Текст книги "Иван V: Цари… царевичи… царевны…"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

– И ты, небось, в изменниках!

– Я за вас всегда радел. И кто постарше, помнит о милостях моих. Сам я был некогда стрелецким головой, и при мне стрельцы не знали худа.

– Пошто задушили царевича Ивана?!

– Лжа. Найдите того, кто пустил злонамеренный слух.

В это время на крыльцо вышла царица, патриарх с боярами. За ними шли братья царевичи Петр и Иван.

Глава четырнадцатая
Иван-царевич и девка Варька

И раздражится южный царь и выступит, сразится с ним, с царем северным, и выставит большое войско, и предано будет войско в руки его.

Книга пророка Даниила

Из толпы, угрюмо гудящей, выбрался рослый стрелец, забрался на царское крыльцо и приступил к царевичу Ивану:

– Ты всамделе доподлинный царевич Иван Алексеевич?

– Ну?

– Сказывай громче.

– Не могу громче.

– Царевич?

– Ну?

– Не нукай! – рассердился стрелец. – Отвечай прямо.

– Царевич Иван я.

– Перекрестись!

Иван покорно перекрестился. Двуперстием. Стрельцы одобрительно зашумели: большинство держалось старой веры.

– Сказывали нам – извести тебя хотели.

– Ну?

– Иное слово молви – пошто все нукаешь да нукаешь. Хотели?

– Ништо.

– Не мычишь, не телишься! – рассердился стрелец. – Ответствуй!

– Не было. Не хотели.

– Осени!

Иван снова перекрестился на все стороны. Голова его качалась как привязанная, рука слегка дрожала, таза были полуприкрыты тяжелыми набрякшими веками.

– Какой-то ты не такой, – пробормотал стрелец, спускаясь с крыльца. – Неправдашний царевич. Недоделанный.

– Пущай слово скажет! – прокричали из толпы. – Теснят его Нарышкины?! Скажи: волен ты?

– Угу.

– Ишь каков! Угукает. Ты молви слово царское, с понятием.

Иван долго молчал. Толпа, колыхаясь, ждала. Наконец он разверз уста и с усилием выдавил:

– Волен я. Волен. Братец Петруша милостив. В игры играем. Гы-гы! – неожиданно осклабился он.

В толпе засмеялись. Стрельцы снова загудели. Однако добродушно, без угрозы.

– В цари его метят. Милославские. Старшой он. Право имеет.

– Верно. Теперя он первенький. Опосля кончины великого государя Федора Алексеича.

– Братец законный.

– Никак хворый он?

– На голову хворый, – ухмыльнулся тот рослый стрелец, что допрашивал Ивана на крыльце.

– Заробел пред нами, – предположил другой.

– Чего ему робеть, коли он законный царевич.

На том и порешили. Толпа стала понемногу расходиться. Поредела. Осталось с десяток наиболее упорных. И хотя царское крыльцо давно опустело, царица увела братьев, патриарх с клиром тоже удалился, предварительно благословив толпу, оставшиеся продолжали разговор.

– Молод его царское величество. Малец вовсе. Слышь: в игры играют, сказывал Иван.

– Царица с братьями правит, а их дело в игры играть.

– Боярин Матвеев возвращен из Сибири. Он теперя главный.

– Советы давать горазд. За то и в Сибирь угодил, – хихикнул кто-то.

– А Иван-то главою скорбен, – заметил другой. – Слова во рту застревают.

– Не во рту, небось. В голове.

– А ну их! Пошли в кабак.

Один из пяти братьев, младший Иван, чудом выживший, родился 27 августа 1666 года. Он заключал мужское колено Милославских, на нем возлежала вся их надежда теперь, после смерти Федора. Антихристово число – 666 – как видно, сказалось на Иване. Так, во всяком случае, меж собою говорили его тетки, в особенности Татьяна Михайловна, самая рассудительная из них и самая сердобольная. Она более других жалела Ивана. И думала-гадала, как оздоровить его. Сглазу не было: Иван был хил от рождения, порченый в утробе матери.

