Текст книги "Имя мне — Легион"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 50 страниц)

– Ладно, – проворчал я. – Как вышло, что Браун не смог записывать?

– Мы воспользовались мысленной стенографией.

– Где ты выучился ей?

– Да я сегодня вроде как просто вошел в нее, и все. Они – прирожденные паралинги.

– Что само по себе является весьма ценным товаром. Придется нам заняться изучением этого, заодно с содержимым Формы.

– Согласен. Только в следующий раз не включайте свет.

– Хорошо, мистер. Но чтобы больше никаких советов профессионала по космическому пиратству!

– Никаких, – пообещал он.

Итак, мы снова отправились в подземные города Мясника разрабатывать пласты муравьиных умов, ведомые сонаром на поясе и пятиваттными мерцающими фонариками.

Брауну все еще не удавалось хоть что-то записать. Под гипнозом он вспоминал лишь ощущения передачи, и ничего больше. Поэтому что касается отчетов, мы были вынуждены полностью полагаться на Скарла, но недели через полторы я уже сомневался, получаем ли мы их вообще.

– Скарл, ты что, редактируешь свои отчеты?

– Нет.

– Не хочешь ли подтвердить это с препаратом?

– Ты считаешь, что я вру?

– Может быть.

– Ладно, валяй, вводи свои препараты. – Он засмеялся.

Мне в голову пришла мысль (возможно, он и послал ее, когда смеялся), что с помощью препаратов ничего не докажешь. В нем выработался иммунитет к большинству гипнотиков еще во время учебы. Под их воздействием мозг просто переключался.

– Забудь об этом, – сказал я.

– Уже, – согласился он.

В чем мы действительно нуждались, так это в другом паралинге, который проверял бы нашего.

Отчеты Скарла выявили картину гигантской колонии муравьев, управляемой, как классический монолитный организм. Похоже, по своей структуре колония подразделялась на низших, средних и высших рабочих, солдат, супругов цариц и самих цариц. Это была аграрная культура, которая не создала ни единого орудия труда, но полагалась скорее на классы физически развитых индивидуумов, предназначенных для работы. В основе этой культуры лежала матриархальная идея, которая пропитала ее религию подобно (как мне кажется) представлению древних египтян о божественном происхождении фараонов.

Я разлил содержимое маленького кофейника по крошечным чашечкам, жестом попросил официанта принести нам еще один и посмотрел в окно, минуя взглядом углубленные в почву сады Селены, на болотного цвета шар с четкими очертаниями Америк поверх величественного купола: Европа откатывалась в сторону, Андалузия выклянчивала у моей памяти воспоминания, а Гольфстрим начинал сыпать соль на раны, Лиза. Между прочим, к тому времени, как ты получишь это любовное послание, меня уже здесь не будет, дорогая. Я буду там – догадайся где?

– Двояко? – переспросил меня Хейл, и вокруг Эйфелевой башни заметалось недоуменное выражение.

Обернувшись, я кивнул:

– Да, я заподозрил это, когда отчеты Скарла стали повторяться, – будто я вновь и вновь перечитывал один и тот же отчет. Я спросил себя, что он может скрывать или от чего отвлекать внимание. А потом я решил, что, может, это вовсе не он.

– Так ты поэтому захотел сам заняться Х-ированием?

– Верно, – подтвердил я, – вот почему я реквизировал из твоей каюты аптечку паралинга.

– Так вот почему наша игра в безик расстроилась из-за желудочных болей?

– Да, я заплатил связисту, чтобы тот заболел.

– С непаралингом безнадзорный X подвергается опасностям.

– Это я слышал, но именно поэтому в штате полно бывших Охранников – чтобы осушать лужи напастей прежде, чем кто-либо вступит в них.

– Или превратить их в озера, – отозвался Хейл. – Так что там насчет Скарла? Что же произошло на самом деле?

– В отчете сказано, что он тронулся умом и пытался нас всех убить. Мне пришлось застрелить его, защищаясь.

– А сам ты помнишь, как стрелял?

– Вроде да… Во всяком случае, так говорится в отчете.

Хейл не отставал от меня.

– Ты был в его голове. – Каждое слово равнозначно ложилось одно к другому.

– Да, все это есть в отчете.

