Текст книги "Маршал Шапошников. Военный советник вождя"

Автор книги: Рудольф Баландин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

346

Все операции большого масштаба в начальный период войны разрабатывались при его прямом участии. В эти тяжелые для нашей Родины дни с особой силой проявились полководческий талант Бориса Михайловича, его непреклонная воля к победе и безмерная вера в правоту нашего дела».

Однако ситуация под Москвой, несмотря на все наши усилия сдержать гитлеровцев, продолжала ухудшаться. В начале октября группа армий фон Бока получила дополнительные войска. Началось Вяземско-Брянское сражение. Концентрация танковых и моторизованных дивизий на этот раз была еще более мощной, чем в первые дни «Барбароссы». Выстоять против такого удара превосходящих сил противника нам не удалось.

В центре танковая группа генерала Гепнера, усиленная дивизиями СС «Рейх» и «Великая Германия» раскололи надвое фронт обороны. С севера и юга вклинились армии фон Клюге и Штрауса, танковые дивизии Гота. 3 октября немецкие бронированные чудовища ворвались в Орел, где по улицам еще ходили трамваи. На участках прорыва немцы имели 5—6-кратный перевес в людях и в технике. Они замкнули два кольца окружения, где оказались 4 армии: 19-я и 20-я Западного, 24-я и 32-я– Резервного фронтов. В «мешках» продолжали отчаянно сопротивляться более полумиллиона наших солдат и офицеров; 28 немецких дивизий вынуждены были сражаться с ними, постепенно сжимая тиски окружения.

Казалось бы, находясь практически в безвыходной ситуации, когда остается только сдаться в плен (как поступали «цивилизованные» военные Запада), русские продолжали отбиваться из последних сил, до последнего патрона. Да, конечно, и немцы, находясь в окружении, нередко отбивались упорно. Отчасти так проявлялась их вера в свое расовое превосходство, в нацистскую идею. Но чаще всего (если не всегда) объяснение было простое и более реальное: они боялись плена. Понимали: за ними остались разрушенные русские города, убитые мирные жители, женщины и дети, сожженные деревни. Гитлеровцы разрушали, убивали, мучили, насиловали, грабили как захватчики, ворвавшиеся в чужую страну и желающие превратить ее жителей в рабов. Они были уверены, что в плену придется отвечать если и не за себя, то за соучастие в страшном преступлении.

Русские не сдавались, потому что любили Родину, ненавидели оккупантов и не желали становиться рабами. Но вот что еще показывает колоссальную разницу между теми «старыми» русскими, настоящими (в отличие от нынешних «новых» русских), и западны-

347

ми «цивилизаторами». Большинство наших военнопленных погибли в германских концлагерях от голода, пыток, болезней. А подавляющее большинство немецких военнопленных остались в живых, отработали срок заключения на стройках и вернулись домой...

Итак, геройское сопротивление советских армий, попавших в окружение, задержало немецкое наступление на Москву в тот момент, когда наш фронт был расколот и прорван, а путь к столице преграждали только ослабленные разрозненные воинские части.

В Берлине Геббельс устроил пресс-конференцию для иностранных журналистов. Он заявил, что значительная часть Европейской России освобождена от большевистского гнета, а «уничтожение армий Тимошенко, безусловно, привело войну к завершению... Я говорю об этом только сегодня, потому что сегодня могу совершенно определенно заявить: противник разгромлен и больше никогда не поднимется».

Действительно, стратегический план, разработанный германским генштабом по указаниям Гитлера, выполнялся почти безупречно. 2 октября Гальдер выразил свои чувства в частном письме: «Сегодня мои солдаты перешли в решающее наступление на Москву. Наступление фронтом в 500 километров! За эту операцию я боролся и дрался. Я привязался к ней как к ребенку, за которого немало пострадал. Дело не в самой Москве, я не придаю большого значения крупным городам. Зато важно ядро вражеских сил, стоящее между нами и Москвой. Оно должно быть разгромлено... Эта операция должна сломать противнику хребет».

9 октября имперский пресс-шеф Дитрих объявил, что «русский фронт разгромлен», война выиграна. В берлинских газетах появились крупные заголовки: «Великий час пробил: исход восточной кампании решен»; «Военный конец большевизма...»; «Последние боеспособные советские дивизии принесены в жертву».