Но более всего кипятилась Софья. Власть и значение ускользали от Милославских. Этого нельзя было допустить!

Все ее попытки извести царицу Наталью с ее сыном, провозглашенным после кончины Федора царем, не удались. Уж к кому только она ни прибегала: колдуны и колдуньи, ворожеи, чернокнижники, ведуны, юроды чредою являлись в ее хоромах. Разумеется, предмет ее ненавистничества был засекречен самым тщательным образом. В него был посвящен только один человек: ее галант, ее возлюбленный князинька Василий Голицын.

Уж чего только она не перебрала, не перепробовала! Вызнала шестнадцать верных способов порчи, одиннадцать – сглазу, восемь заговоров. Все книги, где рассматривались способы черной магии, были ею изучены. Князь Василий усмехался, но покорно способствовал ей в ее усилиях.

Он, человек просвещенный, не верил во все это чернокнижие, – Оно – удел смердов, черного народа.

– А как же книжная премудрость? – допытывалась Софья. – Сочиняли, все эти книги, как ты говоришь сам, люди великого знания. Неужто они писали все это без веры?

– Скорей всего – да, – отвечал князь Василий. – Они были собирателями. Они хотели увековечить все, что им удалось узнать о суевериях, заблуждениях, предрассудках, оставить это потомкам. Авось потомки поверят и проверят. Вот ты и проверила. И волосья завязывала, и что-то там сожигала, и воду заколдовывала. Ничего не достигла. Здоровехонек Петруша, здоровехонька твоя мачеха.

– Но как же быть? Неужли они оба заговоренные?

– Выходит, так, – засмеялся князь.

Софья обиделась. И в сердцах выпалила:

– Противник ты мой! Отошел от меня! Ждала помощи твоей и не дождалася!

Князь продолжал свое с ухмылкою, как бы поддразнивая ее:

– Чего мне? Вот Петруша указал быть мне начальником Посольского приказу. Стало быть, должен я ему поклониться, яко царю-батюшке. Царь-батюшка десяти годов. – И он снова захихикал.

Софья отвернулась. Плечи ее вздрагивали. Князь Василий посерьезнел, сказал примирительно:

– Не гневайся, Софьюшка. Придумаю, как пособить. Сколь Ивану годков?

– Ша… Шешнадцать.

– Самый раз. Я уж говорил тебе: женить его надобно. Женить. На девок-то он заглядывается?

– Какое там! Глазами еле ворочает, – угрюмо отвечала Софья.

– В штанах-то у него что? – напрямик спросил князь.

– Фу, князинька, – смутилась Софья. – Да нешто я залазила ему в штаны?

– Испробуй.

– Как это? – испугалась Софья.

– Да так. Без церемоний, по-сестрински, ухвати его за уд. Ежели вскочит, значит, может.

– Бог с тобою, князинька, – замахала руками Софья. – Срам-то какой – хватать за уд. Иное что придумай.

– Ты у братьев своих командиршей была. Так? Они послушливы были? Так? Стало быть, с Иваном можешь обойтись запросто. Ведь он придурок, так?

Софья тяжело вздохнула.

– Не удались братья мои, не удались. Мор на них напал. Последний, остатний совсем плох. Скорбен на главу, сам знаешь.

– Знаю. Но, может, промеж ног не скорбен.

– Федор, царствие ему небесное, не мог. Марфа страдала, жалобилась. А Иван… Бог его знает; не пытала.

– Смекни сама: ежели он может и семя мужское исправно, то коли женить, войдет в охотку. Глядишь: родит ему баба сына. Стало быть, наследник от Милославских. Главней, первый. Род продолжит.

Софья засветилась было, но тотчас погасла.

– В цари-то Петр выбран.

– Ну и что ж? Ивана не поздно двинуть. Яко старшего в роду.

Надежда снова вспыхнула в глазах царевны. А князь Василий гнул свое.

