Текст книги "Имя мне — Легион"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 50 страниц)

Голос адвоката:

– А вам никогда не приходило в голову, что он может стесняться своей внешности? – сказала Бетти. – К тому же он был настолько развитым ребенком, что у него даже школьных друзей не было. Он весь в себе и очень ранимый.

– Ранимый?! Стеснительный?! – Эмори аж задохнулся. – Да он горд, как Люцифер! Он же просто ходячий автомат по раздаче оскорблений! Нажимаешь кнопку «Привет», или там «Отличный сегодня денек», а он тебе нос показывает. Это у него отработано.

Они выдали мне еще несколько комплиментов и разошлись.

Ну что ж, спасибо, детка Мортон. Ах ты, маленький прыщавый ценитель искусств! Я никогда не изучал свою поэзию, но я рад, что кто-то о ней так сказал. «Силы критики и ада». Ну-ну! Может быть, папашины молитвы где-то услышали и я все-таки миссионер? Только…

Только миссионер должен иметь нечто, во что он обращает людей. У меня есть своя собственная система эстетических взглядов. И в чем-то она, наверное, себя проявляет. Но даже имей я что проповедовать в моих стихах, у меня вряд ли возникло бы желание излагать это такому ничтожеству, как ты. Ты считаешь меня хамом, а я еще и сноб, и тебе нет места в моем раю – это частные владения, куда приходят Свифт, Шоу и Петроний Арбитр.

Я устроился поудобнее за письменным столом. Хотелось что-нибудь написать. Екклезиаст может вечерок и отдохнуть. Мне хотелось написать стихотворение о сто семнадцатом танце Локара. О розе, тянущейся к свету, о преследуемой ветром, больной, как у Блейка, умирающей розе.

Закончив, я остался доволен. Возможно, это был не шедевр – по крайней мере, не гениальнее, чем обычно: Священный Марсианский у меня – не самое сильное место. Я помучился и перевел его на английский, с неполными рифмами. Может, вставлю его в свою следующую книгу. Я назвал его «Бракса».

 
В краю, где ветер ледяной
Под вечер Времени в груди
У Жизни молоко морозит,
В аллеях сна над головой,
Как кот с собакой, две луны
Тревожат вечно мой полет…
Пылающую голову
Цветок последний повернул.
 

Я отложил стихотворение в сторону и отыскал фенобарбитал. Неожиданно пришла усталость.

Когда на следующий день я показал М’Квийе свое стихотворение, она прочитала его несколько раз подряд, очень медленно.

– Прелестно, – сказала она. – Но вы употребили три слова из вашего языка. «Кот» и «собака», насколько я понимаю, – это мелкие животные, традиционно ненавидящие друг друга. Но что такое «цветок»?

– Мне никогда не попадался ваш эквивалент слова «цветок», но вообще-то я думал о земном цветке, о розе.

– Что она собой представляет?

– Ну… лепестки у нее обычно ярко-красные. Поэтому я написал «пылающая голова». Еще я хотел, чтобы это подразумевало жар, и рыжие волосы, и пламя жизни. А у самой розы – стебель с зелеными листьями и шипами и характерный приятный запах.

– Я бы хотела ее увидеть.

– Думаю, это можно устроить. Я узнаю.

– Сделайте это, пожалуйста. Вы… – она употребила слово, эквивалентное нашему «пророку» или религиозному поэту, как Исайя или Локар. – Ваше стихотворение прекрасно. Я расскажу о нем Браксе.

Я отклонил почетное звание, но почувствовал себя польщенным. Вот он, решил я, тот стратегический момент, когда нужно спросить, могу ли я принести в храм копировальный аппарат и фотокамеру. Мне хотелось бы иметь копии всех текстов, объяснил я, а переписывание займет слишком много времени.

К моему удивлению, она тут же согласилась. А своим приглашением и вовсе привела меня в замешательство:

– Хотите пожить здесь, пока будете этим заниматься? Тогда вы сможете работать и днем и ночью – когда вам будет удобнее. Конечно, кроме того времени, когда храм будет занят.

Я поклонился.

– Почту за честь.

– Хорошо. Привозите свои машины, когда хотите, и я покажу вам вашу комнату.

– А сегодня вечером можно?

– Конечно.