Тем не менее в своем дневнике фон Бок отметил, что позвонил главнокомандующему сухопутными силами Вальтеру фон Браухичу и сказал:

– Разве вы не знаете, каково действительное положение дел? Ни Брянский, ни Вяземский котлы еще не ликвидированы. Конечно, они будут ликвидированы. Однако будьте любезны воздержаться от победных реляций!

Ответ фон Браухича был уклончив, но с намеком:

– Фюрер спрашивает, намерены ли вы продолжать наступление?

– Да, наступление будет продолжено.

348

– Разрешите напомнить: приближается срок полного разгрома противника и окружения Москвы – 7 ноября. Из ОКВ (верховного главнокомандования вооруженными силами. – Авт.) пришли сведения, что фюрер может лично возглавить вступающие в Москву передовые силы. В связи с этим хотелось бы уточнить предполагаемую дату капитуляции Москвы.

Фон Бок, убедившийся в необычайной стойкости советских войск, воздержался от точного ответа:

– Дату сообщу позже.

Пожалуй, уже тогда фон Бок стал сомневаться в успехе предпринятого наступления. Русские армии напоминали ему мифическую гидру, у которой взамен одной отсеченной головы возникает новая, а разрубленное тело срастается вновь и вновь. Так произошло, казалось бы, с полностью разгромленными тремя советскими фронтами.

Однако укрепляют фронт не только действующие части, но и командование. И потому из Ленинграда, где обстановка стабилизировалась, в Москву вызвали Г. К. Жукова. Он вспоминал:

«Простившись с Верховным, я отправился к начальнику Генерального штаба Борису Михайловичу Шапошникову и подробно изложил ему обстановку, сложившуюся на 6 октября в районе Ленинграда.

– Только что звонил Верховный, – сказал он, – приказал подготовить для вас карту западного направления. Карта сейчас будет. Командование Западного фронта находится там же, где был штаб Резервного фронта в августе, во время Ельнинской операции.

Борис Михайлович познакомил меня в деталях с обстановкой на московском направлении. В распоряжении Ставки, которое он мне передал, было сказано:

“Командующему Резервным фронтом.

Командующему Западным фронтом.

Распоряжением Ставки Верховного Главнокомандования в район действий Резервного фронта командирован генерал армии тов. Жуков в качестве представителя Ставки.

Ставка предлагает ознакомить тов. Жукова с обстановкой. Все решения тов. Жукова в дальнейшем, связанные с использованием войск фронтов и по вопросам управления, обязательны для выполнения.

По поручению Ставки Верховного Главнокомандования начальник Генерального штаба Шапошников.

6 октября 1941 г. 19 ч. 30 м.

№ 2684”».

349

Такое переформирование и назначение произошли при непосредственном участии Б.М. Шапошникова. Однако если подобные решения оставались прерогативой Сталина, то над замыслами противника приходилось ломать голову в первую очередь начальнику Генерального штаба, планирующего действия наших войск не только на данном направлении, с учетом того, что происходит в нашем и вражеском тылу, какие ожидаются резервы и т.п.

А разобраться во всем этом было очень непросто. Куда теперь двинутся немецкие танковые дивизии? Они могут повернуть на Калугу, чтобы ударить по нашим частям, противостоящим Гуде-риану. Есть и другой вариант: через Малоярославец устремиться к Москве. Или более сложный маневр: сначала направиться на север, соединиться с 3-й танковой группой Гота, разгромить наш правый фланг и тем самым открыть путь к столице с северо-запада.

Как пишет А. Кларк: «Прямой путь к Москве танкам Гепнера преграждали три стрелковые дивизии ослабленного состава, без танков и почти без артиллерии, а также кавалерийские части, вырвавшиеся с боями из окружения, численностью около бригады. Севернее в районе Гжатска другая небольшая группа советских войск, с трудом отражая атаки танковых дивизий Гота, отходила в направлении Волоколамска.

Сплошного фронта не было, и от стойкости этих разрозненных групп – назвать их армиями было бы преувеличением – зависела своевременная организация обороны на новом рубеже перед Москвой. Даже с учетом советских соединений, противостоящих Гудери-ану на южном фланге и Готу в верховьях Волги, численное превосходство немцев было подавляющим, особенно в боевой технике. На всем Западном фронте русские имели 824 танка, из которых едва ли половина была полностью боеспособной, да и из нее лишь небольшую часть составляли КВ и Т-34».

