Текст книги "Маршал Шапошников. Военный советник вождя"

Автор книги: Рудольф Баландин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

61

чаю горнист вместо обычного протрубил офицерский сбор (за что, так же по обыкновению, садился под арест). А около лагеря уже собралось множество извозчиков, чтобы везти новоиспеченных офицеров в город, где им теперь были открыты двери в рестораны, увеселительные заведения. Разрешалось развлекаться три дня. Шапошников с шестью друзьями отобедали в отдельном кабинете московской гостиницы, закончив вечер в кафешантане «Яр».

Веселье вскоре продолжилось дома, где он до осени был в отпуску. Местная учащаяся молодежь проводила каникулы. Он закрутился в вихре пикников, вечерних гуляний и свиданий, званых обедов и ужинов. В Ташкент отбыл 10 октября и, проехав Кавказ, Каспийское море, Ашхабад, через 9 дней прибыл к месту назначения.

Борис Шапошников стал теперь командиром роты. Из двадцати офицеров молодых было шестеро. Они вели себя тихо и скромно, немного тушуясь перед старшими. Русские и украинцы составляли в батальоне лишь половину; остальные были поляки, евреи, грузины и армяне. Местное население к воинской службе не привлекалось.

Шапошникову не пришлось долго входить в курс дел: он был отлично подготовлен к командной должности. Хотя порой случались конфликты. Один из подчиненных – фельдфебель Серый, сверхсрочник – чувствовал себя настоящим хозяином роты. Однажды Шапошников обучал солдат оружейным приемам. Но, придя в очередной раз на занятия, заметил, что рядовые выполняют «на караул» не по уставу, с измененными движениями. На вопрос, почему так делается, унтер-офицер ответил, что так приказал фельдфебель.

– Позвать фельдфебеля Серого! – распорядился Шапошников, рассерженный тем, что младший по званию отменил его указания, не имея на это ни оснований, ни права.

– Фельдфебель Серый, – сказал он, когда тот явился, – возьми строевой устав и прочти, как делается прием «на караул».

Серый прочитал.

– Понял ты или нет? – спросил Шапошников.

– Понял, только у нас иначе делается.

– Так вот, запомни раз и навсегда, что нужно делать так, как написано в уставе. А кунштюки с винтовкой я и сам умею делать! Дай сюда винтовку и командуй.

Шапошников показал, как следует брать «на караул» по уставу. А затем повторил тот же прием диковинным образом: от ноги под-

62

бросил перед собой винтовку так, что она трижды перевернулась в вертикальном положении, и ловко поймал ее на уровне груди.

– Видел, как можно делать? Но это не по уставу. И впредь не сметь отменять уставных требований!

Посрамленный фельдфебель удалился и с той поры больше не своевольничал. А Шапошникову приходилось обучать подчиненных не только военному делу, но и азам грамотности (некоторые из них даже плохо знали разговорный русский язык).

В конце года ему пришлось на короткий срок заняться другой работой. Он и не догадывался, что это – первые шаги в той деятельности, которая станет главной в его жизни. Его вызвали в распоряжение начальника одного из отделов Генерального штаба, поручив наблюдать в типографии округа за печатанием нового секретного мобилизационного расписания. Занятие было хлопотное, времени требовало много, держало в постоянном напряжении. Но он почувствовал, что именно здесь, в Генеральном штабе, находится мозговой центр вооруженных сил.

У Шапошникова всегда была склонность к осмыслению боевых операций и общей военной стратегии. Он умел и любил учиться. В Туркестане условий для этого было немного. Порой офицеры Генерального штаба выступали с докладами в гарнизонном офицерском собрании. Темы были преимущественно исторические. Два сообщения по истории батальона сделал Шапошников (между прочим, здесь служил Куропаткин). Он много читал; благо что библиотека в части была хорошая.

