Текст книги "Иван V: Цари… царевичи… царевны…"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Глава двадцать седьмая, и последняя
Судьбы

Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки… Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем… И обратился я, чтобы взглянуть на Мудрость и безумие и глупость: ибо что может сделать человек после царя сверх того, что уже сделано… Превосходство же страны в целом есть царь, заботящийся о стране.

Книга Екклесиаста или Проповедника

Судьбы… Путь иных – запутан и извилист. Одни пролагают его, выдираясь из жизненных обстоятельств. Другие всецело зависят от воли сильных мира сего и путь их направляем как бы свыше. Третьи торят его сами, прорубая в дебрях жизни. Это люди могучих страстей и сильной воли. Путь их прям и резок.

Таков Петр. Это гигантская фигура не только в российской, но и в мировой истории. Он в полном смысле слова прорубал свой путь сквозь дебри, сквозь тернии, сквозь хулу и проклятия, не внимая ни им, ни славословиям в свой адрес. По меткому слову Пушкина: «Хвалу и клевету приемля равнодушно», он шел к заветной цели: могуществу и славе России.

Да, он был жесток, временами свиреп. Но таково было время. Мальчиком он стал невольным свидетелем беснования стрельцов – бессмысленного и кровавого. И эта ужасная картина, картина гибели невинных людей, близких его сердцу, растерзанных в клочья и подвергнутых поруганию, эти обрывки человеческого мяса, навсегда запали в душу и оставили в ней неизгладимый кровавый след, в какой-то мере повлиявший на психику. Вспомним конвульсивные подергиванья его лица, казавшиеся современникам гримасами, припадки ярости, переходившие в эпилептические.

Судили его современники, судили и потомки, подходя с современной им меркой. Но есть объективный суд – суд истории, располагающий объективными фактами, свободными от идеологических и иных догм и взглядов, от субъективизма. И во все времена к его личности тянуло и великих, и малых сих. Эта притягательность вдохновила Вольтера, написавшего «Историю Петра Великого», и курского купца Ивана Голикова, посвятившего жизнь собиранию и составлению 30-томного труда писем и бумаг Петра, его сподвижников и современников и озаглавленного «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам»… Фигура Петра властно притянула к себе Пушкина, замыслившего создать обширную «Историю Петра», но успевшего составить лишь подготовительные заметки к ней. Она отразилась в его гениальном «Медном всаднике», в «Полтаве», в «Арапе Петра Великого» и других сочинениях.

Список тех историков, ученых, литераторов – прозаиков и поэтов России и многих стран мира, посвятивших свои труды Петру Великому, – бесконечен. Но обратим свой взор к сподвижникам великого мужа. Характерная особенность Петра ценить людей преимущественно по их уму и талантам ярко отразилась в их подборе. «По мне, будь крещен, либо обрезан – был бы добрый человек и знал дело» – вот его принцип. И еще: «Славу королям создают их министры». И бесславие – добавим мы, оглянувшись на наше время.

Петр, подъявший Россию на дыбы, заглядывал далеко в ее будущее. Мы застали его при отправлении Великого посольства. Характерно, он был записан в нем как урядник Преображенского полка Петр Михайлов. Разумеется, его инкогнито было быстро раскрыто: чересчур ярок и своеобычен он был, возвышаясь над всеми не только ростом, но и нравом. Да и молва опережала само посольство. Петр ехал учиться. Его отличала поистине великая любознательность и столь же великое трудолюбие. Он преуспел во всем: в корабельном строении и ремесле плотника, в токарном искусстве, остававшемся его страстью до конца дней, и в фортификации и книгоиздании, как дипломат и воин, законовед и политик. Среди принадлежащих ему вещей вы найдете и набор токарных резцов и зубоврачебных инструментов, зрительные трубки разного разбора и сложности, и чернильницы, буссоль и компас, холодное и огнестрельное оружие…

