Текст книги "Бег в золотом тумане"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

   – Врешь! – перебил его Житник. – Это Резвон по наши души тебя послал!!?

Говори, так?

   – Да, посылал. Беги, сказал, пешком и их машина догоняй, – криво

улыбнулся Бабек. – Потом, сказал, «Калашник» отдавай и стенка становись.

   – Да, он прав. Не могли они знать, что у нас машина сломалась. А если

замочить нас послал, то зачем он к нам с Федей вышел?

   – Тебя ему жалко стало! – процедил в ответ Житник.

   – А что с Саидом? – спросил я.

  – Чай пьет, песня поет, – пожав плечами, ответил Бабек.

   – Очень веселый человек. За машина свой савсем не боится. "Куда денется? Из долина никуда не уйдет" – говорит. Руслан, давай поехали

   быстрей. Лучше уезжать отсюда, пока Резвон ничего не придумал.

   ***

   И мы поехали. Впереди были несколько кишлаков, но без бандитов, рождённых военным временем. Часа через два, оставив машину, у трепещущего подвесного моста, мы зашли в Гускеф – большой красивый кишлак и пообедали у бабековского знакомого Махмуда.

   Здесь мы купили пару немолодых ишаков и полмешка муки – печь лепешки.

Хозяйственный Житник где-то раздобыл три ватных одеяла. Скорее всего, он решил позаботиться о бедной Наташе. Они сразу подружились, хотя невооруженным глазом было видно, что антураж этой дружбы создавался Юркой. Он крутился вокруг стройной, ладненькой девушки и если видел, что кто-нибудь собирается перекинуться с ней парой слов, немедленно вступал с нею в разговор. Она же, как я сразу заметил, пыталась встретиться глазами с Сергеем. «Ну-ну, Серый, – подумал я, наблюдая за ней, – как-то ты разберешься с Юркой? С ним шутки плохи...»

Ишаки никак не хотели лезть в кузов по скату, устроенному из корявых досок, но мы особенно не церемонились. У всех было приподнятое настроение, и вредные животные не могли его ничем испортить!

   При погрузке Сергей со смехом, переходящим в общий хохот рассказал, как однажды обнаружил в палисаднике большого белого ишака, неизвестно как оказавшегося в городской черте. При этом он особо подчеркнул, что был не один... "Нас было трое, и мы были в "тельняшках" ". Напустив туману, он многозначительно посмотрел на меня и Лейлу...

   "Сначала Черный на него сел, поехал, потом я сзади пристроился, – вещал Кивелиди, давясь от смеха. – Лехе стало обидно, и он стал проситься в пассажиры: "Возьмите меня, гады"! Посадили и его, ткнули шестью ногами ишаку в бока, чтобы бежал быстрее, но он, скотина, – ни с места! Я посмотрел под осла и вижу – брюхо его от тяжести по земле волочится! Жалко нам его стало, слезли и думаем, что дальше делать? Тут Черный и говорит, "Давайте его на четвертый этаж поднимем!"

   "Классная идея!" – поддержал нас Лёха Суворов, в генах которого без сомнения, "хранилось" всё об Альпийском походе потенциального предка.

   И вот мы повели бедолагу к "хрущевке". Как мы его затащили, – не знаю! Наверху привязали моим новым галстуком к дверной ручке и – деру! Черный тогда болел два дня – сорвал что-то в горле от смеха".

   ***

   После погрузки Бабек ушел по делам в кишлак. С ним в экскурсионных целях увязалась Наташа. Мы же с Сережкой и Федей сели на придорожную траву и закурили на посошок. Некурящий Житник закрыл глаза и тут же закемарил. Лейла спустилась к речке и чертила что-то пальчиком на мокром прибрежном песке. Кивелиди смотрел на нее сквозь прикрытые веки.

   – Ты ее не профукай! – сказал он мне, закрыв глаза.

   – Всё может случиться! Не моя она. Украл у матери. Люблю и понимаю – не пара я ей! А если потеряю – не выживу!

   – Пока она твоя. Смотри, как нимфа! Часть природы...

   – Природа ее часть. А ты, брат, поэт! Хорошо-то как... Похоже, все у нас будет тип-топ.