– Тогда я поеду собирать вещи. До вечера…

Я предвидел некоторые сложности с Эмори, но не слишком большие. Всем на корабле очень хотелось увидеть марсиан, хотелось узнать, из чего они сделаны, расспросить их о марсианском климате, болезнях, составе почвы, политических убеждениях и грибах (наш ботаник просто помешан на всяких грибах, а так ничего парень), но пока что только четырем или пяти действительно удалось-таки увидеть марсиан. Большую часть времени команда корабля занималась раскопками древних городов и акрополей. Мы строго соблюдали правила игры, а туземцы были замкнуты, как японцы XIX века. Я не рассчитывал встретить особое сопротивление моему переезду и оказался прав.

У меня даже создалось впечатление, что все были этому рады.

Я зашел в лабораторию гидропоники поговорить с нашим грибным фанатиком.

– Привет, Кейн. Уже вырастил поганки в этом песке?

Он шмыгнул носом. Он всегда шмыгает носом. Наверное, у него аллергия на растения.

– Привет, Гэлинджер. Нет, с поганками ничего не вышло, а вот ты загляни за гараж, когда будешь проходить мимо. У меня там растет пара кактусов.

– Тоже неплохо, – заметил я.

Док Кейн был, пожалуй, моим единственным другом на корабле, не считая Бетти.

– Послушай, я пришел попросить тебя об одном одолжении.

– Валяй.

– Мне нужна роза.

– Что?

– Роза. Ну знаешь, такая красная, с шипами, и пахнет приятно.

– Думаю, в этом песке она не приживется.

Шмыг, шмыг.

– Да нет, ты не понял. Я не собираюсь ее сажать. Мне нужен сам цветок.

– Придется использовать баки. – Он почесал свой лысый купол. – Это займет месяца три, не меньше, даже если форсировать рост.

– Ну так как, сделаешь?

– Конечно, если ты не прочь подождать.

– Да ради бога! Собственно, три месяца – это как раз к отлету и будет.

Я огляделся по сторонам: бассейны кишащей слизи, лотки с рассадой.

– Я сегодня перебираюсь в Тиреллиан, но появляться здесь буду часто, так что зайду, когда она расцветет.

– Перебираешься туда? Мур говорит, что они исключительно разборчивы.

– Ну, значит, они сделали для меня исключение.

– Похоже на то, хотя я все равно не представляю, как ты выучил их язык. Мне-то и французский с немецким с трудом давались, но я на той неделе слышал за обедом, как Бетти демонстрировала свои познания. Звучит как нечто потустороннее. Она говорит, что это напоминает разгадывание кроссворда в «Таймс», когда одновременно надо еще и подражать птичьим голосам.

Я рассмеялся и взял предложенную сигарету.

– Да, язык сложный, но, знаешь, это как найти совершенно новый класс грибов – они бы тебе по ночам снились.

Его глаза заблестели.

– Да, это было бы здорово. Знаешь, может, еще и найду.

– Может, и найдешь.

Посмеиваясь, он проводил меня до двери.

– Сегодня же займусь твоими розами. Ты там смотри не перетрудись.

– Будь спокоен.

Как я и говорил: помешан на грибах, а так парень ничего.

Мои апартаменты в Цитадели Тиреллиана примыкали непосредственно к храму. По сравнению с тесной каютой мои жилищные условия значительно улучшились. Кроме того, кровать оказалась достаточно длинной, и я в ней помещался, что было достойно удивления.

Я распаковал вещи и сделал шестнадцать снимков храма, а потом взялся за книги.

Я снимал до тех пор, пока мне не надоело переворачивать страницы, не зная, что на них написано. Я взял исторический труд и начал переводить.

«Ло. В тридцать седьмой год процесса Силлена пришли дожди, что стало причиной радости, ибо было это событие редким и удивительным и обычно толковалось как благо.

Но то, что падало с небес, не было живительным семенем Маланна. Это была кровь вселенной, струей бившая из артерии. И для нас настали последние дни. Близилось время последнего танца.

Дожди принесли чуму, которая не убивает, и последние пассы Локара начались под их шум…»

Я спросил себя, что, черт возьми, имеет в виду Тамур? Он же историк и должен придерживаться фактов. Не было же это их Апокалипсисом! Или было? Почему бы и нет? Я задумался. Горстка людей в Тиреллиане – очевидно, все, что осталось от высокоразвитой цивилизации. У них были войны, но не было оружия массового уничтожения, была наука, но не было высокоразвитой технологии. Чума, чума, которая не убивает… Может, она всему виной? Каким образом, если она не смертельна?