Любознательность Петра была поистине беспредельной. Так же, как и упорство в достижении цели. В красном камзоле с большими пуговицами, короткой куртке и широких штатах мастерового-корабельщика он трудился на верфи в Саардаме, ибо корабельное строение почитал важнейшим для России и прежде многих хотел выучиться ему сам, явив пример для подражания. По пути из Амстердама в Гаагу он то и дело останавливал карету – его интересовала ширина свайных мостов, он осматривал мельницы и лесопилки, интересуясь их устройством и работой, испытывал силу вращения колес на шелкопрядильной фабрике, пытаясь померяться с нею, и принужден был уступить, едва не взлетев на воздух. Он брал уроки у специалистов своего дела – у архитекторов и анатомов, механиков и фортификаторов, типографов и естествоиспытателей.

Он собственноручно построил в Голландии фрегат и спустил его на воду, равно и русскую баню – все сам, своими руками мастерового. Урядник Петр Михайлов стряпал себе обед, а в мастерской художника освоил гравировальное искусство и награвировал на медной доске аллегорическую картинку: христианство повергает ислам.

Ему не сиделось и не лежалось – с необыкновенной жадностью он старался все посмотреть, всему выучиться и заставить спутников учиться. В Англии он по-прежнему со страстью отдается кораблестроению и в пригороде Лондона Депфорде расхаживает с топором на плече и в костюме мастерового сидит в таверне за кружкой пива вместе с плотниками и раскуривает короткую глиняную трубку. Одновременно царь вербовал специалистов для службы в России: горнорабочих для Урала, инженеров для прокладки канала между Волгою и Доном, рудознатцев и навигаторов. Король Вильгельм III устроил ему прием в Кенсингтонском дворце и всячески заверял Петра в своих дружественных чувствах. Из туманного Альбиона молодой царь вновь возвратился в Амстердам. Здесь ему довелось испытать первое разочарование: он всерьез полагал сколотить антитурецкую коалицию, а за его спиной «возлюбленный брат» король Вильгельм и штатгальтер Голландии и ее бургомистры вели тайные переговоры с Портой о союзе.

Из Голландии Великое посольство направилось в Вену. Путь его лежал через Лейпциг, Дрезден и Прагу. В Дрездене, резиденции короля Саксонии и Польши Августа П, Петр задержался. Он самым дотошным образом осматривал королевскую кунсткамеру, где были собраны разнообразные диковины. На ее осмотр и изучение царь потратил два дня, подолгу задерживаясь у каждого экспоната – будь то какой-либо геодезический инструмент или заспиртованный крокодил. Затем пришел черед литейного двора и арсенала. По пути Петр не миновал ни одной достопримечательности. В крепости Кёнигштейн его поразила огромная бочка в тамошнем винном подвале. Она вмещала 3300 ведер, а также необычный колодец глубиною 90 сажен.

В Вене Петр самолично повел переговоры с канцлером графом Кинским, не доверяя своим дипломатам. Он надеялся убедить цесарцев заключить оборонительный и наступательный союз против турок и вновь не встретил понимания. Он хотел сделать еще один шаг к Черному морю – заполучить у турок Керчь – древний Корчев и еще более древний греческий полис Пантикапей, столицу Боспорского царства. И надеялся на посредничество венского двора. Но и тут его ожидал отказ, сдобренный вежливыми поклонами, туманными обещаниями и пышными празднествами. Контакты с цесарем Леопольдом не клеились. Он увиливал от совместных решений, и Петр увидел, что с этим слабовольным, изнеженным монархом, не имевшим собственного мнения и всецело полагавшимся на суждения своих многочисленных советников, каши не сваришь.

Что ж, оставалось откланяться и держать путь в Венецию, где его ждали и готовили пышную встречу. Но вышло иначе. Курьер привез тревожное известие, с коим добирался целый месяц. В «Статейном списке» посольства осталась короткая запись: «Июля в 15-й день пришла с Москвы почта, отпущенная июня от 17-го числа, на которой присланы письмы о воровстве бунтовщиков-стрельцов». Петру тотчас вспомнились картины стрелецкого бунта, кровь бросилась в голову.

