Текст книги "Старая ратуша"

Автор книги: Роберт Ротенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Глава 57

«Сейчас мне так хорошо, что лучше быть не может», – думал Овотве Аманква, лежа в своей маленькой спальне и наблюдая, как по белому потолку проплывают блики фар проезжающих машин. С улицы доносились автомобильные сигналы и вопли разгулявшихся болельщиков, дудящих в свои длинные пластиковые дудки и продолжающих неуемное ликование.

Ему было абсолютно наплевать на «Листья». Он чувствовал себя счастливым оттого, что рядом с ним мирно спали его дети. История, которую несколько часов назад он стал рассказывать им перед сном – о городишке в большой долине, проснувшемся утром под рокот вулкана, и о двух детишках, бросившихся будить местных жителей, спасая стариков, – затянулась надолго. Он видел, как дети боролись со сном, слушая про устремившуюся вниз по склонам раскаленную лаву, в то время как юные герои спешили добраться по извилистой дорожке до последнего домика.

И сейчас, на рассвете нового дня, он все еще наслаждался остатками испытанного накануне счастья от пребывания наедине с детьми. Кто бы мог подумать еще каких-то два года назад, что ему может показаться раем жизнь в убогой квартирке с одной спальней на Джерард-стрит, где сквозь тонюсенькое окошко ночь напролет раздаются дребезжащие звуки трамваев, где вместо домашнего пианино – подержанная органола, а из находящегося внизу китайского ресторанчика доносится запах кукурузного крахмала с чесноком.

На улице раздался очередной громкий всплеск эмоций с последовавшим за ним скандированием: «Мы – первые, мы – первые».

«Да, местные хоккейные болельщики не отличаются оригинальностью», – стараясь не побеспокоить спящих детей, покачал головой Аманква.

Не важно, что на кредитках почти ничего не осталось и почти год не было женщины. Главное, что рядом дети и он ощущает, как бьются два детских сердечка и два самых дорогих на Земле тельца мирно посапывают в глубоком детском сне. Благодаря материалам по делу Брэйса ему наконец удалось скопить достаточно денег, чтобы снять квартиру.

– Желаю вам приятно провести время с детьми, мистер Аманква, – сказала ему на минувшей неделе «Ее Честь, Госпожа Правосудие», то есть бывшая жена, приняв решение о возможности его более продолжительных встреч с детьми.

«Спасибо Кевину Брэйсу, убившему в ванне Кэтрин Торн, – думал он. – Что бы я сейчас делал, если бы не такой „прорыв“?»

Без этой сверхурочной работы он бы еще сильнее задолжал с алиментами, и его фото оказалось бы в Интернете среди злостных неплательщиков.

С улицы вновь донеслись громкие крики. Кто-то без устали дудел в синюю пластиковую дудку, несколько человек скандировали: «„Листья“! „Листья“! „Листья“!», другие вразнобой затянули: «Мы – чемпионы». [31]31
  «We Are The Champions» (англ.) – одна из наиболее известных и популярных песен британской рок-группы «Куин», ставшая гимном для миллионов спортивных болельщиков.


[Закрыть]Он тихо подошел к окну. Из бильярдной напротив на улицу высыпали молодые, здорово подвыпившие вьетнамцы, их черные волосы были окрашены в сине-белые цвета «Мэпл лифс».

Он попытался представить, о чем Нэнси Пэриш будет спрашивать детектива Хоу. Минувшим днем все представители прессы обсуждали ее перекрестный допрос мистера Сингха. Аманква улыбнулся. Если бы они только знали, какую работу с помощью индийских корреспондентов «Стар» ему пришлось проделать, чтобы разузнать весь «послужной список» мистера Сингха. Но его старания не прошли даром.

Он вновь вспомнил некоторые эпизоды выступления офицера Кенникота. Как показалось Аманкве, в отличие от других он что-то заметил. Находясь на трибуне, Кенникот смотрел на Фернандеса и на Пэриш за исключением момента, когда Фернандес пригласил его подойти к плану квартиры Брэйса. Аманква обратил внимание, что, вернувшись на свое место, Кенникот вновь мельком посмотрел на план квартиры, а выходя из зала, опять бросил взгляд на чертеж. Что-то он там увидел.

«Что же?» – машинально спросил про себя Аманква, даже не осознав, произнес ли он этот вопрос вслух. Он наблюдал за проезжающим мимо полупустым трамваем. Похоже, хоккейные болельщики постепенно утихомирились.

«До чего же ты там додумался, Кенникот?» – мысленно повторял он, провожая взглядом дребезжащий по улице трамвай, пока тот не исчез за углом.

