Текст книги "Имя мне — Легион"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Температура воздуха на Оаху достигла восьмидесяти двух градусов по Фаренгейту.

Из «тандем-камеры» потек миллион первый баррель.

Они вышли, оставив Элвина Мура в окружении собачек из китайского фарфора.

Две стены были от пола до потолка забраны стеллажами. На стеллажах рядами выстроились синие, розовые, желтовато-коричневые, охряные, розовато-лиловые, шафрановые и цвета киновари собачки – преимущественно глазурованные. Размерами они тоже отличались друг от друга: одни были с крупного таракана, другие – с крошечного бородавочника. Напротив двери, в камине, бушевал настоящий Гадес [38]38
  В греческой мифологии бог подземного мира и царства мертвых.


[Закрыть]; в его реве слышался метафизический вызов жаркому июлю Бермуд.

Каминная доска, на которой стояло несколько собачек, была частицей Круга. Как был частицей Круга и роскошный стол возле огненного ада. За столом, укутанная шотландским пледом в черную и зеленую клетку, сидела Мэри Мод Муллен. Она изучала досье Мура, лежащее перед ней в раскрытой папке. Разговаривая с претендентом, Дуэнья не поднимала глаз.

Мур стоял возле кресла (сесть ему не предложили) и делал вид, будто рассматривает собачек и лучину для растопки – и того и другого здесь было в избытке.

Мур и к живым-то собачкам был совершенно равнодушен, не говоря уже о фарфоровых. Но в гостиной Дуэньи, на секунду закрыв глаза, он ощутил клаустрофобию. Со всех сторон на него таращились не безобидные статуэтки, а чуждые существа, запертые в клетку Последним Землянином. Мур дал себе слово воздержаться от похвалы радужной стае гончих, охотящихся на жадеитового оленя величиной с чихуахуа. «Создать такую скульптурную группу, – подумал он, – мог только маньяк или человек с неразвитым воображением, к тому же недолюбливающий собак».

Внимательно прочитав его прошение, миссис Муллен подняла бесцветные глаза и спросила:

– Как вам нравятся мои питомцы?

Сидя за столом, эта узколицая, морщинистая, курносая дама с огненно-рыжими волосами невинно взирала на посетителя.

Мур попытался воспроизвести мысли, с которыми входил в ее студию. Безуспешно – вопрос застал его врасплох. Тогда он решил, что наименее рискованным ответом будет объективный.

– Они весьма красочны, мэм.

Едва произнеся эти слова, Мур понял, что ошибся. Совсем недавно он готов был расхваливать статуэтки до небес.

Он улыбнулся:

– Их тут так много, просто голова кругом идет. Хорошо еще, что они не лают, не кусают, не линяют и еще кое-чего не делают.

– Мои маленькие разноцветные сучки и сукины сыночки! – Мэри Муллен тоже улыбнулась. – Они ничего не делают. Они – своего рода символы. Потому-то я их и собираю.

Она указала на кресло:

– Садитесь. Располагайтесь поудобнее.

– Спасибо.

– Тут говорится, что вы совсем недавно вышли из счастливых безликих масс, чтобы достичь определенных высот в инженерном деле. Почему вы решили покинуть эти высоты?

– Я нуждался в деньгах и престиже, поскольку желающему вступить в Круг они не помешают.

– Так, так. Значит, деньги и престиж – не цель, а средство?

– Совершенно верно.

– В таком случае почему вы хотите вступить в Круг?

К этому вопросу Мур подготовился еще месяц назад, но теперь ответ застрял в горле, и Мур дал ему там умереть. Он вдруг усомнился, что эти слова, рассчитанные на поклонницу Теннисона [39]39
  Альфред Теннисон (1809–1892) – английский поэт.


[Закрыть], придутся Дуэнье по сердцу.

– В ближайшее десятилетие мир изменится до неузнаваемости. Мне бы хотелось увидеть эти перемены молодыми глазами.

– В Кругу вы будете жить не столько для того, чтобы наблюдать, сколько для того, чтобы за вами наблюдали, – Мэри Муллен сделала пометку в досье. – Кроме того, если мы вас примем, вам, наверное, придется покрасить волосы.

– Да и черт с ними… О, простите – вырвалось.

– Ничего. – Она сделала еще одну пометку. – Ваша реакция вполне подходящая.