– Обопрись на стрельцов. Их легко взбунтовать. Они нынче почти безначальные: по их челобитью Петруша государь полковников стрелецких приказал взять под караул, имение их отобрать за злочиние. Некому их унять, коли начнут смуту.

И князь Василий стал раскручивать мысли свои. Он был головаст, умен, глядел далеко, но норовил оставаться в стороне, в тени, дабы быть чистому. Не хотел марать ни рук, ни репутации. Любил загребать жар чужими руками.

Вот теперь в его власти были Софьины руки, руки ее сестер и теток, всех Милославских, он ими исподволь управлял, указывал, как действовать верняком. Главное и первое дело – подсадить на престол Ивана, скорбного главою, а при нем быть советницею Софье, то есть на самом деле ему, князю Василию Голицыну. Софья не глупа, нет, но у нее ум все-таки бабий, теремное заточение его свихнуло. Он, Василий, его выправил, направил, пробудил в ней характер, властность. Она была всецело в его руках. И в его опочивальне.

Он пробудил в ней не только властность, но и женщину. И какую! Словно стоялая кобылица вырвалась наконец на волю, на простор, и открыла для себя мир с его наслаждениями. Мир еще недавно запретный, грешный, но дивный, сладчайший. Открыла и понесла. Понесла его, княж Василия, с великою страстностью, женской жадностью неуемною, неукротимою.

Начало было робкое. С его стороны. Все-таки царевна. Ей подавай заморского принца, как исстари повелось, а полюбовник, коли заведется, – в монастырь! Без проволочки. И в белицах не бывать – сразу постриг, сразу в монахини. Да еще могут в какой-либо дальний монастырь сослать да строжайшую епитимью наложить.

Но Софья отдалась ему, словно заждалась и изнемогла в ожидании. Она набрасывалась на него, как тигрица, с неукротимой яростью застоявшегося желания.

Оторопел было князь Василий. Было у него немало наложниц из крепостных, выбор был велик, уж как старались ему угодить. Но все они были просты, без воображения, без огня, трепетали пред ним, робели, как он их ни понукал. Скучный это был грех, сладости в нем было мало и исходила она от него.

Софья – другое дело. Она была чертовски изобретательна, смела, пылала огнем негасимым и зажигала его, рассудочного. Иной раз он становился игрушкою, она делала с ним что хотела и как хотела. И, обессиленный, он просил пощады. А она торжествовала.

– Слаб ты, князинька, против меня. В тебе ума много, верно, а во мне огня любовного. И тут я тебя главней и первей. Что молчишь? Али язык отнялся, ал и онемел? Сладостно тебе? Баб-то небось немало имел, покайся.

– Каюсь, грешен, – слабым голосом признавался Василий. Обессилила его Софья своими ласками. Хотелось ему молчать.

– Говори: была ль хоть одна слаще меня?

– Н-нет, Софьюшка.

– Ты мне любовь открыл, спала я дотоль. Но уж коли открыл, то соответствуй. Я уж тебя до смерти не выпущу. На зависть всем сестрам моим. Все на тебя заглядываются: пригож да умен, все угодья в нем.

– Не выпускай, Софьюшка. Хорошо мне.

– А я у тебя учусь, – призналась Софья. – Ума набираюсь. Мало я учена, а охоты много. Вижу я: ноне момент настал, когда я к правлению близко стала.

Князь Василий даже привстал от удивления. Вот как привилась его наука, какой пышный всход дала. Изнеможение, в которое он был ввергнут его царственной полюбовницей, куда-то отошло. Софья оказалась способной ученицей, более способной, нежели он ожидал. Так они вместе высоко поднимутся, быть может» даже на вершину власти, и кто сможет стать поперек.

Он пребывал в смущении. Как быть? Царица Наталья, Петруша-царь, главная голова Нарышкиных Артамон Матвеев, вошедший в силу снова и добившийся всеобщего почитания, верней, вернувший его себе после шестилетней ссылки, они все отличали его, назначили главою Посольского приказа, то и дело призывали на совет, отличали и боярством. Честно говоря, ему не хотелось лишаться их доверия.