– И ты был с ним как раз в то время, когда он сошел с ума.

– Правильно.

– И ты ушел после того, как убил его, уверенный, что ты и есть Скарл.

– И это верно. В отчете указывалось, что под сильным воздействием травмы во мне развилось невропатическое отождествление с его личностью.

– Знаю, поскольку сам писал. Но я редко довольствуюсь тем, что просто приклеиваю на что-то ярлык, а именно это я и сделал. С тех пор прошло уже два месяца, и я могу еще долго не увидеть тебя. Мне бы хотелось перепроверить свой диагноз, прежде чем мы расстанемся.

– Ладно. Мы оба в таком состоянии, что я могу рассказать тебе, что произошло на самом деле, а если тебе вздумается снова когда-либо расспрашивать меня, то свалить все на горячительные напитки.

Итак, я рассказал ему. Ты помнишь, как пару лет назад мы отправились в морское путешествие на Янсен? Мы тогда еще остановились на одном островке, где ты уговорила меня поплясать лимбо с ребятишками. Чтобы им угодить, я перегибался назад, а потом шлепнулся плашмя на спину и произвел более незабываемое впечатление, чем если бы преуспел. Я знаю, что Хейл нисколько не поверил моему рассказу – уж я-то слышал, как скрежещут его винтики, – но он был потрясен. Больше, чем я ожидал.

Я рассказал ему, как в тот день сопровождал Скарла, возвращавшегося в подземные владения, шагая под походную мелодию Охранника-маньяка, призванную обеспечить невмешательство в свой разум. Сам я бросил учебу на курсах Круга уже на втором месяце – из-за стремления смешивать понятия. Уверен, что тебе неизвестно, что я даже попробовал сделать это (вероятно, мне удалось, если судить по имени). Я так и видел, как Хейл припоминает мое личное дело и хватается за него как за объяснение моему рассказу – объяснение того, что же в действительности спасло мне жизнь. Он ошибался, но это не имело значения. Он все же поверил почти всему, что я рассказал.

Едва ли кто может добиться соотношения X при благоприятных условиях; я же могу всегда, и оно выше среднего. На этот раз его было достаточно.

Слабое свечение наших фонариков рассеивало тьму лишь вблизи нас, а значит, Спрашиваемая (?), как всегда, оставалась в тени. Словно притаившаяся во мраке Медуза-горгона, она находилась где-то невдалеке перед нами – мы чувствовали ее присутствие и ощущали, как она обменивается информацией со Скарлом. На самом пределе слышимости шуршали голоса ветров и трав, звуки подвалов, и вскрики проводов в вышине, и монотонный шепот морских раковин; редкими вкраплениями прорывались разорванные многозначные слова, никак не укладывавшиеся в единый контекст. Пока я готовил укол, меня пронизало запретное и неясное чувство ненужности.

– …Не брать… les nourritures [51]51
  Питание (фр.)


[Закрыть]?.. печально… и воровство, цыганский (?)… идут… все вещи – пауза – corpus meum [52]52
  Мое тело (лат.).


[Закрыть]… почему? Разбойник со звезд… возможно…

У меня закружилась голова, и я стоял в том туннеле, никем не замеченный, и осязал ночную прохладу.

Я стоял там, ощущая себя фотонегативом Скарла. Объекты внешнего мира фадом сыпались на сознание, на мозг водопадом обрушивался избыток раздражителей, но я сдерживал свой разум, чтобы тот молчал. Возможно, они не замечали моего присутствия по причине интенсивного сообщения мыслей. Я осторожно скользнул в мозг Скарла и прочитал в нем зачарованность тем, что невозможно.

Что бы там ни скрывалось в туннеле, в мозгу Скарла, в моем мозгу отражался образ не гигантского муравья. Мы разговаривали с прелестной молодой леди с золотистыми локонами, которая напомнила мне тебя, Лиза. Она была явно очарована нашим обликом. Нас связывало множество преступных идей, о которых лишь недавно узнало туннельное общество и с которыми никогда до сих пор не сталкивалось так близко. Она была влюблена в Скарла/ меня/нас, и печаль ее была велика.

