Текст книги "Маршал Шапошников. Военный советник вождя"

Автор книги: Рудольф Баландин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

14 октября разведотдел группы армий «Центр» докладывал: «Противник в настоящее время не в состоянии противопоставить наступающим на Москву силы, способные оказать длительное сопротивление западнее и юго-западнее Москвы. Все, что осталось от противника после сражения, оттеснено на север или на юг».

В те дни, как вспоминал А.М. Василевский, у него был долгий разговор с Шапошниковым, объяснившим создавшееся опасное положение на Можайском рубеже, куда надо срочно подтянуть подкрепление.

«В изнеможении откинувшись на спинку кресла, – писал Василевский, – Борис Михайлович на минуту задумался, потом вдруг сказал:

– А знаете, Александр Михайлович, почти три десятка лет назад мне довелось делать доклад юбилейного характера для офицерского состава лагерного сбора Туркестанского полка, в котором я проходил цензовое командование ротой. Доклад делал вечером 25 августа 1912 года, и на другой день вся Россия отмечала юбилей – столетие Бородинского сражения. До этого, еще в период учебы в академии, пришлось готовить разработку и по теории военного искусства, связанную с сопоставлением сражений Отечественной войны 1812 года и русско-японской войны. Тема формулировалась так: “Подход к полю сражения и усиленная разведка на основании Бородино и Вафангоу”...

360

Борис Михайлович закончил свое воспоминание:

– Вот уж, голубчик, не думал я тогда, что Бородино снова окажется в поле моего зрения. И отнюдь не в качестве темы юбилейного доклада. В такой войне, как теперь, все обстоит иначе. Но и мы ведь другие. Давайте продолжим...»

Казалось бы, дела в 1941 году обстояли ничуть не лучше, чем тогда, в 1812-м. И все-таки отличие было принципиальное из-за той особенности современной войны, которую упорно подчеркивал в своих теоретических трудах Шапошников: в крупных сражениях при огромном количестве техники, боеприпасов сказывается общее экономическое состояние воюющих стран. На этот счет сведения, полученные по линии внешней разведки, были обнадеживающими. Вот свидетельство генерала П.А. Судоплатова, в ту пору – начальника 4-го (разведывательно-диверсионного) управления НКВД-НКГБ:

«В октябре и ноябре 1941 года мы получили надежную информацию из Берлина о том, что немецкая армия почти исчерпала запасы боеприпасов, нефти и бензина для продолжения активных наступательных операций. Все указывало на приближение неизбежной паузы в немецком наступлении. Эти данные передал Арвид Харнак (кодовое имя «Корсиканец»), антифашист, советник министерства экономики Германии. Член известной семьи писателей и философов, он был привлечен к сотрудничеству во время его визита в СССР в 1932 году и с тех пор целое десятилетие поставлял информацию советской разведке, пока его не разоблачили. В декабре 1942 года его судили и повесили».

Тем не менее до подхода резервов надо было продержаться на ближайших подступах к столице любой ценой. К Шапошникову поступали сообщения со всех фронтов, но главным, решающим был Западный. «Борису Михайловичу нередко приходилось отводить себе лишь два-три часа для сна... – писали А.М. Василевский и М.В. Захаров. – В глубокой тайне, с привлечением лишь двухтрех человек из Оперативного управления, при незатухающих оборонительных боях изыскивались боевые средства и резервы для нанесения ударов по врагу под Ростовом, Тихвином, а затем и под Москвой».

О том, что тогда происходило в столице, можно судить по воспоминаниям очевидцев. Для множества обывателей середина октября представлялась как период неумолимо надвигающейся катастрофы. Панику создавали и слухи, пускаемые врагами, и фашистские листовки с призывами встречать «германских освободителей». Секрет-

361

ный приказ ГКО об эвакуации значительной части учреждений, организаций (в том числе – основной группы Генштаба вместе с Б.М. Шапошниковым) из Москвы на восток не мог остаться в тайне. Тотчас запаниковали бы многие жители, и без того утомленные воздушными тревогами, бомбардировками. Пришлось принимать жесткие меры для подавления вспышек мародерства, бандитизма.

У москвича журналиста Н. Вержбицкого в дневнике было записано, что беженцев нередко стаскивали с автомашин под возгласы: «Бей евреев». Возможно, случалось и такое. Ведь у представителей этого народа были наиболее веские основания для паники: «авангард западной цивилизации», «освободители от сталинского ига» уничтожали евреев как нацию, всех подряд. Неудивительно, что среди убегавших от нацистов могли преобладать евреи, хотя, как известно, немало их вставало на защиту советской родины...