Но ставка сделана. Ставка на Софью, на Милославских. Слух о том, что Софья его полюбовница, разумеется, дошел и до Нарышкиных. Но пока что они и виду не подавали. Может, ждали решительного дня, когда все разом откроется и станет видно, кто на чьей стороне стоит.

Этот решительный день явственно маячил впереди. Оба лагеря, затаив дыхание, ждали. А пока Софья взялась пытать своего братца, Ивана, которого, по ее команде, уж нарекли Иоанном, на манер Грозного.

Приступила она к Ивану со всею решительностью старшей сестры и главной закоперщицы. Начала с допроса:

– Девки тебе любы?

– Девки-то? – Иван несколько опешил. – Ну?

– Ты говори прямо, – сердито проговорила Софья. – Хотел бы с девкой побаловаться?

– Как это?

– Совсем ты прост! Шевелится твой-то?

– Кто?

– Ах, пустоголовый! Уд твой, вот кто.

– Ну?

Софья потеряла терпенье. Она вспомнила совет князя Василия и решительно всею пятерней ухватила Ивана за причинное место.

– Ой! – вскрикнул Иван. – Ты что, Софьюшка, ты зачем залазишь?

Софья не отвечала. Опыт удался. Был мягок, податлив, но тут же ровно обрадовался – вскочил, затвердев. Почти как у князя Василия, когда она ластилась к нему.

– Ну? – недоуменно вопросил Иван, весь подобравшись.

– Можешь, – сказала Софья. – Женить тебя надобно, вот что.

– Зачем?

– А затем, чтоб ты сладость почуял. Чтоб нам, Милославским, не угаснуть без робятишек.

– Ну?

– Вот и Станешь семя свое жене рассевать. Пойдут дети.

– Отколь семя-то брать?

– Ах, простота, простота! Совсем ты плох!

Софья уже не сердилась. Она поняла: просвещать надо братца. Просвещать же должен поначалу муж. Тот же князь Василий. Просвещать с решительностью. Может, даже с помощью какой-либо молодой разбитной дворовой бабы. После княжеских наставлений.

– Придет к тебе князь Василий Голицын, станет тебя учить, как мужем стать.

– Ну?

– Ты ему внимай, что он скажет, то и делай.

– Буду.

– То-то. А уж потом сам в сладость войдешь. Он тебя научит.

– Как?

– Яички твои порастрясет, – снова рассердилась Софья.

Братец был положительно невозможен. Он был недоделан матушкой и батюшкой. Отчего так случилось, она не понимала. Вот она и все ее сестры живы-здоровы, головы варят. А братья один другого плоше, все поумирали, а главный дурак остался, да и тот, видно, короткого веку.

– Ты ступай к себе. А я князь Василия пошлю. Понял?

– Ну?

– Слушайся его во всем. Как повелит, так и поступай. Повелит снять штанцы – сними.

– Как это? Срам.

– Никакой не срам. Так надо, чтоб мужем стать. Небось, хотел бы стать мужем?

– Ну?

– Да что ты все нукаешь! Не запряг ведь. Ступай, ступай и жди князь Василия.

Князю она сказала:

– Стоит у него исправно – я пытала. Теперь ты его обучи, где у бабы что и как ему с нею управляться. Пощекочи ему перышком уд, он и заторчит. Как у тебя, когда я его с нежностью касаюсь. А вот куда его запускать, это ты ему преподай. А потом девку чистую да знающую найдем, и пущай с нею побалуется. Уж она, коли опытна, его во вкус введет.

– Болезен он, непонятлив, – засомневался было князь.

– А ты без церемоний. Смелей действуй. Мне-то неловко, сам понимаешь. А то б я его знатно выучила, – засмеялась она. – Взяла бы в оборот, как тебя.

– Будь по-твоему, – согласился князь. – Пойду к нему без промедления.

– Вот и ладно. Потом расскажешь, каково получилось. Воспринял науку? А я стану девку подходящую искать из дворни. Дело-то важное.