Мэри Муллен снова подняла голову:

– Почему вы так хотите увидеть будущее?

Ему стало не по себе. Казалось, Дуэнья видит его насквозь и знает, что он лжет.

– Обычное человеческое любопытство, – нерешительно ответил Мур. – Кроме того, профессиональный интерес. Поскольку я инженер…

– Вы не на семинаре, – перебила она. – Жизнь члена Круга отдана Балам, и у вас почти не останется времени на учебу. Через двадцать, даже через десять лет ваши научные познания снизятся до уровня детского сада. Новые формулы покажутся вам иероглифическими письменами. Вы умеете читать иероглифы?

Он отрицательно покачал головой.

– Допустим, я привела неудачное сравнение, – продолжала Дуэнья. – Но как бы там ни было, если вы захотите нас покинуть, то сможете устроиться разве что чернорабочим. Правда, нищета вам грозить не будет, но коли вы решите работать по специальности, вам придется очень многое наверстывать, а это потребует больших усилий и денег.

Мур пожал плечами и поднял руки. Он уже обдумал эту проблему. «Лет через пятьдесят разбогатею и дам Кругу пинка, – сказал он себе. – А потом пройду ускоренный курс обучения и попробую устроиться консультантом по вопросам морского строительства».

– Мне вполне хватит знаний и опыта, чтобы оценивать события, пусть даже я не смогу в них участвовать, – сказал он.

– Вы считаете, что роль стороннего наблюдателя способна вас удовлетворить?

– Да, – солгал он.

– Сомневаюсь. – Она снова пронзила его взглядом. – Скажите, вы действительно влюблены в Леоту Мэйсон? Именно она предложила вашу кандидатуру. Впрочем, это ее право.

– Не знаю, – задумчиво ответил Мур. – Два года тому назад мне казалось…

– Увлечение – это прекрасно, – перебила Дуэнья. – Это повод для сплетен, а сплетни нам не помешают. Но любви я не потерплю. Выбросьте эту блажь из головы. Не бывает ничего скучнее и пошлее любви между членами Круга. Она порождает не сплетни, а насмешки. Так увлечение или любовь?

– Увлечение, – решил он.

Дуэнья посмотрела на огонь, потом – на свои руки.

– Вам придется выработать буддистское отношение к окружающему миру, который будет меняться с каждым днем. Когда бы вы ни бросили на него взгляд, он покажется совершенно иным. Нереальным.

Мур кивнул.

– Следовательно, чтобы сохранить душевное равновесие, вы должны внушить себе, что Круг – это центр вселенной. Что бы ни говорило вам сердце, вы должны внимать не ему, а рассудку…

Он снова кивнул.

– …И если будущее придется вам не по вкусу, вы не должны забывать, что назад пути нет. Подумайте об этом. И не просто подумайте – прочувствуйте.

Он прочувствовал.

Перо забегало по бумаге. Внезапно старческая рука задрожала. Выронив стило, Мэри Мод Муллен спрятала руку под плед.

– Вы не столь респектабельны, как большинство кандидатов, – произнесла она излишне будничным тоном, – но сейчас нам недостает людей с широким спектром эмоций. Контраст необходим – он придает нашим Балам глубину и живость. Просмотрите видеозаписи последних Балов.

– Уже просмотрел.

– И вы готовы отдаться им всем сердцем?

– Что бы ни говорило мне сердце…

– Хорошо, мистер Мур. Возвращайтесь к себе в номер и ждите ответа. Завтра вы его получите.

Мур встал. На языке вертелись десятки вопросов, но задавать их было поздно.

«Решила отказать? – мелькнула в голове паническая мысль. – Может, поэтому беседа оказалась столь короткой?»

И все же последние слова старухи прозвучали ободряюще.

Ему казалось, будто все его поры превратились в свежие ссадины от когтей и зубов. Мур повернулся и покинул обитель хрупких собачек.

До вечера он плескался в гостиничном бассейне, а потом отправился в бар. В тот день он не обедал.

Наконец пришел посыльный с радостным известием. Посыльный также намекнул, что, по обычаю, Мур должен послать своему инквизитору скромный подарок.

Пьяный Мур мигом придумал, что пошлет старухе, и захохотал.