Он посмотрел на часы: начало седьмого. Решил послать по электронной почте письмо Нэнси Пэриш, но не успел он начать печатать, как пришло сообщение от нее: «Позвони, когда проснешься. Как прошел первый вечер с детьми?»

Он набрал ее номер.

– Привет, Овотве, – поздоровалась Пэриш. – Я думала, ты спишь.

– Уже ни в одном глазу, – отозвался Аманква. – Как раз собирался написать тебе.

– Как прошел вечер с детьми?

– Замечательно. Даже не могу тебе описать, – ответил он. – Все дело в моем имени.

– О чем ты?

– Овотве. Это значит «восемь». Я был в семье восьмым ребенком. Одиночество для меня – пытка.

– Очень рада за тебя. А что ты хотел написать мне?

Аманква рассказал ей, как наблюдал за Кенникотом и как тот, выходя из зала суда, смотрел на план квартиры. Он вдруг подумал и спросил:

– А ты ведь прислала мне сообщение не ради того, чтобы поинтересоваться детьми?

В трубке последовала продолжительная пауза.

– Просто будь там сегодня вовремя, – сказала Пэриш. – Пока больше ничего не могу тебе сказать.

Закончив разговор, Аманква вдруг поймал себя на том, что он, как в кино, смотрит на телефон в своей руке. Намек был немногословен, но предельно ясен: «Что-то происходит; сказать, что именно, не могу; конфиденциальная информация».

Он взял с книжной полки внушительную тетрадь, надписанную «Брэйс». Почерк у Аманквы был каллиграфический. В отличие от нетребовательных канадских преподавателей, которые учили его детей, его школьные учителя били линейкой по рукам каждого, кто неправильно держал ручку. Он всякий раз поражался, глядя на то, сколько канадских журналистов держат ручки как попало.

Эта тетрадь служила ему дневником, который он вел с самого начала судебного процесса над Брэйсом. Он стал его внимательно перечитывать. Кенникот что-то заметил. Что?

Закончив читать, Аманква, как всегда, когда ему надо было что-то обдумать, сел за синтезатор. Нацепив наушники и максимально убавив звук, он стал играть нежный ноктюрн Шопена. В звучание музыки вторглось дребезжание очередного громыхающего по Джерард-стрит трамвая. Когда тот в конце квартала повернул за угол, музыка в наушниках вновь возобладала.

Он вспомнил вечер, когда с женой был в квартире Брэйса на его ежегодной рождественской вечеринке. Место показалось ему исключительным – квартира, занимающая пол-этажа, с огромной входной дверью и внушительных размеров прихожей. Брэйс пошутил, что в свое время он сможет тут свободно разворачиваться в кресле-каталке.

Аманква погрузился в раздумья. Он мысленно сравнивал хоромы Брэйса со своей лачугой. Очень опасался, что скажут дети, когда он впервые приведет их сюда. И прошлым вечером его поразила их жизнерадостная способность приспосабливаться. Вбежав в его крохотную спальню, они весело попрыгали на кровать, а через несколько минут уже со смехом играли в прятки.

Он удивлялся умению детей прятаться и про себя рассмеялся, вспомнив, как они его обманули. Когда была его очередь «водить», он ушел в спальню считать до десяти. Выйдя из спальни, он обыскал всю квартиру, но нигде не мог их найти. В какой-то момент его даже охватила паника – куда они могли подеваться? Он окликнул их, и дети со смехом выбежали к нему. Пока он считал, они просочились вслед за ним в спальню и спрятались за дверью. Разумеется, он, даже не подумав, прошел мимо них.

«Старая хитрость, о которой давно написано во всех книжках», – улыбнулся он про себя.

Его руки застыли над клавишами. За дверью. Широкая прихожая квартиры Брэйса. Кенникот смотрит на план квартиры. Так вот в чем дело. В квартире Брэйса находился кто-то еще. Кто-то играл в прятки, но не в безобидную детскую игру.

Его руки непроизвольно опустились на клавиши, и в наушниках раздалась какофония. Сорвав их с головы, он схватил телефон.

– Нэнси, он был не один! – воскликнул Аманква, когда Пэриш взяла трубку. – В квартире присутствовал кто-то еще. За дверью.

– Поэтому-то… – шумно выдохнув, начала Пэриш.

– Поэтому что?

Пэриш замялась.

– Ты же понимаешь, я не могу тебе сказать. Сегодня на улицах ожидается празднество, так что не опаздывай.

Глава 58

Было только восемь утра, а перед булочной «Грайф» уже выстроились машины, растянувшись чуть ли не на два квартала. Дорогие иностранные модели с включенной аварийкой припарковались, нарушая правила, вдоль восточной стороны улицы. Небритые мужчины в спортивных штанах или шортах выбегали из булочной с пакетами, полными теплой выпечки.

