Текст книги "Иван V: Цари… царевичи… царевны…"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Глава пятнадцатая
По государевой грамоте

Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс… И превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля – в источники вод… И будет там большая дорога, и путь по ней назовется путем святым; нечистый не будет ходить по нему…

Книга пророка Исайи

Тобольск – город богомольный. И правит в нем своенравно и своекорыстно воевода Петр Михайлович Салтыков. Но как я есть посол царский и грамотами от великого государя и боярина ближнего Артамона Сергеевича Матвеева изобильно снабжен, то принял он меня милостиво, все как есть рассказал и чертежи дорог в остроги ближние и дальние, путей водных и сухопутных предъявил. И трудился я немало, дабы точные копии с них снять.

Пробыл я в Тобольске-городе месяц, ожидаючи полой воды, как советовал воевода. И немало дней проводил в душеполезных беседах с ссыльным Юрьем Крижаничем, хорватом, человеком зело просвещенным и мудрым. Никакой вины он пред великим государем и его боярами не ведал, а сослан был по навету расстриженного патриарха Никона будто за потаканье людям старой веры. А еще Никон был в подозрении на нем, Юрии, будто он проповедовал веру латинскую и суть чернокнижник. Никон и меня подозревал в чернокнижии, но покровитель мой боярин Матвеев меня оборонил. Спесив был Никон и зол, во всяком просвещенном человеке подозревал супротивника своего. Ежели бы не доверчивость и простота великого государя, быть бы ему давно в опале, ибо он многие смуты произвел в церковном управлении и расколол православный люд до душегубства.

Великий труд исполнил Юрий Крижанич, живя в тобольской избе. Исполнился я удивления и восхищения, глядя на высокую стопу листов, исписанных им. Я уж о нем поминал и хочу только еще раз напомнить, потому как весьма много собрал он сведений о богатствах Сибири, в беседах с бывалыми людьми сведался об удобных речных путях, будто бы коими плыть можно не только в Китайское государство, но даже и в Индию из Мангазей и в устье Енисея и далее морским путем.

Но с горечью видел он, как немилосердно обходятся владетельные люди со своими холопами, то есть рабами. Читал он мне отрывки из своего сочинения и кое-что я себе списал на память. Ибо немало в них острых наблюдений и справедливого осуждения. Причина, как он пишет, распущенности, блуда, срамословия и бесчестия есть праздность и пьянство, в коем русские люди окончательно потонули. Ибо пьянство у них настолько распространено среди людей всех чинов и сословий, церковников и мирян, мужчин и женщин, что ежедневно на улицах и в грязных лужах находят пьяных людей, лежащих замертво. Пишет, он, что весьма распространено наказание батогами и плетьми. А то, что натура у них рабская, видно не только по нижайшим поклонам, при которых они бьют челом до полу, но и в отписках великому государю, где и князья и бояре именуют себя его холопами и рабами.

Для меня, впрочем, в этом писании его не было ничего особенно нового, ибо я вживе все это видел и сам бил челом сильным мира сего. Сам Юрий – радетель самодержавия. Он пишет о нем, что это будто бы жезл Моисеев, которым царь-государь может якобы творить все необходимые чудеса. При таком строе правления будто бы легко могут быть исправлены все ошибки, недостатки и извращения и введены всякие – благие законы.

Не во всем я могу с ним согласиться, но что сильная власть в государстве необходима для поддержания порядка и благопристойности нравов – это бесспорно.

Мы расстались дружески, как истинные единомышленники и люди одной веры, и третьего мая я отбыл в свой неведомый и предолгий путь. Сказывали мне, что прямой и безопасный путь водою от Тобольска до Енисейского острога на дощанике, а далее до Селенги – три месяца, ежели не торопко. А от Селенгинского острога до Китайского государства будто бы всего, месяц-полтора ходу. Где водою, где на конях и на верблюдах.