– Я не могу сделать с тобой того же, – сказала она, – что я сделала с другими. А ты больше, чем любой из них, представляешь для нас угрозу. Если Земля будет господствовать над нами, как это произошло на Мальмсоне, Баррете и в других мирах, где ты побывал, то мы будем обречены, как они. Однако ты жил по их воровскому закону, а я не могу ненавидеть тебя за это. Давай поговорим о другом и отложим наше заключительное столкновение. Расскажи мне еще раз о том времени, когда ты занимался грабежами…

Но не тогда вдруг задрожала та часть Скарла, что была мною, после чего ее заметили. Это произошло мгновением позже, когда, нервно анализируя себя, мы/я (?) обнаружил, что эхом откликаюсь на умонастроение существа. Потом все окончилось сюрреалистическим калейдоскопом, который я наблюдал таким несметным количеством глаз, что устал бы считать их.

Кольцо действует двояко. Или кольца. Она носила более сильное. Наше было просто дешевой подделкой.

Передача информации являлась несущественным достоинством кольца Соломона, помнишь? Его основной функцией было управление злобными сущностями, подчинение их поступков воле владельца кольца, подавление их воли нещадными, как раскаленное железо, командами.

Она ухватилась за разум Скарла/мой/наш (?) ураганом смешавшихся эмоций, поддерживающих эту атаку.

– Убей их всех! – последовал приказ.

Полагаю, Браун первым почувствовал, что происходит, потому что он вдруг резко включил прожектор.

Там стояла она, вздрагивающая от света, – гигантская горгулья с радужными крыльями и с усиками-антеннами, словно вытолкнутые штормом на гребень океанской волны черные морские водоросли.

Именно это зрелище, вне сомнений, и спасло всех нас. Несмотря на отданный приказ, Скарл и я оцепенели, потрясенные при виде… при виде правды, которую скрывал этот ваш символ, как будто из нашего разума светом вырвали музыку. И после вспышки вновь загрохотал приказ, словно удар грома:

– Убей их!

В ту минуту мы обезумели. Я видел Скарла своими глазами и через кафедральные окна ее глаз, я видел и себя через те же витражные стекла, а также глазами Скарла. Одновременно я/мы видели ее оба, и мы подчинились команде.

Раздался орудийный залп, и я выронил трубу исполинского органа, резонировавшего чему-то, что я, возможно, сумел бы распознать, если бы у меня нашлось время послушать.

Время шло, и однажды я снова услышал.

Команда повлекла за собой разделение. Хотя мы со Скарлом были по уму единым целым, приказ «Убей их!» воздействовал на две раздельные нервные системы, и я выхватил оружие первым. Это было так просто, хотя я не помню, как стрелял.

От психического перенапряжения я рухнул как подкошенный прежде, чем успел убить кого-нибудь еще, а может, причиной был свет, который замедлил ее реакцию, или внезапная смерть Скарла. Она потеряла управление и отступила. Отступила и команда землян, подобрав, как и противная сторона, понесенные потери.

В те краткие минуты, когда наш/и разум/ы были затоплены, убежище для здравого рассудка нашлось в мысленных одиночных окопах, которые вырыл Хейл. Я скорчился у подножий невротических волноломов, давно и далеко на улицах Фенстера сообщаясь с эдиповыми штучками. Я попеременно то хандрил, то ликовал, когда мои отцы награждали меня то колотушками, то конфетами, и всегда чувствовал себя обиженным, и всегда Скарлом, и всегда хотел знать, о чем они думают, чтобы знать, куда прыгнуть, и всегда хотел переделать их под себя, несмотря на то что смертельно ненавидел их. И всегда, Лиза, я помнил мать и тринадцатую карту главной арканы – Костлявую Жницу, Смерть, – кого я боялся больше всего на свете, но кому был вынужден каждый день бросать вызов, чтобы стать большим и ни в ком не нуждаться, и он был штурманом «Стального угря», а я – капитаном.

Мне понадобилось больше месяца, чтобы снова стать самим собой, но другим. Скарл – человек, который от воровства получал удовольствие всегда, когда мог удрать с добычей, – порадовался бы своему последнему приобретению. Он украл у меня часть разума и мимоходом оставил мне долю своего. Он забрал с собой меру моей преданности политике Круга, а меня оставил со злонамеренным, антисоциальным качеством, которое я посчитал за добродетель.