В фашистских агитках аббревиатура СССР использовалась с такой расшифровкой: Смерть Сталина Спасет Россию. Вот какое поистине великое значение придавала верхушка Третьего рейха вождю и Верховному Главнокомандующему! В листовках и слухах, распространяемых гитлеровцами, утверждалось, будто Сталин трусливо бежал со своими сатрапами из столицы, которую приказал заминировать и взорвать.

Первая часть этого заявления была чистой ложью, вторая – полуправдой. П.А. Судоплатов вспоминал: «В октябре 1941 года меня вызвали в кабинет Берии, где находился Маленков, и приказали заминировать наиболее важные сооружения в Москве и на подступах к ней, такие, как главные железнодорожные вокзалы, объекты оборонной промышленности, некоторые жилые здания, некоторые станции метро и стадион «Динамо», взрывчатка должна была быть готова уже через двадцать четыре часа. Мы трудились круглые сутки, чтобы выполнить приказ. А Маленков и Берия в это время без отдыха, спокойно, по-деловому работали в НКВД на Лубянке».

Есть сведения, что на заседании ГКО 15 октября Л.П. Берия настаивал на отъезде Сталина, полагая, что столицу вряд ли удастся отстоять. Однако Иосиф Виссарионович не только отверг это предложение, но и задумал провести на Красной площади традиционный военный парад 7 ноября. И все-таки тогда положение противостоящих армий было таково, что, казалось, вполне могла реализоваться заявленная раньше идея фюрера о шествии его войск через покоренную Москву.

«23 октября, – писали хроникеры-гитлеровцы, – авангард 10-й танковой дивизии вышел к перекрестку дорог на большой авто-

362

страде Москва – Смоленск, между Шелковкой и Дороховом, в 21 км восточнее Можайска. Эта автострада – единственная сквозная дорога с запада на восток, главная артерия Центрального фронта...

25 октября 10-ю танковую дивизию в районе Шел ковки сменила 7-я пехотная дивизия, прибывшая из Вереи. Уже во время смены начался ураганный артиллерийский огонь противника. На следующий день противник начинал одну атаку за другой, ибо 26 октября на этот участок поступил приказ о немедленном овладении перекрестком дорог и прорыве на Можайск. Наша пехота вступила в бой с совершенно свежей большевистской дальневосточной дивизией... Разгорелись жестокие кровавые бои... В районе скрещения дорог непрерывно грохотал ураганный огонь советской артиллерии и ракетных установок. Земля дрожала под тяжестью разрывов. Пехотинцы окапывались в грязи и за развалинами домов, создавая узлы сопротивления. Один за другим вступали в бой советские танки. Всю Шелковку можно сравнить с огромной адской кухней... Только 27 октября натиск противника ослабел».

Добиться решающего успеха наши воины не смогли, но основную задачу выполнили: отбили у немцев желание начать наступление на Москву. На Волоколамском направлении 4-я армия фельдмаршала Клюге при поддержке танков потеснила 16-ю армию генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского. 27 октября пал Волоколамск, но на этом наступление гитлеровцев захлебнулось.

К тому времени Борис Михайлович находился вдали от столицы на запасном пункте управления. По словам его заместителя А.М. Василевского, оставшегося с несколькими сотрудниками при Ставке Верховного Главнокомандования, их работа, «безусловно, облегчалась тем, что в любом случае можно было опереться на совет и поддержку Шапошникова. Хотя в те дни его не было рядом, связь работала надежно, и я ежедневно поддерживал с ним контакт. Да и Сталин при рассмотрении очередных вопросов обычно спрашивал:

– Советовались с Борисом Михайловичем?

– Да, товарищ Сталин.

– Докладывайте...»

ПРЕОДОЛЕНИЕ «ТАЙФУНА»

В конце октября сила «Тайфуна» стала заметно выдыхаться. И тогда произошли два события, на первый взглядне имеющие прямого отношения к войне. Даже вроде бы неуместные в осажден-

363

ном городе: торжественное заседание, посвященное Октябрьской революции, а затем военный парад на Красной площади. Обратимся к свидетельству очевидца, П.А. Судоплатова:

«Традиционно эти собрания проходили в Большом театре, но на этот раз из соображений безопасности – на платформе станции метро «Маяковская». Мы спустились на эскалаторе и вышли на платформу. С одной стороны стоял электропоезд с открытыми дверями, где были столы с бутербродами и прохладительными напитками. В конце платформы находилась трибуна для членов Политбюро.