– В Москву!

И началась бешеная скачка без остановки на сон и трапезу. Петр загонял лошадей и спутников. В пути его догнала депеша: бунт подавлен. Но он не свернул: ярость душила его. Вырвать с корнем жало бунта, вырвать раз и навсегда, безо всякой жалости – с этой мыслью он прискакал в Москву. В Преображенском нарядили следствие, туда свозили тех, кто участвовал в бунте, зачинщиков и рядовых. Расправа была короткой – плаха либо петля. В общей сложности смерти было предано свыше тысячи стрельцов.

Допрошена была и царевна Софья. Она решительно отрицала всякую связь с бунтовщиками, допрошены ее сестры, Марфа, Марья, Катерина и Федосья, царицы, Марфа Матвеевна и Прасковья Федоровна, навещавшие монастырскую узницу. Запирались все. Софью ожидал постриг со сменою мирского имени, отныне она звалась Сусанной. Под окнами ее кельи царь приказал соорудить три виселицы, на которых болтались трупы казненных. В их руки были вложены цидулки – напоминанье. Вся Москва была в виселицах. На спицах торчали головы казненных. Их не убирали несколько месяцев – и это тоже было напоминанием о кровавой драме. Напоминанием и назиданием. Ядовитое жало было вырвано с варварской жестокостью. И навсегда. Стрелецкое войско перестало существовать.

Новые замыслы кипели в голове молодого царя. Он решился в Европу прорубить окно – отвоевать у шведов земли на берегах Балтийского моря, некогда принадлежавшие Великому Новгороду и заселенные славянскими племенами. Так началась Северная война, продолжавшаяся более двух десятилетий. Неудачи первых лет не смутили Петра. Он презирал неудачи. Он шел вперед, только вперед, наперекор всему и непременно добивался цели. Как писал в своем «Рассуждении о причинах Свейской (Шведской) войны…» вице-канцлер и кавалер Петр Павлович Шафиров: «…его величество все преодолел остротою высокого разума своего и неизреченною ко всем высоким делам и новостям полезным охотою… И где прежде сего токмо о имени российского народа… слышали, тамо ныне оружием его… венцы победы одержаны ко устрашению неприятелей… преодоленных градов, яко же Азова, Нотенбурга, Канцов, Дерпта, Нарвы, Риги, Ревеля, Выборга, Абова, Кексгольма, с прочими городами в Лифляндии, Финляндии, Эстляндии и Карелии, тако ж в Прусах Элбинга, в Померании Штетина, в Голштейнии же крепости Тенингской, ради побежденного в нем войска швецкого… Тако ж могут и Поля Полтавские, Лесинские, Калишские, Добрянские и иные многие славные победы и дела его величества прославляти и засвидетельствовать лежащими на них неприятельскими костьми».

Славная виктория под Полтавой низвергла с пьедестала Карла XII и шведов, переставших «стращать Европу». А до того в устье Невы в 1703 году был заложен Санкт-Петербург – «Парадиз», как его окрестил сам Петр. Это было то самое окно, которое грезилось Петру еще в Архангельске.

Победы чередовались неудачами. Прутский поход, предпринятый для освобождения единоверных народов Балкан от турецкого ига, обернулся жестокой конфузней: в последний момент союзники покинули Петра. Российское войско было окружено впятеро сильнейшей соединенной армией турок и татар. Угроза плена стояла перед Петром и Екатериной – бывшей служанкой пастора Глюка, провозглашенной царицею. «Стафь на все, кроме шклафства (рабства)» – напутствовал Петр Шафирова, отравляя его на переговоры с верховным везиром. Хитроумнейший дипломат, Шафиров добился перемирия с минимальными уступками. Петр и его генералы, малочисленное войско были спасены от величайшего унижения.