Получив собачку с острова Оаху (такой в ее коллекции еще не было), Мэри Мод Муллен грустно пожала плечами, и это движение едва не перешло в крупную дрожь. Через несколько секунд старуха все-таки задрожала, едва не выронив статуэтку. Торопливо поставив ее на каминную полку, она схватила со стола пузырек с таблетками.

Впоследствии эта статуэтка потрескалась от перепада температур.

Они танцевали. Море над куполом казалось вечнозелено-золотым небом. День был необычайно юн.

Измученные шестнадцатичасовым Балом танцоры цеплялись друг за друга. Ноги у них болели, спины сутулились. По широкому залу еще двигалось восемь пар, и усталые оркестранты подпитывали их самой медленной музыкой, на какую только были способны.

Рассредоточившись по окоему мира, где небо сливалось с голубой плиткой пола, сидело около пятисот человек. Расстегнув пуговицы на одежде и раскрыв рты, они глазели на танцующих, подобно серебряному карасю, что таращился в зеленый сумрак с праздничного стола.

– Думаешь, будет дождь? – спросил Мур.

– Да.

– И я так думаю. Но довольно о погоде. Давай лучше о той неделе, которую ты провела на Луне.

Она улыбнулась:

– А чем тебя не устраивает старушка Земля?

Кто-то вскрикнул. Почти тотчас раздался звук пощечины.

– Никогда не был на Луне.

Казалось, Леоту это слегка развеселило.

– А я была. Но мне там не понравилось.

– Почему?

– Холодно. Над куполом пляшут безумные огни, и кругом – безжизненные черные скалы. – Она сделала гримаску. – Словно кладбище у конца времен…

– Ну хорошо, – согласился Мур. – Не будем об этом.

– …А под куполом тебя не оставляет чувство, будто ты – бестелесный дух…

– Все, все.

– Извини. – Она коснулась губами его шеи. Он прижался губами к ее лбу. Она улыбнулась. – Круг утратил лоск.

– Это не имеет значения. Нас уже не снимают.

Возле гигантского праздничного стола в форме морского конька зарыдала женщина, Музыканты заиграли громче. Небо пестрело люминесцентными огоньками морских звезд, которые плыли по наводящему лучу. Одна из звезд окропила Мура и Леоту соленой водой.

– Завтра улетаем?

– Да, – ответила она.

– Как насчет Испании? Сейчас там сезон созревания вишен. Праздник – Хуэгос Флоралес де ла Вендимья Хе-резана. Возможно, последний.

– Опять фейерверки, – вздохнула Леота. – Слишком шумно.

– Зато весело.

– Весело. – Она скривила губы. – Давай лучше посетим Швейцарию. Притворимся, будто мы совсем старенькие и дряхлые. Или придумаем еще что-нибудь романтичное.

– Некрофилка! – Мур поскользнулся на влажном пятне и едва не упал. – Лучше уединиться в горной Шотландии на берегу какого-нибудь озера. У тебя был бы твой любимый туман, а у меня – парное молоко и со-усированный табак…

– Нет! – воскликнула она, перекрывая пьяную болтовню окружающих. – Лучше в Нью-Гемпшир.

– А почему не в Шотландию?

– Я еще ни разу не бывала в Нью-Гемпшире.

– А я бывал, и мне там не понравилось. Точь-в-точь как на Луне, если судить по твоему описанию.

В этот миг моль задела крылом пламя свечи. Раздался грохот.

В зеленых небесах медленно вытянулась холодная черная молния. Пошел мелкий дождь.

Пока Леота сбрасывала туфли, Мур схватил с пролетающего над его левым плечом подноса бокал и, осушив, поставил обратно.

– Похоже, здесь разбавляют напитки водой.

– Кругу приходится экономить, – отозвалась Леота.

Мур заметил Юнгера. Тот смотрел на них, стоя на краю зала с бокалом в руке.

– Я вижу Юнгера.

– И я. Он еле на ногах держится.

– Мы тоже, – Мур рассмеялся.

Шевелюра толстого барда представляла собой снежный хаос; левый глаз заплыл огромным синяком. Что-то пробормотав, Юнгер выронил бокал и рухнул ничком. Никто не пришел к нему на помощь.

– Похоже, он опять слишком увлекся.

– Бедный Юнгер, – равнодушно произнесла Леота. – А ведь мы с ним давно знакомы.