Правительство приехало на поезде с другой стороны платформы. Сталин вышел из вагона в сопровождении Берии и Маленкова. Собрание открыл председатель Моссовета Пронин. Сталин выступал примерно в течение получаса. На меня его речь произвела глубокое впечатление: твердость и уверенность вождя убеждали в нашей способности противостоять врагу. На следующий день состоялся традиционный парад на Красной площади, проходивший с огромным энтузиазмом, несмотря на обильный снегопад. На моем пропуске стоял штамп «Проход всюду» – это означало, что я могу пройти и на главную трибуну Мавзолея, где стояли принимавшие парад советские руководители.

Берия и Меркулов предупредили меня, что в случае чрезвычайных происшествий я должен немедленно доложить им, поднявшись на Мавзолей. Ситуация на самом деле была критической: передовые части немцев находились совсем близко от города... Приказ войскам, участвовавшим в параде, был четок: что бы ни случилось, оставаться спокойными и поддерживать дисциплину. Этот парад еще больше укрепил нашу веру в возможность защитить Москву и в конце концов одержать победу над врагом».

Парад 7 ноября 1941 года на Красной площади явился предтечей Парада Победы 9 мая 1945. Это был, в сущности, первый этап решающего наступления наших войск под Москвой и первого серьезного поражения гитлеровцев. Таков был на этот раз действительно гениальный стратегический замысел Сталина: моральный удар по врагу. А тем временем Шапошников с немногими своими сотрудниками разрабатывал предварительный план нашего мощного контрнаступления.

Но была, судя по всему, и предварительная операция нашей военной разведки. О ней не упоминает Судоплатов; есть основания полагать, что она была задумана и реализована под руководством Шапошникова (позже он принял участие в подобной операции «Монастырь», о которой речь впереди).

Обратим внимание на фрагмент из упомянутой выше книги Льва Безыменского. Оценивая ситуацию, сложившуюся поздней осенью, он пишет:

«Чем утешали себя в ставке фюрера? В конце ноября на стол Гитлеру было положено “абсолютно достоверное” донесение немецкой агентурной разведки о речи, якобы произнесенной Маршалом Советского Союза С.К. Тимошенко в ГКО. Немецкий агент доносил, что Тимошенко, во-первых, находил возможной сдачу Москвы, с чем якобы “Ставка считалась еще с октября”, во-вторых, требовал, чтобы контрнаступление советских войск проводилось не под Москвой, а у Ростова; под Москвой же, по его мнению, будто бы следовало наступать через 5—6 месяцев. В дополнение к этому явно высосанному из пальца донесению отдел “Иностранных армий Востока” докладывал, что его источник сведений гарантировал “достоверность, беспристрастность и приличие своих донесений”. Так выглядело “приличие” на нацистский манер: чистый вымысел, лишь бы угодить фюреру!»

Хочется возразить уважаемому автору: какими бы подлыми методами ни пользовались фашисты в своей пропаганде, агентурная работа у них была поставлена неплохо. Фальсифицировать полученные от агентов сведения или выдумывать фальшивки на потребу начальства ни один здравомыслящий офицер подобного ведомства, а тем более руководство солидного отдела, не решится. Это же сознательная дезинформация, которую легко раскрыть. Ее автору обман будет стоить жизни. Кто решится на такое? Разве только враг фюрера и фашистской Германии. Ведь всего лишь через месяц после этих донесений стало очевидно, что они ложны!

На мой взгляд, в данном случае угадывается «почерк» Б.М. Шапошникова, профессионального разведчика. Немцам была подброшена фальшивка для того, чтобы они, с одной стороны, не отказались от планов захвата имеющимися весьма ослабленными силами Москвы, надеясь на легкую добычу. С другой – опасались русского контрнаступления под Ростовом, а вовсе не на Западном фронте. Если немцы сочли источник сведений вполне надежным, то этот агент должен был иметь выход на члена ГКО. Именно таким военачальником был Борис Михайлович Шапошников, работавший над планом контрнаступления под Москвой, обдумывая все варианты его реализации, а также – что чрезвычайно важно – сохранения их в тайне и дезинформации противника.

