Текст книги "Судьба Убийцы"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Мы обогнули поворот, и с первым взглядом на Трехог я позабыл о «лапах» Смоляного. Это был старейший город Дождевых Чащоб. Величественные деревья, нависавшие над широкой серой рекой, украшали мостики, дорожки и дома всевозможных размеров. Болотистая подтопленная земля под ветвями древнего леса была непригодна для постоянного жилья. Город Трехог оказался почти полностью построен на ветвях деревьев, выстроившихся вдоль реки.

На низких и толстых деревьях были возведены жилища величиной с усадьбу. Они напомнили мне о домах Горного Королевства, где деревья тоже были неотъемлемой частью сооружений. Но эти не так хорошо вписывались в окружающие джунгли. Я мог бы с легкостью поверить, что шторм сорвал большой дом в Фарроу и выбросил его здесь. Все дома были построены из богатого дерева, со стеклянными окнами, и выглядели невероятно величественными и массивными. Я восхищался одним, который целиком был выстроен вокруг ствола одного огромного дерева, когда Скелли сказала:

– Это дом Хупрусов, семьи Рейна.

Я проанализировал вырисовывающуюся картину. Что ж. Он олицетворял собой богатство и значимость. Семья принадлежала к правящему классу задолго до того, как Рейн стал «королем» Кельсингры. Старинное богатство, воплощенное в выдержке древних опорных конструкций. Это надо запомнить. Так много полезной информации, которую я хотел донести до Баккипа. Когда доберусь до Бингтауна, я отправлю Дьютифулу несколько птиц. То, чем я хочу поделиться, не уместится в одной капсуле для сообщений.

– Посмотрите! Вы когда-нибудь видели такое? Он великолепен!

Крик Персиверанса заставил меня отвести взгляд от дерева вниз, к длинному причалу впереди нас. Вдоль него был пришвартован живой корабль. Паруса были спущены, он спокойно раскачивался у пирса. Серебристое дерево его корпуса говорило о том, что это не обычный корабль. В отличие от Смоляного, у этого живого корабля была вырезанная носовая фигура. Темная голова склонялась над мускулистой грудью, будто он дремал на своих скрещенных руках. Странная поза для носовой фигуры. Когда фигура подняла голову, у меня волосы встали дыбом.

– Он смотрит на нас! – воскликнула Спарк. – Ах, леди Янтарь, если бы вы могли это видеть. Он по-настоящему живой! Голова фигуры повернулась и смотрит на нас!

Я уставился на судно, разинув рот. Спарк и Персиверанс переводили взгляд с меня на корабль. Я потерял дар речи, но Лант произнес эти слова вслух:

– Милая Эда, Фитц, у него твое лицо, до кончика носа.

Янтарь откашлялась. Она сказала, затаив дыхание, пока мы шокировано молчали:

– Фитц. Пожалуйста. Я могу все объяснить.

 

Глава одиннадцатая. В пути.

Это мой самый страшный сон. Мне снится лоза, расходящаяся двумя ветвями. На одной из ветвей растут четыре свечи. Одна за другой они зажигаются, но их свет ничего не освещает. Зато ворона говорит:

«Вот четыре свечи – ждет кроватка тебя.

Зажжены они – значит, мертво дитя.

Так горят – чтоб их ночь не сменила заря.

Волк и шут свои жизни потратили зря».

Затем на другой ветви вдруг загораются три свечи. Их свет почти ослепляет. И та же ворона говорит:

«Три огня ярче солнца, и станет светло,

Пламя их поглотит совершенное зло.

Гнев и слезы стрелой прямо к цели летят,

Но не знают они, что их живо дитя».

И тут у вороны внезапно появляется сломанная свеча. Она роняет свечу, а я подхватываю. Ее голос звучит размеренно и жутко: «Дитя, зажги огонь. Сожги будущее и прошлое. Для этого ты родилась на свет».

Я проснулась, вся дрожа, выбралась из кровати и побежала в родительскую спальню. Мне хотелось поспать там, но мама отвела меня обратно, легла рядом и пела песню, пока я снова не смогла уснуть. Это приснилось мне, когда я была очень маленькой – я совсем недавно научилась выбираться из кровати самостоятельно. Но с тех пор не могу забыть этот сон и стихи вороны. Я рисую, как она держит сломанную пополам свечу, чьи кусочки повисли на жгутике фитиля.

