Текст книги "Иван V: Цари… царевичи… царевны…"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Глава восемнадцатая
Троица

Город небольшой и людей в нем немного; и к нему подступил великий царь, и обложил его, и произвел против него большие осадные работы. Но в нем нашелся бедняк, мудрый, и он спас своею мудростью этот город; однако же никто не вспоминал об этом бедном человеке.

Книга Екклесиаста или Проповедника

Не было стен выше, крепче, надежней, чем стены Троицы. Не было во всем Московском государстве. Что московский Кремль? Он был полон коварства, хитрости и подлых замыслов. Его стены не могли охранить, его палаты не могли защитить. Все было проницаемо, все доступно в Кремле.

Царица Наталья поспешила укрыть сына и дочь за стенами Троицы. Их только что надстроили. И денно и нощно стерегли покой государев великие сторожа и караулы, у медных пушек с боевым припасом несли бессменную службу пушкари.

Затворились главные ворота, а у пробитых рядом Успенских ворот были устроены пушечные казематы. Ров перед восточной стеной расширен и один его откос выложен камнем. Все башни подросли, а четыре угловых пережжены заново и стали грозней.

Не замай враг! Никакие стенобитные орудия, никакие турусы на колесах не страшны теперь, как и в недавние времена, Троице. Неприступна она, недоступна.

Велик, прекрасен монастырь! Не может глаз налюбоваться пятиглавым Успенским собором, стройным Троицким собором, Духовскою церковью, надвратною церковью Сергия… Есть где колена преклонить, Всевышнему помолиться. Не было на святой Руси монастыря богаче Троицы. По приписным книгам 1646 года ему принадлежало 16 811 крестьянских дворов, вчетверо более, нежели другим именитым обителям.

Святой подвижник и странствователь Павел Алеппский, сопровождавший Антиохийского патриарха Макария в его путешествии по Московии, побывав в монастыре, писал о нем изумленно и восторженно:

«Он стоит на ровном месте и не виден издали… окружен огромной высокой стеной новой постройки, белой как голубь. Кругом него сады, идущие непрерывно один за другим, большой город (посад), женский монастырь и несколько других монастырей и церквей, пруды и мельница. Он совершенен во всех отношениях… Ум не может представить его неприступность и красоту…»

Вот так. Весною, когда сады оделись в белопенные одежды цветов, в глянцевитую молодую зелень, когда торжество жизни являло себя во всей полноте, душа поневоле воспаряла ввысь, устремляясь мыслью к Творцу, создавшему всю эту красоту на радость и поклонение человека.

Царица Наталья упокоилась душою в этих стенах. Более всего она опасалась Кремля, его дворцов, где на ее глазах творилось кровавое душегубство, где даже стены источали коварство и злобу. Запах крови преследовал ее, ей не спалось там, в кремлевских палатах, с их каменным роскошеством.

Здесь, в деревянных Царицыных палатах, пахло мятою и другими полевыми травами. Этот травяной настой источал покой и мир. И царица спала сном крепким и бестревожным. И отрок Петруша, великий государь, коему исполнилось тринадцать и шел четырнадцатый годок, предавался своим любимым занятиям и играм. Казалось бы, великому государю не пристало играть в игры. Но то были игры ратные, приличествующие государю, который должен быть и воином. А в арсенале монастыря было всего вдоволь: пушек без счета, пищалей больших и малых без числа, а пистолей, мечей, кольчуг, луков и стрел невиданно много. И отрок Петр упивался всем этим: то примерит железную бронь, то воздымет тяжелый меч… Был он, Петр, роста высокого и, глядя на него, давали ему все шестнадцать-семнадцать. Царица не могла наглядеться на сына, сердце ее ликовало. Казалось, сбывается предсказанье вещих старцев и растет и мужает истинно великий государь, который призван удивить не только Россию, но и мир. Радовало в нем все, а более всего жажда познания. Сама она не преуспела: что вложил в нее дядюшка Артамон Сергеевич, то и приняла. Языков не знала, в чтении и письме недалеко ушла.

А Петруша… Он все хватал на лету, был жаден до знаний, до рукомесла. Все хотел уметь. И к бывалым людям тянулся, жадно слушая их рассказы. Не царские у него были повадки, а работные.