Я продолжил чтение, но природа чумы не обсуждалась. Я переворачивал страницы, заглядывал вперед, но все безрезультатно.

М’Квийе! М’Квийе! Когда мне позарез нужно задать тебе вопрос, тебя, как на грех, нет рядом.

Может, пойти поискать ее? Нет, пожалуй, это неудобно. По негласному уговору я не должен был выходить из этих комнат. Придется подождать.

И я чертыхался долго и громко, на разных языках, в храме Маланна, несомненно, оскорбляя тем самым его слух.

Он не счел нужным сразить меня на месте. Я решил, что на сегодня хватит, и завалился спать.

Я, должно быть, проспал уже несколько часов, когда Бракса вошла в мою комнату с крошечным светильником в руках. Я проснулся оттого, что она дергала меня за рукав пижамы.

– Привет, – сказал я.

А что еще я мог сказать?

– Я пришла, – сказала она, – чтобы услышать стихотворение.

– Какое стихотворение?

– Ваше.

– А-а-а.

Я зевнул, сел и сказал то, что люди обычно говорят, когда их будят среди ночи и просят почитать стихи:

– Очень мило с вашей стороны, но вам не кажется, что сейчас не самое удобное время?

– Да нет, не беспокойтесь, мне удобно, – сказала она.

Когда-нибудь я напишу статью для журнала «Семантика» под названием «Интонация: недостаточное средство для передачи иронии».

Но я все равно уже проснулся, так что пришлось взяться за халат.

– Что это за животное? – спросила она, показывая на шелкового дракона у меня на отвороте.

– Мифическое, – ответил я. – А теперь послушай, уже поздно, я устал. У меня утром много дел. И М’Квийе может просто неправильно понять, если узнает, что ты была здесь.

– Неправильно понять?

– Черт возьми, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

Мне впервые представилась возможность выругаться по-марсиански, но пользы это не принесло.

– Нет, – сказала она, – не понимаю.

Вид у нее был испуганный, как у щенка, которого отругали неизвестно за что.

– Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, на моей планете существуют определенные… э-э… правила относительно лиц разного пола, остающихся наедине в спальне и не связанных узами брака… э-э… я имею в виду… ну, ты понимаешь, о чем я говорю.

– Нет.

Ее глаза были как нефрит.

– Ну, это вроде… Ну, это секс, вот что это такое.

Словно две зеленые лампочки зажглись в ее глазах.

– A-а, вы имеете в виду – делать детей?

– Да. Точно. Именно так.

Она засмеялась. Я впервые услышал смех в Тиреллиане. Звучал он так, будто скрипач водил смычком по струнам короткими легкими ударами. Впечатление не особенно приятное, уже хотя бы потому, что смеялась она слишком долго.

Отсмеявшись, она пересела поближе.

– Теперь я поняла, – сказала она, – у нас раньше тоже были такие правила. Полпроцесса тому назад, когда я была еще маленькая, у нас были такие правила. Но… – казалось, она вот-вот опять рассмеется, – теперь в них нет необходимости.

Мои мысли неслись, как магнитофонная лента при перемотке.

Подпроцесса! Нет! Полпроцесса – это примерно двести сорок три года!

Достаточно времени, чтобы выучить 2224 танца Локара.

Достаточно времени, чтобы состариться, если ты человек.

Я имею в виду – землянин.

Я посмотрел на нее, бледную, как белая королева в наборе шахмат из слоновой кости.

Бьюсь об заклад, она была человеком – живым, нормальным, здоровым. Голову дам на отсечение – женщина, мое тело…

Но если ей два с половиной столетия, то М’Квийе тогда и вовсе бабушка Мафусаила! Мне было приятно вспоминать их многочисленные комплименты моим лингвистическим и поэтическим способностям. О эти высшие существа!

Но что она подразумевала под «теперь в них нет необходимости»? Почему эта истерика? Что означают эти странные взгляды М’Квийе?

Я почувствовал, что близок к чему-то важному, не считая, конечно, красивой девушки.

– А скажи-ка, – начал я небрежным тоном, – это как-нибудь связано с «чумой, которая не убивает», о которой писал Тамур?

