Текст книги "Имя мне — Легион"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц)

– Нельзя.

– От этого зависит жизнь вашего народа!

– Уйди! – прогремел он. – Возвращайся к своим, Гэлинджер! Оставь нас в покое!

В его устах мое имя звучало как-то странно, словно чужое. Интересно, сколько ему лет? Триста? Четыреста? Он что, всю жизнь охранял храм? Зачем? От кого тут его охранять? Мне не нравилось, как он двигался. Я и раньше встречал людей, которые так двигались.

– Уходи, – повторил он.

Если они развили свое искусство рукопашного боя до такой же степени, как и танец, или, хуже того, – если искусство борьбы было частью танца, то я здорово влип.

– Иди, – сказал я Браксе. – Отдай розу М’Квийе. Скажи, что это от меня. Скажи, что я скоро приду.

– Я сделаю так, как ты просишь. Вспоминай меня на Земле, Гэлинджер. Прощай.

Я не ответил, и она, неся розу, прошла мимо Онтро в следующую комнату.

– Ну, теперь ты уйдешь? – спросил он. – Если хочешь, я ей расскажу, как мы дрались и ты меня чуть не победил, но я так тебя ударил, что ты потерял сознание, и я отнес тебя на корабль.

– Нет, – сказал я. – Либо я тебя обойду, либо перешагну через тебя, но так или иначе я пройду.

Он пригнулся и вытянул перед собой руки.

– Это грех – поднять руку на святого человека, – прогрохотал он, – но я остановлю тебя, Гэлинджер.

Моя память прояснилась, как запотевшее стекло на свежем воздухе. Я смотрел в прошлое шестилетней давности.

Я изучал восточные языки в токийском университете. Дважды в неделю по вечерам я отдыхал. В один из таких вечеров я стоял в тридцатифутовом круге в Кодохане, в кимоно, перетянутом коричневым поясом. Я был «иккиу», на ступеньку ниже низшего уровня мастера. Справа на груди у меня был коричневый ромб с надписью «джиу-джитсу» на японском. На самом деле это означало «атемиваса» из-за одного приема, который я сам разработал. Я обнаружил, что он просто невероятно подходит к моим габаритам, и с его помощью побеждал в состязаниях.

Но я никогда по-настоящему не применял его на человеке и лет пять вообще не тренировался. Я был не в форме и знал это, но все равно попытался войти в состояние «цуки но кокоро», чтобы, как пруд луну, отразить всего Онтро.

Голос откуда-то из прошлого сказал: «Хадзими, начнем».

Я принял «неко-аши-дачи», кошачью стойку, и у Онтро как-то странно загорелись глаза. Он торопливо попытался переменить позу – и вот тут-то я ему и врезал!

Мой коронный прием!

Моя длинная левая нога взлетела, как лопнувшая пружина. На высоте семи футов она встретилась с его челюстью как раз в тот момент, когда он попытался отскочить.

Голова Онтро резко откинулась назад, и он упал, тихо застонав.

«Вот и все, – подумал я, – извини, старик».

Когда я через него перешагивал, он каким-то образом умудрился подставить мне подножку, и я упал. Трудно было поверить, что после такого удара у него хватает сил оставаться в сознании, я уж не говорю – двигаться. Мне не хотелось опять его бить.

Но он добрался до моей шеи прежде, чем я успел сообразить, чего он хочет.

Нет! Не надо такого конца!

Как будто железный прут давил мне на горло, на сонную артерию. Тут я понял, что он без сознания, а это действует рефлекс, рожденный бессчетными годами тренировок. Однажды я такое уже видел, в «шиай». Человек погиб оттого, что потерял сознание, когда его душили, и все равно продолжал бороться, а его противник подумал, что душит неправильно, и надавил сильнее.

Но такое бывает редко, очень редко.

Я двинул ему локтем под дых и ударил затылком в лицо. Хватка ослабла, но недостаточно. Мне не хотелось этого делать, но я протянул руку и сломал ему мизинец.

Его рука повисла, и я вывернулся.