Глядела она на Петрова братца, первого великого государя. Ну небо и земля. Иван – хилый молитвенник, все в затворе сидит, все поклоны бьет – других занятий нету. Поощряла его сестрица – Софья-ненавистница. Была она приторно вежлива, называла царицу матушкой, но преследовал Наталью ее змеиный, полный яда взгляд. В этом взгляде бывало столько ненависти, что царице иной раз становилось страшно. Нет, она не заблуждалась, она понимала: от царевны Софьи, присвоившей себе самочинно титул правительницы, опиравшейся на стрельцов и всяко задабривавшей их, таится главная опасность. Она сторонилась Софьи и старалась оберечь от нее сына.

Да он и сам сторонился Софьи. Чутье у него было не отроческое – зрелого человека. Старался быть от нее подалее. Тем паче, что занятий у него было по горло. Прослышав, что посол царя Алексея, батюшки его, гречанин в русской службе Николай Спафарий, побывал в Китайском государстве и что вообще он человек бывалый, объездил чуть ли не полсвета, истребовал его к Троице. И теперь вечерами слушал его рассказы о Китае, о Сибири – земле безоглядной, у коей нет ни конца ни края, как не исчислить ее богатств.

Николай – человек письменный, не приученный к долгим разговорам, однако был пленен любознательностью юного государя. И охотно рассказывал ему о своих странствиях, отвечал на вопросы, коими закидывал его царь-отрок.

Начал он спрашивать с искусства воинского.

– У них, у китайцев, тоже два вида: конное и пешее, – отвечал Николай. – Конное вооружено короткими мечами, именуемыми сулема. Только у нас сабли на боку, а у них почему-то позади. Еще имеют луки добрые, копья, щиты и шлемы. А у пеших то же оружие, как и у конных. А еще пищали, но только не кремнем, а фитилем запаливают. Пушки железные, как у нас, но более для осады, стены разбивать. А строю у них никакого нет. Во время баталии бегут толпою, кто во что горазд. А вообще-то они к войне не склонны, привыкли жизнь содержать в мире. Любят они заниматься возделыванием земли либо торговлей, ремеслами разными. Однако у нынешнего богдыхана пушки зачали делать в две сажени и гораздо толстые, более для страху, нежели для пальбы. И наделано тех пушек около трехсот. Кораблей же торговых и военных у них зело много. И военные вооружены пушками. Они, китайцы, искусные мореходы, ходят на торговых кораблях в Индию…

– Стало быть, у них морских городов много? – перебил его Петр.

– Много, много. И реки их впадают в море-окиян.

– А в Сибири нет таких рек?

– Есть. Великая река Амур. Но она от нас далеко, на крайнем востоке.

– А вот из моря Хвалынского нет ли реки, коей Индии достичь можно?

– Не знаю, государь мой, – честно признался Николай. – Надо бы у купцов разведать, кои с Персией торг ведут.

– А Сибирь, небось, рудами богата?

– Великих богатств земля и великого простору. Реки тамошние, почитай, все на север текут и впадают в Ледовитый окиян. Есть в Сибири, как сказывают, и злато россыпное и рудное, и серебро, и каменья драгоценные, и медь… Но тамошние народы сего не добывают, ибо занятие их есть охота да рыболовство. А навыка к добыче металлов у них нет.

– У нас тоже навык невелик. Медную руду, донесли мне, староверы по окраинам плавят и из меди разные пригодные вещи делают.

– Сейчас в ходу не чистая медь, а бронза и латунь, это я у шведов насмотрелся. Они медь плавят с оловом да цинком и получают металл большей крепости.

– Нам тоже надобно такое производство завесть, – сказал Петр. – Слыхал я, что уж кое-где от иноземцев сей способ переняли. А вот еще у китайцев посуда есть тонкости необычайной. Фарфор называется. Из чего его делают?

– Сие производство составляет у них величайший секрет. И кто осмелится его выдать, будет предан мучительной смерти.

– Ну а шелк?

– Трудно проверить, но таковая тонкая и крепкая материя вырабатывается из паутины, которую ткут особые черви, грызущие листья особых же деревьев, кои у нас не произрастают. Китайцы научились разматывать кокон, в коем эти черви прячутся, и из этой тончайшей нити, ровно как из паучьей паутины, ухитряются прясть полотно. Как они это делают, мне видеть не приходилось. Сие тоже составляет их секрет. И вообще они во многих ремеслах столь искусны, что нам за ними не угнаться.