Дождь лил не переставая, и танцоры казались марионетками в руках неопытных кукольников.

– Они летят! – закричал человек в красной мантии и простер руки к небу. – Снижаются!

Мур не узнал этого человека. Очевидно, он был не из Круга.

Все головы, способные соображать, разом запрокинулись навстречу каплям дождя. В безоблачной зелени быстро разрастались силуэты трех серебристых дирижаблей.

– Мы спасены!

Ансамбль, словно маятник посредине траектории, на мгновение замер и заиграл вновь: «Спокойной ночи, леди, спокойной ночи, леди…»

– Мы будем жить!

Леота сжала ладонь Мура.

– Мы весело летим, куда глаза глядят… – пели голоса.

– Куда глаза глядят, – повторила Леота.

– Мы весело летим, – сказал Мур.

– …Над синевою моря, под небом голубым…

Спустя круго-месяц после этого происшествия, едва не обернувшегося катастрофой для Круга (то есть в год две тысячи девятнадцатый эпохи правления Повелителя и Президента нашего Гамберта, через двенадцать лет после приснопамятного моретрясения), Мур и Леота стояли у стены Обители сна на одном из островов Бермудского архипелага.

Светало.

– Кажется, я люблю тебя, – сказал он.

– Хорошо, что любовь не требует доказательств. – Леота прикурила от его зажигалки. – Я бы не поверила никаким доказательствам. Я вообще ничему не верю.

– Двадцать лет тому назад я встретил на Балу красивую женщину. Я танцевал с ней…

– Пять недель тому назад, – поправила она.

– …И подумал: интересно, захочет ли она когда-нибудь выйти из Круга, и снова стать человеком, и оставаться им до гробовой доски?

– Мне и самой нередко приходят в голову подобные мысли. Особенно когда мерзко на душе. Нет, Элвин, эта женщина не выйдет из Круга. Во всяком случае, до тех пор, пока не станет старой и некрасивой.

– То есть никогда, – заключил он.

– Ты благороден. – Леота выпустила к звездам струйку дыма и коснулась холодной стены. – Когда-нибудь ее перестанут замечать, а если кто и посмотрит, то лишь затем, чтобы сравнить ее с какой-нибудь красавицей далекого будущего. А может быть, это произойдет скоро, если в мире вдруг изменятся критерии красоты. Как только это случится, она пересядет из экспресса в обычный пассажирский поезд.

– И на какой бы станции она ни вышла, ее будет окружать чужой мир, – подхватил Мур. – Похоже, он ежедневно меняется до неузнаваемости. Прошлой ночью… виноват, в прошлом году я встретил своего однокашника. Он называл меня «сынок», «мальчик», «малыш» – причем не в шутку. Основательно испортил мне аппетит, между прочим.

– Знаешь ли ты, куда мы идем? – спросил Мур, когда Леота повернулась к засыпающему саду. – Туда, откуда не возвращаются. В небытие. Пока мы спим, мир идет своей дорогой.

– Это помогает сберечь силы, – сказала она через несколько секунд. – Стимулирует. Вдохновляет. Я говорю об отсутствии привязанностей. Все в мире тленно, кроме нас. Время и пространство не властны над нами, если у нас нет привязанностей.

– Ни к кому и ни к чему?

– Ни к кому и ни к чему.

– А тебе не кажется, что все это – великий розыгрыш?

– Ты о чем?

– О том, что с нами происходит. Представь, что все население планеты – мужчины, женщины, дети – год назад погибло при вторжении с альфы Центавра. Все, кроме нас, замороженных. Предположим, инопланетяне распространили смертоносные бациллы…

– Я читала, в созвездии Центавра нет жизни.

– Хорошо, пусть они не с Центавра, а из другого созвездия. Предположим, все следы катастрофы уничтожены и один из пришельцев показывает клешней на это здание. – Мур хлопнул по стене. – Он говорит: «Эге! Да тут остались живые, только они заморожены. Давайте-ка, ребята, спросим наших социологов, стоят ли эти земляне того, чтобы с ними возиться, или лучше снять крышки с холодильников, да и дело с концом?» Потом сюда входит социолог, любуется нашими ледяными саркофагами и говорит: «Эти олухи заслуживают только насмешек да нескольких строк петитом в провинциальной газетенке. Пусть они остаются в полном неведении. Пусть думают, что все идет по-прежнему, Вся их жизнь расписана заранее, так что обмануть их труда не составит. Мы заполним танцевальные залы андроидами и будем удовлетворять все прихоти этих балбесов. Мы изучим их поведение в любой мыслимой ситуации, а когда закончим исследования, сломаем реле времени на морозильниках – и пусть они спят до скончания века. Или снимем крышки, и они мигом протухнут». На том пришельцы и порешили, и теперь мы, последние земляне, пляшем перед машинами нелюдей, изучающих нас по одним лишь им ведомым причинам.