По уточненным данным, у нас было 782 танка, из них средних и тяжелых 141. Создавались отряды народного ополчения; но вооружены они были плохо при слабой выучке, хотя и намерены были с героической решимостью защитить Родину. Западный фронт вынужден был отойти на Можайскую линию обороны. На усиление войск Ставка дополнительно направила 14 стрелковых дивизий, 16 танковых бригад, 40 артиллерийских полков. Немецкое наступление задерживалось. И все-таки 14 октября танковая группа Гота ворвалась в Калинин (Тверь). Создалась реальная угроза продвижения врага на юго-восток, в направлении Клина. А от Тулы, стискивая

360

клещи, должна была продвигаться южная группа немецких войск – на Каширу, Коломну.

Среди жителей столицы, где оставались в основном старики, больные, женщины и дети, началась паника; из города потянулись толпы беженцев (а кое-кто, как теперь признаются некоторые, готов был встречать оккупантов с цветами, а не бутылками с зажигательной смесью, «коктейлем Молотова»). 19 октября в Москве ввели осадное положение.

Еще значительно раньше, 29 июня 1941 года, под грифом «строго секретно» вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) о переводе 18 наркоматов и главных управлений из столицы в восточные регионы. Значит, уже тогда Сталин понял, что фронт будет быстро приближаться к столице. Теперь западнее Москвы немецкие войска находились в 120—150 км от Кремля. Такое расстояние танки могли бы преодолеть за несколько часов, если бы... на их пути не стояли насмерть русские солдаты.

Однако в тревожном напряжении тех дней порой разрозненные советские воинские части оставляли – вынужденно – немалые бреши в своей обороне.

Об одном таком случае рассказал генерал К.Ф. Телегин в книге «Войны несчитанные вёрсты».

Утром 5 октября авиаразведка на Западном направлении каких-либо существенных изменений в обстановке не отметила. Только на дороге, идущей из Спас-Деменска через Юхнов на Медынь, обнаружили движение отдельных групп военных и гражданских автомашин, повозок, а также колонны артиллерии численностью до полка.

Для уточнения направили туда два-три самолета, чтобы осмотреть дороги в районах Юхнова, Спас-Деменска, Рославля и Сухи-ничей.

Около полудня Телегину позвонил полковник Н.А. Сбытое, командующий ВВС МВО, и взволнованно сообщил:

– Товарищ член Военного совета! Вылетавшие на задание летчики только что приземлились в Люберцах и доложили, что ими обнаружено движение большой колонны танков противника со стороны Спас-Деменска на Юхнов!

Воздушную разведку выполняли летчики 120-го истребительного авиаполка Дружков и Серов – люди мужественные и опытные, заслуживающие всяческого доверия. Они обнаружили колонны вражеской техники, растянувшиеся почти на двадцать пять километров. Летчики прошли над ней на небольшой высоте, ясно

351

видели кресты на танках и были обстреляны из зенитных пулеметов и малокалиберной зенитной артиллерии. Враг движется на Юхнов!

По «кремлевской» связи Телегин набрал номер Б.М. Шапошникова. Ответил дежурный генерал. По его словам, от штабов Западного и Резервного фронтов новых данных не поступало.

Телегин попросил соединить его с маршалом Шапошниковым. Доложив ему обо всем, что сделано во исполнение срочных заданий Генштаба, осторожно поинтересовался положением дел на Западном фронте.

– Ничего, голубчик! Ничего тревожного пока нет. Все спокойно, если под спокойствием понимать войну.

Опасаясь поднять в столь напряженное время ложную тревогу, чреватую труднопредсказуемыми последствиями, Телегин приказал Сбытову немедленно послать на повторную разведку еще двух надежных летчиков, чтобы они снизились до бреющего, прошли над колонной, определили ее состав, примерную численность техники и направление движения.

Из войск, непосредственно подчиненных округу, в повышенной боевой готовности находились только военные учебные заведения, два-три полка артиллерии и части ПВО. Правда, в районе Москвы формировались 14 танковых бригад, но их боеготовность была очень низкой, личным составом они были укомплектованы только частично, боевой техники не имели. Прямо скажем, немного. Такими силами танковые соединения врага не остановишь.

Наконец около 14 часов в кабинет Телегина вошел Сбытое и, с трудом скрывая обиду за проявленное к его летчикам недоверие, доложил:

– Летало три боевых экипажа. Прошли над колонной бреющим полетом под сильным зенитным огнем, имеют пробоины. При снижении самолетов пехота выскакивала из машин и укрывалась в придорожных кюветах. В момент разведки – голова колонны в пятнадцати-двадцати километрах от Юхнова. Сомнений не может быть – это враг, фашисты.