Он лежал с искаженным лицом и тяжело дышал. У меня сердце сжалось при виде павшего гиганта, который, выполняя приказ, защищал свой народ, свою религию. Я проклинал себя, как никогда в жизни, за то, что перешагнул через него, а не обошел.

Шатаясь, я подошел к кучке своих пожитков, сел на ящик с проектором и закурил.

Прежде чем войти в храм, следовало отдышаться и подумать, о чем я буду говорить.

Как отговорить целую расу от самоубийства?

А что, если… Если я прочту им Книгу Екклезиаста, если прочитаю им литературное произведение, более великое, чем все написанное Локаром, – такое же мрачное, такое же пессимистичное; если покажу им, что наша раса продолжала жить, несмотря на то что один человек высочайшей поэзией вынес приговор всему живому; покажу, что суета, которую он высмеивал, вознесла нас в небеса, – поверят ли они, изменят ли свое решение?

Я затушил сигарету о мозаичный пол и отыскал свою записную книжку. Вставая, я почувствовал, как во мне просыпается ярость.

И я вошел в храм, чтобы проповедовать Черное Евангелие от Гэлинджера из Книги Жизни.

В зале царила тишина.

М’Квийе читала Локара. Справа от нее стояла роза, на которую все смотрели.

Пока не вошел я.

Сотни людей босыми сидели на полу. Я заметил, что немногочисленные мужчины были так же низкорослы, как и женщины.

Я был в сапогах.

Дюжина старух сидела полукругом позади М’Квийе. Матери.

Я подошел к столу.

– Умирая сами, вы хотите обречь на смерть и свой народ, – обратился я к ним, – чтобы люди не смогли познать ту полноту жизни, которую познали вы сами, – ее радости и печали. Но то, что вы обречены на смерть, – неправда, – теперь я обращался к большинству. – Те, кто это говорит, лгут. Бракса знает, потому что она родит ребенка…

Они сидели рядами изваяний. М’Квийе отступила в полукруг.

– …моего ребенка! – продолжал я, думая: «Интересно, что сказал бы мой отец, услышав такую проповедь?» – И все женщины, которые еще молоды, могут иметь детей. У вас бесплодны только мужчины. А если вы позволите врачам нашей экспедиции обследовать вас, может, и мужчинам можно будет помочь. Но даже если и нет – вы сможете иметь детей от землян. А мы не какой-нибудь захудалый народишко на захудалой планетке, – продолжал я. – Тысячелетия назад один Локар на нашей планете сказал, что этот мир ничтожен. Он говорил, как ваш Локар, но мы не сдались, несмотря на чуму, войны и голод. Мы не погибли. Одну за другой мы победили болезни, накормили голодных, боролись против войн. Быть может, мы победили их окончательно. Мы пересекли миллионы миль пустоты. Посетили другой мир. А наш Локар сказал: «Зачем? Что в этом толку? Так или иначе, все это суета». И все дело в том, – я понизил голос, – что он был прав! Это действительно суета! Это действительно гордыня! В этом-то и заключается непомерная спесь рационализма – всегда нападать на пророка, на мессию, на Бога. Именно богохульство сделало нас великими. Оно поддерживает нас в трудную минуту. Это им втайне восторгаются боги. Все истинно священные имена Бога – богохульны!

Я почувствовал, что начинаю потеть, и остановился. У меня кружилась голова.

– Вот Книга Екклезиаста, – объявил я и начал: – «Суета сует, сказал Екклезиаст, суета сует, – все суета! Что пользы человеку от трудов его…»

В задних рядах я увидел Браксу, замершую в немом восхищении.

Интересно, о чем она думала?

Я наматывал на себя ночные часы, как черную нить на катушку.

Ох, как поздно!

Я проговорил до самого рассвета и все не мог остановиться. Закончив читать Екклезиаста, я продолжил проповедь Гэлинджера. А когда замолчал, воцарилась тишина.

Ряды изваяний за ночь ни разу не шелохнулись. После долгой паузы М’Квийе подняла правую руку. Одна за другой Матери сделали то же самое.

И я знал, что это означает.

Это означало «нет», «не надо», «перестань» и «остановись».

Это значило, что я потерпел неудачу.