Из каждого испытания Петр выходил с высоко поднятой головой и учил этому своих сподвижников, «птенцов гнезда Петрова». Уроки каждой кампании шли на пользу общему делу. Так было и во время Персидского похода, закончившегося завоеванием западного берега Каспийского моря. Петр прозревал будущее России, он вел войны ради ее процветания, а не ради собственной славы.

Флот умножался, пестовались свои, российские корабелы. Преобразования коснулись всех сторон российской жизни. Петр не боялся заимствовать с Запада то, что было впору России. Коллегии управляли всеми частями российской жизни, упорядочив ее течение. Этой же цели служила «Табель о рангах», дожившая до октябрьского переворота. Царь учредил первые российские ордена, упразднил патриаршество, учредив коллегиальное управление церковными делами – Святейший правительствующий синод. Все его шаги – будь то собственная женитьба на безродной иноверке, не знавшей грамоты, – были смелы до дерзости. Когда не стало меди для литья пушек, он повелел реквизировать церковные и монастырские колокола; его Всешутейший и всепьянейший собор вызывал дрожь у бояр и дворян старого закваса. Родовая знать для него мало что значила, он отличал людей не по титулам и корням, а по таланту, по способностям и преданности делу. Сын придворного конюха, торговавший пирогами Александр Меншиков, стал светлейшим князем, притом до конца своих дней так и не выучившийся ни читать, ни писать; отпрыск захудалого дворянского рода Гаврила Головкин сделан канцлером, то есть премьер-министром, обрел титул графа, вице-канцлером стал крещеный еврей Шафиров, его племянники Веселовские отличились на дипломатическом поприще. Абрам Веселовский был личным секретарем Петра, его адъютантом при Полтаве, спустя десять лет получил назначение на пост дипломата в Вене, при императорском дворе; Исаак Веселовский тоже стал дипломатом, любопытно, что он обучал русскому языку будущего императора Петра III. Наконец, Федор Веселовский заведовал в Лондоне посольскими делами. Возвратившись в Россию, он стал куратором Московского университета. И Шафировы и Веселовские владели несколькими языками. Павел Ягужинский был чистильщиком сапог. Сын бедного органиста лютеранской кирхи, он приглянулся Петру, и царь сделал его своим денщиком, а впоследствии генерал-прокурором – должность едва ли не высшая в империи. Холоп фельдмаршала Шереметева Алексей Курбатов, отличавшийся сметливостью, предложил ввести гербовую бумагу. Благодаря этому царь его заметил, поименовал прибыльщиком, а затем назначил вице-губернатором в Архангельске. А крещеный калмык Михаила Сердюков прославился как гидростроитель, Вышневолоцкий канал – его детище.

Сенат и Синод преподнесли Петру титул «Великий». Он и был велик во всем – велик умом, велик силою, велик и ростом – два метра пять сантиметров. Неумеренность во всем сравнительно рано свела его в могилу. Он говорил доктору Блюментросту: «Болезнь упряма, знает то натура, что творит, но о пользе государства пещись надлежит неусыпно, доколе силы есть». Он умер в страшных мучениях на 53-м году жизни. Смерть Петра Великого звучным эхом отозвалась в Европе. В Голландии, где он был по-особому чтим, была даже опубликована эпитафия «сиятельному и всемогущему Петру Великому, императору всея Руси, отцу отечества и проч… Здесь покоится Петр – великий государь России, который своими подвигами пламя войны погасил, берега Балтийского моря своими кораблями заполнил, за свои деяния он императорской короной увенчан. Героическим мужеством удержал он натиск на восток и разом утихомирил чужестранцев»…

К сожалению, мало известно о последних годах жизни Николая Спафария. В 1689 году он сопровождал французского посланника де Невилля, который через десять лет издал в Париже и Гааге на французском языке труд Спафария о Китае. С его, Спафария, деятельным участием проходили переговоры в Москве с послами Швеции. Один из них, Юхан Спарвенфельд увез с собою в Стокгольм описок «Путешествия в Китай»… 1685 года, который доныне хранится в Парижской, а вовсе не в Стокгольмской национальной библиотеке. Сохранились архивные документы, свидетельствующие о том, что к Спафарию, как к занимавшему высокий пост в Посольском приказе, обращались дипломаты и путешественники из Молдавии, Валахии, Армении. Известно также, что после опалы князя Голицына ему покровительствовал новый глава Посольского приказа Федор Головин. Сохранилась также и переписка Спафария со своим благожелателем, иерусалимским патриархом Досифеем, – на греческом, и с его племянником Хрисанфом, равно как и его письма в Петербург своему патрону Ф. Головину.