Жена Шапошникова Мария Александровна была солисткой оперы Большого театра. А в театральной среде у немцев был осведомитель

365

(или даже два агента?). Об этом знала наша разведка и использовала такой канал для обмана противника. Вот чем можно объяснить те ложные сведения, которые секретная германская служба сочла достойными полного доверия.

Немецкие потери на Московском направлении были значительными. Груйпа армий «Центр» со 2 октября за месяц с небольшим продвинулась на восток на 150 тысяч метров, оставляя на каждом из них в среднем по 2 человека. 300 тысяч трупов легло в чужую землю ради того, чтобы достичь сердца России. В пехотных дивизиях не досчитывалось 35 %, в моторизованных 40 %, в танковых – до 65 % от нормального состава. Ощущалась нехватка в боеприпасах. В тылу хозяйничали партизаны. В таких условиях было практически невозможно организовать крупное наступление. Оставалась надежда на слабость Красной Армии.

Была у немцев возможность остановиться на достигнутых рубежах и создать хорошо укрепленную полосу обороны. Но это бы означало, что все первоначальные планы, даже со временем скорректированные, потерпели крах. Война планировалась против «колосса на глиняных ногах», который рассыплется после первых мощных ударов. А у колосса оказались надежные экономические, социальные и духовные опоры. После прозвучавшего из Москвы на весь мир доклада Сталина в идеологической борьбе первенство захватил Советский Союз. Ответить на этот вызов следовало делом, дабы не ослаблять моральный дух солдат вермахта.

На рискованное наступление толкало и другое обстоятельство. Парадоксальным образом ослабление группы армий «Центр», недостатки в обеспечении техникой, боеприпасами, зимней одеждой ставили под сомнение ее возможность в таких условиях создать надежные оборонительные позиции. Русские могли бы, получив подкрепление, перейти в наступление. Следовательно, имело смысл пойти на оправданный риск. Тем более что, по данным разведки, русские готовы отдать Москву в надежде взять реванш под Ростовом. Сам факт захвата столицы СССР имел бы колоссальное значение для морального подъема в Германии и деморализации противника. Да ведь и была Москва совсем близко!

Генерал-фельдмаршал фон Бок 12 ноября высказался вполне определенно: «В военном и психологическом отношении необходимо взять Москву... Хуже если мы останемся лежать в снегу на открытой местности в 50 км от манящей цели».

Записи военного адъютанта Гитлера Герхарда Энгеля показывают, как резко менялось настроение в ставке фюрера после парада на Красной площади:

366

«12 ноября: Можно только рыдать!.. Обстановка теперь такова, что надо брать и Москву, и Юг... И к тому же становится заметным, что фюрер недостаточно ясно говорит, что хочет...

16 ноября: Безрадостная обстановка. Докладывают о положении с подвозом и ж.-д. транспортом... Фюрер все больше сомневается в том, что правильно выбрал направление главных ударов. Фюрер никогда не был убежден, что взятие Москвы решит исход войны. Браухич озлоблен против Бока, ибо Бок был одержим этой идеей, которую докладывал и фюреру. “Он хочет еще раз въехать победителем, как в Париж”. Все-таки мы до сих пор считаем, что Москва могла бы решить исход войны.

22 ноября: В узком кругу фюрер говорит о том, что его занимает в течение месяцев... Сложившаяся обстановка заставляет его принимать решения, но они, к сожалению, находятся под влиянием тех, от кого он зависит, – партии, “старых борцов”, государства и, наконец, вермахта. Из этого следует, что цели похода не достигнуты. С другой стороны, немецкие успехи не остаются без последствий для престижа в мировой политике. Все войны зависят не от человеческих, а от экономических причин. Без торговцев еще не выигрывалась ни одна война. Торговцы определяют производство пушек, танков, боеприпасов. Он (Гитлер. – Авт.) должен создать немецкий военный потенциал, дабы лишить других дыхания. Так приходится вести войну на Востоке. Захватить возможности другого – вот условие победы.

24 ноября: Снова неудовлетворительная, неясная обстановка...

30 ноября: Россия находится перед своей гибелью. В промышленном и военно-промышленном отношении с ней покончено, так как самые ценные и необходимые источники сырья находятся в немецких руках. Направление главного удара – Кавказ, Персидский залив и далее Ближний Восток...»