Я медленно вышел из комнаты и буквально рухнул на пол рядом со своими вещами.

Онтро исчез. Хорошо, что я не убил его.

Спустя тысячу лет вошла М’Квийе.

Она сказала:

– Твоя работа закончена.

Я не двигался.

– Пророчество сбылось, – сказала она. – Мой народ радуется. Ты победил, святой человек. Теперь уходи быстрее.

Голова у меня была как сдутый воздушный шар. Я накачал туда немного воздуха и сказал:

– Я не святой человек. Просто второсортный поэт с непомерным тщеславием. – Я зажег последнюю сигарету. – Ладно, какое там еще пророчество?

– Обещание Локара, – сказала она так, будто это не требовало объяснений, – что когда-нибудь с небес придет святой человек и в последнюю минуту спасет нас, если все танцы Локара будут исполнены. Он победит Руку Маланна и вернет нам жизнь. Как с Браксой. Как твоя проповедь в храме.

– Проповедь?

– Ты прочитал нам слова, великие, как и слова Локара. Ты прочитал нам о том, что «ничто не ново под луной». Ты читал эти слова и высмеивал их, показывая нам новое.

– На Марсе никогда не было цветов, – сказала она, – но мы научимся их выращивать. Ты – святой насмешник, – закончила она. – Тот Кто Смеется В Храме. Ты ходишь обутым по священной земле.

– Но вы проголосовали «против», – сказал я.

– Я голосовала против нашего первоначального решения и за то, чтобы оставить жить ребенка Браксы.

Я выронил сигарету. Как же мало я знал!

– А Бракса?

– Ее выбрали полпроцесса назад исполнить все танцы и ждать тебя.

– Но она говорила, что Онтро меня остановит.

М’Квийе долго молчала.

– Она никогда не верила в это пророчество. Плохо ей сейчас. Она убежала, боясь, что пророчество сбудется. А когда оно все-таки сбылось благодаря тебе, и мы проголосовали…

– Так она не любит меня? И никогда не любила?

– Мне очень жаль, Гэлинджер. Эту часть своего долга ей так и не удалось исполнить.

– Долга, – сказал я, – долгадолгадолгадолга… Ля-ля-ля!

– Она простилась с тобой. Она больше не хочет тебя видеть… А мы никогда не забудем того, чему ты нас учил.

– Не забудьте, – автоматически ответил я и внезапно осознал великий парадокс, лежащий в основе всех чудес.

Я не верил ни единому слову своей проповеди.

Никогда не верил.

Я встал, как пьяный, и пробормотал:

– М’нарра.

Я вышел из храма в мой последний день на Марсе. Я покорил тебя, Маланн, а победа все-таки осталась за тобой! Спи спокойно в своей звездной постели.

Черт тебя подери!

Бросив джипстер, я пошел к кораблю, с каждым шагом удаляясь от бремени жизни. Заперся у себя в каюте и проглотил сорок четыре таблетки снотворного.

Проснулся я в больничном отсеке. Живой.

Я медленно поднялся и кое-как добрался до иллюминатора.

Марс висел надо мной, как надутый пузырь. Потом он расплылся, перелился через край и потек по моему лицу.

Вершина

1

Я посмотрел на нее сверху, и мне стало не по себе. «Где же вершина? – подумал я. – У самых звезд?» Я не находил слов. Смотрел, смотрел – и не мог оторвать глаз; я уже начинал проклинать сам факт существования этой штуки. Жаль, что ее обнаружили, пока я еще жив.

– Ну? – Лэннинг накренил флайер так, чтобы я мог посмотреть вверх.

Я покачал головой и прикрыл ладонью глаза, хотя и был в очках.

– Убери ее… Пусть она исчезнет.

– Не получится. Она больше нас.

Она больше всего на свете, – добавил я.

– Мы не можем заставить ее исчезнуть…

– Подожди. Я хочу сделать несколько снимков.

Он протянул мне камеру, и я начал снимать.

– Ты можешь подлететь ближе?

– Нет. Слишком сильный ветер.

Пришлось пользоваться телескопическим объективом, сканирующим устройством и прочими хитростями, пока мы кружили возле нее.