Неустанно трудился он и над переводами. Так, он в 1697 году перевел с греческого на русский «Двоесловную беседу на ереси Симеона Фессалоникийского» – богословский труд. А также составил «Книгу естествословную» – о животном мире. Перевел он и с латинского «Дневник Иоганна Корба» – секретаря австрийского посольства в Москве, неоценимый источник сведений о России конца XVII века.

Наследие Николая Спафария (Милеску) еще полностью не выявлено. При его жизни было издано четыре сборника сочинений и переводов. Сравнительно недавно к перечню его трудов причислены статьи «Описание карт игральных, или География в форме колоды карт». Как выяснилось, это его перевод с французского статьи Жана Демаре к серии учебных карт, исполненных для малолетнего Людовика XIV к его урокам географии. Другая статья, озаглавленная «Грани, или Родословная королей гишпанских, французских, английских, датских и князей веницейских», тоже, по-видимому, переводная, но источник ее не обнаружен.

Почти все сочинения Спафария разошлись либо в подносных списках, либо в типографских оттисках, поэтому их не осталось ни в царских библиотеках, ни в библиотеке Посольского приказа. Большинство подносных списков – то есть списков поднесенных царям, царицам, царевичам и царевнам, а также их правящим фаворитам, – перекочевало в другие собрания, что говорит об их популярности.

Трактаты Спафария в значительной мере использовались не только как познавательное чтение, но и служили своего рода учебными пособиями для обучения царских сыновей и дочерей. Он знакомил их с выдающимися мыслителями античности, такими, как Аристотель, Платон, Эмпедокл, Анаксагор, Фалес Милетский и другие, а также с учеными и богословами раннего Средневековья – Августином, Тертуллианом, Гермесом, Трисмегистом, Скалигером… Знакомил Спафарий своих читателей и с пантеоном греческих и римских богов – Зевсом, Афродитой, Гермесом, Гекатой, Персефоной, Герой, равно как и с героями античных мифов, такими, как Европа, Геракл, прекрасная Елена и Парис, Прометей, Паламед – изобретатель алфавита, Икар и Дедал. Разумеется, находим мы в его сочинениях персонажей Библии – царя Соломона, Авраама, Давида, пророков Исайю и Моисея, Иосифа Аримафейского и многих других.

О последних годах жизни Николая Спафария (Милеску – фамилия его родителя, молдавского боярина из округа Васлуй, где и родился наш герой в селении Милешты) мало что известно. Он провел их в Москве, можно предположить в трудах и просветительской деятельности, и умер на 72 году жизни, в 1708 году.