– Да, – ответила она. – Дети, родившиеся после Дождей, не могут иметь своих детей, а у мужчин…

– Что у мужчин? – Я наклонился вперед, включив память на «запись».

– А у мужчин нет возможности их делать.

Я так и отвалился на спинку кровати. Расовое бесплодие, мужская импотенция вслед за небывалым явлением природы. Может, когда-то в их хилую атмосферу бог знает откуда проникло радиоактивное облако? Проникло задолго до того, как Скиапарелли увидел каналы, мифические, как и мой дракон; задолго до того, как эти «каналы» послужили причиной правильных выводов на основе неверных данных. Жила ли тогда Бракса, уже в материнской утробе обреченная на бесплодие?

Я достал сигарету. Хорошо, что я догадался захватить с собой пепельницу. Табачной индустрии на Марсе никогда не было. Как и выпивки. Аскеты, которых я встречал в Индии, по сравнению с марсианами просто поклонники Дионисия.

– Что это за огненная трубочка?

– Сигарета. Хочешь?

– Да, пожалуйста.

Она села рядом со мной, и я дал ей закурить.

– От нее щиплет в носу.

– Это ничего. Вдохни поглубже, задержи дыхание, а потом выдохни.

Прошла минута.

– О-о, – сказала она.

Пауза, затем:

– Они священные?

– Нет, – ответил я, – это никотин – эрзац божественности.

Снова пауза.

– Только, пожалуйста, не проси меня перевести слово «эрзац».

– Не буду. Я порой испытываю то же самое, когда танцую.

– Это скоро пройдет.

– Теперь прочитайте свое стихотворение.

У меня родилась идея.

– Подожди-ка минутку, – сказал я, – у меня есть кое-что получше.

Я встал, порылся в записных книжках и снова сел рядом с ней.

– Это первые три главы из Книги Екклезиаста, – объяснил я. – Тут много общего с вашими священными книгами.

Я начал читать.

Я успел прочитать всего одиннадцать стихов, когда она воскликнула:

– Не надо! Лучше прочитайте что-нибудь свое!

Я остановился и бросил записную книжку на столик, стоявший неподалеку. Бракса дрожала, но не так, как в тот день, когда она исполняла танец ветра, а будто молча содрогалась от сдерживаемых рыданий. Сигарету она держала неумело, как карандаш. Я неуклюже обнял ее за плечи…

– Он такой печальный, – сказала она. – Как и все остальные.

Я порылся в памяти и любовно сделал импровизированный пересказ с немецкого на марсианский стихотворения об испанской танцовщице. Я подумал, что оно должно ей понравиться.

Так и оказалось.

– О-о… – сказала она. – Это вы написали?

– Нет. Это написано поэтом более талантливым, чем я.

– Я вам не верю. Это написали вы.

– Это написал человек по имени Рильке.

– Но вы перевели его на наш язык. Зажгите спичку, чтобы я увидела, как она танцевала.

– «Пламя вечности», – задумчиво произнесла Бракса, – и она затоптала его своими «маленькими крепкими ножками». Хотела бы и я так замечательно танцевать.

– Да ты лучше любой цыганки, – засмеялся я, задувая спичку.

– Нет, я бы так не смогла. Хотите, я вам станцую?

– Нет, – сказал я. – Ложись-ка лучше спать.

Она улыбнулась, и не успел я глазом моргнуть, как она расстегнула пряжку на плече.

И все упало.

Я сглотнул.

С трудом.

– Хорошо, – сказала она.

И я ее поцеловал, а дуновение воздуха от падающей одежды погасило светильник.

3

Дни были, как листья у Шелли: желтые, красные, коричневые, бешено гонимые западным ветром. Они вихрем неслись мимо меня кадрами микропленки. Почти все книги были уже отсняты. Ученым понадобится не один год, чтобы изучить их и оценить по достоинству. Весь Марс лежал у меня в столе.

Екклезиаст, которого я раз десять бросал и к которому столько же раз возвращался, был почти готов заговорить на Священном Языке.

Я насвистывал, когда находился вне храма. Я накропал кучу виршей, которых раньше постыдился бы. Вечерами мы с Браксой бродили по дюнам или поднимались в горы. Иногда она танцевала для меня, а я читал что-нибудь длинное, написанное гекзаметром. Она по-прежнему думала, что я – Рильке, да я и сам почти поверил в это. Вот я в замке Дуино, пишу «Дуинские элегии».