– Я бы многое отдал, чтобы увидеть вершину.

– Мы уже поднялись на тридцать тысяч футов, а потолок для нашей крошки – пятьдесят. Эта леди, к сожалению, выше атмосферной границы.

– Странно, – сказал я, – отсюда все же трудно поверить, что она купается в эфире и созерцает звезды.

Лэннинг рассмеялся и зажег сигарету, а я потянулся за термосом с кофе.

– Ну, и как тебе Серая Сестра?

Я тоже закурил, глубоко затягиваясь. Флайер, подхваченный воздушным потоком, вильнул в сторону, потом ветер, словно потеряв интерес, отпустил нас. Я ответил:

– Как и наша леди на Абатторе – прямо между глаз.

Мы выпили кофе, и немного погодя Лэннинг спросил:

– Она слишком велика для тебя, Седой?

Проглотив кофе, я лишь скрипнул зубами в ответ. Только мои близкие друзья называют меня Седым; для остальных же я – Джек Саммерс, и мои волосы всегда были такими. Я вдруг засомневался, достоин ли Генри Лэннинг статуса моего близкого друга лишь потому, что знает меня двадцать лет, – особенно сейчас, когда он проявил инициативу и разыскал эту штуку в мире с разреженной атмосферой, множеством скал, слишком ярким небом и именем, похожим на ЛСД, прочитанное наоборот, данным в честь Джорджа Дисела, который оставил здесь свой след и был таков – неглупый парень!

– Гора высотой в сорок миль – уже не гора, – наконец сказал я. – Это целый мир, который какое-то глупое божество забыло забросить на орбиту.

– То есть она тебя не заинтересовала?

Я посмотрел вниз на серые лавандовые склоны, снова поднял глаза – туда, где исчезал всякий цвет, оставляя место только черному зазубренному силуэту. Я задирал голову, пока не стало жечь в глазах под защитными очками, но вершины все равно не было видно. Я разглядел облака, клубившиеся вокруг ее недоступных склонов, – они были как айсберги, только в небе; я услышал вой отступающего ветра, который пытался объять ее величие в молниеносной лихой атаке – пытался безуспешно.

– Почему же, мне интересно, – сказал я, – но чисто в академическом плане. Давай-ка в город, там я смогу поесть, выпить и, если повезет, сломать ногу.

Он повел флайер на юг, и я больше не смотрел по сторонам. Я просто чувствовал ее присутствие за спиной весь полет: Серая Сестра, высочайшая гора во всей разведанной Вселенной. Непокоренная, конечно.

Я чувствовал ее присутствие в последующие дни, словно она отбрасывала тень на все, что попадалось мне на глаза.

Два дня я изучал фотографии, потом мне удалось откопать старые карты. Еще я поговорил с людьми, которые рассказали мне разные истории о Серой Сестре, очень странные истории.

За это время мне не удалось обнаружить ничего обнадеживающего. Правда, я узнал, что пару столетий назад была предпринята попытка колонизировать Дисел – еще до того, как появились корабли со скоростью выше скорости света. Однако неизвестный тогдашней науке вирус колонизировал самых первых колонистов, и они все погибли. Новому поселению исполнилось четыре года; новые врачи победили вирус, и люди решили остаться на Диселе, словно гордились своим дурным вкусом в выборе мира для обитания. Как я узнал, никто особенно и не пытался связываться с Серой Сестрой. Было всего несколько попыток покорить ее, которые привели только к появлению новых легенд.

Днем небо здесь всегда было нестерпимо ярким. Оно терзало мои глаза до тех пор, пока я не начал надевать защитные очки всякий раз, когда выходил из гостиницы. В основном, однако, я сидел в баре, ел, пил, изучал фотографии и расспрашивал каждого, кто, проходя мимо, бросал хотя бы мимолетный взгляд на эти самые фотографии, разложенные на столе.