– Достигнем, – уверенно произнес царь-отрок. – Людей охочих выучить бы поболее в странах заморских, они у нас все и заведут, чего доселе нет.

– Само собою, государь мой. Ежели выучить, люди все превозмогут.

– Взаперти сидим, – сокрушенно произнес Петр. Произнес совершенно как взрослый. Да и голос у него ломался и густел. – Моря у нас нету, мореходства тож, а море – открытая дорога куда хошь. Вот к морю бы пробиться.

– Верно, государь мой. – Николаю было как-то неловко говорить отроку «государь мой», но положение обязывало: Петр был не просто государь, а великий государь и великий князь. Так следовало его именовать, но отрок был прост и не напускал на себя царственную важность. И, признаться, Николай не видел в нем царя, а просто любознательного мальчика, задающего взрослые вопросы и рассуждающего совсем по-взрослому. – Те государства, где есть море, процветают. Взять, к примеру, Аглицкое королевство. Или Голландию. Хоть та же Голландия невелика, а голландцы – всюду. Они и Китая достигли и с ним торгуют, и с Индией, и с Японией. Вывозят оттуда пряности, фарфор, шелк, чай – все, что в сих странах произрастает и что там производят. И корабли у них знатные да ходкие. Правда, случаются бури немыслимые и пучина вод разверзается и глотает оные корабли. Но они выходят в море, глядя на погоду.

– Видно, приметы у них есть, когда буре быть.

– Есть, есть приметы. Они с ними сообразуются, – подтвердил Николай.

– А еще что в Китае есть занятного-и диковинного?

– Города все, числом их 135, окружены каменными стенами, наподобие здешних монастырских, и окружены рвами глубокими. Книга же китайская трактует число народа тамошнего. Всего семей 418 989, а мужей в них 3 миллиона 452 тысячи 254 человека…

– Неужто всех столь точно подсчитали?

– Так пишут, стало быть, сочли с точностью до человека.

– Дивно мне это, – признался Петр.

– В сей счет не вошли их бояре, жрецы, волхвы и дети, а с ними народу поболее.

– Сказывай далее. Интересно мне все.

– Еще у них громадные звери элефантусы, у нас говорят слоны, делают всякую тяжелую работу: таскают бревна и камни пребольшие. Совсем ручные, как домашняя скотина. Зимою у них холода бывают точно такие, как у нас, и тогда они не дровами топят, а черным камением…

– Про это я читывал. Этот горючий камень именуется уголь, – перебил его царь. – И у нас он родится, да только лесу у нас много, а потому мы к тому камню непривычны. И печи к нему, сказывают, особой кладки надобны.

– Глядел я на их печи. По внешности они от наших не отличаются.

– Еще что диковинного видел?

– Превеликое множество там произрастает винограду. Но вина отнюдь из него не делают, а сушат и вялят и так едят. И растения есть, которые силу и веселье приносят, лечат от разных болезней, даже зело тяжких, и глина белая, коей китайские жены умываются и становятся приглядней, и множество других природных диковин. Потому и обосновались там иезуиты и костелы свои завели, и молятся там и в свою веру римскую китайцев перекрещивают.

– А православных церквей там нет?

– Не видал, государь мой.

– Не достигли, значит, – разочарованно сказал Петр.

– Да нет, купцы наши с караванами в ту страну ездят, но чтобы храмы ставили, об этом я не слыхал. Торг издавна ведется, но уж больно далек и опасен путь. Немногие гости торговые рискуют пускаться.

– Все по сухопутью больше, – задумчиво сказал Петр. – А вот ежели бы водою, океаном, как те же иезуиты, как португальцы и голландцы, тогда бы тоже свои православные храмы там ставили и выгодный торг вели. К морю-океану пробиваться нам надобно. Батюшка покойный эту ж мысль лелеял.

«Да, этот отрок – царственный отрок. Он мыслит, как истинный государь, – подумал Спафарий. – К нему пришла зрелость в столь юном возрасте, и, верно, это залог его будущего величия, которые провидели прозорливцы. Но, быть может, рано судить об его будущем? Быть может, это напускное и положение обязывает его быть рассудительным?»