Переходим к еще одной героине нашего повествования – царице Прасковье. Похоронив своего венценосного супруга, вошедшего в историю под именем Ивана V, она, как мы знаем, утешалась всяко, но все-таки занималась воспитанием трех своих дочерей – царевен Анны, будущей императрицы Всероссийской Анны Иоанновны, Екатерины и Прасковьи. Ей был оставлен обширный штат придворных, Измайлово с его угодьями. Сохранялась запись в приходо-расходных книгах Большого дворца, которая гласит: «У великия государыни царицы Прасковьи Федоровны 24 стоялых, 56 подъемных, итого 80 лошадей на корм им: стоялым в год, подъемным на 7 месяцев 880 чети (четверти) овса, 200 копен сена; да на подстилку 732 воза соломы ржаной». Это то, что отпускалось ей из казны; обширное поместье Измайлово, где трудились сотни крепостных, приносило весьма большой доход. А из бумаг приказа Большой Казны от 1701-го года мы узнаем, что «к великим государыням царицам (Марфе Матвеевне – вдове царя Федора, и Прасковье Федоровне) и царевнам, по указным статьям, в 10 комнат по 2000 рублев в комнату, и на 1701 год к прежним взносам в 20 000 рублев, к 10 000 рублев, отпущено 10 000 р.; на 1702 год – 15 000, итого 25 000 рублев». По тем временам огромные деньги, если вспомнить, что корова стоила от трех до четырех рублей. Но и расход на содержание царицыного двора был велик. А ведь были еще доходы с многочисленных вотчин деньгами и припасами. Во владении царицы находилось 2477 крестьянских дворов в Новгородском, Псковском и Конорском уездах да в Ставропольской сотне. Хотя этот список, судя по всему, далеко не полон.

Процветал и Вася Юшков. Он успел побывать и в Азове, и под Керчью, и в первом Нарвском походе 1700 года – с малолетства был записан в Семеновский полк. Отец отказал ему многие вотчины и поместья. Правда, с условием: «ему; Василию, его, Алексея, поить и кормить, обувать и одевать и почитать, а буде он, Алексей, те свои поместья похочет воротить и ему, Алексею, поворотить вольно и чтоб повелено было те его поместья за ним, сыном его, справить».

И хоть богат и независим был любезный царицыному сердцу Васенька, она одаривала его не только деньгами и драгоценными каменьями, но даже деревнями.

Большими деньгами была жалована царица Прасковья, но их все равно не хватало. Обкрадывали ее немилостно – управляющие, дворня, много народу возле нее кормилось: нищие, юродивые, шарлатаны разного рода. Случалось, даже крепостные били ей челом на мироедов.

Едали в ее хоромах сытно, но невкусно – так, во всяком случае, свидетельствуют иноземцы в своих записках. Подавали дурно приготовленные рыбу, мясо, блины да пироги, ну и плоды Измайловских садов. Выходила царица с царевнами на прогулки, на крестьянские гулянья; молились в церквах, посещали стеклянный завод, забавлялись на прудах: царевны запускали в пруды – их было близ двух десятков – щук и стерлядок, меченных золотыми сережками, или кормили рыбу, сзывая ее колокольцем.

Славно жилось царице в Измайлове, век бы оттуда не уезжала. Но когда двор стал перебираться в новую столицу на брегах Невы, пришлось и ей отправиться туда же, в угожденье «преславному братцу» царю Петру. Она умела угождать ему, и он умел ценить ее покорство. Умела она угождать и духовным, посылала любимца своего в Ростов Великий, в Суздаль, в другие города.

Дорога в новую столицу была едва проложена, ехать было тряско и неудобно, однако царица и дочери переносили все тяготы пути стоически. Иначе нельзя было: спутники подобрались все именитые, видные: сестры царя Наталья, Марья и Федосья, вдова царя Федора царица Марфа Матвеевна, князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, царский стольник Иван Иванович Бутурлин-старший и другие. Последний отрезок пути проделали водою в угожденье его царскому величеству, великому любителю водных путей и потех. Флотилия пристала к временной пристани в апреле 1708 года. Петр вел себя, как гостеприимный хозяин, показывал столицу, верней, то, что проектировано, а потом выразил желанье, чтобы гости сопроводили его до Нарвы. На Петербургской стороне царице с дочерьми и прислугой был предоставлен дом, по соседству с крепостью, которая будет именоваться Петропавловской. Плохо, неудобно и дорого было житье в Санкт-Петербурге. Да ничего не поделаешь: царица всецело зависела от Петра, справедливо полагая, что судьба ее дочерей в его руках. И в самом деле, Петр распоряжался их судьбой совершенно своевольно. Он сыскал жениха для Анны – им стал герцог Курляндский Фридрих-Вильгельм, племянник прусского короля. Лучшую партию для угрюмой, рябоватой и смуглокожей Анны трудно было бы сыскать. Но счастие было коротким: молодой герцог скончался по дороге в свою столицу. Виною тому было неумеренное винопитие.