«Я частенько сидел дома и читал, – вспоминал он. – Но от общества отставать тоже было нельзя, поэтому я посещал вечера и в своем собрании, и в гарнизонном, танцуя и слегка ухаживая за молодыми девицами и дамами. По неписанному обычаю за дамами своего батальона, мы молодежь, никогда не ухаживали, и это спасало батальон от разных неприятных случаев. Имея знакомства в кругах полусвета, молодежь изредка заглядывала во второразрядные кафешантаны».

Однако времени на развлечения было немного. Шапошников усердно и успешно проводил занятия со своей ротой. Она заняла первое место на смотре по стрелковому делу, да и весь батальон показал отличные результаты. А сам Борис Николаевич вдобавок обучался фехтованию и верховой езде в конном строю.

Ему предложили перейти на службу в Генеральный штаб помощником старшего адъютанта мобилизационного отдела. «Такое предложение мне, – писал он, – всего год назад выпущенному из

училища офицеру, конечно, льстило. К жалованью я получил бы прибавку в 25 рублей в месяц, надел бы красивую адъютантскую форму: красный воротник с белым кантом, красная подкладка у сюртука, аксельбанты, шпоры и т.д. Минусом было то, что я уходил из строя, и двери Академии Генерального штаба для меня, как для офицера, не прослужившего трех лет в строю, уже навсегда закрывались.

Решил посоветоваться со старшими товарищами, и прежде всего с председателем суда общества офицеров капитаном Смирновым. Он просил дать ему подумать и в то же время доложил командиру батальона Бердяеву. Тот вызвал меня к себе и поставил вопрос прямо: собираюсь ли я идти в Академию и что толкает меня уйти из батальона. Я ему чистосердечно ответил, что в Академию Генерального штаба готовиться собираюсь. Разговор закончился тем, что Бердяев посоветовал отказаться от предложения, что я и сделал».

В 1904 году началась Русско-японская война. За ее ходом постоянно следили все офицеры, горячо обсуждая сражения и горько переживая наши поражения. Все желали отправиться в районы боевых действий. Некоторых штабных работников отправили на войну, строевых войсковых офицеров – не брали. Туркестанский округ граничил с Афганистаном, находившимся под «покровительством» Великобритании. Не исключалось, что враги России, воспользовавшись ее поражениями от японцев и переброской сил на Дальний Восток, могут попытаться завладеть ее среднеазиатскими территориями. К тому же во многих городах России бастовали рабочие, бунтовали крестьяне; конфликты доходили до кровавых столкновений. Хотя в Туркестане было относительно спокойно.

В 1905 году в часть прибыли дополнительные пулеметы, а также призванные из запаса прапорщики. Теперь было разрешено от каждого батальона послать на театр военных действий по два младших офицера. Пришлось бросать жребий. Шапошникова удача обошла: он остался.

Как бы сложилась его судьба, попади он тогда на фронт? Известно: новичкам в бою приходится особенно трудно. Они погибают значительно чаще опытных воинов. Во-первых, молодой офицер старается отличиться, показать свою храбрость. Во-вторых, он еще не умеет верно оценить обстановку, позаботиться о своей безопасности.

Один из товарищей Шапошникова, отправившийся на Дальний Восток, был убит в первом же бою. Погиб и второй его друг, с которым он стоял в карауле в Кремле.

64

«На полях Маньчжурии, – полагал Шапошников, – русская армия накапливала боевой опыт, хотя и в неудачных боях. До нас он доходил слабо – через раненых офицеров или из газет. Наши окружные приказы молчали, и подготовка войск велась по прежним боевым уставам».

Однако тревожили не только события на фронте. В стране было напряженным и внутреннее положение. Еще летом 1903 года в Златоусте войсками были расстреляны рабочие, собравшиеся на площади перед заводом и домом горного начальника с требованиями повысить зарплату и улучшить условия труда. В Туркестане о событиях в Центральной России знали мало: цензура не дремала.