Спафарий был скептичен. Его богатый жизненный опыт волей-неволей склонял его к тому, чтобы быть таковым. Он перевидал множество людей, переслушал множество речей, участвовал во множестве диспутов и убедился: в этом мире царствует ложная мудрость. По большей части ее принимают за мудрость истинную. Ибо истинная мудрость скромна. Она прячет себя в молчании. Ей чуждо суесловие.

Царственный отрок удивлял его прежде всего своею здравостью и суждениями в ее духе. Вопросы его были, с одной стороны, соответствовавшими его возрасту, с другой же, поражали зрелостью. Он весь был устремлен к познанию. И вместе с тем оставался озорным мальчуганом, которого тянуло к играм с ровесниками и теми, кто постарше.

После двухчасового сидения в царской палате, рубленной, кажется, еще до смуты, он сказал Спафарию:

– Завтра доскажешь. А ныне я пойду гулять.

– Повинуюсь, государь мой. Прийти мне утром?

– Не, лучше после трапезы. Пошлю за тобою, когда назреет. – И Петр пружинисто вскочил и исчез в дверях, даже не попрощавшись.

Видно, этикет давался ему с трудом. Он был импульсивен и своенравен, как все в его возрасте.

Вошла царица Наталья, поклонилась ему. Николай встал и в свою очередь отвесил низкий поклон.

– А где Петруша? – с беспокойством спросила она.

«Для нее он просто Петруша, сынок, мальчик», – подумал Николай. И ответил, как положено:

– Великий государь изволил отправиться на прогулку.

– Один?

– При нем не было услужников. Думаю, что они сопроводят его там, где он соизволит гулять.

– Пойду присмотрю, – с тем же беспокойством отнеслась она к нему. – Всякий раз на сердце тревожно, – призналась она. – Столь много и здесь недоброхотов. А он слишком доверчив.

– Сын ваш, государыня царица, зело разумен и его не столь просто захватить врасплох. Ему, верно, известно, откуда исходят опасности для его здравия.

– Истинно так, но я не токмо царица, но и мать. А материнское сердце все с ним, всегда с ним. Пойду я. – И она, поклонившись, вышла торопливыми шагами.

Спафарию было известно, что учителем Петра-царевича в раннем детстве был подьячий Никита Зотов. Он выучил ребенка азам российской грамоты: чтению и письму, не касаясь вовсе никаких иных наук, вроде географии, народоведения, геометрии, языков иностранных и прочего в этом роде. Любознательный ребенок до многого доходил своим умом. Были у него и другие учителя, разумеется, были. Отец его, царь Алексей, страстно любил своего первенца от молодой супруги Натальи. Но он покинул свет, когда Петруше было всего четыре годочка, и не успел распорядиться должным образом об его обучении. Более всего заботился о нем воспитатель царицы, как бы ее второй отец, Артамон Матвеев. Он словно бы прозревал будущее Петра, которое мнил великим и славным. Он, а потом и дядька наследника князь Борис Голицын, шумный, громогласный выпивоха и буян, занимались с царевичем, порою пререкаясь, порою будучи в единстве. Петруша впитывал их речи, внимал их перепалке и многое врезалось в его переимчивую детскую память.

Устройство государства было далеко от совершенства – это он запомнил, существовало более сорока приказов, в коих иной раз бесполезно препровождали время многочисленные дьяки и подьячие. А потому действовали они часто вразнобой, противореча друг другу. Были приказы Казанского дворца, Смоленского княжества, каменных житниц, каменных дел. Был Поминальный приказ, ведавший поминовением покойных царей и великих князей. Все дьяки и подьячие поедали государево жалованье, да близ них кормились неверстанные, порой в столь же большем числе. Неверстанные жили на своих харчах, за счет письмоводства. Нужно ли челобитную сочинить либо еще какую-либо бумагу, проситель идет к неверстанному подьячему с деньгою. Кормились порою знатно: так в Разрядном приказе, который ведал служебными назначениями как военными, так и гражданскими, было 74 верстанных подьячих и 33 неверстанных.