                                                 Дневник снов Пчелки Видящей.

Лучшее, что было в нашем морском путешествии – это мучения Двалии от морской болезни. Мы вчетвером находились в крохотной каюте, где было всего две узкие койки. Двалия заняла одну из них и в последующие дни с нее не вставала. Ведро со рвотой и ее пропитанная потом постель сильно воняли. В спертом воздухе этой каморки без окон запахи густели, как суп, день за днем все плотнее обволакивая нас.

Первые два дня путешествия морская болезнь не миновала и меня. Потом Двалия начала верещать, что от нашего шума и суеты ей становится только хуже, и приказала нам уйти. Я пошла за Винделиаром и Керфом. Мы миновали темное пространство между палубой и трюмом, где с балок свисали, тихонько покачиваясь, масляные фонари. Балки очерчивали изогнутые стены, а под потолком в центре были подвешены гамаки – некоторые пустые, а некоторые занятые. Там пахло смолой, маслом для ламп, потом и испорченной едой. Вслед за Керфом я поднялась по лестнице и вылезла из квадратного люка. На воздухе, где ветер холодил лицо, я сразу почувствовала себя лучше.

Как только мой желудок смирился с тем, что мир вокруг качало вверх-вниз и кренило во все стороны, я полностью выздоровела. Двалия понимала, что я никуда не денусь с корабля в открытом море, и думать о большем ей мешала болезнь. Кое-какую еду мы взяли с собой на палубу, но иногда ужинали вместе с остальными путешественниками. Здесь была кухня, которая называлась камбуз, а также столовая – кают-компания, где стоял длинный стол с бортиками, чтобы при качке тарелки и кружки не съезжали на пол. Пища была не хорошая и не плохая – после голодания я была рада просто тому, что могу регулярно есть.

Я старалась молчать, выполняла все нечастые распоряжения Двалии и внимательно наблюдала за любой мелочью на корабле и за моими двумя сопровождающими. Пусть их бдительность ослабнет, пусть думают, что я больше не сопротивляюсь. Я надеялась, что в следующем порту найду способ сбежать. Морской бриз, наполнявший наши паруса, все дальше и дальше уносил меня от дома. Минута за минутой, день за днем прежняя жизнь отдалялась от меня. Никто не мог меня спасти, никто даже не знал, где я. Если я хочу поспорить с судьбой, то должна рассчитывать только на себя. Вряд ли мне удастся добраться до Шести Герцогств, но, по крайней мере, я могла надеяться на свободную жизнь, пусть даже в каком-нибудь чужом порту за тридевять земель от дома.

Двалия велела Винделиару сделать нас «неинтересными» для членов команды и прочих пассажиров, и он поддерживал свои чары на нас. Никто не заговаривал с нами и не смотрел, как мы перемещаемся по кораблю. Большинство пассажиров были калсидийскими купцами, сопровождавшими свои грузы в пункты назначения. Изредка встречались торговцы из Бингтауна и Дождевых Чащоб, а некоторые были из Джамелии. Богатые сидели в своих каютах, а молодежь качалась в парусиновых гамаках. Были здесь и рабы, даже ценные. Я видела красивую женщину, которая двигалась с грацией и статью лошади чистых кровей, даром что носила ошейник и бледную татуировку возле носа. Интересно, была ли она когда-нибудь свободной? Видела и согбенного мужчину в годах, которого продали за стопку золотых монет. Он был ученым, знал шесть языков, на которых мог говорить, читать и писать. Он терпеливо стоял, пока хозяйка сторгуется, а затем склонился над бумагой и чернильницей, чуть ли не касаясь их носом, составляя расписку о собственной купле-продаже. Интересно, сколько еще писанины выдержат его узловатые пальцы, и что станется с ним, когда он постареет еще сильнее?