«Кровавое воскресенье» 9 января 1905 года, конечно же, не осталось незамеченным в офицерской среде. «Стрельба войск по шедшим с иконами рабочим, – по его словам, – была таким происшествием, которое заронило сомнение в правильности принятых правительством мер не в одну офицерскую душу. Разговоров, во всяком случае, было много».

Сделаем отступление. В 2005 году исполнилось ровно 100 лет со дня этого события. И снова было 9 января – воскресенье. Память о той трагедии средства массовой пропаганды нынешней России постарались стереть из народного сознания (ведь Николая II, получившего тогда прозвище «Кровавый», возвели в ранг святых).

А «предреволюция» 1905 года должна бы представлять большой интерес для современных историков, социологов, политологов и всех, кого интересует жизнь общества вообще и российского в частности. Совсем недавно, в горбачевско-ельцинское время, называемое то «перестройкой», то «катастройкой», произошел у нас революционный переворот – от социализма к капитализму, власти буржуазии. Полезно сравнить результаты того давнего и нынешнего кризисов.

Общественные противоречия, прежде всего между трудящимися и властью, владельцами капиталов, в то время усиливались, перейдя в фазу острой конфронтации. Сказалось и поражение в войне с Японией. Как вскоре выяснилось, это был кризис роста. После подавления революционных выступлений правительство предприняло ряд мер, позволивших стабилизировать ситуацию, достичь относительного социального согласия. Страна стала наращивать экономический потенциал.

(Октябрьская революция 1917 года, несмотря на страшную Гражданскую войну, тоже была кризисом роста. Всего через десять лет после кровавой междоусобицы Россия, пережив острейший

65

кризис в сельском хозяйстве, вызванный ускоренной коллективизацией и двумя неурожайными годами, необычайно быстро оправилась, превзойдя практически по всем пунктам показатели экономики царского периода. Затем последовал небывалый в истории подъем страны.)

Тогда были кризисы роста. А каким оказался кризис конца XX века? По всем данным – чудовищного упадка. Расчленили великую Россию (СССР). Крупнейшее по площади государство, недавняя сверхдержава, превратилась в слаборазвитую страну с вымирающим коренным русским населением. И до сих пор, несмотря на заклинания о благах «демократии» и незначительный рост ВВП, ничего принципиально не меняется. Произошел кризис деградации: структура общества стала уродливой по всем критериям: социальному, научно-техническому, культурному, нравственному, экологическому.

Вернемся в 1905 год. Борис Михайлович Шапошников тогда не мог догадаться, что в государстве Российском начались революционные события. Он стал отличным строевым офицером, был на хорошем счету у начальства, прекрасно ладил с товарищами и подчиненными. Казалось бы, ему имело смысл продолжить столь успешно начатую карьеру. Но его привлекала не просто служба, а военно-интеллектуальная деятельность (назовем ее так). А центром ее был Генеральный штаб.

В АКАДЕМИИ ГЕНШТАБА

Любовь Шапошникова к чтению и знание художественной, исторической и научной литературы не остались незамеченными. Его избрали заведующим офицерской библиотекой. Он предложил увеличить ежемесячный взнос для подписки и пополнения фонда с полутора рублей до 2,5. Хотя у офицеров был на счету каждый рубль, они согласились с дополнительными расходами. Факт показательный: многие русские офицеры стремились повысить свой интеллектуальный уровень и как можно больше знать о том, что происходит в Отечестве и в мире.

Судя по некоторым книгам, ими приобретенным (сочинения Максима Горького, роман Чернышевского «Что делать?», повести и рассказы Куприна), в их среде господствовало относительное свободомыслие. Помимо газет местных и монархического толка, они выписывали еще и более либеральные. Это было возможно благода-

66

ря командиру батальона полковнику Бердяеву (по-видимому, родственнику известного философа Н.А. Бердяева). Он, конечно, не поощрял «вольнодумство», но и не пресекал его. Когда в казармах появились революционные прокламации, Бердяев пояснил офицерам, что наказывать следует только распространителей запрещенных листовок.