– Ну что ж, – улыбнулась Леота. – Возможно, мы даже разок-другой сорвем аплодисменты, прежде чем протухнем.

Она бросила окурок и, поцеловав Мура, пожелала ему спокойной ночи. Затем они разошлись по своим «бункерам».

Спустя двенадцать недель Мур решил отдохнуть.

Каждого праздника он ожидал теперь чуть ли не с ужасом. Периоды бодрствования, на которые не выпадало Балов, Леота проводила вместе с ним. Последнее время она была мрачной и замкнутой – видимо, сожалела, что тратит на Мура свое драгоценное время. Поэтому он решил ненадолго расстаться с ней и увидеть что-нибудь реальное, совершить экскурсию по Земле две тысячи семьдесят восьмого года. Ведь ему, как ни крути, было за сто – давно пора оглядеться по сторонам.

«Богиня будет жить вечно», – утверждал заголовок выцветшей газетной вырезки на стене главного коридора Обители сна. В статье речь шла об окончательной победе врачей над атеросклерозом и полном исцелении одной из самых знаменитых его жертв. Мур подумал, что после собеседования ни разу не видел Дуэнью: впрочем, он и не искал встречи с нею.

Он достал из шкафа с повседневной одеждой костюм, переоделся, решительным шагом вышел из Обители сна и, не встречая по пути ни одной живой души, направился к аэродрому.

Входя в кабинку на краю летного поля, он еще не знал, куда полетит.

– Будьте любезны, назовите место назначения, – раздался голос из динамика.

– Э-э… Оаху. Лабораторный комплекс корпорации «Аква майнинг». Если, конечно, там есть посадочная площадка.

– Посадочная площадка там есть. Но на последние пятьдесят шесть миль пути придется оформить заказной рейс.

– Оформите на весь путь в оба конца.

– Пожалуйста, вставьте вашу кредитную карточку.

Мур выполнил эту просьбу.

Через пять секунд карточка упала в его подставленную ладонь. Он опустил ее в карман.

– Когда я прибуду на место?

– В девять тридцать две, если вы отправитесь ракетопланом «Стрела-9» через шесть минут. У вас есть багаж?

– Нет.

– В таком случае «Стрела-9» ожидает вас на площадке А-11.

Мур подошел к ракетоплану класса «Стрела» с девяткой на борту. Маршрут полета был уже введен в программу бортового компьютера – на это ушли считанные миллисекунды. Робот-диспетчер разрешил бортовому компьютеру самостоятельно корректировать курс в случае необходимости.

Мур поднялся по трапу и сунул кредитную карточку в прорезь возле люка. Люк распахнулся; Мур вытащил карточку и вошел в салон, сел в кресло возле иллюминатора и застегнул страховочный ремень. Сразу после этого люк закрылся.

Через пять минут ремень автоматически расстегнулся и исчез в подлокотниках кресла – «Стрела» уже летела с постоянной скоростью.

– Может быть, сделать освещение более ярким? – спросил голос. – Или, наоборот, менее ярким?

– По мне, так оно в самый раз, – ответил Мур невидимке.

– Желаете поесть? Или выпить?

– От мартини не откажусь.

Послышался металлический щелчок, и в борту ракетоплана возле кресла Мура открылась крошечная ниша. В ней стоял заказанный бокал мартини.

Мур сделал глоток.

За иллюминатором виднелась плоскость ракетоплана в голубом ореоле.

– Не желаете ли еще чего-нибудь? – Пауза. – Например, прослушать научную статью на любую интересующую вас тему? – Пауза. – Или что-нибудь из художественной прозы? – Пауза. – Или из поэзии? – Пауза. – Не угодно ли просмотреть каталог мод? – Пауза. – Или вы предпочитаете музыку?