 
Разумеется, странно покинуть привычную Землю,
Обычаев не соблюдать, усвоенных нами едва ли.
Розам и прочим предметам, сулящим нам нечто,
Значения не придавать и грядущего не искать в них…
 

Никогда не пытайтесь искать грядущее в розах! Не надо. Нюхайте их (шмыг, Кейн), собирайте их, наслаждайтесь ими. Живите настоящим. Держитесь за него покрепче. И не просите богов объяснять. Листья, подвластные ветру, так быстро проносятся мимо… И никто не обращал на нас внимания. Или им было все равно?

Лора. Лора и Бракса. Вы знаете, они рифмуются, хотя немного и режет слух. Она была высокая, невозмутимая, белокурая (терпеть не могу блондинок). Папаша вывернул меня наизнанку, как карман, и я думал, что она сможет заполнить меня. Но большой бездельник, словоблуд с бородкой Иуды и собачьей преданностью в глазах… О да, он был прекрасным украшением вечеринок. Вот, собственно, и все.

Для нас наступили последние дни.

Пришел день, когда мы не увиделись с Браксой. И ночь.

И второй день. И третий.

Я был вне себя. Раньше я не осознавал, как близки мы стали, как много она для меня значит. С тупой уверенностью в ее постоянном присутствии я боролся против того, чтобы в розах искали грядущее.

Мне пришлось спрашивать. Я не хотел, но у меня не было выбора.

– Где она, М’Квийе? Где Бракса?

– Она ушла, – сказала М’Квийе.

– Куда?

– Не знаю.

Я смотрел ей в глаза. Мне хотелось выругаться.

– Мне необходимо это знать.

Она глядела сквозь меня.

– Она покинула нас. Ушла. Может быть, в горы. Или в пустыню. Это не имеет значения. Ничто не имеет значения. Танец заканчивается. Храм скоро опустеет.

– Почему? Почему она ушла?

– Не знаю.

– Я должен ее увидеть. Через несколько дней мы улетаем.

– Мне очень жаль, Гэлинджер.

– Мне тоже. – Я захлопнул книгу, не сказав при этом «м’нарра», и встал. – Я найду ее.

Я покинул храм. М’Квийе сидела, как статуя.

Весь день я носился вверх-вниз по дюнам. Команде я, наверное, казался самумом. В конце концов пришлось вернуться за горючим.

Ко мне вышел Эмори.

– Ну, что скажешь? Господи, грязный-то какой, ну прямо мусорщик. С чего вдруг такое родео?

– Да я тут кое-что потерял.

– Посреди пустыни? Наверное, какой-нибудь из своих сонетов? Из-за чего еще ты бы стал так надрываться?

– Нет, черт возьми. Это личное.

Джордж наполнил бак. Я полез в джипстер.

– Погоди! Ты никуда не поедешь, пока не расскажешь, в чем дело.

Я, конечно, мог бы вырваться, но и он мог приказать, чтобы меня силком притащили обратно, а уж тащить охотники нашлись бы. Я сделал над собой усилие и тихо, спокойно сказал:

– Я просто потерял часы. Мне их подарила мать: это фамильная реликвия. Я хочу их найти, пока мы не улетели.

– Может, они у тебя в каюте или в Тиреллиане?

– Я уже проверял.

– А может, их кто-нибудь спрятал, чтобы тебе насолить? Ты же знаешь, любимцем публики тебя не назовешь.

Я помотал головой:

– Я об этом уже подумал. Но я всегда ношу их в правом кармане. Скорее всего, они вывалились, когда я трясся по этим дюнам.

Он прищурился.

– Я, помнится, как-то прочел на обложке одной из твоих книг, что твоя мать умерла при родах.

– Верно, – сказал я, мысленно чертыхнувшись. – Часы принадлежали еще ее отцу, и она хотела, чтобы они перешли ко мне. Отец сохранил их для меня.

Он фыркнул:

– Странный способ искать часы – ездить взад-вперед на джипстере.

– Ну… так я, может, увижу, если свет от них отразится, – неуверенно предположил я.

– Ну что ж, уже темнеет, – заметил он. – Нет смысла продолжать сегодня поиски. Набрось на джипстер чехол, – приказал он механику.

Он потрепал меня по плечу.