«Однажды осенью 1905 года, – вспоминал Шапошников, – я и товарищ разговаривали в канцелярии батальона о введении конституции в России. Присутствовавший при этом разговоре подполковник Лепехин, помощник командира батальона, напустился на нас: как мы, офицеры, хотим ограничить волю царя. В это время в комнату из своего кабинета вышел Бердяев. Когда узнал, в чем дело, усмехнулся и сказал подполковнику: “А ведь не плохо бы было, Константин Александрович (так звали Лепехина), иметь хорошую конституцию, наподобие английской”. Тот был окончательно сражен и решил, что если командир батальона рушит устои самодержавия, так что же тут говорить, и постарался поскорее уйти из канцелярии.

17 октября 1905 года вышел известный манифест Николая И, возвещавший о народном, вернее буржуазном, представительстве, свободе слова, печати, собраний и т.д. По городу прокатилась волна митингов, собраний, не обошлось дело и без стрельбы у городской думы. Выпущены были политические арестованные из тюрьмы.

Среди офицеров происходили порой жаркие споры по поводу самых существенных вопросов положения в стране, действий правительства. Однако долг службы брал верх, и сколько бы ни спорили между собой, службу несли исправно. Масса солдат оставалась в повиновении у своего начальства, только больше предлагалось вопросов в связи с различными политическими событиями, а ответы давались на них порою, может быть, и не совсем толковые. Спокойствие командира батальона полковника Бердяева передавалось и остальным офицерам батальона. Одно могу сказать, что черносотенных настроений в батальоне не было».

Революционные веяния распространялись среди солдат. В одной из частей произошло даже небольшое восстание. Вечером после переклички солдаты, взяв винтовки, устроили митинг во дворе крепости. Их окружили, требуя сложить оружие, дело дошло до короткой перестрелки, во время которой один офицер был убит, а другой ранен.

В мемуарах Борис Михайлович рассказал об этом эпизоде очень спокойно, даже не упомянув, какие последовали репрессии, слов-

67

но не произошло ничего особенного. Возможно, тогда в России происходили гораздо более серьезные инциденты такого рода.

У них вскоре произошел другой чрезвычайный случай: со склада исчезло 8 пулеметов вместе с часовым. Поиски похищенного долго оставались безрезультатными, пока один пристав не узнал, что пулеметы зарыты за городом. Через несколько месяцев неизвестный выстрелом в голову убил этого пристава и скрылся в толпе.

Кражу оружия и патронов солдаты совершали обычно из корысти, получая немалые деньги. Оружие тайно вывозили на Кавказ, главным образом в Баку.

В ту пору в Закавказской организации большевиков одним из активных деятелей был Иосиф Джугашвили, призывавший пролетариат к вооруженной борьбе. В одной из своих листовок он писал: «Час восстания близок! Необходимо, чтобы мы встретили его во всеоружии! Только в таком случае, только при помощи всеобщего, повсеместного и одновременного вооруженного восстания мы сможем победить нашего гнусного врага – проклятое царское самодержавие».

Мог он подумать, бравый царский офицер Шапошников, что через полтора десятилетия ему доведется встретиться с Иосифом Джугашвили, ставшим Сталиным, на Гражданской войне в рядах Красной Армии!

В 1905 году Борису Михайловичу пришлось ознакомиться с программами разных партий – не из интереса к политике, а чтобы толково отвечать на вопросы солдат. «Поражение русской армии в 1904 и 1905 годах и революция 1905 года являлись такими событиями, которые встряхнули спячку русского государства», – справедливо отметил он.