– Поэзия? – переспросил Мур.

– Да, у меня большой выбор…

– Знавал я одного поэта, – припомнил он. – Есть у вас что-нибудь из Уэйна Юнгера?

– Уэйн Юнгер. Да, – ответил голос. – Есть сборники «Невостребованный рай», «Стальная плесень», «Стамеска в небе».

– Какой из них самый последний?

– «Стамеска в небе».

– Почитайте.

Голос начал со сведений, изложенных на титульном листе: год выхода книги, название издательства, копирайт и так далее. Протест Мура он отклонил, заявив, что таков закон, и процитировав соответствующую статью. Мур заказал вторую порцию мартини и стал ждать.

И вот наконец:

– «Наш зимний путь лежит сквозь вечер, а вдоль него горят кусты».

– Что? – переспросил Мур, не веря своим ушам.

– Это название первого стихотворения.

– A-а! Ну, читайте.

 
Там, где всегда – вечнозеленая белизна…
Кружит зима хлопья пепла
В башнях метели;
Есть силуэты, но контуров нет у них.
Тьма, как сама безликость,
Льется из провалов окон,
Сочится сквозь ветви надломленной сосны,
Струится по коре поваленного клена.
Наверное, это квинтэссенция старения,
Отторгаемого Спящими,
В изобилии течет по зимней дороге.
А может, сама Антижизнь
Учится писать картины местью,
Учится вонзать сосульку в глаз горгульи.
И, говоря откровенно,
Никто не в силах победить себя.
Я вижу ваше рухнувшее небо, исчезнувших богов,
Словно во сне, заполненном дымом
Древних статуй,
Сгорающих дотла.
…И никогда – вечнобелая зелень.
 

Выдержав десятисекундную паузу, голос продолжал:

– Следующее стихотворение..

– Погодите! – перебил Мур. – Я ничегошеньки не понял. Нельзя ли как-нибудь прокомментировать?

– К сожалению, нет. Для этого необходимо более совершенное устройство, чем я.

– Повторите, когда и где была выпущена книга.

– В две тысячи шестнадцатом году, в Северо-Американском Союзе.

– Это действительно последний сборник Юнгера?

– Да. Он – член Круга, поэтому между публикациями его книг проходит по нескольку десятилетий.

– Читайте дальше.

Машина снова принялась декламировать.

Мур почти ничего не понимал, но образы, упрямо ассоциирующиеся со льдом, снегом, холодом и сном, подействовали на воображение.

– Стоп! – остановил он машину. – А есть у вас что-нибудь из ранних стихов Юнгера, написанных еще до того, как его приняли в Круг?

– «Невостребованный рай». Сборник впервые опубликован в тысяча девятьсот восемьдесят первом, через два года после вступления автора в Круг. Но, согласно предисловию, большинство стихотворений написано до вступления.

– Читайте.

Мур сосредоточенно слушал. В ранних стихах Юнгера льда, снега и сна было немного. Совершив это незначительное открытие, Мур пожал плечами. Кресло тотчас изменило конфигурацию, приспосабливаясь к его новой позе.

В конце концов он решил, что стихи ему не нравятся. Впрочем, он вообще был равнодушен к поэзии.

Машина декламировала стихотворение, которое называлось «Приют бездомных собак»:

 
Сердце – это кладбище дворняг,
Скрывшихся от глаз живодера.
Там любовь покрыта смертью, как глазурью,
И псы сползаются туда околевать…
 

Мур улыбнулся, сообразив, где именно родились эти образы. Из стихов Юнгера «Приют бездомных собак» понравился ему больше всего.

– Довольно, – сказал он машине.

Мур заказал легкий завтрак и за едой думал о Юнгере. Однажды они долго беседовали друг с другом. Когда это было? В две тысячи семнадцатом? Да, в День Освобождения труда, во Дворце Ленина.

Водка там текла рекой… И, словно кровь из рассеченных артерий инопланетных чудовищ, били вверх фонтаны сока – фиолетовые, оранжевые, зеленые, желтые, – подобно зонтикам раскрываясь под сводами Дворца. Драгоценностей, сверкавших на гостях, хватило бы, чтобы уплатить выкуп за эмира. Устроитель Бала, премьер Корлов, похожий на гигантского заиндевелого Деда Мороза, являл собой само гостеприимство. Стены танцевального зала были изготовлены из поляризованного монокристалла, и окружающий мир то вспыхивал, то гас. «Как реклама», – съязвил Юнгер, который сидел на вращающемся табурете, положив локти на стойку бара. Когда Мур приблизился, Юнгер повернул голову и уставился на него мутным взглядом совы-альбиноса.