– Иди прими душ и перекуси. Судя по твоему виду, и то и другое тебе не повредит.

Тусклые глаза, редеющие волосы и ирландский нос, голос – на децибел громче, чем у кого бы то ни было…

Единственное, что дает ему право руководить!

Я стоял и ненавидел его. Клавдий! О, если бы это был пятый акт!

Но внезапно мысль о горячем душе и пище проникла в мое сознание. Действительно, и то и другое мне не повредит. А если я буду настаивать на немедленном продолжении поисков, это только усилит подозрения.

Я стряхнул песок с рукава.

– Да, вы правы, идея действительно неплохая.

– Пошли, поедим у меня в каюте.

Душ был благословением, чистая одежда – Божьей милостью, а еда пахла, как в раю.

– Отлично пахнет, – сказал я.

Мы молча кромсали свои бифштексы. Когда дело дошло до десерта и кофе, он предложил:

– Почему бы тебе вечерок не отдохнуть? Оставайся здесь, отоспишься.

Я покачал головой:

– Слишком занят. Мало времени осталось.

– Пару дней назад ты говорил, что почти закончил.

– Почти, но не совсем.

– Ты еще говорил, что сегодня в храме служба.

– Верно. Я буду работать у себя в комнате.

Он пожал плечами и, помолчав, сказал:

– Гэлинджер!

Я поднял голову: моя фамилия всегда означает неприятности.

– Это, конечно, не мое дело, – сказал он, – но тем не менее. Бетти говорит, что у тебя там девушка.

В конце предложения не было вопросительного знака. Это было утверждение, и оно повисло в воздухе в ожидании ответа.

Ну и сука же ты, Бетти! Корова и сука. К тому же еще и ревнивая. Какого черта ты суешь нос в чужие дела! Лучше бы закрыла на все глаза. И рот.

– А что? – спросил я.

– А то, – ответил он, – что мой долг как начальника экспедиции – проследить, чтобы отношения с туземцами были дружелюбными и дипломатичными.

– Вы говорите о них так, будто они дикари. Да ничего подобного!

Я поднялся.

– Когда мои заметки опубликуют, на Земле узнают правду. Я расскажу им то, о чем доктор Мур и не догадывался. Когда я поведаю о трагедии обреченной расы, которая смиренно и безразлично ждет смерти, суровые ученые зальются слезами. Я напишу об этом, и мне опять будут присуждать премии, только мне будет безразлично. Господи! – воскликнул я. – Когда наши предки дубинками забивали саблезубых титров и пытались добыть огонь, у них уже была высокоразвитая цивилизация.

– Так все-таки есть у тебя там девушка или нет?

– Да, – сказал я. – Да, Клавдий! Да, папочка! Да, Эмори! Есть! Но я вам открою одну тайну. Марсиане уже мертвы. Они бесплодны. Еще одно поколение – и их не станет.

Я помедлил и добавил:

– Кроме как в моих записях да на нескольких микрофильмах и магнитных пленках. И в стихах о девушке, у которой болела душа и которая только танцем могла пожаловаться на несправедливость всего этого.

– A-а, – протянул он. И добавил после паузы: – Ты и правда в последнее время стал сам на себя не похож. Знаешь, иногда просто-таки вежлив бывал. А я-то диву давался. Не думал, что для тебя что-нибудь может так много значить.

Я опустил голову.

– Это из-за нее ты носился по пустыне?

Я кивнул.

– Почему?

– Потому что она где-то там. Не знаю, где и почему. И мне необходимо ее найти до отлета.

– A-а, – опять сказал он.

Выдвинув ящик письменного стола, он вынул из него что-то завернутое в полотенце и развернул его. На столе лежала женская фотография в рамке.

– Моя жена.

Миловидное лицо с большими миндалевидными глазами.

– Я вообще-то моряк, – начал он. – Когда-то был молодым офицером. Познакомился с ней в Японии. Там, откуда я родом, не принято жениться на людях другой расы, так что мы не венчались. Но все равно она была мне женой. Когда она умерла, я был на другом конце света. Моих детей забрали, и с тех пор я их не видел. Это было давно. Об этом мало кто знает.

– Я вам сочувствую, – сказал я.

– Не надо. Забудь об этом.

Он поерзал в кресле и посмотрел на меня.

– Хочешь взять ее с собой на Землю – возьми. С меня, конечно, голову снимут, но я все равно слишком стар, чтобы возглавить еще одну экспедицию. Так что давай.