На корабле время течет иначе. День и ночь здесь носятся матросы, выполняя свои задания. Звон колокола делил сутки на смены и мешал мне высыпаться. Когда он трезвонил посреди ночи, я просыпалась на щербатом полу нашей каюты, вдыхая кислый запах болезни Двалии, и мечтала выбраться на палубу. Но поперек узенькой двери разлегся храпящий Керф. На верхней койке над Двалией бормотал во сне Винделиар.

Когда я спала, мне снились сны, подчас бурлящие и клокочущие. А когда пробуждалась, то старалась описать их на досках пола, отчаянно пытаясь очистить от них голову, ибо то были темные видения о смерти, крови и дыме пожарищ.

Несколько ночей спустя после начала этого морского путешествия я лежала на полу среди наших скудных пожитков и вдруг услышала, как Винделиар сквозь сон произнес: «Брат», вздохнул и глубже погрузился в сон. Я отважилась опустить стены, которые до сих пор держала, защищаясь от него, сосредоточила разум и ощупала его границы.

Там меня ждал сюрприз.

Даже во сне он держал поводок Керфа. Калсидиец вел себя покорно, словно дойная корова, что никак не вязалось с его воинским снаряжением и шрамами. Он не брал еду без разрешения и не бросал опасных взглядов на женщин, даже на вереницу рабынь, которых раз в день выводили на палубу подышать воздухом. Этой ночью я почувствовала, как Винделиар окутал его скукой, граничащей с отчаяньем, затуманившей все воспоминания о победах и радостях. Керф мог помнить только отупляющую беспрекословную обязанность изо дня в день выполнять приказы командира. А командиром для него была Двалия.

Я пыталась нащупать нить, которой Винделиар контролирует меня, но если она и существовала, то была слишком тонкой и не давала себя обнаружить. Вот чего я никак не ожидала найти – это туманный покров, которым была окутана Двалия.

Возможно, она сама попросила Винделиара об этом? Чтобы лучше спалось? Впрочем, не похоже на нее – желать чувствовать тошноту и все время оставаться в постели. Однажды она выплеснула на него свое отвращение, осыпая оскорблениями, а он сжался под напором ее презрения. Случалось ли подобное раньше? Я тихонько изучила чары, наложенные на нее: она верит, что Винделиар справится с нами, что он раскаивается в своем кратком бунте, ведь он – ее слуга, преданный ей до мозга костей. Он в силах управлять Керфом и скрывать меня от чужих глаз, пока она отдыхает. Я, затаив дыхание, обошла вокруг навеянного им тумана. Как далеко зашел он в своем тщательно скрытом неповиновении? Сможет ли она догадаться об этом, когда поправится?

Если он позволит ей поправиться! Я обдумала эту мысль. Так это он наводит на нее тошноту? Валяющаяся в постели Двалия больше не пинала нас, не раздавала оплеухи и затрещины. Не начал ли он противиться ей? Если он больше не служил Двалии, если хотел освободиться, могу ли я этому поспособствовать? Переманить его на свою сторону? Сбежать, отправиться домой?

В тот миг, когда эта мысль посетила меня, я как можно быстрее воздвигла обратно свои стены. Он не должен знать, что мне стало что-то известно, и тем более – какие я питаю надежды. Как мне завоевать его? Чего он жаждет?

– Брат, – мой голос прозвучал не громче шепота.

Его шумное дыхание на мгновенье сбилось, затем снова вошло в свой ритм. Я боролась сама с собой – не сделаю ли я этим свое положение еще хуже?

– Брат, я не могу уснуть.

Его храп прекратился. После долгого молчания он удивленно произнес:

– Ты назвала меня «брат»!

– Как ты – меня, – ответила я. Что это могло значить для него? Я должна быть очень осторожной в этой игре.

– Мне снилось, что я зову тебя братом, а ты – отзываешься и тоже называешь меня братом, – он повернул голову, не поднимая ее с подушки, которой ему служила свернутая одежда, и с грустью продолжил: – Но все остальное здесь совсем не похоже на мой сон. Мой единственный сон.

– Твой сон?

– Да, – подтвердил он и со стыдливой гордостью добавил: – Такой никому больше не снится, только мне.

– Разве кто-то может увидеть то, что тебе снится?