– Кого я вижу! Это же сам Альбион Мур! – Он протянул руку. – Quo vadis [40]40
  Куда идешь (лат.)


[Закрыть], черт бы вас побрал?

– Водка с виноградным соком, – обратился Мур к ненужному бармену, стоявшему на посту возле миксера. Нажав две кнопки, бармен придвинул бокал к Муру по красному дереву стойки.

– За освобожденный труд, – произнес Мур, салютуя Юнгеру бокалом.

– За это и я выпью. – Поэт наклонился вперед и набрал на клавиатуре миксера собственную комбинацию букв и цифр.

Бармен фыркнул. Мур и Юнгер чокнулись и выпили.

– Они… – палец Юнгера описал дугу, – обвиняют нас, будто мы совершенно не интересуемся тем, что происходит вне Круга.

– Ну что ж, я нахожу это справедливым.

– Я тоже, но обвинение можно дополнить. Нам точно так же наплевать и друг на друга. Если честно, много ли у вас знакомых в Кругу?

– Могу по пальцам пересчитать.

– Я уж не спрашиваю, с кем из них вы на «ты».

– Что ж тут странного? Мы много путешествуем, к тому же перед нами – вечность. А у вас много друзей?

– Одного я только что прикончил, – проворчал поэт и потянулся к миксеру. – А сейчас смешаю себе другого.

Мур не был расположен ни к веселью, ни к унынию. К какому из этих состояний может привести общение с Юнгером, он не знал, но после злополучного Бала в «Сундуке Дэви Джонса» [41]41
  «Сундук Дэви Джонса» – дно морское, могила моряков.


[Закрыть]он жил будто в мыльном пузыре, и ему не хотелось, чтобы в его сторону направляли острые предметы.

– Никто вас не неволит, – холодно произнес Мур. – Если Круг вам не нравится, уходите.

Юнгер погрозил ему пальцем.

– Ты плохой tovarisch. Забываешь, что иногда человеку необходимо поплакаться в жилетку бармену или собутыльнику. Впрочем, ты прав – сейчас не те времена. С тех пор как появились никелированные «барматы» – да будут прокляты их экзотические глаза и коктейли, смешанные «по науке»! – некому стало излить душу.

Заказав «бармату» три коктейля, он выстроил бокалы на блестящей темной поверхности стойки.

– Испробуй! Отпей из каждого бокала! Спорим, ты не отличишь их друг от друга без карты вин.

– На «барматы» вполне можно положиться, – возразил Мур.

– Положиться? Можно, черт бы их побрал, если ты имеешь в виду увеличение числа неврастеников. Лучше их с этой работой никто не справится. Знаешь, когда-то за кружкой пива человек мог выговориться… Твои надежные миксеры-автоматы лишили его этой возможности. А что мы получили взамен? Клуб болтливых извращенцев, помешанных на переменах? О, видели бы нас завсегдатаи «Русалки» или «Кровожадного Льва»! – вскричал Юнгер с фальшивым гневом в голосе. – Все-таки какими баловнями судьбы были Марло и его приятели!

Он печально вздохнул и заключил:

– Да, выпивка тоже не та, что прежде.

Международный язык его отрыжки заставил бармена отвернуться, но Мур успел заметить брезгливую гримасу на его лице.

– Повторяю, – сказал Мур, – если вам здесь не нравится, уходите. Почему бы вам не открыть собственный бар, без автоматов? Думаю, он бы пользовался успехом.

– Пошел ты… не скажу куда. – Поэт уставился в пустоту. – Впрочем, я, может быть, так и сделаю. Открою бар с настоящими официантами…

Мур повернулся к нему спиной и стал смотреть на Леоту, танцующую с Корловым. Он был счастлив.