Он залпом допил остывший кофе.

– Можешь взять джипстер.

Он закрутил свое кресло.

Я дважды попытался сказать «спасибо», но так и не смог. Просто встал и вышел.

– Сайонара и все такое, – пробормотал он у меня за спиной.

– Вот она, Гэлинджер! – услышал я.

Я оглянулся.

– Кейн!

На фоне люка вырисовывался только его силуэт, но я услышал, как он шмыгает носом.

Я повернулся.

– Что «вот она»?

– Твоя роза.

Он достал пластиковый контейнер, разделенный внутри на две части. Нижнюю часть заполняла какая-то жидкость. В нее был опущен стебель. В другой части пламенела большая свежераспустившаяся роза – бокал кларета в этой ужасной ночи.

– Спасибо, – сказал я, засовывая ее под куртку.

– Что, возвращаешься в Тиреллиан?

– Да.

– Я увидел, как ты приехал, и подготовил ее. Немного разминулся с тобой в каюте капитана. Он был занят. Прокричал из-за двери, чтобы я попробовал поймать тебя в гараже.

– Еще раз спасибо.

– Она обработана специальным составом. Будет цвести несколько недель.

Я кивнул. И ушел.

Теперь в горы. Дальше. Дальше. Небо было, как ведерко со льдом, и в нем плавали две луны. Дорога стала круче, и ослик запротестовал. Я подхлестнул его, выжав газ. Выше. Выше. Я увидел зеленую немигающую звезду и почувствовал комок в горле. Упакованная роза билась о мою грудь, как второе сердце. Ослик заревел, громко и протяжно, потом закашлялся. Я еще немного подхлестнул его, и он испустил дух.

Я поставил джипстер на аварийный тормоз, вылез из машины и зашагал.

Как холодно, как холодно становится. Здесь, наверху. Ночью.

Почему? Почему она это сделала? Зачем бежать от костра, когда наступает ночь?

Я излазил вдоль и поперек каждое ущелье и перевал, благо ноги у меня длинные, а двигаться здесь несравнимо легче, чем на Земле.

Осталось всего два дня, любовь моя, а ты меня покинула. Почему?

Я полз по склонам, перепрыгивал через гребни. Я ободрал колени, локоть, порвал куртку.

Маланн? Никакого ответа. Неужели ты и правда так ненавидишь свой народ? Тогда попробую обратиться к кому-нибудь другому. Вишну, ты же хранитель. Сохрани ее! Дай мне ее найти.

Иегова? Адонис? Осирис? Таммуз? Маниту? Легба? Где она?!

Я забрел далеко и высоко и поскользнулся.

Скрежет камней под ногами, и я повис на краю. Как замерзли пальцы! Трудно цепляться за скалу.

Я посмотрел вниз: футов двенадцать или около того. Разжал пальцы и упал. Покатился по склону.

И тут раздался ее крик.

Я лежал неподвижно и смотрел вверх. Откуда-то сверху, из ночи она позвала:

– Гэлинджер!

Я не двигался.

– Гэлинджер!

И она исчезла.

Я услышал стук катящихся камней и понял, что она спускается по какой-то тропинке справа от меня.

Я вскочил и нырнул в тень валуна.

Она появилась из-за поворота и стала неуверенно пробираться между камнями.

– Гэлинджер!

Я вышел из-за своего укрытия и схватил ее за плечи.

– Бракса!

Она снова вскрикнула и заплакала, прижавшись ко мне. Я впервые увидел ее плачущей.

– Почему? – спросил я. – Почему?

Но она только крепче прижималась ко мне и всхлипывала.

Наконец:

– Я думала, ты разбился.

– Может, и разбился бы, – сказал я. – Почему ты ушла из Тиреллиана? А как же я?

– Неужели М’Квийе тебе не сказала? Неужели ты сам не догадался?

– Я не догадался, а М’Квийе сказала, что ничего не знает.

– Значит, она солгала. Она знает.

– Что? Что она знает?

Она содрогнулась всем телом и надолго замолчала. Я вдруг заметил, что на ней только легкий наряд танцовщицы.

– Великий Маланн! – воскликнул я. – Ты же замерзнешь!

Отстранив ее от себя, я снял куртку и набросил ей на плечи.

– Нет, – сказала она. – Не замерзну.