На чем был основан такой оптимизм? Прежде всего, на катастрофической недооценке силы советского строя. К тому же любой западный специалист, верящий в ценности капитализма, не мог даже вообразить, что при народовластии, при социализме люди способны не только на боевые, но и на трудовые подвиги – небывалые в истории!

И еще раз подчеркну: сыграла свою роль и дезинформация, исходившая из окружения Б.М. Шапошникова о якобы подорванной экономике Советского Союза, плачевном состоянии Красной Армии, планах отдать Москву фашистам. (Между прочим, некоторые горячие головы в Великобритании готовили претендента на

367

русский престол – принца Луи-Фердинанда, женатого на дочери великого князя Кирилла, а в США полагали, что новое русское правительство в Сибири возглавит Керенский.) Врагам России казалось, что уж теперь-то достаточно только толкнуть обессиленного «советского монстра» и он падет к их ногам.

«Уверенность врага в скорейшем захвате Москвы, – писал Вадим Валерианович Кожинов, – ярко выразилась в двух фактах, которые до последнего времени, в сущности, замалчиваются: прорыве колонны немецких мотоциклистов 30 ноября почти в границы Москвы, на мост Москва—Волга (вблизи нынешней станции метро «Речной вокзал»), и осуществленной тогда же, в ночь с 30 ноября на 1 декабря, дерзкой высадке на Воробьевых горах и в Нескучном саду – в четырех километрах от Кремля – авиадесанта, который имел задачу выкрасть Сталина...

Впрочем, гораздо важнее, конечно, тот факт, что к концу ноября сам фронт на северо-западном участке проходил менее чем в 20 (!) км от тогдашней границы Москвы (от нынешней границы – всего в 10 км) и менее чем в 30 км – от стен Кремля! Речь идет прежде всего о поселке вблизи Савеловской железной дороги, недалеко от станции Лобня (26-й километр), Красная Поляна и окрестных деревнях Горки, Киово, Катюшки (ближайшей к Москве)».

В конце ноября Гитлер объявил: «Война в целом уже выиграна» (выходит, он продолжал верить в беспомощность Красной Армии, по крайней мере на центральном фронте). Германский штабной офицер А. Неймген писал своему дядюшке: «Я видел тяжелые пушки, которые к вечеру будут обстреливать Кремль. Я видел полк наших пехотинцев, которые первыми должны пройти по Красной площади. Это конец, дядюшка, Москва наша, Россия наша... Тороплюсь. Зовет начальник штаба. Утром напишу тебе из Москвы...»

В исследовании «Россия. Век XX (1939—1964)» В.В. Кожинов, рассказывая о сражениях под Москвой, особо выделил их символическое значение для советских людей. Он привел выразительный фрагмент из воспоминаний героя этих боев Баурджана Момыш-улы, сподвижника генерала И.В. Панфилова. Батальон Момыш-улы, выйдя из окружения, занял оборону восточнее Крюкова, на 38-м километре Ленинградской (Октябрьской) железной дороге.

Лейтенант Петр Сулима, адъютант Баурджана, принес ему топографическую карту. На ней была нанесена Москва.

«По привычке прежних отступательных боев, – писал Момыш-улы в книге “За нами Москва. Записки офицера”, – я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы, где можно было

368

бы зацепиться, и этого рубежа не нашел. Я представил врага на улицах Москвы... строй гитлеровцев в парадной форме во главе с очкастым сухопарым генералом в белых перчатках и с легкой усмешкой победителя.

– Что с вами, товарищ командир?..

– Дайте мне перочинный нож, – прервал я Сулиму... Я аккуратно разрезал карту и протянул половину ее Сулиме. – Нате, сожгите. Нам больше не понадобится ориентироваться и изучать местность восточнее Крюкова...»

Обратите внимание: казах и украинец, не бывавшие в столице страны, полны решимости отстаивать ее до конца, погибнуть, но закрыть путь врагу. Ибо тогда у всех нас (русских, украинцев, казахов, армян, евреев и многих других) была единая великая Родина – СССР. И Сталин, помнится, говорил: «мы, русские».

Комментируя воспоминания Баурджана, Кожинов сделал вывод: «Убеждение в невозможности, немыслимости сдачи Москвы врагу определялось в данном случае не собственно «русским» сознанием: ведь перед нами – коренной казах, в детстве даже не знавший ни слова по-русски и исключительно высоко ценивший свои национальные традиции. И не «коммунистическим» сознанием... кстати, командир батальона Момыш-улы не был в то время в партии. Но Москва, которую он никогда не видел, тем не менее была для него центром того геополитического мира, в котором он в 1910 году родился, вырос и стал (с 1936 года) профессиональным военным».