Отправился князь к Ивану и стал обходиться с ним бесцеремонно, как советовала Софья. Иван долго упрямился, не хотел снимать штанцы, но постепенно дело пошло. Объяснил ему князь, что к чему, откуда семя извергается, что из него произрастает. Иван искренне изумлялся, что можно таким нехитрым вроде как способом человеков делать.

– А еще говорят, грех это, – сказал Иван.

– Сладкий то грех. Господь таковых грешников благословил. Потому как не дают они роду человеческому переводу.

– Пойдем помолимся, – предложил Иван после «урока». – Царице небесной, Николаю Угоднику. Все-таки грех. Замолить надоть.

Молился Иван истово. Сомнения не оставляли его. Уж больно необычно действовал князь Василий. Заставлял его уд щекотать, яички мять. Испытывал Иван при этом непонятное томление, хотелось чего-то необычного, хотелось длить да длить. Богородица заступница глядела на него умильным взором и словно говорила: дождешься сладости, дождешься непременно… Князь Василий говорил сущую правду: сладкий это грех, и сладость ту ниспошлет тебе дева, мастерица грешить.

А Софья действовала с присущей ей энергией и напором. Она была убеждена, что только женитьба Ивана и провозглашение его царем может развязать тугой узел меж Милославскими и Нарышкиными.

Нашлась молодая баба Варька. Она была известна своею доступностью. Меж дворни.

– А нет ли в ней зазорной болезни? – обеспокоилась Софья.

– Вроде нету, – без особой уверенности ответила ключница Федосья, доверенная царевны. – Дохтуру надоть предъявить. Осмотрит.

– Ты вот что: сведи ее в мыльню, а я позову доктора Яна.

Сводили Варьку в мыльню, хлестали ее веником, терли мочалкою, все места обмыли, старались: царевна велела. Побелела Варька, проступил на лице румянец, стала она пригожа. Удивлялась:

– Чегой-то так со мною? Ровно с боярынею.

– Царевна Софья наказала. Знать, к чему-то важному тебя готовят.

Потом наступил черед доктора Яна. Он ее тщательно осмотрел, особенно все зазорные места. Варька стыдливо хихикала, когда доктор приказал ей раздеться и лечь на полок. Она полагала: сейчас начнется, сейчас доктор с нею поляжет.

Но доктор, тщательно осмотрев ее, ничего не нашел и приказал ей встать и одеться. Она испытала легкое разочарование: после мыльни ее позывало на грех.

– А теперь пойдем-ка к царевне, – велела Федосья. – Наперед дохтур, а за ним и мы с тобою.

Доктор доложил: чиста, здорова.

– Ну вот и слава Богу. Благословясь, приступим.

– Не сомневайтесь, государыня царевна, эту особу можно приспособить к любому делу.

– Вот она, – молвила ключница, вводя Варьку.

Девка бухнулась на колени.

– Прощения прошу, государыня царевна, коли в чем согрешила. Без понятия я.

– Оставь нас, Федосья, – приказала Софья.

И когда ключница вышла, мучимая любопытством и желанием узнать, чем дело кончится, Софья приняла самый благожелательный тон.

– Вот что, Варвара. Хочу поручить тебе дело тонкое, о коем молчать надобно. Не проговоришься?

Варька, не вставая с колен, стала стукаться лбом об пол и мелко креститься.

– Встань. Я тебе верю. Доктор сказал, что ты чиста и здорова. А много ль грешила? Любо тебе с мужиками? Сладко? И всему ль обучилась? Говори без стеснения, ничего тебе не будет.

Варька стыдливо закрылась ладонью, но при последних словах Софьи отняла ее и глянула смело.

– Ай, государыня царевна, грешна я. Велика сладость, не утаю. Искушаюся постоянно. Каюся, молюся Богородице Утешительнице, а сладу все едино нету. Зуд некий.

– Плату берешь али добровольно?

Варька опять закрылась.

– Без корысти я, государыня царевна. Кто что даст, то и ладно.

– Это хорошо, – одобрила Софья. – А с девственником управишься? Обучишь его, чтоб во вкус вошел?