Много попадалось нам по пути малых деревень. В иных – десяток либо полтора дворов. Где – беглые люди обосновались, ревнители старой веры, а где – ссыльнопоселенцы за грехи невеликие, опять же по наветам никониан.

Приходилось высаживаться кое-где для пополнения запасов. Поначалу пугались люди, видя в нас государевых прислужников для изловления беглых. Земли по берегам плодные, хорошо родят ржицу и овощь всякую, но бедность в избах крайняя. Посуда вся глиняная, горшки да мисы, да из дерева долбленые дежи [36]36
  Дежа – квашня, кадка, в которой квасят и месят тесто.


[Закрыть]. Ходят все босые, детишки в одних ветхих рубашонках, скроенных из лоскутьев разных да рванья. Едят тюрю, заправленную мукой, иной раз костей туда набросают. В заводе – скотина: коровы да свиньи, овцы да козы. Так в избах и живут вместях: люди и скоты, спят в обнимку.

В таких деревеньках продовольствоваться нам не приходилось: сами живут впроголодь. Высаживались в тайге, промышляли охотою, благо дичины всякой было изобильно. И лоси, и косули, и кабаны. А река – рыбная. Осетры не в диковину, да еще местная – муксун. Жирная, вкусная, повадились мы ее ловить сетью да на уду. Но вот с хлебушком было худо, сухарный был порцион. Луку и чесноку запасли мы вдосталь, да и в деревеньках они водились.

А еще везли мы великое множество мягкой рухляди в подарок хану Китайскому – меха собольи, краснолисьи и горностаевые. Сказывали мне люди бывалые, что более всего хан возлюбил горностая. С Москвы ехали без оных – в казне не было. А боярин воевода тобольский, узнав от меня о таковой проторе, пожаловал мне горностаев на сто рублев – довольно. Возрадовался я, возрадовались и мои спутники, которые с Москвы: из дворян Константин Гречанин да Федор Павлов, а для письма Посольского приказа подьячие Никифор Венюков да Иван Фаворов. Были со мной рудознатец из греков Спиридон Евстафьев и для разведования лекарств и трав целебных тож грек Иван Юрьев. Они во службе царской давно подвизаются, а потому изрядно обрусели и приняли русские имена.

А из Тобольска воеводою посланы были со мною дети боярские числом шестеро, да еще шестеро кречетников с соколами – эти по указу великого государя для потехи хановой. Да сорок человек провожатых – конных казаков и иных людей пищальников. Меж них был конный казак Гришка Кобяков, который был преж сего в Китайском государстве и дорогу ведает.

Апреля в 17-й день года 1676-го отправил я отписку великому государю боярским сыном Игнашей Миловановым… Отписку ту велел я написать с моих слов по всей форме подьячему Ивану Фаворову.

«Писал я, холоп твой Николай Спафарий, из Нерчинского острога. А от Нерчинского острога ехал я до реки Аргуни десять дней лесными местами и степями и многими мелкими реками, а жилых людей и кочевных до той реки никаких не видели».

Наконец увидели мы невдалеке юрты кочевников. Не чаяли, что наехали на враждебное племя. Засвистели стрелы, пущенные из засады, все более мимо. Однако один из казаков был ранен.

Мы отвечали пищальным огнем. От грохота и порохового дыма кочевники бежали. Оказалось, это изменники тунгусы. Они в свое время присягали великому государю и притворились, будто пребывают в покорности. Однако вероломно напали на служилых людей в остроге, убили всех и бежали в тайгу.

Решили они, что караван наш воинский и явились мы для расправы с ними. Но толмач, бывший со мною, Спиридонка Безрядов, отправился к ним на переговоры и объявил, что следуем мы с миром к хану Китайскому. И тогда они бросили луки и явились с покорностью, привели двадцать коней на продажу и корму разного. Обещались платить великому государю ясак и быть в подданстве, но все их посулы суть ложь.

