Текст книги "Судьба Убийцы"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

– Как много ты понимаешь? – спросил я однажды у нее.

Она вскинула голову на меня, встретила мой взгляд и спросила:

– Как много ТЫ понимаешь? – и с хихиканьем она полетела вниз по реке, опережая Смоляной.

Путешествие на борту судна бывает либо скучным, либо пугающим. На Смоляном я был рад скуке. Чем дальше от города, тем меньше поток Скилла давил на мои стены. Каждую ночь рулевой направлял нас к месту причала у берега реки. Иногда там был пляж, и мы могли сойти на сушу, но часто нас подводили к деревьям со змеевидными корнями. На третий день река сузилась и углубилась, и течение стало намного сильнее. Лес сомкнулся, и больше не было видно настоящего горизонта. Берега реки теперь были сплошными стенами деревьев с торчащими корнями, и ночью мы пришвартовывались к ним. Начался дождь и не прекращался. Мотли переселилась на камбуз. Я передвигался между нашей тесной каютой и полным пара камбузом корабля. Моя одежда и постельные принадлежности всегда были слегка влажными.

Я старался проводить время с пользой. Янтарь предложила мне выучить Мерсен – старый язык Клерреса.

– Большинство людей будут говорить с вами на общем, но полезно знать, что они говорят друг другу, когда думают, что вы не можете понять их.

К моему удивлению, мои спутники присоединились. В долгие дождливые дни все мы теснились на койках, пока Янтарь обучала нас лексике и грамматике. Я всегда легко изучал языки, но Персиверанс превзошел меня. Ланту и Спарк давалось с трудом, но мы спешили. Я велел Ланту оказать помощь Персиверансу с буквами и цифрами. Ни одному из них эти задачи не пришлись по вкусу, но вместе они добились прогресса.

По вечерам, когда мы пришвартовывались, Лант, Спарк и Персиверанс вместе с командой играли в кости, карты и какие-то резные палочки. Через стол из рук в руки часто переходили воображаемые состояния.

Пока они играли, мы с Янтарь уединялись у нее в каюте. Я отважно игнорировал улыбки, которыми обменивались Лефтрин и Элис, когда позже я присоединялся к компании. Я хотел бы найти в этом юмор, но на самом деле чувствовал себя так, будто мучил Шута во время наших встреч наедине. Он хотел бы помочь, но жестокость, перенесенная им в Клерресе, мешала ему последовательно излагать свои воспоминания. Горечь историй, которые я вытаскивал из него, не вызывала желания копать глубже. И все же я знал, что должен. Я узнавал о Четырех по кусочкам и упоминаниям вскользь. Это было лучшее, что он мог мне предложить.

Единственной из Четырех, о ком я узнал подробно, была Капра. Капра, казалось, гордилась тем, что была старшей из Четырех. У нее были длинные серебряные волосы и синие одежды, украшенные жемчугом. Она казалась мягкой, доброй и мудрой. Она была его наставником, когда он впервые прибыл в Клеррес. В первые дни он ежедневно приглашался в ее комнату в башне, когда заканчивал свои уроки. Там они сидели вдвоем на полу перед огнем, и он записывал свои сны на толстую мягкую бумагу, желтую, как сердцевина маргаритки. Они вместе ели вкусные маленькие пирожные, экзотические фрукты и сыры. Она научила его пить вино крошечными глотками из маленьких кубков с золотой оправой и приучила к чаям. Иногда Капра приглашала туда акробатов и жонглеров, просто чтобы развлечь его, а когда он захотел присоединиться, стала учить его их навыкам. Капра хвалила его, и он расцвел в ее заботе. Когда она произносила его имя, Любимый, он верил, что именно это она и имела в виду. Он говорил о юности, которой я завидовал. Окружен заботой, восхвален, образован – мечта любого ребенка. Но все мы просыпаемся от снов.