– Люди вступают в Круг по разным причинам, – бормотал Юнгер, – но главная из них – эксгибиционизм. Невозможно устоять перед призраком бессмертия, который манит тебя из-за кулис на сцену. С каждым годом людям все труднее привлекать к себе внимание. В науке это почти невозможно. В девятнадцатом и двадцатом веках удавалось прославиться отдельным ученым, а сейчас – только коллективам. Искусство настолько демократизировалось, что сошло на нет. А куда, спрашивается, исчезли его ценители? Я уж не говорю о простых зрителях… Так что нам остался только Круг, – продолжал он. – Взять хотя бы нашу Спящую Красавицу, которая отплясывает с Корловым…

– Что?

– Извини, не хотел тебя разбудить. Я говорю, если бы мисс Мэйсон хотела привлечь к себе внимание, ей следовало бы заняться стриптизом. Вот она и вступила в Круг. Это даже лучше, чем быть кинозвездой, по крайней мере не надо вкалывать…

– Стриптизом?

– Разновидность фольклора. Раздевание под музыку.

– А, припоминаю.

– Оно тоже давно в прошлом, – вздохнул Юнгер. – И поскольку мне не нравится, как одеваются и раздеваются современные женщины, меня не оставляет чувство, будто со старым миром от нас ушло что-то светлое и хрупкое.

– Не правда ли, она очаровательна?

– Бесспорно.

Потом они гуляли по холодной ночной Москве. Муру не хотелось покидать теплый дворец, но он изрядно выпил и легко согласился на уговоры Юнгера. Кроме того, он опасался, что этот болтун, едва стоящий на ногах, провалится в канализационный люк, опоздает к отлету ракетоплана или вернется побитый.

Они брели по ярко освещенным проспектам и темным переулкам, пока не вышли на площадь, к огромному по-луразвалившемуся монументу. Поэт сломал на ближайшем кусте веточку и метнул ее в стену.

– Бедняга, – пробормотал он.

– Кто?

– Парень, который там лежит.

– Кто он?

Юнгер свесил голову набок.

– Неужели не знаешь?

– Увы, мое образование оставляет желать лучшего, особенно в области истории. Древний период я мало-мальски…

Юнгер ткнул в сторону мавзолея большим пальцем.

– Здесь лежит благородный Макбет. Король, предательски убивший своего предшественника, благородного Дункана. И многих других. Сев на трон, он обещал подданным, что будет милостив к ним, но славянский темперамент – явление загадочное. Прославился наш герой в основном благодаря своим красивым речам, которые переводил поэт Пастернак. Но их давно уже никто не читает.

Юнгер снова вздохнул и уселся на ступеньку. Мур сел рядом. Он слишком замерз, чтобы обижаться на высокомерный тон подвыпившего поэта.

– В прошлом народы воевали между собой, – сказал Юнгер.

– Знаю, – кивнул Мур. От холода у него ныли пальцы. – Когда-то этот город был сожжен Наполеоном.

Юнгер поправил шляпу. Мур обвел взглядом горизонт, изломанный очертаниями причудливых зданий. Тут – ярко освещенная, строго конструктивная пирамида учреждения, устремленная в заоблачную высь (вот они, последние достижения плановой экономики); там – аквариум с черными зеркалами стен, который днем превратится в агентство с опытным, четко и слаженно действующим персоналом; а по другую сторону площади – ее юность, полностью воскрешенная сумраком: блестящие луковицы куполов, нацелившие острия перьев в небо, где среди звезд сверкают бортовые огни летательных аппаратов.

Мур подул на пальцы и сунул руки в карманы.

– Да, народы воевали между собой, – повторил Юнгер. – Гремела канонада, лилась кровь, гибли люди. Но мы пережили эти времена, и вот наконец наступил долгожданный мир. Однако заметили мы это далеко не сразу. Мы и сейчас не можем понять, как это удалось. Слишком уж долго, видимо, мы откладывали мир на потом, забывая о нем, думая совсем о других вещах. Теперь нам не с кем сражаться – все победили, и все пожинают плоды победы. Благо этих плодов хватает на всех. Их даже больше чем достаточно, и каждый день появляются новые, все совершеннее, все изысканнее. Кажется, вещи поглощают умы своих создателей…

– Можно уйти в леса, – сказал Мур, жалея, что не надел костюм с термостатом на батарейке. – Мы многое могли бы сделать и, наверное, сделаем. А уйти в леса, по-моему, просто необходимо.

– Но прежде давай вернемся во Дворец, погреемся напоследок.