– Ты так мало понимаешь в снах. Многие Белые видят одни и те же сны. Если что-то снится большому числу Белых, значит, это важно для Пути! Если сон был увиден лишь однажды, значит, скорее всего, его события не произойдут, разве что кто-то смелый не постарается как следует ради этого, чтобы через другие сны отыскать нужный путь. Так сделала для меня Двалия.

Двалия зашевелилась на своей койке, приведя меня в ужас. Наверняка она проснулась! Старая змея никогда по-настоящему не спит. Она слышала наше перешептывание и теперь похоронит мой план еще до того, как я его до конца обдумаю!

И тут я почувствовала – глубокий и сладостный сон опустился на меня, как пушистое одеяло, теплое, но не удушающее, мышцы расслабились, ушла головная боль, больше не подпитываемая зловонием каюты. Я едва не поддалась ему, несмотря на собственные стены. Как же, должно быть, сильно это подействовало на Двалию, и досталось ли Керфу? Сказать ли Винделиару, что мне известно, что он творит? Может, пригрозить, что я все расскажу Двалии, если он не согласится помочь мне?

– Ты чувствуешь, что я делаю, и защищаешься от этого.

– Да, – призналась я, отрицать было бы бессмысленно. Я ждала, что еще он скажет, но он молчал. Раньше я считала его туповатым, но сейчас подумала – возможно, в своем молчании он обдумывает собственную стратегию. Что бы такого придумать, чтобы он разговорился? – Расскажи мне о своем сне.

Он повернулся на бок. По звуку голоса можно было определить, что его лицо обращено ко мне. До меня донесся шепот:

– Каждое утро Самисаль требовал приносить бумагу и кисть. Мы с ним дважды братья – наши родители были братом и сестрой, и их родители – тоже. Иногда я притворялся, что видел во сне то же самое, что и он. Но меня всегда обзывали лжецом, понятное дело. Так вышло, что Самисаль видел сон за сном, а я – только один-единственный. Даже моя сестра-близнец Оддэсса, от рождения такой же уродец, как и я, – и то видела сны. У меня же был всего один. Бесполезный Винделиар.

Братьев женили на сестрах? Ну и жуткая у него родословная, впрочем, в том нет его вины. Я сдержала свое удивление и спросила только:

– Но один у тебя все-таки был?

– Да. Мне снилось, что я нашел тебя. В день, выбеленный снегом, я позвал тебя: «Брат!», и ты пошла со мной.

– Значит, сон сбылся.

– Сны не «сбываются», – поправил он. – Если сон лежит на истинном Пути, мы просто отправляемся ему навстречу. Четверо ведают Путь. Они отыскивают верные сны и посылают Служителей творить Путь для этого мира. Наткнуться на сюжет из сна – все равно что встретить веху с указателем на дороге, которая подтверждает, что идешь верным Путем.

– Понятно, – сказала я, хотя ничего не поняла. – Значит, нас свел вместе твой сон?

– Нет, – печально признался он. – Мое сновидение – всего лишь крошечный сон. Краткий эпизод, не такой уж и важный, как говорит Двалия. Я не должен считать себя значимым. У многих сны были куда лучше моего, так что те, кто сортирует и упорядочивает сны – Коллаторы, узнали, куда нам следует отправиться и что сделать, чтобы творить истинный Путь.

– И все эти сны утверждали, что я мальчик? – это я спросила из чистого любопытства.

– Не знаю. Большинство называли тебя сыном, либо вообще не уточняли твою сущность. В моем сне ты была моим братом, – я услышала, как он почесывается. – Так что Двалия права, мой сон мелок и не слишком точен, – он говорил, словно обиженный ребенок, жаждущий, чтобы кто-то стал убеждать его в обратном.

– Но ты увидел меня и действительно назвал «братом». Кому-нибудь снилось то же самое?

Не знала я, что молчание может быть медленным, но у него оно было именно таким. С победным удовлетворением он ответил:

– Нет, это не снилось больше никому.

– Значит, по-видимому, ты единственный, кто мог найти меня, брат. Ведь никто иной больше не мог воплотить этот сон?