   Но Всевышний опять не позволил благодушию и оптимизму

поселиться в наших сердцах; «Тр-тр-тр-тр-тр», – раздалось где-то, совсем рядом. – «Тр-тр-тр-тр-тр.» Вмиг застыв, мы уставились друг на друга, кто недоуменно, кто испуганно.

   – Вон он! – встрепенулся Житник, указывая не вверх, а в сторону пышной ореховой рощи, разросшейся чуть выше по течению реки от Гускефа.

   И тотчас мы увидели несущуюся прямо на нас большую грязно-зеленую муху.

   Она, замедлив ход и, едва не чиркнув винтами по придорожным скалам,

   пролетеда над нами на высоте всего десяти метров. Я смог ясно различить не только пилотов в обычной гражданской летной форме, но и лица пассажиров.

   Из-за голов пилотов выглядывал, согнувшись в поясе и выгнув шею, плотный, загорелый, коротко стриженый человек в белой мятой рубашке с короткими рукавами.

   Когда тарахтение вертолета стихло, мы обернулись к машине и увидели

   вылезающего из-под нее Сергея.

   – Ты чего сховался? – Федя даже присвистнул от удивления.

   – Чего, чего? А вдруг там Абдурахманов? Чтоб его черти съели и не

подавились! Матушку жалко. Достанется ей из-за меня. Он не перед чем не остановится!

   – Так он и меня, как облупленного знает! – усмехнулся я. – И что мы с тобой друзья-однокурсники...

   – Значит, и тебе надо было прятаться! Знаешь, я уже жалею, что соблазнился участвовать в гонке за золотым тельцом!

... Полпути не проехали, а уже покалечились... Печень болит,

голова, словно тыква!

   –Успокойся, Серый, прорвёмся! Отступать некуда, а впереди – мост в Новую Жизнь!

   А в кабине пилотов действительно стоял кто-то, очень похожий на Тимурчика!– И, похоже, с Кумарха они летели. Через Арху, – вставил Житник, нервно меняя патроны в вергикалке.

   – А ты, Юрий Львович, никак переживаешь? Забыл, что нам говорил, когда первый раз вертушку увидели?

  – Она, наверное, не знает, что я не железный. И не зеленый, как она.

Следующий раз ударю из обоих стволов. Летально, – не глядя ни на кого, произнёс он четким, жестким голосом.

   Я подвёл черту:

  – Лично я не сомневаюсь, что это Абдурахманов в вертолете был. И летел с Уч-Кадо. Там он наёмников своих высадил золотишко добывать. Через три дня, максимум через неделю, вернется за ними с мешками.

   Самый повреждённый из нас – Кивелиди, очередной раз, прижигая ранки и морщась от боли, на удивление живо заинтересовался нашими, вновь возникнувшими, проблемами:

   – Если это так, то, что делать будем? Я имею в виду, если на Уч-Кадо найдем кого-нибудь?

   – Возьмем на абордаж чумазых, – отозвался Житник, целясь в

верхушки гор.

   – А Абдурахманова тебе придется кончать. Выхода у тебя, нет, Серый! Или он, или золото. Выбирай,

   – Да хватит душу травить! На месте все решим. Давайте купаться! –

сказал я и пошел к мосту, на ходу раздеваясь.

   ***

   А тот человек в белой рубашке, рассматривавший нас из вертолета, и в самом деле был Абдурахманов.

   Когда на Зеленом базаре Кивелиди упал пьяным под стол и заснул,

Тимур ему не поверил. Он брезгливо ткнул его пару раз носком

ботинка в живот и пошел купить зелени и резаной морковки. Через

пятнадцать минут, на обратном пути он заглянул в забегаловку и, увидев Сергея в прежней позиции, успокоился.

   Абдурахманов недолюбливал русских. Возникла эта неприязнь в

университете, где он понял, что городские русские лучше подготовлены к дальнейшему обучению, чем он, отличник кишлачной школы. Его самолюбие было сильно травмировано. Это подстёгивало его, и он закончил геологический факультет с красным дипломом.

   Распределился на работу в Карамазар. Там трудились известные во всем Союзе геологи. Почти все они были фанатиками своего дела, то есть работали до упада, потом пили до упада, потом валились в постель с предусмотрительно принятыми на работу женщинами и занимались любовью до упада.