Теперь излишняя осторожность могла обернуться непоправимой бедой.

Вновь Телегин связался по телефону с Шапошниковым:

– Борис Михайлович, не поступило ли к вам каких-нибудь новых данных о положении на Западном фронте?

Последовала напряженная пауза. Возможно, обращение было воспринято с неудовольствием или недоумением. Борис Михайло-

352

вич, сдержав эмоции, почти дословно повторил свой первый ответ. Прозвучали сигналы отбоя.

По словам генерала, в первые дни войны бывали нередкими случаи, когда выяснить положение на фронтах удавалось с большим трудом, а порой и вообще не удавалось. Но после начала Смоленского сражения руководство было достаточно полно и своевременно информировано обо всем, что происходило на всех фронтах. Вот почему трудно было даже допустить мысль, что все виды разведки могли просмотреть появление на ближних подступах к Москве вражеской танковой колонны столь внушительной протяженности. И при всем понимании того, что в войне с применением высокоманевренных танковых, механизированных и воздушно-десантных войск неожиданности разного рода не исключены и даже в известной мере неизбежны, в данном случае неосведомленность Генерального штаба, располагавшего достаточным количеством средств для своевременного вскрытия передвижения вражеских войск и даже замыслов противника, казалась слишком маловероятной. У Телегина было больше оснований полагать, что ошиблись воздушные разведчики, попавшие в плен показавшейся им наиболее убедительной версии. Но ведь породить ее могло и какое-то стечение обстоятельств! А доклад в Генштаб об этом, как об установленном факте, мог вызвать принятие срочных мер на государственном уровне, отвлечь силы и средства от участков действительно в этом нуждавшихся. Вот в таком случае последствия безответственной поспешности могли оказаться весьма тяжелыми.

В третий раз были подняты в воздух самолеты. Их теперь пилотировали командиры эскадрилий. Они несколько раз прошли над разными участками колонны, были также встречены массированным огнем, на что ответили бомбометанием. Опытные авиаторы не только рассмотрели на бортах танков кресты, но и определили их типы: Т-3 и Т-4. Только после этого они вернулись на аэродром.

Еще не получив результатов последнего полета, Телегин приказал комбригу Елисееву и начальникам подольского пехотного и артиллерийского училищ выступить, занять оборону на рубеже Ма-лоярославецкого укрепленного района, надежно перекрыть Варшавское шоссе, выслав вперед на автомашинах передовой отряд пехотного училища, усиленный батареей или дивизионом артиллерийского училища, с задачей двигаться в сторону Юхнова и в случае появления противника удерживать рубеж до подхода подкреплений. Если же противника не окажется, курсанты проведут этот марш по тревоге как учебный.

В 15 часов Сбытое доложил:

– Товарищ член Военного совета! Данные полностью подтвердились. Это фашистские войска. Голова танковой колонны уже вошла в Юхнов. Летчики были обстреляны, среди них есть раненые.

Срочно пришлось звонить Шапошникову все с тем же вопросом о положении на Западном фронте, чтобы выяснить, осведомлен ли Генштаб о немецкой бронеколонне в Юхнове:

– Послушайте, товарищ Телегин, – сухо произнес Борис Михайлович. – Что значат ваши звонки и один и тот же вопрос? Не понимаю, чем это вызвано?

Прослушав доклад о результатах авиаразведки, маршал после паузы спросил:

– Верите ли вы этим данным, не ошиблись ли ваши летчики?

– Нет, не ошиблись. За достоверность сведений отвечаю, за летчиков ручаюсь...

– Мы таких данных не имеем... это невероятно... – озабоченно произнес Б.М. Шапошников и положил трубку...

Через три-четыре минуты раздался звонок «кремлевки». Сняв трубку, Телегин услышал хорошо поставленный голос:

– Говорит Поскребышев. Соединяю вас с товарищем Сталиным.

– Телегин?

– Так точно, товарищ Сталин.

– Вы только что докладывали Шапошникову о прорыве немцев в Юхнов?

– Да, я, товарищ Сталин!

– Откуда у вас эти сведения и можно ли им доверять?

– Сведения доставлены лучшими боевыми летчиками, дважды перепроверены и достоверны...

– Что вы предприняли?

