что это за место Храм Времени, почему его окружают столько загадок. Даже попасть сюда далеко не просто, ну а те, кто попал, например, тот же Основатель, предпочитают не откровенничать.

Заинтригованный Винклер обошел все помещение. Насколько он мог судить, внутренности Храма состояли из одной единственной комнаты, или залы, в которой Рип сейчас и находился.

А где же тайные знания Прогомианцев? Секрет вечной жизни? Хоть что-нибудь, что оправдывало бы затраченные усилия Клауса. Основатель говорил, Баалин ошибался в надеждах, возлагаемых на Храм, но чтобы так… Рип, как и Клаус, не склонен был ему верить.

– Эй! – позвал Рип. – Эге-ге-ге-гей! Есть кто живой?

Молчало эхо, исправно отражая шаги. Молчали стены.

– Смотря, что ты подразумеваешь под словом живой, – ответил спокойный голос.

Рип едва не потерял сознания. Несмотря на то, что он кричал, юноша никак не ожидал ответа на свой вопрос.

С примесью страха он начал оглядываться. Никого. Безжизненные стены и колонны окружали посетителя.

– Ты где? – Рип повысил голос, чтобы тот не так предательски дрожал.

– Вообще-то везде, но если тебе нужно куда-то обращаться, то обернись.

Винклер резко развернулся. Мышцы, против воли, напряглись.

– И у меня просьба: не ори так. Со слухом у меня все в порядке.