Я/мы полагаем, что муравьиная царица была права, что я/мы были правы относительно Мальмсона и что Храм стоит на фундаменте ложных принципов, а его стены возводятся невероятно высокой ценой – за счет расовой целостности тысячи чужих народов. По этой причине я решил взбунтоваться. Взаимопроникновение оставило мне способ, как это делать. Я теперь сам паралинг, а столкновение с твоим подобием на планете под названием Мясник предоставило мне полный диапазон возможностей кольца. Теперь и я могу понуждать к каким-либо действиям, изменять мысли, требовать проявления нужных эмоций.

– Ты все еще чувствуешь себя Скарлом? – обратился ко мне Хейл.

И я ответил:

– Я и есть Билли Скарл. – И добавил: – Вполне возможно, что он запечатлел… – Слово в слово я проговаривал те же слова, что слетали с языка Хейла.

Макиавеллиевские глаза, словно нарисованные на кубиках льда черные кружки, встретились с моими, вопрошая.

– Я – Билли Скарл, – повторил я, – точно так же, как я есть я. Он таится в глубине моего разума и насмехается над видимостью морали, которой Круг маскирует пиратские замашки Земли. А еще Скарл дает понять, что за подобные проступки, только в меньшем масштабе, его едва не казнили.

– Мне наплевать на политику и политические методы, – сказал Хейл, – но ты являешься психиатрическим уникумом. В кои-то веки парапсихологический перенос черт характера и способностей личности! Мы собираемся написать статью!

– Мы собираемся пообедать, – заметил я.

– Но мы уже пообе…

– Да при малой гравитации Селены два обеда упакуются в нас с той же легкостью, что и один. А мы с тобой люди большие, с желудками, способными вместить уйму всякой всячины, разве не так?

– На что ты намекаешь?

– У царя Соломона было кольцо, – сказал я, – и передача информации являлась не единственным его назначением. Оно давало власть над всяким демоном, и я, Билли Скарл, ношу то кольцо в уме, как эмоциональный пояс целомудрия. Ты на стороне демонов, Хейл. Не все демоны, однако, злобные, и многих можно должным образом использовать на работе по строительству Храма. Я мобилизую тебя, чтобы ты распространял догмат о Многих Обителях и заселял их межзвездным братством. Я собираюсь похитить вашу философию, как барахольщик, а вместо нее оставить вам другую.

Печать Соломона [53]53
  Шестиконечная звезда, образованная из двух переплетенных треугольников.


[Закрыть]раскаленным скальпелем обожгла мой разум, и немного погодя я спросил: «Что мы хотим на обед?», а он спросил: «Как насчет бифштексов?»

Вот и все, что я хотел рассказать тебе о том, как мы/я обедал/и вчера вечером (думаю, что это было вчера вечером; я еще не перешел на земное время). Я оставил доктора Хейла, уверив его в своем полном выздоровлении от скарлоневроза, и сел на ближайший «челнок» до Земли.

Я пишу эти строчки, дорогая, а смотровое окно уже полностью заполнено Землей – так же, как мой разум заполнен двойной памятью о тебе. Я думаю, Скарл любил тебя – насколько он вообще был способен любить, – а что до меня, так я всегда тебя любил. Через каких-то несколько часов я узнаю, кто из нас двоих (а может, и никто) пробудил, возможно, в тебе похожие чувства – когда поговорим о прошлом бессловесными пентаграммами нашей профессии. А еще я очень хочу привлечь тебя к своему крестовому походу – я говорю «привлечь», а не «принять в члены». Я верю, что у меня впереди чуть ли не столетие продуктивной работы. С такой квалифицированной помощницей, как ты, я бы использовал это время, меняя умы людей, которые являются умом Земли и душой ее политики. Если ты откажешься, то это будет стоить тебе всего лишь часа – пока не выветрится из памяти. Ты была такой чудесной вербовщицей, в тебе есть что-то, что Хейл называет харизмой.