Отправились мы далее и ехали долго местами безлюдными да скудными. И стали околевать верблюды и кони от бескормицы, и людишки мои приуныли. И животы их подвело.

Долго ли, коротко, а увидели мы наконец вдали отряд великий конницы. Скакал он нам навстречу, вздымая пыль. Приказал я приготовить пищали к бою. Мало ли что? Но оказалось, что это мирные китайцы под началом старого воеводы. И когда он уведал, что я везу великому хану лист от великого государя, то преклонил колена. Спешился я, и пошли мы к их жилью. С великою честью принимали нас китайцы. Наших коней и верблюдов поставили они на откорм, а служилым людям моим приказали давать на прокорм на день по два быка да круп сколько надобно.

Здешняя страна теплая и хлебородная, живут тут мунгальцы, народ мирный, занимаются скотоводством, великие их стада кочуют по степи.

Наун река напомнила мне Днепр величиною, по ней много селений расположено.

«А со мною, – велел я писать в отписке, – твоих великого государя служилых людей, что из Москвы, Тобольска, Енисейска и из Нерчинского, Селенгинского да Албазинского острогов набралось человек с полтораста – иные для торгу иные для строения церквей и монастырей, все в добром платье. А взял я с собою столь много людей потому, что ехать в малолюдстве дикою степью небезопасно. А еще ради чести и возвышения твоего, великого государя, имени».

Вскоре пожаловал в Наун для свиданья со мной боярин богдыханова величества, именуемый асканьяма. В пути поранил он ногу, а потому прислал ко мне своего человека за лечебными мазями и пластырями. И уведал я, что получил он от них облегчение. Затем обменялись мы подарками и сведались о здравии наших государей и нашем. Но долго препирались, каково друг друга честь не уронить. Я первый к нему не шел, ибо мой государь высок и велик и не подобает его послу идти наперед на поклон. И асканьяма тож упорствовал. Наконец предложил он встретиться в избе с широкою дверью, в кою мы оба могли бы войти одновременно, не роняя чести наших государей и своей. На это я согласился.

Просил показать, каковы грамоты великого государя к богдыхану, но я отказал. Отказал я и в просьбе его другой: хотел он видеть хоть печати государевы. Ибо, говорил я, драгоценный ларец с грамотами запечатан и открою я его лишь пред очи великого богдыхана в его столице Камбалыке, коя у европейцев именуется Пекин, во дворце сына неба, то есть хана.

Много дней прошло у нас в препирательстве. Он, асканьяма, во что бы то ни стало желал видеть государевы грамоты, а я напрочь ему в том отказывал, ибо долг и честь посла государева так понимал. Оттого вышло великое замедление: не отпускал нас асканьяма в дальнейший путь. Я стоял на своем, а он – на своем. Скрестились наши чести, и ни с места.

Неудовольствие меж нас усилилось еще и потому, что злонамеренные люди разносили слухи, что мы-де – лазутчики, а за нами грядет войско завоевывать их государство. Я как мог опровергал сии слухи, говоря, что великий государь миролюбив, а земли в его государстве сверх всякой меры много, вся Сибирь. И в грамотах, которые я храню как зеницу ока, говорится о мире и дружбе меж наших народов.

Наступил светлый праздник Пасхи Христовой. И по обычаю, послал я асканьяме золоченые яйца и иные подарки, а он послал доверенных людей своих поглядеть и донести, как мы сей праздник чествуем.

А виною злонамеренных слухов был один толмач из наших, родом маньчжур, а по-ихнему никанец, он, будучи пьян, нес всякие небылицы про тебя, великого государя, что-де послал ты за нами сто тысяч войска завоевывать их страну. Мне легко было опровергнуть сей слух, ибо зимою войско от бескормицы да лютых морозов сгибнет. А сего толмача я хотел было казнить смертию, да асканьяма просил не проливать кровь в его государстве. Тогда стал пытать я того толмача, кто подучил его рассевать такой слух. И он винился и сказал, что сам-де сочинил по пьянке, дабы ввергнуть в трепет мунгалов. И тогда отправил я его под конвоем в Нерчинский острог, где воевода бы учинил ему наказанье.