Чаще всего я сидел на полу нашей каюты, он занимал нижнюю койку и, рассказывая, незряче смотрел вверх. Дождь обрызгивал маленькие окна каюты. Одна-единственная свеча, которую он не мог разглядеть, давала мне тусклый свет, соответствующий его темным рассказам. Он был Шутом во время этих встреч, в свободной блузке с разлитым кружевом на груди и простых черных гамашах, платье Янтарь – увядший цветок на полу каюты. Его поза и одежда были как в дни нашей молодости: колени подтянуты к подбородку, руки – обнаженная и в перчатке, обхватывали колени. Его невидящие глаза смотрели в то далекое время.

– Я усердно учился, чтобы угодить ей. Она давала мне читать сны и слушала мои искренние толкования. Я сидел перед огнем, когда впервые прочитал о Нежданном Сыне в старом разваливающемся свитке. Он рассказал мне о том, о чем не мог сообщить ни один другой. Я буквально начал дрожать. Мой голос дрожал, когда я рассказывал ей о детском сне. Мой новый сон и старый, сплетенные вместе, как переплетенные пальцы. Я говорил ей правду, сказав, что мне будет жаль покидать ее, но я был Белым Пророком этого времени. Я знал, что мне нужно быть в мире, готовясь к изменениям, которые мне необходимо совершить. Действительно, я был глупцом, я боялся, что мой уход ранит ее.

Шут сдавленно вздохнул:

– Она выслушала меня. Затем печально покачала головой и мягко сказала: «Ты ошибаешься. Белый Пророк этого времени уже проявил себя. Мы обучили ее, и вскоре она начнет свои изменения. Любимый, каждый молодой Белый хочет быть Белым Пророком. Каждый ученик в Клерресе делал это заявление. Не грусти. Есть другие задачи для вас, чтобы смиренно и хорошо помогать истинному Белому Пророку».

Я не мог поверить в то, что слышал. У меня зазвенело в ушах, в глазах поплыло, и я услышал, как она отреклась от меня. Но Капра была такой мудрой, доброй и старой, я знал, что она должна быть права. Я пытался признать, что не прав я, но сны не позволили мне. С тех пор, как она отреклась от меня, мои сны стали похожи на бурю, по два или три за ночь. Я знал, она будет недовольна тем, что я их записал, но не мог удержаться. Она изучила каждый и объяснила мне, что это относится не ко мне, а к другому.

Он медленно покачал головой:

– Фитц, я не могу объяснить свое горе. Это было... как смотреть сквозь плохо сделанное стекло. Есть гнилое мясо. После ее отвратительных слов я чувствовал себя физически больным. Они звенели неправдой в моих ушах. Но она была моим наставником. Она относилась ко мне с такой любовью. Как она могла быть неправа?

Он так искренне задал этот вопрос. Его руки, в перчатке и голая, растирали друг друга. Он отвернулся от меня, будто я мог прочитать что-то в его закрытых глазах.

– Однажды Капра повела меня по лестнице в верхнюю башню. Фитц, она был огромной, больше, чем Сад Королевы в замке Баккип. И башня была завалена сокровищами. Удивительные вещи, невообразимо прекрасные, были раскиданы, как брошенные игрушки. Там был посох, который весь сверкал на свету, и чудесный трон, сделанный из крошечных переплетенных цветов нефрита. Некоторые из них, теперь я знаю, были сделаны Элдерлингами. Ветряные колокольчики, которые пели, статуя горшка с растением, которое вырастало из него, цвело, уходило в землю, а затем снова вырастало. Я с удивлением посмотрел на Капру, но она решительно сказала мне, что они прибыли с далекого пляжа, на который море выносило такие сокровища, и что хранители этого места договорились с ней – все, что море даст им, будет принадлежать ей, если она предоставит им покровительство.

Я хотел узнать больше об этой истории, но она взяла меня за руку, подвела к окну и велела посмотреть вниз. Я увидел там женщину в обнесенном стеной саду, полном цветов, виноградных лоз и фруктовых деревьев. Она была Белой, как и я. Я встречал других в Клерресе, которые были почти такими же бесцветными, как я. Почти. Все родились там, и все они, казалось, были родственниками, брат и сестра, дядя и кузен. Но никто из них не был таким Белым, как я. Пока я не увидел ее.