Подробно доложил и об этом.

Сталин внимательно выслушал, одобрил и спросил, где Артемьев (командующий МВО, генерал-лейтенант).

– Артемьев в Туле, организует оборону города, – ответил я.

– Разыщите его и пусть он немедленно возвращается в Москву. Действуйте решительно. Собирайте все, что есть годного, для боя. На ответственность командования округа возлагаю задачу во что бы то ни стало задержать противника на пять-семь дней на рубеже Можайской линии обороны. За это время мы подведем резервы. Об обстановке своевременно докладывайте мне через Шапошникова!

354

Как писал Телегин: «Сознание того, что сигнал тревоги воспринят Верховным Главнокомандующим, сняло первое нервное напряжение, но физически я на минуту почувствовал себя совершенно разбитым.

Да, все сразу завязалось в предельно тугой узел, но это было лучше, чем томительная неизвестность. Тут же приказал послать в Тулу за П.А. Артемьевым самолет У-2, позвонил В.Г. Жаворонкову, попросил его помощи в розыске командующего и собрал начальников управлений и отделом штаба округа.

Сообщив об указаниях Верховного Главнокомандующего, предложил всем собравшимся принять самые неотложные, а если понадобится, то и крайние меры для сбора сил и вывода их в район Юхнова, не считаясь теперь ни с какими ведомственными интересами. Совещание продолжалось 15—20 минут, все присутствовавшие на нем немедленно приступили к выполнению приказа. Все центральные управления Наркомата обороны буквально без минутной задержки начали выполнять наши, Московского военного округа, заявки по вооружению и экипировке формируемых частей и подразделений. Командования военных академий выделили максимально возможное для них количество хорошо подготовленных командиров и политработников».

К 17 часам передовые танковые отряды врага двинулись из Юхнова в направлении реки Угра. Летчики постоянно вели разведку. Артемьев вскоре был вызван к Верховному Главнокомандующему и привез приказ привести в боевую готовность все части на Можайском рубеже, перекрыть подступы к нему инженерными заграждениями, дороги заминировать, мосты и перемычки противотанковых рвов подготовить к взрыву – словом, сделать все возможное, чтобы выиграть хотя бы пять суток, необходимых для переброски сюда резервов Ставки...

Позвольте сделать небольшое отступление. Приведенный выше фрагмент из воспоминаний Телегина посоветовал мне включить в книгу один знакомый москвич. Юношей он участвовал в сооружении оборонительных позиций в Подмосковье, а теперь уверял, будто только случайность не позволила немецким танковым колоннам ворваться в столицу.

Действительно, такое впечатление может возникнуть, когда выясняется, какие происходили события. А вдруг авиаразведка не обнаружила бы немецкую дивизию, беспрепятственно продвигавшуюся к Москве? Ни командующий фронтом, ни Шапошников не знали об этом. Выходит, для врага путь был открыт?

355

Конечно же, не так все просто. Одной дивизией огромный укрепленный город не захватишь. А на месте командования наступающих немецких частей было бы большой оплошностью продвигаться все дальше и дальше под постоянной угрозой очутиться в ловушке, в окружении. Так что никакой серьезной катастрофы не могло произойти, даже если бы о грозящей опасности Телегин, а затем Шапошников и Сталин узнали чуть позже.

В связи с этим вспоминается мне такой случай. Весной 1956 года в Московском геологоразведочном институте, который я тогда заканчивал, неожиданно отменили лекцию по марксизму-ленинизму. Студенты высыпали из аудитории. Мимо меня прошли, разговаривая, два преподавателя с этой кафедры. Один говорил другому:

– Ну вот, раньше была активная оборона, а теперь – неизвестно, что говорить.

Ныне выясняется, что в начале войны в наших войсках и в руководстве была порой растерянность. Но в то же время шла и активная оборона. Иначе враг добился бы своих целей.

Замешательство преподавателей объяснялось докладом Н.С. Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС 25 февраля 1956 года, разоблачившего культ личности Сталина. Показательно, что доклад, считавшийся секретным, был уже через три месяца опубликован на Западе в англоязычной прессе. В СССР его зачитывали на закрытых партийных и комсомольских собраниях, так и не опубликовав официально.

Факт красноречивый. Партийное руководство определило советскому народу роль безмолвствующей толпы, вынужденной довольствоваться слухами, пересказами важнейшего документа, отчасти определявшего их судьбу. Получалось, будто нашим гражданам не положено знать даже то, о чем широко вещают на Западе.