Пристроил Петр и старшую дочь царицы, ее любимицу Катюшку – Катерину Ивановну, бойкую, веселую, даже разбитную царевну. Он выдал ее за герцога Мекленбургского Карла-Леопольда, человека вздорного, неуживчивого и сурового. Этот брак, хоть и был довольно продолжительным, никому не принес счастья. Однако «свет-Катюшка» не унывала. Она родила герцогу дочку Аннушку, любимую внучку царицы. «Превеселая это женщина, герцогиня Мекленбургская, – пишет в своих записках камер-юнкер герцога Голштинского Берхгольц, – у нее никак не обойдется дело без множества презабавных приключений!» Приключенья были самые разные: пиршества, танцы до упаду, флирт.

Царица отправилась в свое любимое Измайлово, ссылаясь на нездоровье. Она и в самом деле сильно хворала и почти не вставала на ноги. По этой ли причине, или по какой другой, но она явила всем свое свирепство в деле бывшего казначея Деревнина, якобы утаившего толику денег. Царица устроила у себя в Измайлове пыточный застенок и наслаждалась зрелищем мучений своей жертвы. Дело получило огласку, и суд чинил сам царь. Он повелел наказать самодеятельных палачей царицы, а ее любимца Юшкова сослать в Нижний Новгород.

Царица расхворалась от огорченья, что отняли у нее Деревнина, наказали его мучителей, сослали любезника Васеньку. Хворала и ее младшая дочь Прасковья, которая безотлучно находилась при ней и которую не удалось пристроить.

В октябре 1723 года, в присутствии свет-Катюшки, любимой внучки Аннушки, дочери Прасковьи, царица испустила дух. Никто не мог предположить тогда, что внучка Аннушка станет через годы правительницей империи Анной Леопольдовной, а ее несчастный сын Иван, законный наследник престола, вместе с матерью и отцом будет сослан совершившей переворот дочерью Петра Великого Елизаветой. Правнук царя Ивана V и Прасковьи, поименованный Иваном VI и заключенный в крепость, был убит при попытке его освобождения офицером Мировичем в 1764 году. Было ему тогда 24 года. Но это уже другая история.

А теперь пришел черед обратиться к другой героине нашего повествования – царевне Софье.

Мы оставили ее, расставшуюся с мирским именем, и принявшей обет монашества под именем Сусанны. Произошло это не по ее воле.

Она полною чашей вкусила от мирских благ. В ее руках была власть, а что может быть слаще упоения властью. Сиживала она на царском троне, примеряла корону, повелевала тысячами людей. В ее руках была и сила – стрельцы. Она никак не могла стать монастырской смиренницей – не в ее это было натуре.

Затуманенными глазами глядела она в узкое окошко кельи. А там болтались на виселице тела стрельцов, приявших смерть за нее. Приносили ей вести о жестокой расправе, учиненной Петром над стрельцами. А потом она и сама предстала перед ним – братцем Петрушей, Петрушкой, коего старалась извести… Он не знал жалости, не знал и сострадания. О, как она ненавидела его!

– Писала ль ты Обросимову?

– Не ведаю такого, – отвечала с полной откровенностью – и в самом деле не знала она такого.

– Пятидесятник стрелецкий! – выкрикивал Петр с налитыми кровью глазами. – Он это твое письмо дал Маслову, а тот читал его перед полками на Двине. Винись! Все едино допытаемся!

– Ничего не знаю. – Говорила и видела – не то что не верит ей царь – не слышит ее.

– Ну да ладно, ступай.