Единственно, с чем трудно согласиться, так это с противопоставлением геополитического «евразийского» сознания «коммунистической» идеологии. В действительности одно другому не противоречит. Ибо евразийская идея может основываться на господстве одного народа над другими (к этому стремились тогда нацисты, а ныне того же добиваются американцы). Но она же в Советском Союзе провозглашала равенство и единство всех наций. И этим коммунистические идеалы вполне отвечают учениям и Христа, и Мухаммеда (добавим еще принципы справедливости, взаимопомощи).

В ноябре 1941-го армия Тимошенко нанесла сокрушительный удар по танковым дивизиям Клейста, выбив их из Ростова-на-Дону. Немцы бежали из города в такой спешке, что бросили 40 танков и много другой техники. Такого отступления немецких войск не было с начала мировой войны, с 1939 года! Гитлер снял с должности командующего группой армий «Юг» фон Рундштедта. Но парадоксальным образом эта неудача увеличила решимость фюрера и его военных советников победоносно завершить «Тай-

369

фун». Ведь, казалось бы, полностью подтвердились донесения «надежного агента» о переносе главных операций Красной Армии с центрального на южное направление, а значит, отказе из последних сил оборонять Москву.

Германское наступление началось в середине ноября. С первых же дней проходило оно с немалыми перебоями. Вот один из эпизодов в изложении Алана Кларка:

«18 ноября 112-я пехотная дивизия, прикрывавшая правый фланг танковой дивизии, наступающей на Венёв, была атакована сибирской дивизией из состава 10-й армии и танковой бригадой, только что прибывшей с Дальнего Востока и полностью оснащенной танками Т-34. Немцы обнаружили, что из-за застывшей смазки они могут вести огонь из автоматического оружия только одиночными выстрелами. Снаряды противотанковых орудий 37-мм калибра были неэффективны против советских танков. При виде сибирских стрелков, одетых в белые маскхалаты, вооруженных автоматами и ручными гранатами, сидящих на мчавшихся с пятидесятикилометровой скоростью страшных «тридцатьчетверках», нервы дрожащих от холода и практически беззащитных немецких солдат не выдержали. Дивизия дрогнула и побежала. “Паника, – мрачно отмечается в боевом журнале армии, – охватила немецкие войска вплоть до Бого-родицка. Это первый случай за русскую кампанию, когда произошло нечто подобное, и это служит предостережением, что боеспособность нашей пехоты находится на грани истощения и что от нее нельзя более ожидать выполнения трудных задач”.

Советское Верховное Главнокомандование, судя по всему, решило сковать наступление Гудериана, даже если это повлечет за собой ввод в бой части тщательно оберегаемых свежих резервных войск... В каждом случае советские части участвовали в бою лишь краткое время, а затем отходили в заснеженную глушь к югу от Оки, но их вмешательства было достаточно, чтобы помешать развитию удара 2-й танковой армии, который уже не выглядел на карте как острие копья, а напоминал опухоль, которая вздулась по обеим сторонам неподдающегося шипа – Тульского гарнизона».

И все-таки немецкое наступление продолжалось, хотя силы нападавших были на исходе. Командование Третьего рейха верило, что остается сделать последнее усилие, и русские будут разбиты.

Снова повторю (ибо это не отметили историки Великой Отечественной войны): в дезинформации, «добытой» германской разведкой, равно как в контрнаступлении Тимошенко, ясно усматривается продуманный стратегический замысел начальника советского

Генштаба Б.М. Шапошникова, готовившего план решительного разгрома фашистских войск под Москвой.

О том, как развивались события, написано много книг и статей. Обычно идею зимней московской кампании приписывают Г.К. Жукову. Но совершенно очевидно, что подготавливалась она, по меньшей мере, месяц, за время которого у командующего Западным фронтом и без того текущих, поистине горящих дел было множество. Да и не ведал он ни внешней военной разведкой, не распоряжался резервами Главного Командования, не планировал и не проводил действия наших партизан и войск на других фронтах. Всем этим, кроме Сталина, занимался Шапошников.