Там была еще одна женщина, с рыжими волосами и большим мечом. Она учила белую женщину владеть им, помогала и подбодряла. Белая женщина танцевала с этим мечом, ее волосы разметались, она двигалась так красиво. Тогда Капра сказала: «Вот она. Настоящий Белый Пророк. Ее подготовка почти завершена. Ты увидел ее. Давай покончим с глупостями», – он вздрогнул. – Это был первый раз, когда я увидел Бледную Женщину.

Он замолчал.

– Ты рассказал достаточно на сегодняшний вечер.

Он покачал головой, поджав губы. Поднял руки и крепко потер лицо, и на мгновение на его коже проявились выцветшие шрамы.

– Поэтому я больше не говорил о своей судьбе, – сказал он резко. – Я записывал свои сны, но больше не пытался их толковать. Она брала их у меня и откладывала в сторону. Непрочитанными, как я думал, – он покачал головой. – Я понятия не имею, сколько знаний ей передал. Днем я учился и старался быть всем довольным. У меня была прекрасная жизнь, Фитц. Все, что я мог попросить. Хорошая еда, внимательные слуги, музыка и вечерние развлечения. Я думал, что приношу пользу, потому что Капра поставила меня на сортировку старых свитков. Это была работа писаря, но я был хорош в этом, – он размял свои покрытые шрамами руки. – По обычаям моего народа я был еще ребенком. Хотел угодить и скучал по любви. Поэтому я попытался.

Но, разумеется, я потерпел неудачу. Работая в библиотеке, я встретил писания о Нежданном Сыне. Мне приснился сон, про шута, поющего глупую песню про «сало припас». Он спел ее волчонку, Фитц. У детеныша появились рога, – он издал приглушенный смешок, но на руках у меня волосы встали дыбом. Действительно ли он видел меня во сне задолго до того, как мы встретились? Но это был не я. Это была всего лишь головоломка, на которую я, возможно, был ответом.

– О, мне не нравится выплескивать на тебя этот рассказ. Жаль, что я не говорил об этом раньше. Так много всего, о чем мы никогда не говорили. Так много вещей, за которые мне не так стыдно, если больше о них никто не знает. Но я закончу, – он посмотрел на меня, незрячие глаза наполнились слезами. Я скользнул по полу и взял его руку в перчатке в свою. Его улыбка была нерешительной. – Я не мог вечно отрицать то, кем я был. Во мне росли гнев и негодование. Я записывал свои сны и начал опираться на другие сны, некоторые древние, некоторые недавние. Я построил крепость доказательств, которые Капра не могла отрицать. Я не настаивал, что именно я Белый Пророк, но начал задавать ей вопросы, и совсем не невинные, – он слегка улыбнулся. – Я знаю, ты не догадываешься, Фитц, но я могу быть упрямым. Я был полон решимости заставить ее признать, кто я и что.

Снова он сделал паузу. Я ничего не говорил. Это было похоже на извлечение осколков из зараженной раны. Он отнял у меня руку и обхватил себя, словно замерз.

– Меня никогда не били родители, Фитц. Не то, чтобы я был послушным и легким ребенком. Нет. Я уверен, что не был. Однако они меня терпеливо поправляли, и это было все, что я ждал от взрослых. Они никогда не оспаривали мои знания о природе вещей. Всегда слушали меня, а когда я рассказывал им что-то новое, они так гордились мной! Мне казалось, я достаточно умен, чтобы задавать Капре правильные вопросы о моих собственных снах и о тех, что я читал. Мои вопросы привели бы ее к неизбежному выводу, что на самом деле Белым Пророком был я.