Нежданно апреля 13-го числа явился ко мне денщик Посольского приказа из самой Москвы, которого посылал вдогон ближний боярин Матвеев, да с ним два человека, и привезли мне коробья с лекарствами да рыбью кость – клыки моржовые, которые в сей стране весьма ценятся. Поднес я ее асканьяме, который остался весьма доволен да к тому ж удивлен, как из такой дальней дали люди привезли такое диво. И такое приношение подвигло его на решительный шаг: он объявил, что получил богдыханово приказание отправить наконец наше посольство со всею полагающеюся честью к нему в столицу Камбалы, то бишь в Пекин.

И я тотчас отправил о сем отписку, а лучше сказать доношение, в Посольский приказ Артамону Сергеевичу Матвееву. И мы наконец тронулись в путь. Асканьяма прислал нам сто двухколесных телег и каждому человеку нашего посольства по свежему коню. А наших коней и верблюдов мы оставили на откорм.

Не стану описывать весь наш путь. Миновали мы и степи гладкие, и бугры песчаные высокие, и места пахотные, и монастыри буддийские, и озера, и горы высокие, и города мертвые осыпные. И наконец достигай великой реки Амура. Амур впадает в восточное Океанское море, по которому можно достичь и больших городов Китая, и страны Японии, и самой Индии, и других лежащих под жарким солнцем стран, где произрастают диковинные плоды и пряности, которые в Европе ценятся на вес золота, и люди ездят на ручных элефантусах, то есть слонах.

Много по пути миновали мы селений, иные весьма богаты, и изобильны. И при тех селениях и мертвых городах стоят болваны каменные, боги здешние, а зовут их Буддою. А в горах поделаны пещерные храмы, и в них тоже каменные Будды стоят и разные другие изображения идолов китайских.

И как достигли мы хребта, узрели великую стену. Асканьяма, сопровождавший нас, сказал, что объемлет она все страны Китайского государства и тянется без перерыва на полторы тысячи верст. А строена стена так: в основании дикий серый камень, а далее кирпич до самого верху, высота стены – четыре сажени, а ширина, верней, толщина – две сажени. И тянется она по равнине и по горам. Меж китайцев легенда ходит, что когда стену строили, в горах камня не осталось, в степи песка, а в лесах древес.

И вот достигли мы наконец царствующего города Пекина. Увидели мы несколько ворот, ибо окружен Пекин стенами с башнями. Двери у ворот окованы железом, а наверху поделаны палаты боевые, где стоят часовые, а внизу караулы с луками и саблями. И тут же лежат пушки видом железные.

Знатно охраняется великий город и особенно его центр – город, именуемый Красным, где живет сам богдыхан и его приближенные. Тут возле него узрел я разноплеменного народу великое множество, и не без европейцев – португальцев, голландцев, итальянцев. А первенство меж них давно захватили иезуиты, насаждавшие свою веру меж китайцев и во многом преуспевшие. Привели ко мне старца католика Фердинанда Вербиста, который послан в Китай из Рима полтора десятка лет назад. А еще весьма почтен у богдыхана был другой иезуит, приехавший сюда молодым и здесь состарившийся и почивший, именем Адам Шал, человек большой мудрости и знаний.

С Фердинандом мы перемолвились по-латыни, и оба получили от сего общения удовольствие. И предупредил он меня, – что должен я сдать государевы грамоты чиновникам богдыхана, ведающим иноземными делами. А потом дожидаться зова его богдыханского величества для его всемилостивейшего лицезрения.

Но я сему решительно воспротивился. У нас принято, говорил я богдыхановым чиновникам, что великий государь принимает послов иноземных своею персоною. И они при этой высокой аудиенции вручают ему грамоты своих государей, королей ли, шахов, султанов.