В руках этой чиновной армии было благополучие всей знати, добивавшейся кормного места, более всего воеводского. Воевода был в своем владении бог и царь. И стяжал многие доходы, по большей части миновавшие казну. Воеводы жили сытно и хмельно и близ них кормились не только жены и дети, но по большей части и вся родня, иной раз весьма многочисленная.

Изменить сего было нельзя – так повелось от века. А изменить надо было бы. Казна не получала и половины того, что следовало, остальное поедали мирские захребетники. Высокие умы над этим задумывались: Ордын-Нащокин, Матвеев, оба Голицыных – Борис и Василий. Но далее огорчений, а то и возмущений дело не шло. Менять весь этот уклад – означало бы повернуть государство вверх дном. Кто же на это отважится? Сам царь не мог ничего изменить.

А этот царь-отрок… Он переживет своего старшего брата, болезненного, хилого, с трудом держащегося на ногах. Придворные врачи-иноземцы, с которыми Спафарий знался, предрекали Ивану короткий век. Однако он женился на Салтыковой и, говорят, она уж от него понесла.

Эти слухи мигом разнеслись по Москве, похоже, они исходят от Милославских, от правительницы царевны Софьи, они ей к выгоде, в подкрепление. А вообще-то слухи исходят из самых глубин, из опочивален, слухами исстари земля полнилась. При столь великом числе услужников при дворах царей, царевен и бояр, поименованных ближними, невозможно что-нибудь скрыть.

А Милославские не хотят ни за что уступать Нарышкиным. И главная их воительница Софья, направляемая своим талантом князем Василием Голицыным, с женитьбою братца Ивана связывает нехитрые расчеты на его потомство. Это соперничество может устраниться лишь с исчезновением одного из великих государей. И Софья торопится, зная что век Ивана недолог. Он непременно должен оставить после себя наследника, именно наследника. Расчеты на старшего братца Федора не оправдались – он тоже был болезнен и хил. И при двух женах остался бездетен. Таков уж оказался мужской корень Милославских – выморочным. На Ивана – последняя, слабая, впрочем, надежда. Салтыкова-то здорова и хороша собой. Может, что и удастся.

А Петр и царица Наталья, похоже, не из слабых. Особенно Петр, царь-отрок. Партия Нарышкиных им сильна и на него уповает. За нею – все здоровые силы московского государства. Это Николай видел и чувствовал. Сих сил еще маловато, но они отвоевывают себе вершок за вершком, сажень за саженью. И Спафарий верил в их победу.

Вот они сидят, друг против друга «на своем царском месте», как сказано в «Книге записной»… в окружении бояр, окольничих, стольников, кравчих, спальников и других придворных чинов. Царь-отрок Петр с любопытством озирается вокруг, взор его живехонек, как ни торжественна обстановка, и он словно бы улыбается. Иван же вял, голова его то и дело клонится долу, кажется, он вот-вот либо уснет, либо обмякнет на своем возвышении. Два характера, две противоположности.

Иван на шесть лет старше, но кажется, будто старше Петр – если б не совершенно мальчишеская физиономия. А так он выше своего братца, первого царя, чуть ли не на полголовы.

А в обычное время, когда нет официального царского сидения, либо приема послов или молебствия, Петр бегает со своими «потешными», кои притекли к нему из Преображенского, затевает игры воинские. А Иван кладет поклоны перед иконами, либо тешится со своей молодой царицею. Говорят: вошел во вкус, охочь до супружеского ложа. Всем казалось это странным, однако так оно и было.

Петр же листал книгу, либо вот еще любезное ему занятие: крутил и разглядывал подарок иноземцев – глобус. И Спафария в эти минуты призывал быть при нем и толковать про земное устройство, и про то, где какие страны и народы жительство имеют.

На глобусе том были означены и страна Китай, и Индия, и страны Европы – само собою. И выходили они такими малыми в сравнении с Россией, что Петр в который раз диву давался.

– Это что же, Голландию еле видать – такая она кроха. А уж повсюду проникла. А Швеция… А Англия… Сколь в них во всех силы и сколь многими землями завладели в других концах света, – дивился царь-отрок. – Как с этим сообразоваться, скажи? Мы аж полсвета заняли, а силы нашей против них вроде бы недостает. Неужто в мореходстве вся ихняя сила?