И я начал. Несколько вопросов в один день, еще несколько на следующий. Но в тот день, когда я задал Капре подряд шесть вопросов, после которых она должна была признать меня, она подняла руку и сказала: «Больше никаких вопросов! Здесь я говорю тебе, какой будет твоя жизнь». Не задумываясь, что молодость бывает лишь один раз, я сказал: «Но почему?» И все. Не говоря ни слова, она поднялась и потянула колокольчик. Пришел слуга, и она послала его за кем-то еще, чьего имени я тогда еще не знал. Кестор. Очень крупный и мускулистый мужчина. Он подошел, повалил меня на пол, прижал ногой шею, и его кожаная плеть прошлась по всему моему телу. Я кричал и умолял, но ни один из них не говорил ни слова. Мое наказание закончилось так же внезапно, как началось. Она отпустила Кестора, уселась за свой стол и налила чаю. Когда я смог двигаться, я выполз из ее комнаты. Я помню свой длинный путь вниз по каменной лестнице ее башни. Плеть попала на икры и обвилась вокруг одной из лодыжек. Кончик ее не раз врезался в живот. Попытка встать оказалась мучительной. Я опустился на четвереньки, стараясь не растягивать рубцы, дополз до своего дома и пробыл там два дня. Никто не приходил. Никто спрашивал обо мне, не приносил воды и еды. Я ждал, думая, что кто-то придет. Нет, – он покачал головой, прежняя растерянность отразилась на его лице. – Капра больше никогда не вызывала меня к себе. Она больше никогда со мной не разговаривала, – он легонько выдохнул.

– Что ты должен был извлечь из этого урока? – спросил я в наступившей за этим тишине.

Его слезы пролились, когда он покачал головой.

– Я никогда не знал. Никто никогда не говорил о том, что она сделала со мной. Когда прошло два дня, я похромал в комнату целителя и ждал весь день. Другие приходили и уходили, но меня он не вызывал. Никто, даже другие ученики, не спросил, что случилось со мной. Будто этого никогда не происходило в их мире, только в моем. В конце концов, я начал выбираться на уроки и чтобы поесть. Но мои наставники презирали меня, упрекали за пропущенные занятия и лишали еды в наказание. Меня заставляли сидеть за столом и заниматься уроками, пока другие ели. В один из этих дней я снова увидел Бледную Женщину. Она прошла через зал, где мы собирались, чтобы поесть. Все остальные ученики смотрели на нее восхищенными глазами. Она была одета в зеленое и коричневое, как охотник, а ее белые волосы были заплетены сзади золотой нитью. Так красиво. За ней следовала служанка. Я думаю... оглядываясь назад, я думаю, ее служанкой была Двалия, та, которая забрала Пчелку. Один из поваров поспешил навстречу и дал корзинку Двалии. Затем Бледная Женщина вышла из зала со служанкой, несущей корзину. Проходя мимо меня, она остановилась. Она улыбнулась мне, Фитц. Улыбнулась, будто мы были друзьями. Потом она сказала: «Я. А ты нет». Потом она пошла дальше. И все засмеялись. Переворот в разуме и мыслях был хуже, чем рубцы по всему телу.

Ему понадобилась тишина на какое-то время, и я позволил ему хранить ее.

– Они такие умные, – сказал он, наконец. – Боль, которую они причинили моему телу, была лишь воротами для того, что они могли сделать с моим сознанием. Капра должна умереть, Фитц. Четверо должны умереть, чтобы покончить с разложением Белых.

– Ее слугой была Двалия? Та самая Двалия, что похитила Пчелку? – я чувствовал себя плохо.

– Я так думаю. Но могу ошибаться.

Вопрос, который я не хотел задавать, вопрос неразумный, вырвался сам:

– Но после всего... этого, и всего, что ты рассказал мне... ты вернулся с Прилкопом?

– Фитц, я был не в себе. Ты вернул меня из мертвых. Прилкоп был силен и спокоен. Он был так уверен, что сможет вернуть Клеррес на путь надлежащего служения. Он пришел из того времени, когда слово Белого Пророка было приказом для Служителей. Он был так уверен в том, что мы должны делать. И я понятия не имел, что делать с этой неожиданной жизнью, – он горько засмеялся.

– Я вспоминаю подобное время в моей жизни. Баррич принимал все решения за нас.

– Тогда ты понимаешь. Я не мог ни о чем думать. Я просто следовал тому, что он говорил нам делать, – он стиснул зубы, а затем сказал: – И теперь я возвращаюсь в третий раз. И больше всего на свете боюсь, что снова окажусь в их власти, – он внезапно перевел дыхание. Но никак не мог отдышаться. Он начал задыхаться, словно после бега. И едва смог выговорить: – Ничто не может быть хуже этого. Ничто, – обхватив себя руками, он начал раскачиваться. – Но... я... должен... вернуться... я должен... – он дико мотнул головой. – Нужно видеть! – вдруг вскричал он. – Фитц! Где ты! – он хватал ртом воздух все быстрее. – Я не чувствую... Мои руки!