   А у Абдурахманова к тому времени была жена и куча ребятишек, и он тоже много работал, но цель была другой:

«Чтобы в достатке жить с семьёй в своем доме под тенистым виноградником».

   Когда он стал главным геологом и переехал в Душанбе, его неприязнь к

русскоязычным коллегам усилилась. Надо было постоянно доказывать, что ты лучший. А для этого необходимо было читать до полуночи специальную научно-техническую литературу, быть в курсе всех геологических изысканий в стране и за рубежом, знать и использовать в работе современные технологии по накоплению и обработке информации о геологическом потенциале страны.

   И ещё: читать на вечеринках рубаи Омара Хайяма было недостаточно. Надо было хотя бы знать, что Микеланджело Буонарроти и Микеланджело Антониони не один и тот же человек...

   Потом начались смутные времена и ходжентских таджиков, занимавших в столице многие руководящие посты, стали вытеснять местные и кулябские таджики. Абдурахманов остался не у дел и ввязался в эту авантюру с золотом. Да ешё дела шли не так, как хотелось. Не было надежных людей и денег...

   Жена, потерявшегося в первой экспедиции пилота, оббивала,

чреватые неприятностями, пороги... И второй, сегодняшний, вылет сорвался. Вертолет, при подлете к Уч-Кадо чуть было не разбился. А

самое неприятное, – когда они возвращались в город, у Гускефа

Абдурахманов увидел стоящий у моста «Газ-66», рядом с которым сидели вооруженные охотничьими ружьями люди. Среди них он узнал Чернова, близкого приятеля Кивелиди... Садиться и разбираться с ними – не было времени и технической возможности. У Абдурахманова был лишь пистолет Макарова, а хорошо вооруженные вертолетчики, не знавшие об истинной цели предприятия, вряд ли захотели бы участвовать в нападении.

   Так что летел Абдурахманов в город в плохом настроении. "Золотое дело", как он с любовью называл свое предприятие, никак не хотело сдвигаться с мертвой точки. И настроению этому в самом ближайшем будущем предстояло стать совсем скверным. Когда он прилетел в аэропорт, то узнал, что пилот первого его вертолета, "Ми-4", решил действовать самостоятельно... А когда

он приехал домой, жена со слезами на глазах вручила ему повестку: «Явиться в следственный отдел УВД». Органы завели дело о пропаже пилота Калганова.

   Подумав, Абдурахманов пошёл ва-банк – он продал все, что можно продать и на вырученные деньги нанял двух головорезов с автоматами и ручным пулеметом с целью раз и навсегда покончить со всеми соперниками и недоброжелателями...

   ***

   Наташа и Бабек вернулись быстро. Я влез на канатный мостик, который тихонько раскачивался над голубоватой, пенящейся водой. Скинул с себя одежду, я прошел к его середине, взобрался на проволочные поручни и головой вниз прыгнул в обжигающе холодную воду.

Проплыв метров двадцать, вылез на берег и зарылся в горячий песок. Через несколько минут рядом со мной лежали все мужчины нашего

отряда, кроме Бабека. Сергей послал его наблюдать за дорогой.

   А женщины стояли наверху, и на лицах у них было написано глубокое сожаление по поводу отсутствия купальников.

   "А неплохо было бы увидеть их в бикини... – подумал я и бросил взгляд на подол Наташиной юбки. – Ноги стройные... Но слишком крепкие"...

Когда мы вылезли из заводи, в которой смывали налипший песок, то

предстали друг перед другом во всей красе! Да и было из-за чего: Резвон и его команда оказались непревзойдёнными художниками – визажистами! Огромные амебы синяков всех оттенков фиолетового цвета красовались на наших бренных телах. Больше всех был раскрашен я. Сергей мог бы, конечно, претендовать на

первенство, но только спереди и с правого бока, А Юрка – на оригинальность исполнения. Его, видимо, били не сапогами, а тяжелыми предметами всевозможных форм и назначений. Меньше всего синяков и кровоподтеков было у тщедушного Феди, и это его откровенно радовало...

   – Не боись, братва! У меня всё еще впереди! – выдал он, заметив наши завистливые взгляды.