Иезуит мне доверительно поведал, что здесь обычай варварский и послам должной чести не принято оказывать, но я продолжал стоять на своем: не только своей чести, но допрежь всего чести моего повелителя, великого государя и великого князя, ни в коем разе не желал уронить. И за великое бесчестие почел бы те царские грамоты отдать богдыхановым чиновникам.

Через несколько дней явились ко мне асканьяма с иезуитом и стали пенять, что я-де хочу непременно, из упрямства своего, нарушить их обычай и заставить его богдыханово величество поступить по моему требованию. Мол, дружеские отношения меж нашими государями только начинаются, они, можно сказать, в зародыше. Вот когда эта дружба укрепится и явятся этому неопровержимые доказательства, тогда-де богдыхан лично примет посланника великого государя и из рук его изымет грамоты.

Господь свидетель, отвечаю я им, что таковая дружба меж нашими государями всегда была ненарушима и незачем снова возобновлять переговоры. Я свято блюду честь своего государя. А он всегда самолично принимает иноземных послов, и они вручают ему грамоты и подарки своих повелителей, и он не чинится пред ними. Добро бы и великий богдыхан так поступил. Сказал им так, и они убрались восвояси.

И так я и они упорствовали, почитай, месяца с полтора. Я не хотел ни за что уступать и чести великого государя и посольства моего. И богдыхановы люди стали поддаваться. Велели, к примеру, предстать пред очи богдыхана непременно в шапке. Я посмеялся и ответил, что повсюду послы пред государями шапки снимают в знак почтения. Но потом уступил: ладно, буду в шапке.

Сдались наконец. Еще и заря не брезжила, как явились за мной и моими людьми хановы прислужники с зажженными фонарями бумажными и повели нас чрез трое ворот на особую площадь. Там увидели мы семерых слонов с позолоченными «чердаками» – паланкинами на них. Возле них стояли погонщики в красных камзолах с тюрбанами, украшенными перьями.

Как я понял, это была парадная площадь для больших приемов. Потому что по обеим ее сторонам стояли вызолоченные богдыхановы кареты, в коих, как потом говорили, слонов впрягают. А на слонах узды широкие и украшены цветными каменьями. Тут же были и упряжки из белых коней и бубны разные и желтые знамена. Словом, полный парад пред воротами в ханский большой дворец. Вот-де какой их владыка богатый и могущественный.

Снова новели нас чрез ворота мраморные, чрез сады диковинные для отдохновенья ханова, чрез двери золоченые. Всюду караульщики с луками и колчанами, полными стрел. Усадили моих людей на землю и велели дожидаться. А ко мне пожаловал иезуит и стал наставлять ихнему этикету: как сидеть, как стоять, как кланяться. Кроме стражи, было тут множество чиновников-мандаринов. Стала играть невидимая музыка, ударили в колокол, заиграли в бубны. Иезуит объяснил: это богдыхан последовал в палату приемов.

В таких церемониях мне никогда бывать не приходилось, я и в мыслях не имел, что столь много здесь палат и переходов. Опять меня подняли и повели по мраморной лестнице (я насчитал двадцать ступеней) в главную палату, где расположен богдыханов трон. Велели бегом бежать, таков-де у них обычай, но я шел степенно и не поддался.

Наконец усадили меня пред ханским троном. Он вроде царского: на деревянных столбах, меж которыми завесы, как у турок. Велели мне поклониться до земли, а я ответил, что был бы я холоп ханский, то до земли бы поклонился, а я слуга великого государя и кланяюсь по нашему обычаю.

Наконец удалось мне лицезреть самого богдыхана. До него было сажен восемь. Молодой человек облика не выдающегося. Сказывали, что ему всего двадцать три года.

Положил я грамоты на указанное место, а после этого стали разносить большие деревянные чашки с чаем, варенным с маслом и молоком. Но вот музыка играть перестала, мне велели снова поклониться и сказали, что аудиенция окончена. Тут и богдыхан встал со своего места и удалился.