Я опустился на колени рядом с кроватью и обнял его. Он вскрикнул и изо всех сил попытался ударить меня.

– Это я, ты в безопасности. Ты здесь. Дыши, Шут. Дыши, – я не отпускал. Я не был груб, но держал его крепко. – Дыши.

– Я... не могу!

– Дыши. Или ты потеряешь сознание. Но ты можешь себе это позволить. Я здесь. Ты в безопасности.

Неожиданно он обмяк и перестал бороться со мной, и постепенно его дыхание замедлилось. Когда он оттолкнул меня, я отпустил его. Он съежился и обнял колени. Когда он, наконец, заговорил, ему было стыдно.

– Я не хотел, чтобы ты знал, как я боюсь это делать. Фитц, я трус. Я скорее умру, чем позволю им схватить меня.

– Тебе не обязательно возвращаться. Я могу сделать это.

– Я должен вернуться! – он разозлился на меня. – Я должен!

Я тихо сказал:

– Тогда ты это сделаешь, – и с большой неохотой добавил: – Я могу дать тебе кое-что, что ты мог бы нести с собой. Быстрый конец, если думаешь, что ты... предпочтешь это.

Его взгляд блуждал по моему лицу, как будто он мог видеть меня. Он тихо сказал:

– Ты сделаешь это, но не одобришь. И у тебя есть то же самое для себя.

– Это правда, – сказал я и кивнул.

– Почему?

– Я услышал кое-что давным-давно. Это казалось бессмысленным, когда я был моложе, но чем старше я становлюсь, тем мудрее это звучит. Принц Регал говорил с Верити.

– И ты придаешь значение тому, что сказал Регал? Регал хотел, чтобы ты умер. С того момента, как он узнал о твоем существовании, он хотел твоей смерти.

– Верно. Но он цитировал то, что сказал ему король Шрюд, видимо, когда Регал предположил, что убить меня – самое простое решение. Мой дедушка сказал ему: «Не делай ничего, что не сможешь исправить, до тех пор, пока не поймешь, чего ты уже не сможешь сделать, когда сделаешь это».

Медленно улыбка утвердилась на его лице:

– Ах. Это слова моего короля, – улыбка его стала еще шире, и я почувствовал секрет, которым он не собирается делиться.

– Мое убийство положило бы конец всем другим возможностям. И каждый раз в моей жизни, когда я думал, что смерть – это мой единственный выход, или что это неизбежно, и я должен смириться с этим, я оказывался неправ. И каждый раз, несмотря на любой огонь, сквозь который должен был пройти, я находил в своей жизни что-то хорошее.

– Даже сейчас? Когда Молли и Пчелка мертвы?

Я почувствовал себя предателем, но сказал это:

– Даже сейчас. Даже когда я чувствую, что большая часть меня мертва, жизнь иногда пробивается. Еда вкусная. Или что-то в словах Пера заставляет меня смеяться. Горячая чашка чая, когда холодно и сыро. Я думал о прекращении своей жизни, Шут. Я признаю это. Но всегда, независимо от ран, тело пытается продолжать жить. И если это удается, тогда разум следует за ним. В конце концов, независимо от того, что я пытаюсь это отрицать, есть частички моей жизни, которые по-прежнему сладки. Беседа со старым другом. Вещи, которым я до сих пор рад.

Он нащупал меня рукой в перчатке, и я предложил свою. Он перевел руку в воинское пожатие, запястье к запястью. Я сжал в ответ.

– Это верно и для меня. И ты прав. Я бы никогда не подумал признаться в этом, даже для себя, – он отпустил мое запястье и откинулся назад, а затем добавил: – Но все же я взял бы твое спасение, если ты приготовишь его для меня. Потому что, если им удастся схватить меня, я не смогу... – его голос начал дрожать.

– Я могу приготовить кое-что для тебя. Что-то, что можно было бы носить с собой в манжете рубашки.

– Это было бы хорошо. Спасибо.