Правда, жестче стала цензура. Закрыли его любимый научно-популярный журнал «Мир Божий» за обличительную статью «Армия и общество (элементы вражды и препятствий)». Действительно, в русской армии многое не отвечало ни новым методам ведения войны, ни здравому смыслу. Например, на каждые 500 солдат приходилось по одному генералу. Большинство из них лишь пользовались положенными по чину льготами, занимая должности сугубо штатские и незначительные.

Опыт Русско-японской войны заставил пересмотреть целый ряд официальных наставлений. Были учтены новые методы наступления – широкими цепями, перебежками, ползком. Появился вид упражнений: переползание. Дело доходило до курьезов. Один командир батальона, построив солдат в цепь, приказал ползти, а че-

68

рез некоторое время скомандовал по привычке: «Кругом!» Все развернулись на животах и двинулись в обратном направлении. Но, конечно, многие нововведения были оправданны и улучшили быт и боевую подготовку военных.

В конце 1906 года у Шапошникова появилась возможность переложить часть своих обязанностей на офицера, вернувшегося с войны, и заняться подготовкой к экзамену для поступления в Академию Генерального штаба. Сдавать надо было тактику, строевые уставы всех родов войск, математику, всеобщую и русскую историю, географию, русский язык (диктант и сочинение), немецкий и французский языки, верховую езду. Нагрузка была большая. Как писал Шапошников: «За всю историю батальона, начиная с 1865 года, я был третьим, кто направлял свои стопы в академию. Первым кончил ее Куропаткин, вторым в 1906 году поступил поручик Руднев. Третьим безумцем был я».

Успешно выдержав окружные испытания, он получил право отбыть с места службы для подготовки к экзаменам. С тяжелым багажом, состоявшим в основном из книг, он приехал домой, а затем отправился в Петербург. Всего в этот год поступало 15.0 офицеров, а принято было 124. Шапошников был шестнадцатым со средним баллом 9,8 (высший – 10,23, низший – 8).

Сплоховал он только на экзамене по французскому. Перевел так, что в одном из сражений в Италии Наполеон отправил «ездящую пехоту» по выбранному направлению. Один из ассистентов поинтересовался, что это за такой род войск – «ездящая пехота»? Была она у Наполеона? «Нет, не было». «Тогда и переведите правильно». Шапошников, подумав, исправил: «посадил пехоту на лошадей». И все-таки балл ему снизили до 8.

«Учебный день начинался рано, – вспоминал Борис Михайлович. – Три раза в неделю в 8 часов утра мы уже были в седле, занимались в манеже верховой ездой. С 9 утра – лекции. Продолжались они до 12 часов дня, потом 30-минутный перерыв для завтрака, и до 4 часов дня лекции, групповые занятия по тактике или же топографическое черчение. После 4 часов слушатели расходились. На младшем курсе нам мало приходилось заниматься дома, поэтому вечерами я приводил в порядок записи и читал необходимую литературу».

Иногда оставалось свободное время (и сэкономленные деньги), и тогда Борис Шапошников посещал балет и оперу Мариинского театра (танцевали Павлова, Карсавина, Кшесинская; пели Шаляпин, Собинов). Не допущенную к театральной постановке оперу

69

«Золотой петушок» Римского-Корсакова слушал в Петербургской консерватории. (Много позже любовь к опере сказалась и на его личной жизни: женой стала прекрасная певица.)

В воспоминаниях Борис Михайлович подробно охарактеризовал нескольких преподавателей академии. Судя по всему, среди них немало было людей талантливых, знающих и увлеченных своей профессией, хотя попадались и бездарности. С большим интересом и немалой пользой слушал Шапошников лекции по истории XIX века и русской истории до правления Александра III. Первый цикл читал профессор Форстен, сообщивший, помимо всего прочего, об основных социальных и философских учениях, включая марксизм. Русскую историю преподавал профессор (в советское время – академик) С.Ф. Платонов. Его любимой темой было «Смутное время на Руси». Она оказалась чрезвычайно актуальной для XX столетия.