Ожидала меня еще одна церемония: столованья. Там будет богдыхан собственной персоной. И ему надлежит отвесить девять поклонов, прежде чем садиться за стол. Я ответил, что вовсе не собираюсь: достаточно будет и одного поклона. Тогда иезуит – он все время меня наставлял по-латыни – заметил, что вот-де голландский посол не чинился отвесил все девять поклонов. На что я заметил, что Голландия – страна малая, а я представляю великое государство, в коем таких Голландий разместится более тыщи. Ну тут от меня и отстали. И велели ждать листа – обращения к царскому величеству со всеми богдыхановыми пожеланиями. Я только настоял, чтобы именовали нашего великого государя по всей форме. После чего, видя мою настойчивость и упорство, стали со мною уважительно обходиться. И все во всем совет держать, особливо на предмет полного титулования великого государя моего Алексея Михайловича.

Слава Господу, окончились все церемонии, и я стал наконец знакомиться с нравами и обычаями Китайского государства. История и книги их начинаются прежде воплощения Христа Спасителя за три тысячи лет и тому ныне 4544 лета. И еще тогда у них было учение: и звездословие, и книги, и инструмента, и фарфор, и шелк, и многое другое, что в Европе появилось спустя много веков. И порох они, оказывается, выдумали первыми, и свод законов был сочинен.

Дороги в Китайское государство ведут морские и сухопутные – многие. Первый путь – морской – проложили португальцы. Венецианец Марко Павел (Поло) приехал в Китай с калмыцким войском, он из Царьграда в Персиду на кораблях плыл, а из Персиды сухим путем. Он же первый написал книгу про Китай, а прежде него о нем в Европе, как слышно, не знали. Португальцы завели оживленную торговлю с Китаем, везли оттуда фарфор, шелк, пряности, чай и другие товары, которые в Европе весьма ценились. За ними повадились голландцы. Они завоевали остров большой и богатый и назвали его Формоза (Тайвань), то есть прекрасный. И оттуда вели торговлю.

В Китае – великое множество людей, понеже город от города в виду, и село от села ближе, и место везде жилое, а пустого ничего нет. Городов малых насчитывается 1226, а великих и пребогатых – 150. Кроме того, города есть плавучие, понеже по всем рекам великое множество судов, и на тех судах живут китайцы жительством и держат на них свиней, уток, куриц и другую живность. Случается, на одном месте скапливается на сих судах, именуемых джонками, и по тысяче и по две тысячи народу, а то вдруг снимутся с якорей, плывут в другое место.

Буде же поверим китайским подлинным книгам, то живет в этой стороне более двухсот миллионов человек. Сколь у них народу, вычисляют просто: обычай у них такой, что всякий житель обязан под угрозой самого сурового наказания, ежели не исполнит, пред воротами своего дома повесить таблицу, в коей написано количество и чин тех людей, которые там живут. И над каждыми десятью домами свой десятник поставлен.

В Китае многие вещи родятся, которые более нигде не рождаются, о коих я уже говорил, и можно утверждать, что Китай на земле есть яко дорогой камень в перстне. Вся земля у них возделана. Там же, где пески неплодные, там художеством своим их плодоносными делают. Везде прокопаны каналы, по которым речная вода струится и питает землю. Хлеб же у них родится всякий, не только пшено сарачинское, но и иные виды, которых и у турок нет. Скота же у них всякого довольно: коровы, овцы, козы и кони. А наипаче свиней у них много, а породы особой – собою велики, черны и уши большие. Понеже свиное мясо у них весьма ценится. А еще в цене у бояр ихних мясо собачье, оно дороже иных мяс. И птицы разной множество во всех домах держат.