– Да-а-а-а, – отозвался он, смакуя это слово.

Пауза молчания казалась абсолютной необходимостью. Пусть Винделиар осознает, что владеет кое-чем, о чем раньше не догадывался. Я подождала, сколько смогла, а потом спросила:

– Значит, чтобы сон воплотился и подтвердил Путь, обязательно нужен был ты. Но зачем понадобилась именно я?

– Потому что ты и есть тот самый Нежданный Сын, о ком было столько снов.

– Ты уверен в этом? Алария и Реппин сомневались.

– Это точно ты! Наверняка ты, – в его голосе было больше отчаяния, чем уверенности.

В день нашей первой встречи он назвал меня Нежданным Сыном. Я решила копнуть чуть глубже:

– Значит, в твоем сне ты единственный нашел Нежданного Сына, и тот оказался мной.

– Мне снилось… – он затих. – Мне снилось, что я нашел тебя. Двалии требовалось отыскать Нежданного Сына, – теперь в нем говорили сразу страх и злость: – Я бы не нашел тебя, если бы она его не разыскивала. Она велела мне поискать его, и я нашел тебя и узнал, как в моем сне! Значит, ты и есть Нежданный Сын, – Винделиар фыркнул, недовольный тем, что я сомневалась в его словах.

Он сам видел изъян в своей логике. В темноте я не могла ничего прочитать на его лице и заговорила мягко, чтобы не разозлить его:

– Но как, каким образом, ты знаешь об этом, а я – нет?

– Я знаю, что видел тебя во сне, и знаю, что нашел тебя. Во мне не так-то уж много крови Белого. Кое-кто высмеивает меня и утверждает, что ее во мне вообще нет. Но если мне суждено было, как Белому, совершить единственную вещь в жизни – то это найти тебя. Что я и сделал, – в его словах, в конечном счете, возобладало удовлетворение. Тут он зевнул и уже перестал четко выговаривать окончания: – Когда я иду по Пути, я чувствую это. Это приятное чувство. Безопасность. Ты не истинный сновидец, откуда тебе знать такие вещи, – он вздохнул. – Непонятно мне, в чем тут смысл. Во всех снах, которые мне цитировали, Нежданный Сын – точка колебания весов. За ним – все оборачивается либо порядком, либо хаосом. С одной стороны, ты направила нас на ложный путь. Но создаваемое Нежданным Сыном расхождение может нести ужасные разрушения. Или чудесные блага. Путь, который создала ты, может вести нас в тысячу разных будущих, недоступных больше никому… – его голос почти утих. Он вздохнул: – Теперь надо спать, брат. Днем я не могу отдыхать. Единственная возможность – когда Керф спит.

– Тогда отдыхай, брат.

Я лежала тихо и всю оставшуюся ночь почти не спала и строила планы, соединяя вместе драгоценные крохи узнанного. Винделиар использовал свою силу против Двалии. Он устает от того, что держит в узде Керфа. Он считает, что я очень важна – и Двалия, по всей видимости, тоже так считает. Но верит ли она до сих пор, что я и есть Нежданный Сын? Парой добрых слов я взбодрила Винделиара – если продолжить в том же духе, станет ли он моим союзником? Надежда моя была хрупка. Если Винделиар захочет помочь мне, мы с ним можем сбежать от Двалии в следующем порту. Его магия сильно облегчит мое путешествие домой. При мысли о том, как я еду по тележной дороге в Ивовый Лес, я улыбнулась. Персиверанс придет меня встречать. А может, и отец тоже, и Ревел откроет дверь и спустится к …

Хотя…нет, Ревел мертв. Конюшни сгорели. Писарь Лант тоже мертв, как, вероятно, и Пер. Опять же интересно, выжила ли Шун и добралась ли до дома? Она оказалась гораздо крепче, чем я себе представляла. Если у нее получилось, расскажет ли она нашим, что меня забрали через камень? И если да, то бросятся ли они на поиски? Мое сердце встрепенулось надеждой – отец ведь знает, как путешествовать через камни. Конечно, он отправится за мной!