В группе Шапошникова руководителями были полковники Добрынин, а затем Бонч-Бруевич. Позже, во время мировой войны, они занимали высокие штабные должности и оба оказались в Красной Армии.

Странная на первый взгляд закономерность. Отличные царские офицеры предпочли служить на стороне большевиков, а не белогвардейцев. Конечно, бывало и иначе, но среди наиболее образованных военнослужащих примерно половина (если не больше) не пожелали участвовать в «демократическом» воинстве, поддержанном иностранными государствами. Один из будущих руководителей белой армии уже в те годы не внушал Шапошникову уважения. Даже напротив, вызывал презрение. Впрочем, предоставим слово Борису Михайловичу. Эпизод, рассказанный им, целесообразно воспроизвести с документальной точностью: «Со мной на курсе учился поручик лейб-гвардии конного полка барон Врангель, впоследствии один из руководителей русской контрреволюции на юге России в период Гражданской войны 1918—1920 годов, так называемый «черный барон». Окончив Горный институт, Врангель пошел служить в архиаристократический конный полк, участвовал в русско-японской войне. Вернувшись в Петербург уже в чине поручика гвардии, он поступил в академию. Известный кавалергард Игнатьев в своих воспоминаниях “Пятьдесят лет в строю” говорит о том, что офицеры 1-й гвардейской кавалерийской дивизии избегали знакомства с офицерами 2-й гвардейской дивизии. Вот так же и Врангель в академии вел знакомство только с гвардейцами и кое с кем из армейцев. Я не принадлежал к числу последних и никогда не здоровался с Вран-

70

гелем. Высокого роста, худой, черный, он производил отталкивающее впечатление.

Подошла очередь экзамена по геодезии и для Врангеля. Вышел, взял билет, на доске написал: “Барон Врангель № 8”, обозначив номер билета, который вытащил. Вслед за ним вышел сотник казачьего Донского полка Герасимов, очень скромный, умный и тактичный офицер. Вынул билет, не помню сейчас, какой номер, ну, положим, № 12, и написал: «Герасимов № 12». Оба стали готовиться к ответу. Герасимов вытащил очень легкий билет – описание мензулы, а у Врангеля был трудный, с какими-то математическими вычислениями. Смотрим, Врангель все заглядывает в программу, затем берет губку, смывает свой № 8 и пишет № 12». Таким образом, у двух слушателей оказался один и тот же билет № 12. Ждем, что же будет дальше. Подходит очередь отвечать Врангелю. Шарнгорст посмотрел в свои записи, потом на доски с номерами билетов и спрашивает Герасимова: «Как это у вас оказался тоже билет № 12?» Тот отвечает, что он его взял и его номер должен быть записан у Шарнгорста. Врангель молчит. И вот, к нашему удивлению, строгий, неподкупный старик генерал Шарнгорст говорит: «Вы, барон Врангель, отвечайте № 12, а вы, сотник Герасимов, № 8». Но Герасимов и за № 8 получил 12 баллов. Конечно, 12 баллов получил и Врангель, но престиж Шарнгорста в академии упал.

Когда закончился экзамен, в кулуарах собрался курс, и началось обсуждение поступка Врангеля. К сожалению, суда общества офицеров у нас не было. По адресу гвардейцев говорили много нелестного. Идти к начальству с жалобой не позволяла офицерская этика, да и что начальство, когда сам Шарнгорст покрыл жульничество Врангеля. Поругались-поругались, и число бойкотирующих Врангеля, т.е. не здоровающихся с ним, увеличилось».

ПРИЧИСЛЕН К ГЕНЕРАЛЬНОМУ ШТАБУ

После двухлетней учебы в академии получившие на экзаменах свыше 10 баллов шли на дополнительный курс, остальных отправляли в войска как окончивших по второму разряду. Шапошников был среди отличников.

Несмотря на широкий спектр военных дисциплин, по свидетельству Бориса Михайловича, «ни о какой военно-экономической подготовке государства к войне почти не было речи, так как вообще об этом почти никто не думал даже в Генеральном штабе».