Если я попытаюсь действовать в одиночку, то не исключено, что я вскоре споткнусь – но так или иначе я все равно рискну, – и я приготовил это утомительно длинное предложение и приглашение (которое я отправлю по почте сразу, как приземлюсь), чтобы дать тебе полную информацию о тех обстоятельствах, что привели меня сюда, равно как и мои чувства к тебе. Я, может, чересчур переоцениваю время, которое мне предстоит прожить. Короткая, но восхитительная жизнь – чего стоит одна только продажа иглу на Меркурии! – все же по-своему привлекательна. Думаю, тебя тоже привлекает все невозможное. (А помнишь, что произошло с Троей?)

Поэтому сейчас я рассчитаю по времени пересылку почтовых отправлений и соответственно переправлю себя. Когда ты дочитаешь мое письмо до конца, я буду всего в нескольких мгновениях от тебя.

Обдумай, пожалуйста, свое будущее и, пожалуйста, устрашись. Через каких-то пару мгновений ты тоже встретишься с Мясником. Скорее всего он уже за дверью, с кольцом для тебя.

Открой дверь и впусти его.

Целую

С любовью,

Соломон/Скарл

Девять звездолетов наготове

«Тигр на свободе», – гласило сообщение.

Он сложил бумагу и положил ее под пресс-папье.

– Вы можете идти.

Человек, стоявший перед ним, коротко отсалютовал и сделал выжидательное лицо.

Герцог не поднял головы.

Он достал сигару и откинулся в кресле.

– Тигр на свободе, – сказал он, – после стольких лет…

Он закурил и надолго погрузился в созерцание голубоватого дымка.

– Интересно, как он выглядит на этот раз?

Минус десять

Он пробудился.

Долго лежал, не открывая глаз. Он подумал о своих руках и ногах – они были на месте. Он постарался понять, кто он такой, но не мог вспомнить.

Его начало трясти.

Он чувствовал, что его обнаженное тело прикрыто тонким покрывалом.

Холодный ветерок студил лицо.

Он потряс головой. В следующее мгновение он уже стоял на ногах, пошатываясь от слабости.

Огляделся.

На столе возле потемневшего от времени черепа мерцала свеча. Рядом лежал кинжал.

Он оглянулся на свое ложе. Оно оказалось гробом, а покрывало – саваном. Над ним склонялись стены, затянутые черными драпировками, слегка тронутыми ржавчиной тления. На дальней стене висело зеркало, но заглядывать в него не хотелось. Дверь отсутствовала.

– Ты жив, – сказал голос.

– Знаю, – ответил он.

– Посмотри в зеркало.

– Иди к черту.

Он принялся ходить по комнате, срывая драпировки со стен, ярд за ярдом. Затем, стоя по щиколотку в лоскутьях черного бархата, он разбил зеркало.

– Подними осколок зеркала и посмотри на себя.

– Иди к черту!

– Знаешь, что ты увидишь?

Он схватил со стола кинжал и начал раздирать бархат на длинные ленты.

– Ты увидишь человека, – продолжал голос, – голого, бессильного человека.

Он запустил череп в стену через всю комнату, и тот рассыпался от удара.

– Ты увидишь жалкого извивающегося червяка, безволосый эмбрион, похожий на ветку голой ивы; ты увидишь никчемного актеришку, напускающего на себя важный вид…

Он сложил искромсанную ткань в кучу посреди камеры и поджег ее свечой.

Толкнул стол в костер.

– Ты знаешь, что зависишь от милости тех, кем стремишься управлять…

Волоски у него на груди тлели и сворачивались колечками. Он посмотрел вверх.

– Спускайся сюда, – пригласил он, – кем бы ты ни был, и я устрою тебе фейерверк!

Где-то над головой раздался приглушенный щелчок. Голос затих. Он подбросил кинжал вверх, и тот ударился о металл.

И упал в пламя.

– Если я такой уж слабый, чего ты боишься? – крикнул он. – Давай, навести меня в аду!

Мерцание свечи проступало за дымной пеленой, понемногу рассеивавшейся по мере того, как догорал костер. Пламя еще поплясало на столе, но и он рассыпался на угли.

В стене бесшумно открылись отверстия, высосавшие его сознание.

Он упал поперек собственного гроба.

– Каков он сейчас, сэр?

– Как всегда, полон зла, – сказал Ченнинг.

Новый ассистент директора внимательно вглядывался в экран.

– Он действительно таков, как о нем говорят?

– Это зависит от того, что вы слышали.