Я продолжал игнорировать Генри и его вопросы. Я знал, чего он хочет, но, черт подери, он мог бы и подождать! К несчастью, он так и делал; это получалось у него очень неплохо, что тоже раздражало меня. Он чувствовал, что я уже почти решился, и он хотел быть там, когда это случится. Он нажил состояние на покорении Касла, и я, глядя на хитрые морщинки вокруг его глаз, уже представлял, какими будут строки теперешней истории в его изложении. Всякий раз, когда его лицо становилось похожим на физиономию игрока в покер, когда он, опираясь о стол рукой, другой медленно поворачивал фотографию, я уже видел целые абзацы. Если бы я проследил за его взглядом, то наверняка увидел бы гордых покорителей гор в запыленных штормовках.

В конце недели с неба опустился корабль с какими-то невоспитанными людьми на борту, прервавшими ход моих мыслей. Когда они появились в баре, я сразу понял, что это за типы; тогда я снял свои темные очки, чтобы пронзить Генри взглядом василиска и обратить в камень. Но в тот момент в нем содержался слишком высокий процент алкоголя, так что у меня ничего не вышло.

– Ты предупредил прессу, – сказал я.

– Ладно, ладно, – отмахнулся он, съеживаясь и деревенея под моим взглядом, который пробрался-таки сквозь сумрачные джунгли его нервной системы к той маленькой серой опухоли, что служила ему мозгом, – ты слишком хорошо известен, и…

Я снова надел очки и сгорбился над бокалом, спрятав туда, как в ножны, смертельный клинок своего взгляда. Внезапно один из вошедшей троицы спросил;

– Простите, а вы, случайно, не Джек Саммерс?

Чтобы как-то заполнить наступившую паузу, Генри сказал:

– Да, это Безумный Джек, который к двадцати трем годам покорил Эверест и все остальные возвышенности Земли, достойные упоминания. В тридцать один он стал единственным человеком, побывавшим на высочайшей вершине в исследованной Вселенной – пике Касла на Литани, высота 89 000 футов. В моей книге я…

– Да-да, – сказал репортер, – несомненно. Меня зовут Гарри, «ГП Инкорпорейтед». Мои друзья представляют два других синдиката. По слухам, вы собираетесь подняться на Серую Сестру.

– Ваши сведения неверны, – сказал я.

– Разве?

Два других репортера подошли поближе и встали рядом с ним.

– Мы думали, что… – начал один из них.

– …вы уже собираете группу, – закончил другой.

– Значит, вы не намерены штурмовать Серую Сестру? – спросил Гарри, пока один из подошедших разглядывал мои снимки, а другой собирался сделать свои.

– Стоп! – вскричал я, поднимая руку к объективу. – У меня от яркого света болят глаза.

– Извините. Я буду снимать в инфракрасном диапазоне, – сказал он и стал возиться со своей камерой.

Гарри повторил свой вопрос.

– Было сказано только, что эти слухи неверны, – ответил я. – Я не утверждал, что собираюсь туда, и не говорил, что не собираюсь. Я еще не решил.

– Если вы решите попытаться, когда предполагается начать восхождение?

– Извините, на этот вопрос я не могу ответить.

Генри отозвал всю троицу к стойке и стал объяснять что-то, отчаянно жестикулируя. До меня донеслись его слова: «…после четырехлетнего перерыва…» Ладно. Когда они снова поглядят на мой столик, меня уже там не будет.

Я вышел на улицу, где сгущались сумерки, и неторопливо двинулся вперед. И даже тогда, Линда, я ступал по ее тени. Серая Сестра звала меня и одновременно гнала прочь, делала какие-то непонятные знаки, не двигаясь при этом с места. Я смотрел на нее, такую далекую и все равно чудовищно огромную – полуночный перст в подступающем сумраке. Часы, оставшиеся до полной темноты, таяли, как расстояние до ее подножия, и я знал, что она будет следовать за мною повсюду, даже во сне. Особенно во сне.

И вот тут я наконец принял решение. В последующие дни я наслаждался игрой. Имитировать нерешительность, когда все ждут от тебя твердости, – большое удовольствие. Я смотрел на нее, мою последнюю и самую большую, и чувствовал, что рожден ступить на ее вершину. И тогда я смогу уйти на покой, может быть, даже еще раз женюсь, перестану сохранять форму, начну делать все то, чего раньше не делал и что стоило мне жены и дома, когда я отправился покорять пик Касла четыре с половиной года назад, в дни моей славы. Я смотрел на Серую Сестру, силуэт которой выступал мрачной тенью в сгущавшихся сумерках: она стояла и ждала – темная, гордая, недвижимая, – как стояла, наверно, вечность.