Я переложил контейнер с розой себе за пазуху.

– Что это? – спросила она.

– Роза, – ответил я. – В темноте ее плохо видно. Я когда-то сравнил тебя с розой. Помнишь?

– Да-а. Можно я ее понесу?

– Конечно.

Я сунул розу в карман куртки.

– Ну так что, я жду объяснений.

– Ты действительно ничего не знаешь? – спросила она.

– Нет!

– Когда пошли Дожди, – сказала она, – очевидно, были поражены только мужчины, и этого было достаточно… Потому что я… не была поражена… наверно…

– О-о-о! – сказал я.

Мы стояли, и я думал.

– Хорошо, ну и почему ты убежала? Что плохого в том, что ты беременна? Тамур ошибался. Ваш народ может возродиться.

Она засмеялась – снова эта безумная скрипка, на которой играет спятивший Паганини. Я остановил ее, пока смех не перешел в истерику.

– Каким образом? – в конце концов спросила она, потирая щеку.

– Вы живете дольше, чем мы. Если у нас будет нормальный ребенок, значит, наши расы могут вступать в брак друг с другом. Наверняка у вас есть еще женщины, способные иметь детей. Почему бы и нет?

– Ты прочел Книгу Локара, – сказала она, – и после этого спрашиваешь? Смерть – дело решенное, все за это проголосовали. Но и задолго до этого последователи Локара давным-давно все решили. «Мы закончили все дела, – сказали они, – мы все увидели, все услышали и все почувствовали. Танец был хорош. Пришло время его закончить».

– Не может быть, чтобы ты в это верила.

– Во что я верю – совершенно неважно, – ответила она. – М’Квийе и Матери решили, что мы должны умереть. Сам их титул звучит теперь как насмешка, но решение будет выполнено. Осталось только одно пророчество, но оно ошибочно. Мы умрем.

– Нет, – сказал я.

– А что же?

– Летим со мной на Землю.

– Нет.

– Ладно, тогда идем.

– Куда?

– Обратно в Тиреллиан. Я хочу поговорить с Матерями.

– Нельзя! Сегодня служба!

Я засмеялся:

– Служба, посвященная Богу, который сбивает тебя с ног, а потом добивает, лежачего?

– И все равно он – Маланн, – ответила она. – И мы его народ.

– Ты бы быстро нашла общий язык с моим отцом, – проворчал я. – Но все равно я пойду, и ты пойдешь со мной, даже если мне придется тащить тебя. Я сильнее.

– Но не сильнее Онтро.

– Это еще кто?

– Он тебя остановит, Гэлинджер. Он – рука Маланна.

4

Я резко затормозил джипстер перед единственным известным мне входом в храм. Бракса держала розу на руках, как нашего ребенка, и молчала. Лицо у нее было отрешенным и очень милым.

– Они сейчас в храме? – спросил я.

Лицо мадонны не изменило своего выражения. Я повторил вопрос. Она встрепенулась.

– Да, – сказала она откуда-то издалека. – Но тебе туда нельзя.

– Это мы еще посмотрим.

Я обошел джипстер и помог ей вылезти.

Держа меня за руку, она двигалась, словно в трансе. Луна отражалась в ее глазах. Глаза смотрели в никуда, как в тот день, когда я впервые увидел ее танец.

Я толкнул дверь и вошел, ведя ее за собой. В комнате царил полумрак.

Она закричала, в третий раз за этот вечер:

– Не трогай его, Онтро! Это Гэлинджер!

До сих пор мне не приходилось видеть марсианских мужчин, только женщин. И я не знал, то ли мужчины все такие, то ли он какое-то чудо природы. Хотя сильно подозревал, что именно последнее.

Я смотрел на него снизу вверх.

Его полуобнаженное тело было покрыто родимыми пятнами и шишками. Наверное, что-то с железами.

Мне казалось, что на этой планете я выше всех, но этот был футов семи ростом и весил соответственно. Теперь понятно, откуда у меня взялась такая огромная кровать.

– Уходи, – сказал он. – Ей можно войти. Тебе – нет.

– Мне нужно забрать свои книги и кое-какие вещи.

Он поднял громадную левую руку. Я проводил ее взглядом. Мои пожитки были аккуратно сложены в углу.

– Мне необходимо войти. Я должен поговорить с М’Квийе и Матерями.