По имеющимся данным, в первой половине ноября Западный фронт получил серьезные подкрепления: 300 танков, 2 тысячи орудий, 100 тысяч человек. Кроме того, ему передали 50-ю армию с Брянского и 30-ю – с Калининского фронтов. Как пишет А. Кларк:

«Жуков и начальник Генерального штаба Красной Армии ожидали, что немцы предпримут еще одно усилие. Они также правильно предугадали его форму – возврат к ортодоксальному плану окружения с бронетанковыми силами, сконцентрированными на флангах. Соответственно советское командование также сосредоточило на флангах сильные группировки своих войск. 1-я Ударная армия находилась в районе Загорска (ныне Сергиев Посад. – Авт.) в резерве к северу от Москвы; 10-я армия и сильный 2-й кавалерийский корпус – к югу от столицы в районе Рязани и Каширы; новая 26-я резервная армия сосредоточилась к востоку от Москвы в районе Коломны, Ногинска и Егорьевска, а части новых резервных 24-й и 60-й армий развертывались в зоне обороны Москвы. Основная часть этих сил и входившие в их состав сибирские дивизии дислоцировались позади линии фронта в глубине обороны. Они не должны были тратить себя, преграждая путь немецким танкам, а позволить дивизиям Гота и Гепнера на севере и Гудериана на юге вступить в их расположение и повернуть к Москве, израсходовав свою ударную мощь в боях с русской пехотой, занимавшей внутреннее кольцо обороны столицы. Это была операция столь же деликатная и ответственная, как маневр («манолетина») матадора, который, отводя свой красный плащ в сторону, позволяет быку проскочить рядом и слегка коснуться себя».

А теперь обратимся к свидетельству Г.К. Жукова:

«...В начале ноября нам удалось своевременно установить сосредоточение ударных группировок противника на флангах нашего фронта обороны. В результате было правильно определено направ-

371

ление главных ударов врага. Ударному кулаку противника мы противопоставили глубоко эшелонированную оборону, оснащенную достаточным количеством противотанковых и инженерных средств. Здесь же, на самых опасных направлениях, сосредоточились все наши основные танковые части.

Коммуникации врага, протянувшиеся более чем на тысячу километров, находились под постоянными ударами партизанских отрядов, которые своими героическими действиями регулярно нарушали снабжение войск противника, работу его органов управления.

Большие потери гитлеровских войск, затяжной характер, который приняла операция «тайфун», ожесточенное сопротивление советских воинов – все это резко отразилось на боеспособности немецко-фашистских войск, породило в их рядах растерянность и неверие в успех...

В этих условиях готовилось контрнаступление под Москвой. Сама идея его возникла еще в ноябре. В ходе оборонительных сражений она окончательно сложилась, стала важнейшим и постоянным элементом замыслов и расчетов Ставки Верховного Главнокомандования».

Как видим, Георгий Константинович не приписывает себе идею подготовки краха «Тайфуна».

Поздно вечером 29 ноября ему из Ставки сообщили: принято решение о начале контрнаступления и предложили представить конкретный план операции. И он был представлен буквально на следующий день! Ясно, что это были скорректированные, а не внезапно рожденные полководческим гением документы. Так и пишет маршал Жуков: «Подробностей от нас не требовалось, поскольку все основное было заранее оговорено лично с И.В. Сталиным, Б.М. Шапошниковым и А.М. Василевским».

Как показали все последующие события, «мозг армии» Советского Союза, начиная с середины ноября, оказался значительно проницательнее самоуверенных руководителей германского вермахта и государства. В этом заслуга, мне кажется, прежде всего Шапошникова и его школы, к которой принадлежал А.М. Василевский.

Почему это обстоятельство осталось незамеченным, а точнее, недооцененным серьезными, квалифицированными военными историками? Пожалуй, по той простой причине, что о крупных стратегических замыслах Б.М. Шапошникова знал очень ограниченный круг лиц, а порой – только он и Сталин. Г.К. Жуков, как показала, в частности, разведывательная операция «Монастырь», в некоторых

372

случаях не догадывался о замыслах Верховного Главнокомандующего и начальника Генерального штаба Красной Армии. Этим, безусловно, никак не умаляются заслуги замечательного полководца Великой Отечественной.

Между прочим, Борис Михайлович отмечал как весьма важный аспект боевых действий моральное состояние противника. Показателен такой эпизод. Начальник штаба 20-й армии полковник Л.М. Сандалов, 27 декабря 1941 года произведенный в генералы, вспоминал, как вечером 8 декабря 1941-го ему позвонил маршал Шапошников.