Ченнинг отрегулировал температуру камеры до 68 градусов по Фаренгейту и включил магнитофон.

– Если вы слышали, что он утопил Бисмарка, – продолжил он, – так этого он не делал. Если вам говорили, что он убил Троцкого, так и этого он тоже не делал. Его просто не было поблизости… но он думает, что был, и он думает, что все это сделал он. Но если вы полагаете, что Новый Каир был разрушен вследствие природной катастрофы или что генерал Кентон умер от пищевого отравления, то вы ошибаетесь.

Новый ассистент пожал плечами и надел наушники. Он прислушивался к словам, раздававшимся сейчас в камере человека, погруженного в наркоз.

– …Ты – смерть и проклятие в человеческом обличье. Ты – молния Немезиды, привлеченная деяниями смертных. Ты убил Линкольна. Ты убил Троцкого – раскроил ему череп, словно дыню. Ты нажал на курок в Сараево и сломал печати Апокалипсиса. Ты – отравленная сталь, обагрившая замок датского короля, пуля в Гарфильде, клинок в Меркуцио… и огонь мести горит в твоей душе неизбывно… Ты Виндичи, сын Смерти…

Голос бубнил и бубнил. Ассистент директора повесил наушники на панель и отвел взгляд от готического антуража на экране.

– Вы, ребята, как я погляжу, прямо трясетесь над ним.

Ченнинг фыркнул, что могло сойти за смешок.

– Трясемся? – переспросил он. – Он – наш единственный несомненный успех. За последние девятнадцать лет на его счету больше разрушений, чем у любого цунами или землетрясения в истории человечества.

– К чему вся эта риторика?

– Он персонаж не из этой пьесы.

Ассистент покачал головой и пожал плечами.

– Когда я смогу поговорить с ним?

– Дайте нам еще три дня, – ответил Ченнинг. – Ему нужно время, чтобы созреть.

* * *

Кассиопея взглянула с балкона на четыре новые звезды. На другой планете, где она никогда не бывала, похожую комбинацию называли Южным Крестом. Созвездие у нее над головой, однако, не носило никакого названия, а четыре сверкающие оконечности креста родились в тиглях, созданных человеческими руками в четырех разных мирах. Выплавленный в кузнице стальной крест, чьи лучи, в отличие от звезд, не мигали.

Сероглазая, она смотрела на крест, пока он не скрылся из глаз. Повернувшись, она вошла в квартиру, зеленоглазая, с волосами, золотыми, как рыжие полосы тигра, и в платье, черном, как черные полосы тигра.

В глубине ее меняющихся глаз читался вопрос: «Кто придет, чтобы разорвать крест над миром Тернера?»

Думая об этом, знала, что будет плакать, пока не уснет.

Минус девять

 
Мир Стата – хмельная летучая мышь,
что мечется взад и вперед.
И как астероидов ей избежать —
То знают лишь Статкам и Бог.
Кто начертал эти слова
На сосуде с прохладною влагой,
И кто держит его у пределов своих,
Об этом лишь Статкам знает.
 

Карл Смит, спец. асс. д-ра Ченнинга,

идентификационный код Статкома 11-7,

Анализ Порядка Слов.

– Он способен когерентно мыслить?

– Если вы хотите знать, поймет ли он вас, да. Термин «когерентность» едва ли применим.

– Что вы имеете в виду?

– Его имя не является когерентно целостным в психиатрическом смысле. Это две личности: одна осознает саму себя, а другая – обе.

– Шизоид? – спросил ассистент директора наполовину утвердительно.

– Нет. Неокрепелинианская типология здесь неприменима.

– С которой из личностей я буду говорить?

– С той, которая нам нужна.

– О…

Смит, который тем временем копался в ящике, повернулся к ним с усмешкой.

Он погладил лазерный пистолет размером с авторучку и сунул его в нагрудный карман.

– Вам это не понадобится, – сказал ассистент директора. Он вытащил из-за ремня компактный пистолет. – Маленький, но смертельный, – улыбнулся он.

– Да, я знаю, – сказал Ченнинг. – Отдайте его мне.

– Что значит «отдайте мне»? Мне предстоит общаться с убийцей-психопатом. Я хочу иметь собственный пистолет.