Так партийная верхушка невольно подчеркнула свое абсолютное господство над народом. Остается только удивляться, каким образом ошеломляющий доклад Хрущева, во многом лицемерный и лживый, рассчитанный на резкий перелом идеологического курса партии, не вызвал протеста у делегатов съезда. В частности, Хрущев утверждал, будто Сталин руководил Красной Армией по глобусу. А ведь в зале сидели маршалы и генералы, которые знали, что это явная клевета. Между прочим, и приведенное выше свидетельство К.Ф. Телегина красноречиво показывает, как все было в действительности.

356

СТОЛИЦА В ОПАСНОСТИ

Против войск Западного фронта сконцентрировалась 51-я дивизия. Они были хорошо укомплектованы.

У нас преобладали ослабленные части, и было лишь одно самостоятельное танковое подразделение – бригада полковника Катукова, недавно оснащенная великолепными танками Т-34. По приказу Верховного Главнокомандующего (операцию разрабатывали под руководством Шапошникова) бригада нанесла внезапный удар по 4-й немецкой танковой дивизии, входившей в армию Гудериана, который позже записал в дневнике: «Это был первый случай, когда огромное превосходство Т-34 над нашими танками стало совершенно очевидным... От стремительного наступления на Тулу, запланированного нами, временно пришлось отказаться».

Катуков, не развивая успеха, отступил, чтобы не угодить под мощный контрудар значительно превосходящих сил гитлеровцев. По-видимому, этот маневр тоже был согласован с начальником Генерального штаба.

Атакованная Катуковым дивизия вновь продолжила движение. Ее передовые части вошли вечером 11 октября в охваченные пожаром предместья Мценска; вся колонна растянулась на много километров, артиллерия и пехота остались далеко позади. И тут вновь появились Т-34 бригады Катукова. Тяжелые немецкие танки T-IV попытались развернуться и встретить противника, но, разворотив вязкую почву, садились на брюхо. Наши более легкие машины с широкими гусеницами двигались быстро и безостановочно.

«Удар русских танкистов был стремительным и свирепым, – писал Алан Кларк. – Немецкая колонна оказалась рассеченной на части, которые затем были методично уничтожены. Башенные стрелки 4-й танковой дивизии, боевой дух которых был надломлен еще в первом столкновении с бригадой Катукова, вновь видели, как их снаряды отскакивают от покатой брони советских танков.

4-я танковая дивизия была, по существу, уничтожена, и защитники Тулы получили важную передышку».

В дневнике Гудериана появились две новые записи: «До настоящего времени мы пользовались превосходством в танках. Но отныне положение радикально изменилось». «Я составил доклад по поводу этой новой для нас ситуации и направил его командованию группы армий. Я описал без обиняков явное превосходство Т-34 над нашим танком T-IV и сделал соответствующие выводы, как это в

357

будущем должно отразиться на производстве наших танков. В заключение я подчеркнул необходимость немедленной присылки на мой участок фронта комиссии, составленной из представителей управления вооружений, конструкторов танков и танкостроительных фирм... которая могла бы осмотреть уничтоженные танки на поле боя... и выслушать советы танкистов, которым приходится пользоваться этими танками, что следует предусмотреть в конструкции наших новых танков. Я также попросил о быстром налаживании производства противотанковых орудий, обладающих достаточной пробивной силой, чтобы вывести из строя Т-34».

Вполне возможно, что уже тогда, на опыте этих контрударов, Шапошников начал обдумывать возможность будущего мощного контрнаступления под Москвой. По-видимому, идея была согласована с Верховным Главнокомандующим. К столице постепенно подтягивались наши войска с востока, из Сибири, и с некоторых других фронтов. Но пока в стане противника сохранялась уверенность в скорой победе. Фон Бок 8 октября отметил в дневнике: «Создается впечатление, что у противника сейчас нет сил, которые он мог бы бросить на отражение наступления группы армий “Центр”». Действительно, 12 октября они вошли в Калугу. Однако два корпуса фельдмаршала Клюге получили сильные удары зашедших с тыла наших частей. Наступление немцев затормозилось. 15 октября фон Бок пунктуально фиксирует в дневнике удивившее его высказывание Клюге: «Наступает самый критический в истории восточной кампании психологический момент». Пожалуй, он имел в виду обещание Гитлера осенью овладеть Москвой, Ленинградом и по меньшей мере Европейской Россией. Солдаты и офицеры были готовы терпеть лишения и опасности, предвкушая теплые осенние квартиры, победу и обещанные блага. Но вот уже холод и слякоть, а русские, казалось бы, не раз уже разбитые вдребезги, уничтоженные в окружении, взятые в плен, возникают вновь и вновь, сражаются не на жизнь, а на смерть. Когда это кончится?