Руд бесчисленное множество и выплавляют из них медь, и свинец, и олово. А золото и серебро копать запрещено под страхом смерти. Потому-де, что где те драгоценные металлы залегают, там смертоносные пары рождаются и причиняют людям моровое поветрие. Разрешено токмо добывать золото в реках из речного песку.

А исхитрились они выплавлять такую медь, которая видом на серебро смахивает, и продают ее дороже желтой меди. А из желтой меди чеканят они монету, называемую чос.

Еще о вере скажу. Трегубая есть вера китайская, ибо на три статьи разделяемся. Первая и старейшая есть философская. Вторая – идолослужительная. Третья – эпикурейская, или безбожная.

Чин философский называется у них Юкяо. Более всего почитают они небо, солнце, луну и звезды, как начало всего сущего. Учат о звездословии и составляют календари о земле и землемерии и о возделывании и удобрении ее. Человека же рассматривают как животное разумное и словесное. А потому надлежит ему почитать родителей, ближних, братьев и сестер, друзей. Есть еще у них три тысячи установлений, касающихся обычаев и нравов и гражданских добрых дел. Прежде всего, о вере и разуме, смирении и храбрости, воздержании и терпении, правдивости и доброте и других добродетелях.

Чин же эпикурейский ни бога, ни идолов не признает, а учит тешу, как в этой жизни наслаждаться, и призывает ко всяким телесным удовольствиям.

О чине же философском еще скажу, что он христианскую веру почитает за проповедь тех же добродетелей, что и китайцы сами проповедуют. Многие китайцы чрез миссионеров приняли католичество, протестантство и даже православие.

Во всех поступках своих китайцы весьма смирны, что лучше невозможно тому быть. На улицах кричать или пьяну ходить, браниться и сквернословить строго запрещено и наказуется сурово. В великой чести у них учение и грамота и не сыщешь меж мужами ни одного, который с пятнадцати лет грамоте обучен не был. Но при этом грамматики они не знают, не знают и риторики и много другого, что в Европе лежит в основе наук. А первый философ, которого они как Бога почитают, носит имя Конфуций.

Много доброго и замечательного увидел я в Китае, многому подивился, глядя на труды китайцев. Время летело быстро, но жизнь текла еще быстрей. Глядел и не нагляделся, познавал жадно, а познал лишь малую толику. И пришло время возвращаться, ибо прошло уж более двух лет; как я странствовал. Велика страна Китай и нет предела ее познать. Возвращались мы вначале тою же дорогой. И провожал нас асканьяма и еще один высокопоставленный чиновник. Миновали мы Великую китайскую стену, немало городов и селений. И остановились в большом селе, в буддийском монастыре у кумирницы.

В том монастыре увидели мы множество каменных изображений Будды. Перед самым большим поставлена лампада и в ней горит масло круглые сутки, монахи облачены в черное и едет только растительную пищу. Обращались они с нами весьма учтиво и потчевали чаем – других напитков они не пьют. На дворе стоял май, и все зеленело и цвело, душа радовалась весне.

В другом селении нам пришлось снова побывать в монастыре. В нем на возвышении стояла огромная статуя Будды, увенчанная короной, с черной бородой из натуральных волос. И одет он в желтую камку, а перед ним служители с изображениями драконов. Драконы эти всюду, их почитают и боятся.

Дорогою привели к нам полоняника и просили за него выкуп. Осталось у меня красных лисиц несколько, я и отдал. А полоняник поведал нам свою историю, историю своих скитаний. Вот она.

Звать его Павлов Федор сын Александрович. А сам он Смоленского города рейтарского строю полка Денисова. В 1667 году взят-де он в полон под Полоцком из полка боярина и воеводы князя Ивана Ивановича Хованского. Взяли его поляки, а после того отбили его черкесы гетмана Брюховецкого. А гетман продал его калмыкам – Мичаку-тайше, который кочевал возле Волги. Три года бедовал он у Мичаки, а потом тот продал его калмыцкому Учурте-хану, а у этого хана батрачил он пятнадцать лет. А родом он, Федор, Мстиславского уезда села Доброго, шляхетский сын и великому государю служил верой и правдой.