Из таких веселых разговоров состояли мои вечера.

Я не понимал, что мы находимся в притоке, пока мы не покинули его и не присоединились к яростной Реке Дождевых Чащоб. Бурные воды, которые несли нас теперь, были серыми, с кислотой и илом. Мы больше не черпали воду из реки, а полагались только на наши бочки. Беллин предупредила Персиверанса, что если он упадет за борт, то «твои кости будут единственным, что мы сможем поднять обратно!». Это совсем не охладило его энтузиазма. Он носился по палубе, несмотря на дождь и ветер, и команда хорошо принимала его. У Спарк было куда меньше выносливости для ненастной погоды, но они с Лантом иногда стояли на верхней площадке рубки, укрываясь куском брезента и наблюдая за пейзажами, проплывающими мимо, когда нас несло течение.

Интересно, что их очаровывало – пейзаж был неизменным. Деревья. Много деревьев таких размеров, каких я никогда не мог представить себе, со стволами огромными, словно башни. Деревья из сотен тоненьких стволов, деревья, которые наклонились и бросили вниз лишние стволы с ветвей в болотистый берег реки. Деревья с лианами, взбирающимися по ним, деревья с оборванными лианами, занавесями свисающими вниз. Я никогда не видел столь густой и непроницаемый лес, который мог бы жить в таких влажных условиях. Дальний берег реки отступил в туманную даль. В течение дня мы слышали множество птиц, и мне было очень странно увидеть однажды пронзительно визжащую стаю обезьян.

Все было так не похоже на знакомые пейзажи Бакка. Даже когда я был очарован и жаждал исследовать все вокруг, я тосковал по дому. Мысли часто возвращалась к моей Неттл, беременной первым ребенком. Я бросил ее, когда она еще росла в Молли, подчиняясь срочному вызову моего короля. И теперь я оставил ее вынашивать мою первую внучку в одиночестве, по воле Шута. Как дела у Чейда? Неужели он поддался старению и пошатнувшемуся разуму? Бывали времена, когда месть за умерших казалась слишком высокой ценой за отказ от живых.

Я хранил такие мысли при себе. Мой страх перед использованием Скилла утих. Давление, которое я чувствовал в Кельсингре, уменьшилось, но живой корабль под моими ногами был постоянным гулом сознания у границы моих стен. Скоро, пообещал я себе. Даже краткий Скилл-контакт мог передать гораздо больше, чем крошечные записки на свитках почтовых птиц. Скоро.

Однажды, когда мы пришвартовались на ночь, Скелли встала из-за стола, принесла из каюты экипажа лук и колчан, а затем беззвучно ступила на палубу. Никто не двигался, пока мы не услышали ее крик:

– Речной кабан! Свежая свинина!

Все пришли в движение и скатились с палубы на поиски мертвого животного. Мы разделали его на узком илистом пляже.

В тот вечер мы пировали. Команда разожгла огонь, бросили зеленых ветвей и поджарили полоски свинины в огне и дыме. Свежее мясо привело экипаж в веселое настроение, и Персиверанс был доволен, что его дразнили, как своего. Когда мы поели, огонь, использовавшийся для приготовления пищи, превратился в обычный костер, который отгонял тьму и кусачих ночных насекомых. Лант пошел за дровами и вернулся с охапкой ранней цветущей лозы с ароматными цветами. Спарк дала несколько в руки Янтарь, а затем надела на нее венок. Хеннеси завел непристойную песню, и команда присоединилась к нему. Я улыбался и пытался притвориться перед самим собой, что я не убийца и не отец, оплакивающий потерю ребенка. Но присоединиться к их простому шумному удовольствию казалось предательством по отношению к Пчелке и того, как закончилась ее маленькая жизнь.

Когда Янтарь сказала о своей усталости, я заверил Спарк, что она должна остаться с Лантом и Пером и наслаждаться вечером. Я направлял Янтарь, когда мы переходили через илистую береговую линию и по грубой веревочной лестнице, брошенной через борт Смоляного. Ей потребовалось приложить усилия, чтобы взобраться на провисшие ступеньки в своих длинных юбках.

– Не проще было бы, если бы ты отказался от обличия Янтарь?