В книге журналиста Льва Безыменского «Укрощение “Тайфуна”» приведены такие выдержки из записей офицера штаба одной из армий фон Бока:

«14 октября авангард 4-й танковой группы дивизии СС «Рейх» подошел к Московской линии обороны, которая протянулась почти на 300 км от Калинина до Калуги... Снова, как в августе 1812 года, противник пытался оградить свою столицу, задержать наступление в 100 км от города. Стремительно, с ходу атаковали сильно укрепленные позиции противника полки “Германия” и “Фю-

358

pep” дивизии СС “Рейх”. При поддержке 4-й танковой дивизии им удалось прорвать московскую оборонительную позицию в самом ее центре, несмотря на то, что в последнюю минуту на участок наступления 40-го танкового корпуса противник перебросил дополнительные свежие силы 32-й сибирской стрелковой дивизии из Владивостока в составе трех полков и двух танковых бригад».

Осведомленность немцев неплохая. Возможно, сведения получены от наших пленных. Однако, как следует из дальнейших записей, московские оборонительные рубежи оборудованы по всем правилам фортификации:

«Дивизии СС и танковая дивизия... преодолевают полосу врытых в землю огнеметов с электрическим зажиганием, противотанковые препятствия всех видов, заболоченную местность, минные поля, проволочные заграждения, систему дотов, эскарпы и непрос-матриваемые позиции в лесах... сильный огонь артиллерии... пулеметов и ракетных установок... [советские] танки были хорошо замаскированы в лесах или в особых подземных ангарах, откуда они неожиданно появляются в виде подвижных дотов, делают несколько выстрелов и исчезают вновь... Своими новыми ракетными установками, которые одним залпом рассеивают на небольшом пространстве 16 снарядов, большевики пытались запугать наступающих. Потери советских войск убитыми во много раз превышают их потери пленными. По ночам еще светятся горящие деревни, окрашивая низкие темные облака в кроваво-красный цвет...»

Чем ближе к советской столице, тем менее доступной она начинает казаться захватчикам. Они ожидали войну такую, как на Западе: после сокрушительных поражений противник прекращал сопротивление. И хотя все еще есть надежда, что победа не за горами, нервы начинают сдавать. Теперь немцам приходится искать наиболее приемлемое оправдание затянувшейся войне. Хочется думать, что главный виновник... погода (словно для русского любая погода во благо): «Падение Москвы кажется близким. 18 октября моторизованные части 40-го корпуса овладевают Можайском, и тут на помощь противнику приходит союзник, которому удается то, чего не в состоянии были сделать русские, несмотря на миллионные жертвы, несмотря на их оборонительные позиции. Уже во время боев у Ельни и Бородино выпал первый снег, и вот начинаются русские осенние дожди и вырывают из рук немецких солдат уже почти завоеванную победу. День и ночь льет дождь, идет снег. Земля, как губка, впитывает влагу, и в жидкой по колено грязи задерживается немецкое наступление».

Вообгце-то, судя по метеосводкам, ничего особенного с подмосковной погодой в ту осень не происходило, если не считать, что осадков выпало меньше среднестатистической «нормы», а воздух был относительно холодней, чем обычно. Скажем, в ноябре выпало влаги всего 13 мм осадков, а среднемесячная температура была примерно на 5 градусов ниже нуля. Если в германском генштабе не предусмотрели возможность подобных метеорологических условий, то лишь потому, что планировали к этому времени завершить войну.

Вот, к примеру, что отметил в своем дневнике (было тогда у них время и желание делать подобные записи!) генерал-квартирмейстер германского генштаба Э. Вагнер 5 октября 1941 года: «В настоящее время идет наступление на Москву... Остается лишь довести танковые армии до их целей. Раньше у многих бы волосы встали дыбом, если бы услыхали про подобные оперативные цели. Ведь мы намечаем цели восточнее Москвы. После этого, как мне кажется, война кончится. И, очевидно, советская система развалится. Я все время удивляюсь, как правильно оценивает фюрер военную обстановку».