   ***

   Ближе к вечеру мы подъехали к мосту через Арху. Место, где эта река

вырывается из своей узкой долины и сливается с Сардай-Мионой – одно из самых красивейших в этих краях. По берегам бурных, голубых потоков, в густом ковре манящей покоем травы, зеленеют березовые и тополиные рощи.

Высокие, выжженные горячим солнцем горы, прячут в их прохладе свои подножья. Здесь все пропитано неспешной мудростью времени,

просветленной и откровенной...

   Перед мостом, мы свернули с дороги, идущей по долине Сардай-Мионе к перевалу Хоки и далее вниз по Ягнобу к Кумарху. Въехали в березовую рощу и покатили по колее, оставленной много лет назад машинами геологов, жаждущих насытиться царственным великолепием этих мест перед тем, как на много недель или месяцев затеряться в голых скалах. Вокруг виднелись заросшие изумрудной зеленью остатки закопченных каменных очагов и мангалов. Также виднелось битое бутылочное стекло и кучи ржавых, опустошенных консервных банок.

Через несколько метров дорога уткнулась в огромный камень, за которым начиналась тропа на Кумарх.

   Мы быстро разгрузили машину. Ишаки, уставшие от перехода, с радостью позволили себя разгрузить. Бабек с Лейлой, найдя и оттащив в сторону кухонные и продуктовые рюкзаки, сразу же занялись приготовлением ужина. Чистя картошку, Лейла вертела головой по сторонам, восторженно разглядывая уходящие в небо белоснежные стволы многолетних берез.

Проследив за выгрузкой спиртного, Федя отправился в дозор к выходу из ущелья.

   А Юрка с Наташей занялись приведением в порядок нашего арсенала.

   Как выяснилось, Наташа в юности успешно занималась стендовой стрельбой. И предельно просто продемонстрировала это. Из Юркиной вертикалки она, не глядя, разбила в пух и прах все подброшенные Бабеком камешки, а из Сережкиного тяжеленного "ТТ" с десяти метров с первого выстрела сбила с березы развесистую сухую ветвь, которую мы тут же порубили для костра. Она попросила у Бабека "Калашника", но тот, смущенно улыбаясь, отказал:

   – Два рожок есть, болше нет.

   На его "болше" Сергей тут же вспомнил старый анекдот об учителе таджикской школы:

   "Дэти, запомните хорошенко: вилька, бутилька и копилька пишутся без мягкого знака, а сол, фасол и антресол – с мягким!"

   После ревизии Серега с Юркой устроили раздачу оружия. Впрочем, раздаче подлежал только обрез с навинчивающимся стволом, так как вертикалка, ТТ и "Калашник" уже имели своих хозяев. Я, принципиальный противник огнестрельного оружия, с удовольствием от него отказался в пользу Наташи. Получив дробовик, она быстро проверила его, затем закинула за

плечо и ушла купаться.

   Мы с Лейлой решили искупаться вместе. Я знал, что чуть ниже, по течению Арху есть неплохое место с песчаными берегами.

   Лейла медленно разделась, оглядываясь на кусты, и ослепляя меня белизной своего тела, вошла в воду. Меня она совсем не стеснялась, и поэтому я смог насладится естественностью девичьего купания. Оно было столь волнующим, что его пришлось разделить на несколько частей. Причём, одна плавно переходила в другую...

   ***

   На ужин нас ждала наваристая тройная уха, жаренная на углях рыба и лепешки, испеченные Бабеком на нагретых костром валунах. Все это предполагалось запивать водкой. Кстати, мы вылили содержимое двенадцати бутылок в опустевшую на половину канистру с коньячным спиртом, семь бутылок отдали на сохранение Феде, а оставшиеся три выставили на стол.

   Мы сидели в свете костра на разостланных одеялах и спальных мешках. Посреди дастархана; на большой алюминиевой крышке

дымилась рыба с белыми, выпученными от жара глазами. Вокруг нее стояли зеленые эмалированные кружки, непременные

атрибуты повседневного быта всех путешественников.

Говорить не хотелось. Все переваривали уху и сегодняшние события. К моему удивлению, Лейла не отказалась от пятидесяти граммов исконно русского напитка и выпила всё одним глотком. Через несколько минут ее щёки порозовели, она приклонила голову мне на плечо и задремала.