– Коли вы повелите, как не управить. Со всем старанием, стало быть.

– Доверие великое тебе окажу. И коль справишься, оправдаешь да нема будешь, награжу щедро. И ближней повелю быть.

– Да я… – задохнулась Варька и снова бухнулась на колени. – Да вы, государыня царевна, не сумлевайтесь. Сослужу, как прикажете. И лишнего слова не пророню. – Она снова закрестилась.

– Верю я тебе, Варя, верю. И хочу, чтоб ты образовала братца моего Ивана. Женить его надобно, а он в этом деле дурка дуркой.

– Государя царевича?! – вспыхнула Варька. – Уж я его… Уж все испробую. Уж всяко, как могу… Удовольствуется… Введу в бабий рай.

– Хорошо говоришь – в бабий рай. Истинно бабий рай, – одобрила Софья, но тут же спохватилась: – Старайся, потому как великая важность и честь на тебя возлагается. Поняла?

– Поняла я все, государыня царевна, и услужу со всем старанием.

– Приодеть тебя приказала. Сегодня и приступи. Однако наказ тебе: с царевичем не церемонься, будто он твой старый полюбовник. Коли станет медлить, снимай всю одежу с него сама. Ласкай его смело, как привыкла полюбовника своего.

– Все исполню, как повелели, – отвечала зардевшаяся Варька.

– Потом мне доложишь, как все было. Упрямился ль царевич, стеснялся ль? Робел ли? Много ль из него вытекло? Способен ли он, по нраву ль ему пришлось? Видно, урок сей придется повторять.

Как ни наставляла Софья Варьку, как ни повелела обходиться с царевичем вольно, а все ж заробела девка, как оставили ее наедине с ним.

Иван глядел на нее из-под тяжелых век и молчал. Похоже, ждал. Ждала и Варька. Ждала, но, вспомнив наказ царевны, заговорила первая:

– Для услады вашей, государь великий, я.

– Ну?

Варька приблизилась к нему и для начала поцеловала его в губы. Они были холодны и неподатливы. Тогда она раздвинула их своим языком и впилась, как привыкла со своими парнями. Одновременно рука ее проникла в порты Ивана и орудовала там.

Иван стоял, как прикованный, но рука ее ощутила, как твердеет и наливается жаром его уд. Смелость желания подхватила ее, и она стала подталкивать его к ложу. Иван не сопротивлялся, но по-прежнему молчал. Но задышал он чаще, как видно, испытывая томление.

А Варька уже действовала с той смелостью, к которой ее призывала Софья. Она стала раздевать Ивана, одновременно целуя его. Он был покорен, но сам не предпринимал ничего, то ли от неуменья, то ли от робости.

– Ложись! – решительно приказала она.

Для нее это был уже не великий государь царевич, а простой парень, муж, ибо в ней возговорило желание с необыкновенной силой. Она почуяла, что вольна делать с Иваном все, что повелит ей собственное желание. Она была горячей, очень горячей. Из той категории женщин, которых называют одержимыми. Не только не ведающими стыда, но сами вызывающими на грех. О таких издавна говорили: слаба на передок.

Варька была слаба. И она приступила теперь к Ивану с привычной одержимостью. Он лежал с торчащим удом и постанывал. А она приникла к нему ртом, и язык ее совершал кругообразные движенья. Наконец она оседлала его, чувствуя, что он вот-вот извергнется и желая принять в себя все его семя.

– О-о-о! – застонал Иван. – Ох…

– Любо, Ванюша? – Она смело перешла на фамильярный тон, уверенная, что теперь уж он в ее власти и будет домогаться ее.

– Ну? – привычно промямлил Иван, все еще тяжело дыша.

– Хочешь еще?

– Ну! Погодь, оправлюсь.

Веки его опустились, похоже, он стал задремывать. Увидав это, Варька замолкла. Она жалела Ивана. Впервой испытал такое потрясение. Сотрясенье с открытием мира любовных наслаждений.