Он же сказал, что ведает дорогу из Китая в Астрахань и оттуда в Китай, ибо тайша, который его полонил, кочевал близ Астрахани, и он вместе с калмыками ходил в Китай. Живучи меж калмыков, язык их выучил и знает его гораздо.

Уведали мы стороной, что богдыхан строжайше наказал своим людям, чтобы русским ничего не продавать из меди и железа сделанного – ни котлов, ни ножей, ни стремян седельных и иного. И порох не продавать и не менять. Но мы успели всем этим запастись и всего такого было у нас довольно для продолжения пути.

Вручили нам и богдыхановы подарки царскому величеству: тазы серебряные с рукомойниками, седла китайские со всею сбруею тож в серебре и с каменьями, шкуры барсов и нерп, чаю несколько лукошек, много тканей шелковых, атласных и бархатных разных цветов. Преподнесли и мне, государеву слуге, подарки: ткани шелковой, кафтан с золотым позументом, сапоги с чулками, шапку китайскую да пояс с ножом и платками и два лукошка чаю.

Когда мы собрались трогаться дальше, а в обозе нашем было 60 телег с поклажей, пришли китайские толмачи и стали уговаривать меня купить крупный лал, драгоценный камень, который рубином зовется. Загорелся я: велик лал, больших денег стоит. Стали мы торговаться. Просили за него две тысячи лан, это выходило монеты китайской весом пятнадцать унтов серебра. Я давал полторы тысячи лан. Сошлись наконец на тысяче шестисот. В Царьграде таковой лал потянет на три тыщи и больше. Просили только, чтоб содержал я свою покупку в тайне, ибо ежели богдыхановы слуги проведают, то быть им без головы.

Пошли мы снова в путь, переменяли быков на верблюдов, верблюдов на лошадей, зима нас захватила и морозила крепкими морозами. Месяц за месяцем шли в дороге. И пришли наконец в Енисейский острог. А дорога та была речною, на дощаниках. Было это уже летом, июня в седьмой день.

Сторожевые люди велели всем нам выйти из дощаников и тут подоспел тамошний воевода стольник Михаила Приклонский. И велел он таможенному голове с целовальниками обыскать всех моих людей, якобы-де такой указ государев вышел. Обыскали и ничего зазорного не нашли. Тут же были и монгольские посланники, возвращавшиеся с Москвы.

Все осмотрели, все ощупали, все отобрали, в том числе казну великого государя. Наложили на все государеву печать, а что у дворянских людей взято, запечатали своими перстнями. И составили роспись, что у кого взято. И камень лал у меня отобрали и с росписью нарочитым гонцом отослали к великому государю. А нам велели ждать решения.

По сему поводу я пребывал в великом недоумении. Можно ли так обращаться с государевым послом и его людьми. Воевода Приклонский удерживал нас в Енисейском остроге более месяца и наконец отпустил. Вернулся тот гонец и привез указ всю казну государеву, что богдыхан пожаловал, нам возвратить и то, что у нас было отнято по росписи.

И по тому же указу распорядился воевода дать нам в провожатые десять казаков. А на прокорм выдал по тому же указу товаров разных.

Но недоумение мое рассеял тот же воевода. Сказал он, что на Москве власть переменилась. Что великий государь Алексей Михайлович в Бозе почил, вечная ему память и слава. И что на престол взошел сын его Феодор. И что Нарышкины в загоне, а Милославские снова в чести. А ближний боярин великого государя и мой благодетель неведомо за какие вины лишен был всего имения и сослан в Пустозерск, на край света.

Сердце мое сжалось при этой вести. Тяжкое предчувствие томило. Впереди долгий путь, плыть и плыть, ехать и ехать. Что меня ждет на Москве? Меня, человека Артамона Сергеевича Матвеева, который ныне томится с близкими своими в ссылке.