71

(Упомянул он об этом не случайно: значительно позже ему пришлось активно участвовать в подготовке СССР ко Второй мировой войне.)

Один из преподавателей, профессор полковник Беляев, смело критиковал недостатки русской армии, прося, чтобы его суждения не выходили за стены аудитории. Однако в конце зимы 1909 года он пришел на лекцию огорченный:

– Я вас, господа, просил не выносить из этой аудитории то, что в ней говорится. Вы этого не сделали, и я дочитываю вам курс, а затем ухожу из академии в строй.

«Мы сейчас же эту болтовню приписали гвардейцам, – писал Шапошников, – и прежде всего Врангелю, болтающемуся при дворе».

Другой профессор – Н.А. Данилов, специалист по истории новейших войн – назвал наше неудачное наступление на японцев «бароньим» (командовали бароны Бильдерлинг, Штакельберг, Ти-зенгаузен, Бринкен, Мейзендорф). «Во главе этого “стада баронов”, – писал Борис Михайлович, стоял не лев, а просто Куро-паткин, постоянно колебавшийся и притом иногда пасовавший перед баронами».

Судя по всему, существовал немалый антагонизм между армейскими и гвардейскими офицерами. Последние обычно были неплохо подготовлены по общим дисциплинам, прекрасно знали иностранные языки, умели вести салонные беседы, имели широкий круг знакомых среди вельмож и высших должностных лиц. Большинство гвардейцев были богаты, а потому карты и схемы за них выполняли наемные чертежники. Армейцам, жившим на скромном бюджете, приходилось делать самим эту кропотливую работу. Зато они отлично усваивали материал и детально разбирались в военной картографии.

Однако на экзаменах и докладах члены комиссий частенько отдавали предпочтение знатным гвардейцам. Шапошников привел такой пример:

«В один из вечеров докладывал Врангель и Сулейман – яркий гвардеец и степенный армеец. Темой обоих докладов были действия русских на Кавказском театре в Крымскую войну. Врангель докладывал первую половину, а Сулейман – вторую. Оппонентами были генерал Колюбакин и полковник Ниве. Врангель доложил посредственно, но комиссия ему поставила 12 баллов. Сулейман докладывал отлично, по нашему мнению, но оппоненты придирались к мелочам. Как только комиссия вышла за двери, чтобы

7?,

обсудить отметку, раздались аплодисменты и крики: “Браво, Сулейман!” В аудиторию сейчас же вернулся Ниве и заявил: “Господа, вы не в Александрийском театре!” Однако наше выступление все же заставило комиссию поставить Сулейману 11 баллов. Этот эпизод еще лишний раз показывает, как враждебно курс был настроен к Врангелю».

И совсем уж курьезный случай произошел на приеме у Николая II курса, который окончил и Шапошников.

Они прибыли в Петергоф. В одном из залов дворца их построили в шеренгу по старшинству баллов, полученных на выпускных экзаменах. Не причисленные к Генеральному штабу стояли на левом фланге с интервалом 10 шагов. Там находился, в частности, статный и знатный лейб-гвардии поручик Кульнёв, знакомый царской семьи, успехами в учебе не блиставший, а потому оставшийся «второразрядником».

«Николай II, – вспоминал Шапошников, – стал обходить слушателей, здороваясь за руку и задавая всем один вопрос: “Какой части и где она стоит?” Так постепенно он дошел до конца причисленных. Затем ему начальник академии пояснил, что дальше идут уже не попадающие в Генеральный штаб. Увидев Кульнева... Николай II довольно долго с ним разговаривал, а затем, обратившись к непричисленным, поздравил их с переводом в Генеральный штаб. Если бы это было во времена Павла I, то не успевшие в науках были бы переведены в Генеральный штаб, а мы, успешно окончившие, ходили бы еще непричисленными. Но существовал закон, и все осталось, как положено.