Федя тихо сидел, подогнув под себя ноги. В руках он вертел непочатую бутылку и глубокомысленно морщил лоб. Житник лежал на боку, поджав ноги и сцепив пальцы. Сергей, то и дело встречаясь глазами, с сидевшей напротив Наташей, пытался улыбнуться, но ничего не получалось. Его глаза оставались печальными. Рядом с ним, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, сидел Бабек. Все, кроме меня и Лейлы пребывали в состоянии напряжённости. Это тревожило, и я решил взбодрить компанию разговорами о семье, друзьях и женщинах. Начал с Бабека:

   – Как тебя жена отпустила?

   – Нет жена! Город ушла. Она – красивый. К ней пойду потом. А твой

Лейла, смотри! Cпать не стал, веселый сидит!

   – Ты домой уже не хочешь? – поцеловав Лейлу, спросил я.

  – Нет, не хочу! Улыбнулась она.

  – Мне очень нравится жить с вами! В пустыня плохо! Потом опять хорошо. В кишлак чуть не умерла. Теперь хорошо!

   После взволнованных слов девушки все задумались. Я, как всегда, подвёл итог:

  – Да, жизнь кажется прекрасной и удивительной после того, как почувствуешь дыхание смерти.

   Но страшнее её – это быть в чьей-то власти! Не важно – кто или что взяло над вами верх! Бандит, болезнь, алкоголь или наркотики...

  – Кончай, Чёрный, мозги полоскать!

   Федя взвился, будто его укусила змея, и ловко увёл разговор в другое русло:

  – Давайте оттянемся после кутузки! Угощаю! Чеколдыкнем по паре пузырей на рыло и амба! Алкашами от такого, извиняюсь, мизера мы не станем!

   Я уже хотел сделать Фредди замечание насчёт злоупотребления моим терпением, но меня опередила Наташа.

  – Пара пузырей – это немного для настоящего мужчины. Один мой знакомый "шел" к любовнице, естественно не с пустыми руками, и столкнулся с лошадью...

   Когда ему сделали вскрытие, в желудке нашли полтора литра водки, а в крови – смертельную дозу алкоголя. Санитары, не долго думая, открыли сумку – а там три бутылки коньяка!

– А у нас случай был, до смерти не забуду! – Начал рассказ Сергей, неторопливо доедая рыбную тушку:

   – Поехали мы за горячительными напитками в Гарм. Тридцать километров проскочили за полчаса! Заходим в ларёк, а на прилавке лежит "джентльменский набор": соль, спички и мыло хозяйственное! Что делать? Гришка Огневой не вынес такого издевательства, пошептался с продавцом и тот ему шампунь выставил. Не отходя от прилавка, Гриша свернул крышечку, раскрутил флакушечку и... выпил всё до капли!

   Едем мы обратно. Все злые, кроме нашего выпивохи. Ему, понимаешь, некогда сердиться. Он через каждые сто метров, как попугай: " Постучите шофёру, братцы! Пусть остановитмашину!".

   К вечеру дело шло, я не выдержал и говорю:

   "Пошёл, Гриша, на фиг! Садись на задний борт!"

   Делать нечего – сел он, перевесил зад наружу, мы его привязали, чтобы не потерялся, и началось! Полтора часа мы умирали от смеха! Виртуоз! Такое "Соло для попы с мотором" я вряд ли когда услышу!!

   ***

   Разгоряченные рассказами, мы выпили еще.

   Затем навалились на рыбу и моментально с ней расправились.

  – Что еще человеку надо? –

   благодушно произнёс Кивелиди, закурив и удобно пристроившись на рюкзаке. Люблю посидеть у костра с кружкой и потрепаться. Многие городские думают, что геологи только этим и занимаются. Но я, когда в

полевых партиях работал, очень редко себе это позволял. Только

и помню, как приползал из маршрутов и с ног валился! Свободного

времени практически не было...

   "Он прав, – подумал я, пристраивая голову на горячие бедра Лейлы.

   – Свободное время появлялось, когда много часов шёл дождь или падал снег. Бывало, что полевые работы на высокогорье заканчивались, ввиду ранней зимы... Тогда геологи собирались где-

нибудь в теплой долине и слушали «истории из жизни»...