Спафарий отвечал с улыбкою:

– Нет, государь мой, не только в мореходстве. Главная сила их во множестве ученых людей, в развитии наук и ремесел. Народ с малолетства грамоте обучается, строит повсеместно мануфактуры, верфи, на коих закладываются корабли. Развивают знания и уменья от тех знаний. А тут, в России, ничего этого нету…

– Я заведу! – воскликнул Петр. – Все заведу. И корабли строить зачну. Дай только выйти на простор.

– Так ведь, государь мой, эвон сколько простору у нас. Одна Сибирь чего стоит.

– А моря-то нету, – сокрушенно возразил Петр. – Один Архангельск – порт да и тот зимою льдом, сказывают, окован. Нам теплое море надобно, да где его взять? Разве что у турок отнять, либо у персиян их море Хвалынское. Вот тут реки кое-где означены, ниточками тянутся. А куца ведут – неведомо.

– А потому неведомо, что картографы, кои сей глобус создавали, не все разведали в доподлинности. Мало таких людей, которые в картографии искусны и могут все земные просторы очертить. Надобны опять же знания, постижение науки. Надобно людей этому выучить и разослать во все концы земли, дабы они неоткрытое открыли и на земном чертеже все означили.

Задумался царь-отрок. Сморщил лоб, закатил глаза. Как видно, силился представить себе всю эту затейную сложность. Перевел глаза на глобус, большую часть которого залил голубой цвет – цвет воды, цвет океанов и морей. Потом сказал задумчиво:

– Воды на земле, видать, больше, чем суши. Эвон как океаны-то разлились. Все вода и вода. Конечно, без кораблей не обойтись. Батюшка, царствие ему небесное, сказывали мне, задумал строить корабли, да все отлагал да отлагал за заботами. А еще не было людей умелых, кои большие суда для хождения по морям да океанам умели бы строить.

– Да, государь мой, дело это непростое – судостроение. Тут расчет надобен во всем да, кроме расчета, еще и навык, – подтвердил Спафарий. – Голландцев да англичан зазывать надобно на первых-то порах. Они в этих делах великие мастера.

– Вот вырасту и сам за науками туда обращусь. Наберу команду людей молодых да к сему охочих и выучимся у иноземцев всей корабельной науке. Мне и самому великая охота выучиться на корабела.

– Доброе желание, государь мой, – ответил Спафарий, внутренне радуясь столь зрелому желанию. – Хоть и не царское это дело топором да долотом махать, однако же всякое уменье служит к развитию человека.

– Вот и я так думаю, – солидно ответил Петр. – А покамест хотел бы свершить малое хождение по водам. И большую ладью для сего построить и поплыть в ней по реке либо по озеру, где придется.

– Лучше по озеру.

– И я так думаю. А почему?

– На озере маневр совершать можно. Ибо течения нет, а гладь велика.

– Верно! – обрадованно подхватил Петр. – Учись вертать туда-сюда, яко на море. Вот справимся с делами, – по-взрослому озабоченно произнес он. – Да еще с супротивниками нашими. Тогда и займуся хождением во водам…

Он не сказал, каких супротивников имеет в виду, но Спафарий понял: не внешних, нет. Тех, что рядом с ним. Тех, кто обволакивает его и царицу льстивыми речами, а сами раздувают пламя междоусобицы. Он уже повзрослел в мыслях и чувствах, потому что стая свидетелем кровавой оргии стрельцов. И был чуток и не по-мальчишески осторожен. Царица Наталья, правда, то и дело призывала его блюсти осторожность. И он был послушлив. Хотя послушание давалось ему нелегко. Он был живой и резвый мальчуган, и тяжелая царская порфира никак не сказывалась на его характере и не давила плеч.

Царица Наталья время от времени пыталась его обуздать. Она говорила ему:

– Петруша, ты слишком заигрываешься со своими потешными, ты с ними на одной ноге. А тебе не пристало. Ты должен помнить, каков на тебе титул. Ты ведь великий государь, а они твои рабы. Они обязаны служить тебе. И целовать твою руку.

– А ежели она в земле, моя рука? – простодушно спрашивал он.

– Все едино.

– Нет, я ее лучше вымою.