2

На следующее утро я разослал телеграммы. Словно космические почтовые голуби, полетели они через световые годы. Они летели к людям, которых я не видел несколько лет, и к тем, кто провожал меня с лунной станции. В каждой из них было одно и то же: «Если ты хочешь совершить свое самое главное восхождение, отправляйся на Дисел. Серая Сестра может скушать пик Касла на завтрак. Лодж, Джорджтаун. Седой».

Назад, поверни назад…

Я не сказал Генри. Совсем ничего не сказал. То, что я делал и куда собрался отправиться на некоторое время, было моим личным делом. Я вышел из гостиницы задолго до восхода, оставив у портье записку для Генри: «Уехал из города по делу. Вернусь через неделю. Удерживай крепость. Безумный Джек».

Я должен был изучить нижние склоны; фигурально говоря, пощупать подол ее юбки, прежде чем представлять друзьям. Говорят, что только безумец ходит в горы в одиночку, но ведь и прозвище они мне дали не просто так.

На моих фотографиях северный склон выглядел довольно многообещающим.

Я посадил взятый напрокат флайер так близко к подножию, как только мог, запер его и, взвалив на плечи рюкзак, двинулся в путь.

Горы поднимались слева и справа от меня, горы были сзади, черные, как смертный грех, в отступающем предрассветном сумраке. А впереди была даже не гора – длинный пологий склон, который тянулся в бесконечную высь. Яркие звезды светили над головой и холодный ветер бил в лицо, пока я шел вверх. Прямо передо мной, однако, не было звезд, а только чернота. В тысячный раз я задумался о том, сколько может весить такая гора. Это меня всегда интересовало.

На небе ни облачка. Полная тишина, которую нарушал только скрежет моих башмаков по камню. Очки болтались у меня на шее. Руки в перчатках вспотели. На Диселе мой рюкзак и я вместе весили, наверное, столько же, сколько я один на Земле, – и это меня очень радовало. Воздух при вдохе жег горло, а при выдохе расходился облачком пара. Я отсчитал тысячу шагов и, посмотрев назад, не смог разглядеть флайер. Отсчитал еще тысячу, взглянул вверх и увидел, что некоторые звезды уже погасли. Примерно через час мне пришлось надеть очки. К этому времени я уже видел дорогу. Ветер, казалось, крепчал.

Она была такой огромной, что я никак не мог окинуть ее взглядом. Я крутил головой, все больше отклоняясь назад. Вершины я не видел – слишком высоко в небо она уходила. На миг у меня возникло невероятное ощущение, что я стою наверху и смотрю вниз.

Еще два часа подъема, и я остановился перекусить. Это была прогулка, а не скалолазанье. Механически глотая куски, я раздумывал о том, как могла возникнуть Серая Сестра. Недалеко от нее, в часе полета, находилось несколько вершин, достигавших десяти – двенадцати миль, а на другом континенте – пик Бурка, высотой в пятнадцать миль, но их и сравнивать нельзя было с Серой Сестрой. Меньшее тяготение? Строение планеты? Я не знал. Интересно, что скажут Док, Келли и Малларди, когда увидят ее.

Однако мое дело – взбираться на горы, а не размышлять, как они появились на свет.

Я снова посмотрел вверх и узрел несколько облаков, частично закрывавших от меня Серую Сестру. Судя по фотографиям, которые я сделал с флайера, когда летал с Генри, у меня впереди был еще десяток или даже дюжина легких миль. Как подъем на большой холм. Наверняка здесь удалось бы выбрать несколько подходящих маршрутов. Я даже подумал, что все может быть гораздо проще, чем мне казалось сначала.

Эти мысли меня слегка взбодрили, и, запаковав свое хозяйство, я отправился дальше, предчувствуя хороший день.