Может, кто-нибудь и поморщится от нашей любви к байкам, но что поделаешь, – половину личного времени геологи, тратят на рассказы о своих и чужих приключениях. Иные – похлеще «Кентерберийских сказочек» будут! Наслушавшись и насмеявшись вдоволь, некоторые уходят к Прекрасным дамам, другие – расписать пульку, третьи – на рыбалку или охоту... А были и такие – не буду показывать пальцем, штопали носки или соединяли проволокой разбежавшиеся штанины в целые брюки... "

   – Мировая жратва! – Федя до блеска вычистил тарелку из-под рыбы кусочком мякиша и с удовольствием съел его.

   – Я вам, соколики, расскажу сейчас про одного ловчилу!

   Кайфуюсь я как-то в гадюшнике, со стаканом бормотухи. Потягиваю, никуда не спешу. Рядом насос, хороший уже, опрокидывает чебурашку. Вижу – тяжело пошла в него, родимая, и вежливо так, прошу буфетчика дать хлебушка бедолаге. Мордоворот ухмыльнулся, достал из воздуха замусоленный сухарь и в морду алкашу тычет. Тот понюхал его, хотел куснуть, а сухарь, бля, как живой – раз и в дамках! Прямиком под прилавок! Я чуть не уписался! Многоразовый закусон!

   Потом кореша сказали, что сухарь к резинке привязан...

   Чувствуя, что все давно "поспели", чтобы узнать " горькую правду" о моём злоупотреблении горячительными напитками, я разделил остатки водки, оглядел всех и голосом Хазанова начал рассказывать:

   – Устроила наша повариха Зина праздник по случаю своего дня рождения. Бражки наварила – целую флягу. Все напились до посинения! Кое-как мы с Сашкой Кучкиным доползли до моего кубрика. А ночью нам совсем плохо стало. Сашка стонет, пить просит. А я, говорю: "Отвяжись, нет у меня воды! " Он не поверил, встал кое-как, пошёл искать воду, упал пару раз...

   И вдруг говорит мне тихо и с легкой укоризной:

   "Черный, я нашел воду! Хочешь?" Пью я, наслаждаюсь, а в мозгах, изможденных алкоголем, мысль тяжело и тревожно ворочается:

   "Где же этот чёртов "Коломбо" воду-то нашел? Ведь точно не было!"

Утром, как только в себя пришел, я сразу по углам глазами зашарил. И увидел то, что мы ночью пили! И не вырвало меня только потому, что я начал смеяться! Оказывается, Кучкин нашел трехлитровую банку с водой на подоконнике. В ней месяц или больше стояли полевые цветы. Так вот: цветочки он выбросил, а оставшейся жидкостью – черной и вонючей напился, и меня угостил...

   Все хохотали до слёз. Даже Житник! Серёга катался по траве, Федя побежал в кусты... Я был доволен. Релаксацию получили не только мозги, но и тела моих дорогих товарищей!

   ***

   Ближе к ночи, сверх нормы была распита еще одна бутылка водки и чайник чая. Мы сидели у костра и лениво перебрасывались словами. Луна была еще не видна, но её лучи уже серебрили верхушки

деревьев, обрамлявших сине – черные окошечки неба. Звезды в них мерцали красиво и таинственно.

   Поняв, что банкет подошел к концу, и выпивки больше не будет, Федя

ушел на свой боевой пост, где он оборудовал уютное гнездышко из скошенной травы.

   Мы с Лейлой улеглись в большой спальный мешок. Наташе дали два одеяла. Бабеку досталось одно. Он завернулся в него и улегся на палатку рядом с Сергеем и Юркой.

   7. Прорвёмся или нет...

   Под утро стало холодно. Я проснулся рано, хотел встать, чтобы готовить завтрак, но Лейла спала так сладко, что я решил повременить, потому – что без меня она замерзла бы и проснулась.

   Через некоторое время я все же осторожно выполз из спального мешка и начал разжигать костер. Когда пламя побороло влажную от росы древесину, я повесил над костром чайник и кастрюлю с остатками загустевшей ухи. Еще через полчаса мы уже сидели: кто – где и молча скребли ложками алюминиевые миски.