Кожей чуяла в нем врага, непримиримого, свирепого. Не довела тогда дело до конца, не извела весь нарышкинский корень, а ведь могла, могла. Васенька отсоветовал. А вот Феденька решился бы, повел к этому, да уж опоздал. А теперь Феденька сложил голову на плахе, Васенька далеко, в Яренске. Ее же везут как каторжницу какую-то под конвоем. Дожила!

Схватили ее кормилицу, четырех постельниц повезли в Преображенское в пыточный застенок, коим командовал свирепый князь Федор Ромодановский. Пытали женщин жестоко, а они ни в чем неповинны, ничего в самом деле не ведали. Взяли сестрицу царевну Марфу, а что она знала – хоть пытай, хоть не пытай. Царевну пытать не решились, только показали ей, как поджаривают стрельцов на кострах да как ломают руки-ноги на колесе. Вскрикнула страшно, повалилась без памяти. Потом пролепетала про постельницу Жукову, будто та слышала, что стрельцы идут на Москву, чтобы возвести на трон царевну Софью. Взяли и Жукову, стали ее пытать. Оговорила она знакомого полуполковника. Взяли и того. Этот ни сном ни духом ничего не ведал. Снова стали пытать Жукову. Призналась она, что оговорила невинного, не снеся мучений. Концов было не найти.

Притомились палачи, притомились пытальщики: шутка ли, столь много народу пытать да казнить всяко – то на плахе головы рубить, то вешать. Стрелецкие жонки и те пострадали.

Царевну Марфу постригли под именем Маргариты и отправили в заточенье в Успенский монастырь в Александровской слободе. К келье сестры Сусанны приставили караул, ходу ей за стены монастыря не было. Остальным сестрицам – царевнам да тетушкам, было строго-настрого возбранено посещать ее в неуказные дни.

Пять лет жизни отвел ей Господь в таком заточеньи. Увяла, сникла и умерла в 1704 году от Рождества Христова по новому календарю, тоже введенному ненавистным ей Петром.

Печален был конец и ее таланта Васеньки – князя Василия Васильевича Голицына. Как ни старался выгородить его кузен князь Борис Голицын, Петр был непреклонен.

Жалостные письма писал князь Василий из Яренска:

«Ныне в пути мучим живот свой и скитаемся Христовым именем, всякою потребою обнищали и последние рубашки с себя проели. А в Яренске хлеб зело дорог и всякая живность, и помереть будет нам томною и голодною смерило… велите нас и невинных возвратить из такового злого тартара».

Не знал князь, что на Москве чинится свирепый розыск и найдены письма к нему Шакловитого, содержания доверительного, из коих выходило, что был он, злодей Федька, собинным другом князя и что были они сообщниками, желая одного: возвести царевну Софью на престол. А потому ответа на его челобитья не было.

Но не сон ли вся его прежняя жизнь – боярство, поместья, хоромы с богатейшей библиотекою? И он ли был титулован, как «Царственныя большия печати и государевых великих посольских дел оберегатель, ближний боярин и наместник новгородский»? Не он ли, принимая послов, говорил с ними то по-немецки, потом переходил на латынь, смотря кто перед ним был? Неужто он, князь Василий, стоял во главе Посольского и иных приказов, и заключал договора с иноземными монархами, вечный мир с Польшей, и слову его внимали короли, герцоги и маркграфы?!

Боже, боже, как переменчива судьба, какие трюки она свершает со своими любимцами! Еще недавно владелец богатейших и обширнейших вотчин, он с сыном вынужден скитаться по воле каких-то жалких воевод из погоста в погост; из деревни в деревню. Судьба-злодейка закинула его с сыном на край земли, в Архангельский край в деревнюшку Кологоры о двадцати пяти дворах. Это он, прежде облаченный в парчу и бархат, теперь носит на себе какое-то рубище. И бедный сын страждет вместе с ним. За что? А из Москвы ни звука. Забыли про них, забыли.

…Седой старик ковылял по единственной улочке, заросшей травой. Голова его тряслась, руки дрожали. Суровая северная природа только начинала пробуждаться после долгой зимней спячки. На дворе стоял апрель.