Она выбралась на палубу и привела юбки в порядок:

– И кем же мне притвориться тогда? – спросила она меня.

Как и всегда, такие слова вызвали у меня приступ боли. Неужели Шут был всего лишь притворством, воображаемым спутником, придуманным для меня. Как будто услышав мои мысли, он сказал:

– Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо, Фитц. Я дал тебе столько своей истинной сущности, сколько осмелился.

– Пойдем, – сказал я и взял его за руку, чтобы не дать упасть, пока мы оба скидывали грязную обувь. Капитан Лефтрин справедливо требовал держать палубу в чистоте. Я отряхнул грязь с наших ботинок за борт, принес их обратно и повел его в каюту. С берега внезапно раздался смех. В ночи, когда кто-то бросил в костер тяжелый кусок дерева, поднялся вихрь искр.

– Для них неплохо немного развлечься.

– Это верно, – ответил я. Детство было украдено у Спарк и Персиверанса. Даже Ланту удалось пробить брешь в стене своей меланхолии.

Я пошел на камбуз, чтобы зажечь маленький фонарь. Когда я вернулся в каюту, Шут уже скинул вычурное платье Янтарь и был в своем скромном одеянии. Он вытер тряпкой краску с лица и повернулся ко мне со своей старой шутовской улыбкой. Но в свете моего маленького фонаря следы пыток все еще отражались на его лице и руках, как серебряные нити на светлой коже. Его ногти отросли, но были толстыми и короткими. Мои усилия по исцелению и кровь дракона, которую он принял, способствовали восстановлению его тела больше, чем я смел надеяться, но он никогда не станет таким, как прежде.

Но это справедливо для всех нас.

– О чем ты вздыхаешь?

– Я размышляю о том, как это изменило всю нашу жизнь. Я был... Я был на пути к тому, чтобы стать хорошим отцом, Шут.

Да уж, сжигание тел убитых гонцов ночью – отличный опыт для растущего ребенка! – подумал я про себя.

– Да. Что ж… – он сел на нижнюю койку. Верхняя была аккуратно застелена. Две другие койки, казалось, служили складом для слишком большого гардероба, который они со Спарк таскали с собой. Он вздохнул, а затем признался: – Мне снились сны.

– Да?

– Значимые сны. Сны, которые требуют, чтобы их произносили вслух или записывали.

– И? – ждал я.

– Трудно описать давление, которое испытываешь, чтобы поделиться значимыми снами.

Я постарался быть проницательным:

– Ты хочешь мне их рассказать? Возможно, у Лефтрина или Элис есть перо, чернила и бумага. Я мог бы записать их для тебя.

– Нет! – он закрыл рот на мгновение, как будто запальчивое отрицание что-то прояснило для него. – Я сказал о них Спарк. Она была здесь, когда я проснулся в ужасном состоянии, и я рассказал ей.

– О Разрушителе.

Он помолчал. Затем сказал:

– Да, о Разрушителе.

– Ты чувствуешь себя виноватым из-за этого?

– Она слишком юна для столь тяжкого бремени. Она уже так много делает для меня, – он кивнул.

– Шут, я не думаю, что тебе нужно беспокоиться. Она знает, что я Разрушитель. Что мы идем низвергнуть Клеррес. Твой сон просто повторяет то, что мы все знаем.

Он вытер ладони о бедра, а затем сцепил их вместе.

– То, что мы все знаем, – глухо повторил он. – Да, – он резко добавил: – Спокойной ночи, Фитц. Думаю, мне нужно поспать.

– Тогда спокойной ночи. Надеюсь, твои сны будут мирными.

– Надеюсь, я совсем не увижу снов, – ответил он.

Странно было встать и оставить его там, взяв с собой фонарь. Оставить Шута в темноте. Когда он был в темноте все время.

Перевод осуществлен командой https://vk.com/robin_hobb (целиком и полностью на на бескорыстной основе)

Глава десятая. Дневник Пчелки.

К изготовлению дротиков нужно подходить с твердой рукой. Перчатками воспользоваться не получится, и нужно быть предельно осторожным, ибо малейшая царапина может привести к заражению, и паразиты быстро распространятся. Лекарства не существует.