   Всех нас расстроил Бабек, сказавший, что в эту зиму снега в горах выпало необычайно много и будет не так-то легко пройти перевал высотой 3800 метров... Может быть, даже придется возвращаться в

устье Арху и идти вкруговую через перевал Хоки, а это более 50 км пешего пути.

   В старые времена автодорога через Хоки на Кумарх открывалась в конце июня, и мы хорошо знали, как тяжело было нашим бульдозерам пробиваться на перевале через снежные заносы, приводить в порядок раскисшие и оползшие от избытка влаги крутые серпантины.

   Это удовольствие ожидало нас на северной стороне Гиссарского хребта. Южная же сторона была согрета летним солнцем и казалась заманчиво доступной.

   Свернув лагерь и нагрузив ишаков, мы налегке, с полупустыми рюкзаками тронулись в путь. Впереди всех шёл ишак Пашка. Следом шел Бабек. Он, как и я, перевал не пересекал. Сергей вел второго ишака, названного по цвету шерсти "Черный". Я был против, но Юрка отомстил мне за "Кентавра", присоединив свой голос в пользу этой клички. За "Черным" шли Наташа, Житник, Федя, Лейла.

   Цепочку замыкал я...

   Километра полтора тропа петляла в зарослях кустарника. Затем она начала забирать круто вверх. Наше продвижение замедлилось.

   Самым слабым оказался Федя. Он шел еле-еле, тяжело дыша и часто останавливаясь. Мы не торопили его, так как понимали, – через час или два все будем в таком же положении.

   Я знал, загадывать о чём – либо в горах, – пустой номер.

   Проверено: стоит только пообещать, уходя по маршруту, что вернешься к десяти вечера, – доберёшься утром.

   Существует общепринятое мнение, что геологи, альпинисты и туристы

   обожают ходить по горам: вверх и вниз, взад и вперед. Во-первых: это миф! А во-вторых: труд! По правде сказать, – пройти пару километров вверх, – полезно не столько для тела, сколько для души...

   Моя первая жена Ксения не могла преодолеть расстояние, равное длине самой короткой автобусной остановки. Я взял ее в партию техником – геологом, начал посылать в самые тяжелые маршруты, чтобы никто не обвинил меня в "радении родному человечку". И что же? Очень скоро она стала весьма выносливой дамой! Окрепла и телом, и духом... Даже слишком! Но более всего влияет на человека красота и величие гор!

   ...Идешь, пот градом, рюкзак то вдавливает в тропу, то тянет в обрыв. А как поднимешь глаза к небу, и увидишь белоснежную вершину... сердце заходится от счастья! Эта красавица не сразу подпустит к себе! Не надейся! Она позволит приблизится только тогда, когда поймёт что имеет дело с упрямым и волевым человеком!

   Вот и сейчас заснеженный Гиссарский хребет резко делит небосвод.

   Чуть в стороне от перевала застыл над пропастью висячий ледник.

   Легкий, холодный ветерок, струящийся с гор, вселяет сомнение в наши, много испытавшие за последние дни, сердца.

   "Может быть, надо было идти через Хоки? Снега столько же, но там грунтовка и я знаю каждый ее изгиб, – думал я.

   А здесь, судя по всему, ни одной отары не прошло".

   Наверняка об этом думали все. Но отступать никто не собирался. Все знали – стоит расслабиться, и мы окажемся в Душанбе у своих разбитых корыт.

   Глядя друг на друга, мы собрали нервы в один комок и продолжили путь. Житник, то и дело оборачиваясь, разговаривал с Наташей.

   Серега любовался окрестностями. Я не просто шёл, а собирал вешенки. Хотел угостить Лейлу и Наташу грибным супом.

   Когда Юрка стал говорить Наташе, что в опасных местах следует идти,

   держась за хвост ишака, я вспомнил одну из своих полевых историй. Сгорая от желания скорее рассказать ее, я подобрался к ним поближе.