Наталья невольно улыбнулась. Ну как есть мальчик. И трудно заставить его войти в образ великого государя. Неужто и повзрослев, он будет так же прост со своими подданными, как ныне со своими потешными? Ведь это уже характер. Ведь он уже сложился…

Правда, когда они оба, с братцем Иваном, участвуют в торжественных церемониях и их окружают почтительные до приторности взрослые – все эти придворные чины, ее Петруша волей-неволей входит в свою роль. Она наблюдает его со стороны и любуется им, и гордится, как всякая мать, а вовсе не царица. Она оставалась матерью во все времена.

Со Спафарием же он был прост и видел в нем учителя, человека бывалого и многознающего. А таких в его окружении было совсем мало. И хотя он, как всем, говорил ему «ты», в этом панибратском обращении звучала уважительность. Ученика к учителю.

И не раз и не два просил он Николая рассказывать о Сибири, о ее могучих реках: Оби, Енисее, Лене, об оленях, которые служат туземцам вместо лошадей, о ездовых собаках, о вечной мерзлоте и коротком, но буйном лете, о северном сиянии. А еще о пустынях, где, куда не кинешь глаз, один горячий песок и где конь не пройдет, а лишь вельбуд, животное о двух горбах и с широкою лапой, которая не тонет в песке. Там не выпадает снег да и дождь и такая сушь и жара, что в песке можно испечь яйцо.

– Я сего вельбуда видал, – хлопал в ладоши Петр. – У батюшки в Измайлове был зверинец. Хочу в Измайлово!

– Измайлово пожаловано братцу Ивану, великому государю, – торопливо вмешивалась царица Наталья, обычно присутствовавшая при учительных беседах и внимавшая им с таким же жадным любопытством, с которым детишки слушают сказки. – Яко свадебный подарок, – прибавила она.

– Ну и что ж. Я наведаюсь к нему в гости. Там, должно быть, звери остались. А ты сказывай далее, – обращался он к Спафарию. – Про Китайское государство. Какие там есть диковины.

– О, диковин там много! Но самая великая из них, пожалуй, – стена. Простирается та стена на полторы тысячи, а может, и более верст и зачинается от моря. И идет чрез высокие горы без урывки до берега великой Желтой реки. И еще далее к югу. А зачал ее строить тому три тыщи лет назад, за 215 лет до рождества Христова, великий хан Ксий. Согнал он тьму народу, тысячи тысяч и наказал строить ту стену столь крепко, чтобы железный гвоздь сквозь кладку не прошел. На низ кладен камень дикий, великий, а вверху кирпич. Высота же стены пять сажен и более, а ширина близ двух сажен, а вверху зубцы сделаны и бойницы частые. А где дороги проходят, там ворота и башни ставлены. Близ всех ворот строены городки на манер крепостей, где живут служилые люди для бережения стены. И богдыхан держит в тех городках, коих много, до миллиона воинов.

– Да, вот это величайшая диковина на свете! – воскликнул царь-отрок. – А мы-то мнили, что все диковинное собрано в Европе. Вот он, размах-то богатырский, вот где чудеса творились. У азиатов.

– Во многом они европейские страны опередили. И в делании бумаги, пороху, печатен, в навигации придумали приборы разные, коими землю меряют и страны света определяют. И все это за тысячи лет до того, как в Европе появилось.

– Талантлив народ китайский, – с некоей даже завистью высказался Петр. – А мы-то думали спесиво про них – дикари. Меж тем как сами в дикарях оказались.

И после паузы неожиданно спросил:

– А ты-то сам откуда родом? Сказывали, гречанин. Верно?

– Гречанин-то гречанин, а уродился я в княжестве молдавском и возрос там при православной вере. То княжество, как и все иные православные земли, завоеваны турком. И ждут своего освобождения, уповая на великую Россию.

– Придет время и Россия вступится за единоверцев, – уверенно произнес царь-отрок. – Не столь мы сильны ныне, чтоб с турком схватываться. Мы ныне на ближнее море глядим, на шведское. Вот откуда начинать надобно.

Спафарий в который раз поразился зрелому суждению мальчугана. Он все обдумал. Может, не один, может, с помощью бояр – наставников своих. Но обдумал. И трезв в своих суждениях. И уверен в правоте своего взгляда.

«Да, он будет великим царем», – уверился Спафарий.