Я сжалась калачиком на полу. Тревожная мысль не давала покоя: догадается ли он, что мы вошли в камень второй раз? Я почувствовала запах маминой свечи у себя за пазухой, и на какую-то минуту он успокоил меня. Но затем нахлынула трепещущая уверенность: свеча нашлась, потому что отец принес ее туда. Шун добралась домой, рассказала, куда меня забрали, и, значит, он уже отправился за мной. Только каким-то образом мы разминулись с ним в камне. Он уронил свечу – уронил и не нагнулся поднять? Я вспомнила разбросанные вещи, изодранную на лоскуты палатку. Медвежьи экскременты! На него напал зверь? И он погиб? Не лежат ли там во мху под деревьями его обглоданные кости?

Я позвала Волка-Отца:

Если бы мой отец умер, ты бы почувствовал?

Ответа не было. Я сжалась в комок за своими стенами. Если мой отец мертв, значит, никто не придет и не спасет меня. Никогда. И кошмары о том, кем я могу стать, сбудутся.

Если я не спасусь сама.

 

Глава двенадцатая. Живой корабль Совершенный.

Поколениями секрет создания живых кораблей был известен только избранным торговым семьям. К концу калсидийской войны, с появлением дракона Тинтальи, некоторые вещи стало невозможно скрыть. За последнее десятилетие парадокс живого корабля, верного семье, создавшей его путем уничтожения существа, которым он мог стать, стал еще более очевиден.

Создание живого корабля начинается с кокона дракона. Когда жители Дождевых Чащоб впервые обнаружили массивные колоды необычного дерева, они не имели представления, что это драконьи коконы. «Колоды» хранились в руинах, лежащих под городом Трехог, в зале со стеклянной крышей. Нашедшие их полагали, что это особо ценные части экзотического дерева. В тот момент в Дождевых Чащобах особенно отчаянно нуждались в материале, который не поддается кислотным водам реки Дождевых Чащоб. Независимо от того, насколько хорошо были смазаны корпуса традиционных кораблей, они несли огромный ущерб от пребывания в речных водах, а во времена белых наводнений, когда река становилась особенно кислотной, некоторые суда просто растворялись, оставляя груз и пассажиров в смертоносной воде. «Дерево», найденное в заброшенных поселениях Элдерлингов, оказалось именно тем, что было нужно. Диводрево, как его назвали, доказало, что оно идеально подходит для кораблестроения, так как стойко к речной кислоте.

Только корабли, созданные из этого материала, могли многократно совершать путешествия кислотными водами реки Дождевых Чащоб. Эти широко востребованные суда стали существенным преимуществом для торговцев артефактами Элдерлингов, которые теперь могли быть доставлены из древних городов в поселения Дождевых Чащоб и проданы по непомерным ценам по всему миру.

Прошло несколько поколений, прежде чем первая носовая фигура живого корабля «проснулась». Строители и судовладельцы были поражены. Золотой Рассвет был первой ожившей фигурой. Разговоры с ним вскоре дали понять, что корабль впитывает воспоминания тех, кто живет на нем, в особенности капитанов и семьи, к которой он испытывает отдельную привязанность. Знания корабля позволяли ему не сходить с курса, управляться с любой погодой и сообщать о необходимости ремонта. Подобные корабли стали практически бесценными.

Те, кто разрезал «колоды» на части, должны были понять, что это не было деревом. В середине каждой колоды они наверняка нашли наполовину сформированных драконов. Даже если они не были способны понять, кем те были, бесспорно они догадывались, что это некогда были живые существа. Это был наистрожайший секрет, который семьи не раскрывали никому, кроме кровных родственников. Считается, что перед появлением из диводрева дракона Тинтальи живые корабли сами не осознавали своей связи с драконами.

                                                 О живых кораблях Бингтауна,

                                                        торговец Колдра Редвинд.

Я стоял на палубе Смоляного и не мог оторвать взгляд от носовой фигуры Совершенного. Мое лицо. И топор, ремнями привязанный к его груди. Лант и Персиверанс замерли. Спарк прошептала:

– Он смотрит на нас.

Он действительно смотрел, и фигура пришвартованного судна выглядела настолько же оскорбленной, насколько чувствовал себя и я. Совершенный имел почти абсолютное сходство со мной.