Так и вышло. К полудню я набрел на что-то напоминающее тропу. Продолжительность дня на Диселе около девяти часов, и большую часть этого времени я провел в движении. Тропа оказалась такой удобной, что я шел по ней еще несколько часов после захода солнца и успел подняться на приличную высоту. К этому времени мне уже пришлось воспользоваться дыхательным оборудованием и включить обогрев костюма.

Звезды походили на большие блистающие цветы, путь был легким, ночь казалась дружественной. Я вышел на широкий плоский участок и разбил лагерь под выступом скалы.

Там я провел ночь, и мне снились снежные женщины, груди которых походили на Альпы, розовые в лучах восходящего солнца; и они пели мне, как ветер, и смеялись, а глаза их напоминали льдинки. Они убежали от меня по полю облаков.

На следующий день я поднялся еще выше. Тропа начала сужаться, местами она пропадала совсем, но вскоре появлялась снова. До сих пор идти вверх было легко и удобно. Тропинка шла все круче, но я по-прежнему мог спокойно продвигаться по ней. Мне удалось быстро пробежать по зигзагообразному пологому подъему и взобраться по широкой трубе. Ветер усиливался, и, если подъем станет сложнее, у меня возникнут серьезные проблемы. Теперь я уже все время дышал через респиратор и чувствовал себя пока что превосходно.

Я видел все далеко впереди. Подо мной лежали бесчисленные горы, как барханы в пустыне. Около вершин возникли ореолы горячих потоков воздуха. На востоке сверкало озеро Эмерик, темное и блестящее, как носок начищенного ботинка. Я прошел совсем рядом с выступающей скалой и оказался перед гигантской лестницей длиной по меньшей мере в тысячу футов. Поднявшись на последнюю ступеньку, я столкнулся с первым серьезным препятствием: гладкий, почти вертикальный участок скалы, высотой примерно в восемьдесят пять футов.

Обойти его было невозможно; пришлось лезть наверх. У меня ушло на это меньше часа, зато дальше опять стало полегче. Но тут меня атаковали тучи. Хотя подъем был совсем несложным, туман сильно мешал и тормозил мое движение вперед. Я хотел выбраться из облачной зоны еще до захода солнца, поэтому решил не останавливаться для еды.

Но тучи все не кончались. Я поднялся еще на тысячу футов, но плотная пелена тумана все еще окружала меня. Где-то внизу послышались раскаты грома. Вскоре, однако, туман начал рассеиваться, и я продолжил подъем.

Тут я решил взобраться вдоль трубы, конец которой едва мог различить, поэтому она показалась мне намного короче, чем зазубренный полумесяц другого разлома, черневшего слева. Это была ошибка.

Влажность там оказалась гораздо выше, чем я предполагал. И стены были скользкими. Но я упрямо сражался со скользившими башмаками и мокрыми стенками трубы до тех пор, пока, по моим расчетам, мне не осталось преодолеть около трети пути. К этому времени я уже изрядно выдохся.

Тут только я сообразил, что серьезно влип. То, что я считал концом трубы, вовсе не было таковым. Я прополз еще футов пятнадцать и понял, что лучше бы мне этого не делать. Вокруг начал клубиться туман, и я моментально промок. Я боялся спускаться вниз и боялся подниматься вверх – но не торчать же на одном месте вечно!

Если вы когда-нибудь услышите от человека, что он полз как улитка, не ругайте его за банальность сравнения. Отнеситесь к нему с состраданием и симпатией.

Я полз как улитка, вслепую, по бесконечной скользкой трубе. Если бы мои волосы, когда я только влезал в эту проклятущую дыру, уже не были седыми… Наконец я выбрался из тумана и увидел впереди клок яркого и недружелюбного неба, на которое решил пока не обижаться. Я стремился к нему из последних сил и наконец попал куда хотел.

Как только я вылез из трубы, то заметил футах в десяти выше небольшой уступ. Я взобрался на него и растянулся на камне. Мои мышцы дрожали от напряжения, и я заставил себя расслабиться. Выпил воды, съел немного шоколада и еще раз напился.

Минут через десять я встал. Землю уже не различить – только мягкая белая хлопковая верхушка облачного покрова колебалась подо мной. Я посмотрел вверх.