– Какую чушь вы несете! Вы не войдете туда с этой штукой!

Со своей короткой седеющей шевелюрой, сквозь которую просвечивал череп, кабаньими чертами лица и приземистой коренастой фигурой, доктор Карол Ченнинг сильно смахивал на ощетинившегося ежа.

Он протянул руку ладонью вверх.

Ассистент опустил глаза и положил пистолет на раскрытую ладонь.

– Поскольку Смит вооружен, я думаю, этого достаточно…

Ченнинг усмехнулся.

– Он – не ваштелохранитель.

– Смит! Черт возьми! Мне нужно выпить!

– Вы завтра уезжаете, Виндичи. Не хотите же вы сидеть с больной головой во время старта гипердрайва?

– К черту г. д.! И к черту мою голову завтра! Сейчас меня заботит только мой желудок! – В его голосе зазвучали подхалимские нотки. – Будь другом, раздобудь нам бутылочку.

Веснушчатое лицо Смита сморщилось и расплылось в улыбке.

– Ладно, папаша, это твое дело. Ты под моей опекой, пока не отчалишь, и поддерживать тебя в хорошем настроении входит в мои должностные обязанности. Крепись, я скоро.

Смит нырнул в дверь, и Виндичи с удовлетворением заметил, что она осталась незапертой. Он покачал головой. Почему эта мысль пришла ему в голову? Он же не под арестом. Виндичи пересек комнату, остановился перед зеркалом и принялся внимательно себя рассматривать.

Чуть ниже шести футов, немного исхудавший – это всегда случается после пребывания в усыпляющем растворе, – черные волосы с проблесками седины на висках, глаза цвета красного дерева, прямой нос, твердый подбородок.

На человеке в зеркале был дорогой серый пиджак и голубая рубашка.

Он протер глаза. На мгновение отражение превратилось в светловолосого мужчину с зелеными глазами, полными губами и смуглой кожей.

Он сжал стакан между большим и указательным пальцами. Стекло хрустнуло.

Осколки упали в вазу.

Он улыбнулся своему отражению.

Дверь позади него открылась, и вошел Смит с бутылкой, на одну пятую наполненной земным бурбоном, и двумя стаканами.

– Хорошо, что принес еще один стакан. Я только что разбил свой.

– Правда? Где он?

– В вазе. Уронил его.

– Я уберу осколки. Это, – нахмурился Смит, – также входит в мои должностные обязанности.

Виндичи машинально улыбнулся и налил в оба стакана. Свой он осушил залпом и вновь наполнил.

Смит выбросил осколки в мусоропровод.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Виндичи добавил льда и отхлебнул.

– Теперь – хорошо.

Смит вымыл руки и опустился в кресло.

– Черт! Я порезался!

Виндичи хмыкнул.

– Кровь!

Он вздохнул и продолжил:

– …Самая красивая вещь во вселенной, спрятана в самом темном тайнике, а как восхитительно играет, когда выходит на свет божий.

Смит торопливо завязал порез платком.

– Да. Конечно.

– Более того, – продолжал Виндичи.

– Ты получил все инструкции?

– Да, я ведь там жил когда-то.

– Хм. Ну…

– Да. Я там жил, ведь так? Или то был капитан Рам-сэй?…Конечно, охранник Тернера. Он был офицером.

– Правильно, но это было давно. Я был ребенком.

Виндичи еще раз отхлебнул из стакана.

– И я собираюсь кого-то убить. Я не узнаю, кого именно, пока не прибуду туда. Но я хотел убить… кого-то… тогда…

Он посмотрел на Смита.

– Ты знаешь, почему я туда направляюсь?

– Нет. Я просто мусорщик.

Он провел рукой перед глазами.

– Это неправда, – сказал он. – Я вижу кентавра… Сверху до пояса ты человек, а ниже напичкан механизмами…

Смит нервно рассмеялся.

– Моя девушка дома удивилась бы, услышав это… не говори ей. Но серьезно, зачем ты едешь?

Виндичи покачал головой.

– Орлы над Нюрембергом.

– Что?

– Звездолеты… боевые корабли… слетаются к миру Тернера.

Смит пожал плечами.

– Что нам за дело до того, что они займут свой пост? Вообще-то, это неплохая идея.