– Я не верю, что ты сможешь объяснить это.

– Я могу, – уверила меня Янтарь. – Но не сейчас, позже. Наедине. Обещаю.

Я не ответил. Пока расстояние между кораблями сокращалось, команда Смоляного занялась своими обязанностями, замедляя ход и проворно направляя корабль ближе к берегу. Трехог был оживленным торговым центром, и на пристани обычно не оставалось свободного места. Экипажи взяли обычай швартоваться к другим причаленным суднам и достигали берега по палубам других кораблей. Я предполагал, что также сделаем и мы. Рядом с Совершенным было немного пространства, хотя оно казалось слишком маленьким, чтобы вместить Смоляного. Когда мы приблизились к Совершенному, он ответил на мой взгляд, сердито нахмурившись.

– Почему у него голубые глаза? – подумал я вслух. Мои были темными.

На лице Янтарь появилась странная сентиментальная улыбка. Она сложила руки груди, словно бабушка, увидевшая любимого внука.

– Совершенный выбрал их, – любовно сказала она. – У многих Ладлаков, включая Кеннита, голубые глаза. Ладлаки изначально были его семьей. Фитц, я сделала его лицо, точнее, переделала. Он был ослеплен, его глаза были вырублены топором. И он нес на себе метку своего мучителя. …О, это долгая и ужасная история. Когда я вырезала его лицо, он хотел, чтобы я сделала его глаза закрытыми. Какое-то время он отказывался их открывать, а когда открыл, они оказались голубыми.

– Почему мое лицо? – потребовал я. Мы приближались к берегу.

– Позже, – тихо попросила она.

Я еле расслышал ее среди криков команды и отдаваемых приказов. Смоляной подходил к Совершенному, и команда усердно работала. Мы с моими четырьмя спутниками, чтобы не мешать, стояли над рубкой и смотрели. Один из матросов ловко греб веслом, чтобы держать нас против течения, пока остальные управлялись с мачтами, не давая Смоляному резко врезаться в палубу. На двух пришвартованных поблизости судах команда взволнованно наблюдала за нами, готовая в любой момент помешать возможному столкновению. Однако Смоляной вошел гладко, будто меч в ножны. Скалли спрыгнула с палубы Смоляного на причал, поймала швартовый конец, быстро обвязала его вокруг пала и поспешила вниз по пристани к следующему швартову.

Наша приземистая речная баржа резко контрастировала с высоким морским кораблём. Низкая посадка Смоляного позволяла ему путешествовать по рекам, где не может пройти корабль с высоким килем вроде Совершенного, созданного для глубоких вод и высоких волн. Рядом с ним наше судно казалось карликом. Носовая фигура размером в несколько раз больше человеческой смотрела на нас сверху вниз. Его взгляд внезапно переметнулся с меня на стоявшую рядом женщину и его осуждающая хмурость сменилась недоверчивой улыбкой.

– Янтарь! Ты ли это? Где тебя носило последние двадцать с лишним-то лет?

Он протянул к ней свои огромные руки, и будь мы немного ближе, наверное, он поднял бы ее с палубы Смоляного. Она подняла вытянутые руки навстречу, будто предлагая объятие.

– На краю света, друг мой. На краю света! Как же хорошо снова услышать твой голос.

– Но не увидеть меня – твои глаза слепы. Кто сделал это с тобой? – участие в его голосе сливалось с гневом.

– Слепы, как некогда твои. Это долгая история, друг, и я обещаю, что расскажу ее.

– А как же! Кто это с тобой? – мне показалось, что в этом прозвучали обвинительные нотки.

– Мои друзья из Бакка в Шести Герцогствах. Позволь мне приберечь эту историю, пока мы не окажемся у тебя на борту. Кричать на пристани – это не дельный разговор.