Поразительно. Вершины по-прежнему не было видно. И если не считать пары нелегких отрезков пути – таких, как последний, – идти было не трудней, чем по обычной лестнице. Теперь, однако, подъем становился сложнее. Впрочем, за этим я и лез сюда – для проверки самых опасных участков.

Я приготовил ледоруб и продолжил восхождение.

Весь следующий день я медленно продвигался вперед, не рискуя понапрасну; я периодически отдыхал, составлял карты и делал многочисленные фотографии. Дважды крутизна склона уменьшалась, и мне удалось в хорошем темпе одолеть семь тысяч футов. Теперь я был уже выше Эвереста и продолжал подниматься. Однако здесь появились места, где мне приходилось ползти, и участки, где понадобились веревки; иногда приходилось пользоваться пневматическим пистолетом, чтобы вбить крюк. (Если у вас возник вопрос, почему я не вспомнил о пистолете в трубе, причин тут несколько: у меня могли лопнуть барабанные перепонки, я мог сломать ребро, ногу или просто свернуть себе шею.)

Перед самым закатом я оказался у длинного пологого подъема. Тут наступил момент разногласий с моим вторым, более осторожным «я». В записке Генри было сказано, что я вернусь через неделю. Заканчивался мой третий день в горах; мне хотелось подняться как можно выше и начать спуск на пятый день. Если я пойду по этому маршруту, то смогу одолеть еще тысяч сорок футов. А дальше, в зависимости от условий, у меня оставались шансы пятьдесят на пятьдесят достигнуть десятимильной отметки – прежде чем придется повернуть назад. Тогда я смогу лучше представить, что нас ждет на самом верху.

Осторожное «я» проиграло со счетом ноль – три, и Безумный Джек снова полез наверх.

Звезды были невероятно большими и яркими – мне казалось, что они могут меня обжечь. Ветер теперь не мешал – на такой высоте его просто не бывает. Пришлось усилить обогрев костюма, и я подумал, что, если бы ухитрился сплюнуть сквозь респиратор, плевок замерз бы, не достигнув земли. Я смог подняться даже выше, чем рассчитывал, и ночью разменял сорок тысяч футов.

Найдя подходящее место, я остановился на ночлег и выключил ручной маячок.

Ночью меня посетил странный сон.

Невероятное существо из вишневого пламени стояло на склоне надо мной. Чем-то оно напоминало человека, но поза его казалась совершенно невозможной, и я сразу понял, что такое может происходить только во сне. Что-то из моей прошлой жизни шевельнулось во мне, и на какое-то мгновение я поверил, что передо мной Ангел Страшного Суда. Только в правой руке он держал огненный меч, а не трубу. Он простоял так целую вечность, направив острие меча в мою грудь. Сквозь него просвечивали звезды. И вдруг я услышал:

– Возвращайся назад.

Я не мог ответить: язык перестал повиноваться мне. А он повторил еще дважды:

– Возвращайся назад.

«Завтра», – подумал я во сне, и это, видимо, удовлетворило странное существо. Оно стало блекнуть и медленно исчезло, а меня окутала тьма.

На следующий день я лез наверх, как в свои лучшие годы. К полудню я достиг сорока восьми тысяч футов. Облака внизу разошлись, туман больше не закрывал землю плотным одеялом. Я снова мог видеть то, что осталось далеко внизу. Поверхность планеты лежала подо мной в темных и светлых заплатках. Сверху царили звезды.

Подъем был трудным, но я чувствовал себя превосходно. Я знал, что не успею подняться на десять миль – путь впереди был не менее сложным, а дальше скалы вздымались еще круче. Однако настроение у меня оставалось отличным и продолжало улучшаться по мере восхождения.

Нападение произошло с такой быстротой и яростью, что только в самый последний момент я сумел его отразить.

Голос из ночного сна загудел у меня в голове:

– Возвращайся назад! Возвращайся назад!

И она бросилась на меня с неба. Птица размером с кондора.

Только это была не птица. Эта штука лишь имела форму птицы… Огонь и статическое электричество!

И когда она помчалась на меня, я едва успел прижаться спиной к стене, стиснув в правой руке ледоруб.