   – Однажды, на Майдане, – начал я, – золотоносном

рудопроявлении невдалеке от Кумарха, мне посчастливилось

найти отставшего от отары барана. Понятно, – что с воза упало, то к геологу попало! Долго я за ним гонялся! Наконец, с пятой или шестой попытки, поймал. Веревки, чтобы поводок ему сделать, не было. Так я, сидя на баране, вытащил из капюшона штормовки тесемку, обвязал ею, снятую с рюкзака застёжку, и надел упрямцу на шею, чтобы не бегал больше самостоятельно. Повернул его на тропу и ногой под зад ударил. Баран – ни с места! Поздно уже, вот – вот светило закатится, а он, как дерево. Довёл меня до истерики. Я его прутиком по спине, по яйцам...

   Наконец тронулись, но со скоростью километр в час. Делать нечего, – смирился я с его медлительностью, тем более луна выкатила, светло стало. Иду о шашлыке мечтаю, А скотинка впереди трусит... Неспешно так, задумчиво. Оглядывается по сторонам, цветочки кушает... И вот уже лагерь вдалеке появился – километра полтора до него по тропе через закрепленную осыпь. Уклон крутой, – градусов 45, и тянется прямо к обрыву. А там сланцы на поверхность выходят. Есть такие осыпи из мелочи остроугольной, суглинком слегка сцементированные. Упадешь – зацепиться не за что. Не разобьешься, но живого места на коже не будет.

   Тропа хорошая, иду смело! И вдруг слышу, – в лагере музыка во всю мощь заиграла. Шофер со студенткой Кларой танцы устроили! Я их предупреждал: если кто – то в маршруте – в лагере должно быть тихо! У нас в экспедиции один геолог погиб так. Дополз покалеченный, почти до лагеря, кричал, но никто его не услышал.

   Так вот, я разозлился, потерял бдительность, оступился – и вниз! Всё! За одно мгновение жизнь перед глазами прошла!

Неожиданно, мое продвижение к мучительной, безвременной смерти резко замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Посмотрел вверх, а барашек – маленький такой, килограммов двадцать без шкуры, на шашлык хороший не хватит, как стоял на тропе, так и стоит, родной. Лишь дернулся немного, когда веревка под тяжестью моих ста двадцати килограммов до отказа натянулась. Полежал я с минуту на склоне, дух перевел. Потом подтянулся по этой веревочке, сел рядом со спасителем, обнял за шею, погладил нежно. До сих пор его запах помню – родной такой, надежный. Растрогался, разговаривать с ним начал. "Прости, – шепчу, – брат, за былую грубость!

Хочешь, я тебе имя красивое придумаю?"

   Своё обещание сдержал – "Незабудкой" его назвал. Долго я не давал разрешения на съедение моего спасителя. Только через месяц, со слезами на глазах, на день рождения Клары мы сделали из "Незабудки" шашлык...

   ***

   Через несколько часов, мы подошли к подножию перевала. Здесь долина разветвлялась на две, идущие параллельно южному склону Гиссарского хребта. То здесь, то там ущелья и бегущие по ним ручьи разрезали остатки, сошедших зимой, лавин. Их было необычайно много для этого времени года. Да и понятно – прошедшая зима была суровой и богатой на снегопады.

   Одна из таких лавин оказалась на нашем пути. Под ней, в промытом

тоннеле бешено клокотала вода. Мы осторожно шли по самой середине снежного моста. Внезапно послышалось тарахтение вертолёта. Все замерли...

   Федя поднял голову и, не удержавшись, соскользнул вниз. Проводив взглядом Ми-четверку, мы с Сергеем, матерясь, бросились к провалу, но Феди там не было, – поток унес его.

Мы побежали по течению, туда, где вода выбиралась из-под снежного свода, но Феди не было и там, хотя тоннель просматривался метров на восемь. Мы сели на берегу ручья и закурили. То, что этот бедолага появится у наших ног, сомнений не было. Вот только мертвый или живой? Не успели мы сделать и пяти затяжек, как из тоннеля раздались трёхэтажные выражения. Еще через минуту Сергей, с сожалением выкинув недокуренную сигарету, ухватил, Федю за шиворот, и мы вдвоем вытащили его на берег.

   – Ну, блин, лажанулся! И з-з-значок сгорел! –

   Начал плакаться искатель приключений:

   – Хороша была шавка... Шиффер Клавка!

   – Федор Иванович! Вы удивительно хорошо плаваете! Скажите, где Вы прячете жабры, – я, как мог, пытался взбодрить несчастного и мокрого Федю.