– Согласна! – крикнула маленькая темноволосая женщина, опиравшаяся на поручни Совершенного. Белые зубы выделялись на ее обветренном загорелом лице. – Добро пожаловать на борт. Лефтрин и Элис перенесут ваши вещи и потом, надеюсь, присоединятся к нам за бокалом. Янтарь, как я рада встрече! Я не сразу поверила, когда птицы принесли новости. Добро пожаловать! – она перевела взгляд на меня, и ее улыбка стала еще шире. – С нетерпением жду знакомства с человеком, который разделяет лицо с нашим кораблем! – после этого она удалилась.

Эти слова стерли улыбку с лица Совершенного, и он скрестил руки на груди. Он повернул голову и краем глаза посмотрел на Янтарь. Она слегка улыбнулась мне:

– Это Альтия Вестрит, тетка королевы Малты. Она или капитан, или старпом на Совершенном, смотря кого спрашивать, – она повернулась ко мне. – Тебе она понравится, и Брэшен Трелл тоже.

Швартовка и выгрузка проходили медленно и требовали скрупулезности. Капитан Лефтрин приказал спустись трап, лишь удостоверившись в надежном положении корабля. Он велел перенести наши пожитки на Совершенный. Тогда они с Элис сопроводили нашу небольшую компанию вниз по сходням, через пристань к веревочному трапу, свисавшему с релингов Совершенного. Лефтрин вел, Лант с Персиверансом следовали сразу за ним. Больше проблем с подъемом на корабль возникло у Спарк, так как ей мешали юбки. Я держал трап натянутым и ждал, чтобы поднялась Янтарь.

– Нет нужды, – объявила фигура.

Она ловко повернулась, наклонилась вниз к Янтарь и вытянула руки.

– Фигура тянется к тебе. Осторожно! – тихо предупредил я ее.

Она не понизила голос:

– Мне не нужно предостережений среди старых друзей. Направь меня, Фитц.

Я неохотно выполнил ее просьбу и невольно задержал дыхание, когда фигура обхватила ее руками поперек груди, будто ребенка. Я стоял и смотрел, как Совершенный поднимает ее в своих огромных руках. Они были цвета человеческих, потемневшие от долгих дней под солнцем, но еще можно было различить структуру диводрева, из которого они были вырезаны. Из всей магии Элдерлингов живые фигуры больше всего поражали меня и одновременно вызывали наибольшее беспокойство. Я мог понять дракона – это существо из плоти и крови, с теми же нуждами и аппетитами любого животного. Но корабль из живого дерева, который мог двигаться и говорить, и, судя по всему, думать, но не нуждался ни в еде, ни в воде, ни в спаривании, ни в потомстве? Как можно предсказать действия или желания такого существа?

В одиночестве оставшись на пристани, я слышал голос Янтарь, но она разговаривала с фигурой тихо, и я не различал слов. Он держал ее, словно куклу, и сосредоточенно смотрел ей в лицо. Будучи ослепленным раньше, он сочувствовал ей? Может ли корабль, вырезанный из драконьего кокона, сочувствовать? Не впервые я столкнулся с осознанием того, какой же малой частью своей жизни Шут делился со мной. Здесь его знали как Янтарь, умную сильную женщину, которая отдала состояние, чтобы восстановить Бингтаун и помочь бывшим рабам построить новую жизнь в Дождевых Чащобах. В этой части нашего путешествия она та, кем должна быть. Янтарь. Женщина, все еще остававшаяся для меня незнакомкой.

– Фитц? – Лант склонился через леера Совершенного. – Ты идешь?

– Да.

Я взобрался по веревочному трапу, что оказалось намного сложнее ожидаемого, и ступил на палубу Совершенного. По ощущениям он был не таким, как Смоляной, а ближе к человеку. Уитом и Скиллом я чувствовал его как живое существо. Сейчас, пока его внимание было сосредоточено на Янтарь, я мог осмотреться.

Прошло долгое время с тех пор, как я в последний раз был на столь большом корабле. Я вспомнил о путешествии на Внешние Острова и затянувшейся морской болезни Олуха. Вот это был опыт, который мне никогда не хотелось бы повторить! Совершенный был меньше и изящнее того корабля, и я подозревал, что лучше пригоден для плавания. Он был очень ухожен. Палубы сверкали чистотой, тросы аккуратно сложены, а команда чем-то занята, даже в то время, когда корабль стоял пришвартованным.