Мною было выяснено, что для медленного и болезненного убийства эффективнее всего использовать сочетание яиц сверлящих червей с яйцами кишечных цепней. Заражение одним видом будет мучить жертву, но не вызовет летального исхода, в то время как совместная атака этих паразитов приведет к самой подходящей смерти для трусов и изменников, посмевших предать Клеррес.

                     Различные приспособления моей собственной разработки,

                                                        Коултри из Четырех.

Спустя несколько дней на борту Смоляного я начал привыкать к тому, что на меня постоянно слегка давит сознание корабля. Мне по-прежнему не нравилось, что корабль узнает о любом сообщении, которое я пошлю с помощью Скилла, но, после некоторых раздумий, я решил рискнуть и установить контакт с домом. На корабельной койке напротив меня сидела леди Янтарь. На маленькой полке рядом стояла чашка с дымящимся ароматным чаем. В тесноте наши колени почти соприкасались. Она со вздохом сняла с головы мокрый платок, встряхнула его, и теперь уже Шут взъерошил волосы, чтобы они высохли быстрее. Они больше не походили на пух одуванчика, как в детстве, но не были и золотыми, как у лорда Голдена. К моему удивлению, среди золотистых волос проглядывали седые, как у старика, пряди, которые росли из шрамов на голове. Он вытер пальцы о юбку Янтарь и устало улыбнулся.

– Ты готов? – спросил я.

– Готов и запасся всем необходимым, – заверил он.

– Как поймешь, если потребуется твоя помощь? Что будешь делать, если меня захватит Скилл-поток?

– Если не будешь отвечать на вопросы, я тебя встряхну. Если не отреагируешь и на это, я выплесну чай тебе в лицо.

– Не думал, что именно для этого ты попросил Спарк сделать чай.

– Не для этого, – он сделал глоток: – Не совсем.

– А если и это не поможет меня вернуть?

Он пошарил рукой по койке и поднял маленький мешочек.

– Эльфовая кора мелкого помола, любезно предоставленная Лантом. Ее можно размешать в чае и влить тебе в горло или просто всыпать тебе в рот, – он наклонил голову. – А если эльфовая кора не подействует, я приложу пальцы к твоему запястью. Но уверяю, что к этому я прибегну в последнюю очередь.

– А что, если я утяну тебя с собой?

– Что, если Смоляной наткнется на скалу, и мы все пойдем ко дну в едких водах Реки Дождевых Чащоб?

Я молча посмотрел на него.

– Фитц, или делай, или нет. Но перестань сомневаться. Мы далеко от Кельсингры. Попробуй использовать Скилл.

Я сосредоточился и расфокусировал взгляд, выровнял дыхание и медленно опустил стены. Я почувствовал поток Скилла, такой же холодный и мощный, как река под нашим судном. Такой же опасный. Не такой агрессивный, как в Кельсингре, но я знал, что он таит в себе скрытые течения. Я колебался на границе, а затем вошел, нащупывая Неттл. Я не нашел ее. Я потянулся к Олуху. Далекий отзвук музыки мог быть им, но он исчез, будто его сдул ветер. Дьютифул? Тоже нет. Я снова попробовал дотянуться до Неттл. Мне показалось, будто мои пальцы коснулись лица дочери и соскользнули. Чейд? Нет. У меня не было никакого желания раствориться в потоке Скилла вместе со своим старым наставником. Когда я в последний раз видел старика, его рассудок был маленьким островом в море тумана. Его Скилл, когда-то столь слабый, теперь иногда кричал, и он использовал его неосмотрительно. Последний раз, когда мы общались с помощью Скилла, он чуть не утянул меня за собой. Лучше не пытаться дотянуться до Чейда…

Чейд схватил меня. Это было, словно меня сзади схватил неугомонный товарищ по играм и бросил с головой в дикий поток Скилла.

О, мой мальчик, я так по тебе скучал, – его мысли заключили меня в тесные объятия нежности. Я почувствовал, как превращаюсь в образ, который представлял Чейд. Как глина, которую прессуют в кирпичную форму, а те части меня, о которых он никогда не знал, выдавливались наружу.