Этим и закончилось наше представление. Николай II ушел, нам предложили позавтракать в соседних комнатах. Выпив по рюмке водки и немного закусив, мы поспешили вернуться в Петергоф, а затем и в Петербург. Ни у кого не было желания задерживаться во дворце. Больше я уже Николая II с его бесцветными, ничего не выражающими глазами не видел.

Гораздо оживленнее и веселее прошел наш товарищеский ужин в академии. Начальство академии и преподавательский состав приглашались уже по выбору. На ужине было шумно и весело».

Теоретические знания, полученные в академии, теперь надо было уметь применять на практике. По признанию Бориса Михайловича:

«Академия привила мне любовь к военной истории, научила извлекать из нее выводы на будущее. К истории я вообще всегда тяготел – она была ярким светильником на моем пути. Необходимо было и дальше продолжать изучать этот кладезь мудрости».

Глава 3

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

Впредь будут воевать не армии, а учебники химии и лаборатории; армии будут нужны только для того, чтобы было кого убивать по законам химии снарядами лабораторий.

В. Ключевский

КОМАНДИР

Окончив Академию Генерального штаба, Шапошников летом 1910 года вернулся в Туркестан. Здесь пришлось сначала заниматься штабной канцелярщиной. Затем он стал командиром 7-й роты 1-го Туркестанского стрелкового полка. Он не очень-то ладил с непосредственным начальником, который трезвым бывал только с утра.

А вот с подчиненными у него особых проблем не было. Они быстро поняли, что с новым командиром надо быть честным, откровенно признаваясь в своих «прегрешениях». В таких случаях Шапошников обычно не налагал взыскания, ограничиваясь словесным внушением. Он всегда придерживался этого правила.

В конце года он как офицер Генерального штаба сделал доклад в Ташкенте. С отчаянной смелостью выбрал тему: «Операция 2-й русской армии под Сандепу». Дело в том, что среди слушателей были непосредственные участники этого сражения недавней Русско-японской войны, включая командующего войсками округа и по совместительству генерал-губернатора Александра Васильевича Самсонова (ему тогда едва минуло 50 лет).

Доклад, дополненный картами и схемами, длился полтора часа. Когда, сделав оперативные и тактические выводы, Шапошников закончил, к нему подошел Самсонов, поблагодарил за хороший доклад, поговорил недолго и, крепко пожав руку, еще раз высказал благодарность.

74

Вскоре у Шапошникова появилось много друзей офицеров. Он по-прежнему не увлекался игрой в карты или пирушками, а продолжал самообразование. В 1911 году его выбрали членом офицерского суда: высокая честь. Свободного времени у него почти не оставалось. «Помимо стрелковых занятий, – вспоминал он, – приходилось проверять и хозяйство. То проверишь ротного каптенармуса и сидишь за пересчитывайием хранящихся в ротном цейхгаузе шапок, мундиров, шаровар, сапог, котелков, то берешь на дом книгу каптенармуса и просчитываешь припек и недопек. Нужно было проверить работу ротной сапожной мастерской, чтобы вовремя чинилась солдатская обувь, а также заглянуть в плотницкую, где готовили обстановку для роты: столы, скамейки, тумбочки и табуретки».

На конец лета 1911 года были назначены корпусные маневры в горной местности между Самаркандским и Термезским гарнизонами. Карты не отличались точностью: пришлось отправиться на рекогносцировку.

Величественная красота могучей горной страны заворожила Бориса Михайловича. Однако опасностей было немало. Двигались по вьючным тропам по краю пропасти; пересекали глубокие ущелья по ветхим висячим мостам.

Вернувшись из командировки, он и его коллега-подполковник составили краткий военно-географический очерк района маневров. Забыли только выяснить с полной определенностью, будут ли обеспечены войсковые части водой. Пришлось вторично отправиться для изучения источников воды.