Виндичи покачал головой.

– Они там не затем, чтобы занять пост.

Смит опрокинул стакан.

– О, сколько раз мы разбивали мир Тернера! – пробормотал он. – По меньшей мере трижды за последние шестьдесят лет. Неужели они никогда не сдадутся?

Смешок Виндичи заставил его проверить, не проглотил ли он кубик льда.

– Зачем им сдаваться? Федералы никогда не санкционируют полное разрушение мира Тернера. Это может привести к тому, что слишком многие нейтралы перестанут быть нейтралами. Они просто вырывают ему клыки каждые лет двадцать. Но в один прекрасный день, – улыбнулся Виндичи, – дантисты подоспеют слишком поздно.

– Какова твоя роль во всем этом? Ты тернерианин, сражался с Федерацией…

– Я дантист, – прорычал Виндичи, – и я ненавижу этот мир! Размещать более двух звездолетов на расстоянии менее пяти световых лет друг от друга является нарушением Федерального Кодекса. Каждый мир может иметь максимально два звездолета.

– А мир Тернера – ни одного. Статья девятая последних военных соглашений, – подсказал Смит, – но они могут размещать два.

– А прибыло уже четыре, – продолжил Виндичи. – Шесть будут означать Тревогу первого класса. Статком говорит, что их будет по меньшей мере семь.

Смит осушил стакан.

Шесть звездолетов могут разрушить шесть миров или захватить их. Самое малое шесть миров…

– Откуда? – спросил он.

– «Пегас» с Опиукуса… «Стилет» с Брана… «Стэндбэк» с Денеба… и «Минотавр».

– А еще на подходе могут быть «Граф Спее» и «Кракен».

Виндичи кивнул.

– Так полагает Статком.

– Может ли простое убийство остановить их?

– Статком полагает, что да… но убийство никогда не бывает простым. Возможно, мне придется убить все Верховное командование, кем бы они ни были.

Смит моргнул.

– Ты сможешь это сделать?

Виндичи расхохотался.

– Этот мир убил меня однажды, что было большой ошибкой. Им следовало оставить меня в живых.

Они прикончили бутылку, и Смит раздобыл еще одну. Когда им показалось, что они превратились в ось Галактики, которая неравномерно вращалась вокруг них, Смит спросил: «Но почему, Виндичи? Почему ты стал оружием, которое ходит, словно человек?»

На следующее утро он не смог припомнить ответ, за исключением той его части, которая состояла из елизаветинского монолога, обращенного к пустой бутылке и начинающегося словами: «Лабиринт моих познаний, ты раковина смерти…» Высокопарные слова перемежались многочисленными чертыханиями. В конце концов оратор рухнул, рыдая, на кушетку и затих. Смит даже не успел с ним попрощаться, поскольку Виндичи к тому времени находился на расстоянии 500 световых лет, приближаясь к миру Тернера. Но для Смита все это уже не имело значения.

Минус восемь

– Это ты?

– Да.

– Назови место.

– Стат.

– Назови время.

– Любое.

– Входи.

Виндичи быстро вошел и оглядел комнату. Обстановка обычной провинциальной гостиницы, почти нетронутая, за исключением переполненной пепельницы.

Виндичи проверил стенной шкаф и маленькую ванную.

– Под кроватью тоже никого нет.

Виндичи все-таки наклонился.

– Ты прав.

Он рассматривал долговязого человека с нервным тиком и волосами, слишком черными для столь редкой шевелюры.

– Ты Гаррисон.

Тот кивнул:

– Ты Виндичи.

Он улыбнулся.

– Я пришел, чтобы вышибить те четыре звездочки с небес, прежде чем у них появятся щенки. Что скажешь?

– Сядь.

– Я могу слушать стоя.

Гаррисон пожал плечами. Сел сам.

– Мир Тернера всегда был катализатором. Опикуан-цы и денебианцы готовы. Восьмой Рейх к вечеру пришлет сюда два звездолета. Они не доверяют друг другу, но согласились на командующего в лице герцога Ричарда…

– Ричард! – Виндичи шагнул вперед, подняв руки.

Гаррисон смотрел ему в глаза, не двигаясь, только левый уголок рта подрагивал, словно крылышко мотылька.