Она видела его физическую ущербность. Но как муж он был почти исправен, весь мужской механизм тотчас откликался на зовы. Государыня царевна давеча говорила, что Ивана непременно нужно женить. Сгоден. И семени достаточно извергнул. Небось, способен обсеменять будущую жену, глядишь, и почнут рождаться детишки.

Варька глядела на спящего Ивана с каким-то материнским чувством. Она была старше его: двадцать четвертый годок пошел. А Ивану-то всего шестнадцать. Вроде бы только начинает жить как мужчина.

– Жалкий ты какой-то, – произнесла, она вполголоса.

Иван привычно откликнулся сквозь сон:

– Ну?

Она терпеливо ждала его пробуждения. Видно, испытав впервой любовное потрясение, изнемог. Он повернулся на другой бок, спиной к ней, и легкий храп убедил ее, что сон его будет долог.

Мыльня была рядом. Она пошла и подмылась, продолжая испытывать зуд неудовлетворения. Он только разбудил ее желание. И теперь ей нужен был здоровый мужик, чтобы угасить его, ибо похотливость ее была неуемна.

Мимо мыльни проходил Иванов спальник. Она потянула его за рукав:

– Пойдем!

– А куда? – не понял он.

– Пойдем, пойдем! – И она втянула его в мыльню.

Исподнего на ней не было. Он быстро понял и загорелся.

Минут десять елозил, пока она изнеможенно не промолвила:

– Все. Иди. – И, спешно подмывшись, поспешила в Иванову опочивальню.

Он лежал с открытыми глазами и словно бы ждал ее.

– Пробудился, Ванюша? – как можно ласковей спросила она. – А он еще спит?!

– Кто? – не понял Иван.

– Вот кто! – И Варька смело впилась губами в вяло свисавший уд. – Спит, но сей час встанет, – бормотала она, работая языком. – Видишь, он уже готов.

– Ну? Старайся, – вытолкнул Иван коснеющим ртом.

И она усильно старалась. На этот раз Иван держался дольше, но ее наука пошла впрок, и он действовал уже самостоятельно. На этот раз Варька была внизу, и он вполне вошел в свою роль наездника. Тяжело дыша и время от времени охая, он наконец кончил.

– Любо? – привычно спросила она.

И он ответил:

– Любо. Нету более мочи. Погодь.

Она опять терпеливо ждала, пока он не обретет силу. Ждать пришлось долго, но Иван уже не отпускал ее. Он полудремал, держась за ее руку.

Через час все повторилось. Иван входил во вкус. Он открывал женщину. Когда он совсем обессилел, она шепнула:

– Завтра. Утречком. Опосля заутрени. Помолюсь за тебя, а ты за меня.

Варька поспешила доложить Софье. Ей преградили дорогу рынды.

– Куда поперла?

Варька дерзко ответила:

– Государыней царевною звана по неотложному делу.

Раздвинули бердыши, пропустили. Один ухватил ее за дерзко торчавшие груди.

– Не озоруй, – вырвалась она. – Не место.

– А где место-то?

– Потерпишь, скажу.

– Буду терпеть, коли скажешь.

Она велела доложить о себе государыне царевне. Софья была занята – у ней был стрелецкий голова Цыклер. Ключница велела подождать – она знала, какова важность Варькиной миссии.

Разговор, видно, шел промеж них важный, потому что Цыклер долго не выходил. Варька терпеливо ждала. Она чувствовала себя победительницей и важной персоной – впервые в жизни. Обычно же ее кликали заборным словом.

Наконец стрелецкий голова вышел. Софья, стоило Варьке показаться на пороге, тотчас выпалила:

– Ну?

Варька невольно заулыбалась. Она столько раз слышала это «ну» от Софьиного братца, что не могла удержаться.

– Чего лыбишься! Говори – годен?

– Еще как годен, государыня царевна. В раж его ввела, желает меня. Заутра звана.

– Господи, благодарю тебя, – крестилась Софья, – есть надежда. Опосля, как с ним управишься, придешь за награждением. Не истощай его только – слаб он здравием.