Ари Грин поставил свой «олдсмобил» за «лексусом». Кинув на приборную панель жетон, он, не включая аварийку, медленно вылез из машины. «Грайф» не отличалась внушительными размерами, и хвост очереди торчал на улице. Большинство мужчин в очереди были заняты своими блэкбери, либо набирая сообщения, либо разговаривая с женами. Остальные читали спортивные страницы газет, пестревшие заголовками о победе «Листьев».

Очередь продвигалась довольно быстро. Внутри булочная представляла собой длинное прямоугольное помещение. В его дальнем конце стояли высокие металлические стеллажи со свежеиспеченными изделиями. На преимущественно голых стенах кое-где висели старые черно-белые фотографии булочной, сделанные еще в начале двадцатого века. Вся боковая стенка старого белого холодильника была сплошь обклеена всевозможной дешевой рекламой, от постановок еврейского музыкального театра до сшитых вручную религиозных париков и туристических агентств, специализирующихся на поездках в Израиль. «„Тора для подростков“: возможность подготовки в университет по одобренной министерством программе», – предлагала одна из наиболее красочных рекламок. И тут же сверху прилепил свою визитку некто Стив С., предлагая свои суперуслуги по переездам и перевозке вещей. За дверью стояла пустая металлическая подставка для газет. Казалось, ею не пользовались уже долгие годы.

За обитым линолеумом прилавком стояла пожилая женщина и с привычной сноровкой обслуживала покупателей. В воздухе витал сдобный аромат свежей выпечки. От такого количества народу в сочетании с работающими духовками в помещении было довольно жарко. Старый черный вентилятор над дверью и два выставленных в зал белых пропеллера на ножках явно не справлялись с работой. Грин расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и ослабил галстук.

– Мне две дюжины с кунжутом и дюжину с маком, – попросил мужчина в начале очереди.

Пожилая дама лихо раскрыла бумажный пакет и сложила туда заказанный хлеб.

– Что еще? – спросила она.

– Дайте мне еще дюжину простых.

– А мне – дюжину с маком, – сказал следующий покупатель.

– Что еще? – спросила пожилая дама, со звоном пробивая заказ на древнем кассовом аппарате с приклеенной к нему бумажкой: «Только наличные».

Грин вытащил бумажник.

«Что у нас с наличными?» – подумал он.

Последние несколько месяцев в связи с интенсивной подготовкой к судебному процессу он практически везде расплачивался кредиткой. Ему нравилось пользоваться кредитными картами, когда работа практически не оставляла ему свободного времени: так в конце дня ему было проще учитывать свои расходы.

Раскрыв бумажник, он стал просматривать его содержимое.

«Надеюсь, у меня хватит денег», – подумал он.

Нащупав какие-то купюры, он наткнулся на свернутый клочок бумаги.

«А это что такое?» – удивился он, разворачивая бумажку.

Это был чек оплаты тридцати долларов за стоянку возле муниципалитета. Он в недоумении потряс головой. Оставляя машину на большой подземной стоянке, он всякий раз пользовался своей кредитной картой. С чего ему вдруг платить наличными?

– Что еще? – спрашивала женщина за прилавком очередного покупателя.

Грин чуть прошел вперед. Приближалась его очередь.

Он вновь посмотрел на квитанцию – она была еще от середины февраля. Грин пожал плечами. Он не спал всю ночь и жутко устал. Хотелось выпить утреннего чая.

– Что еще? – спросила женщина у стоящего перед ним покупателя.

Грин с детства любил «Грайф». Его школа находилась на той же улице, и он с друзьями забегал в булочную-пекарню после уроков. За прилавком стояла та же самая женщина и, казалось, выглядела в те годы ничуть не моложе. Она угощала их булочками прямо из духовки. Весной они брали с собой в школу зимние перчатки, чтобы можно было держать горячий хлеб и есть его с пылу с жару.

«Что еще?» – он будто слышал этот задаваемый пожилой дамой вопрос всю жизнь. И только сейчас осознал всю его прелесть. Классическая форма допроса свидетеля – вопрос всегда должен быть открытым, а не закрытым.

Не надо, например, спрашивать свидетеля: «Что-нибудь еще случилось?» В этом случае с пятидесятипроцентной уверенностью можно предположить, что свидетель ответит «нет». Лучше спросить: «Что еще случилось?» Это вынуждает человека дать новую информацию.

Он все еще держал в руках квитанцию. «О чем еще я мог бы узнать?»

– Дюжина с кунжутом, что еще?

Грин поднял глаза. Даже не спросив, дама положила в коричневый пакет двенадцать булочек с кунжутом – его обычный заказ.

Он улыбнулся.

– Сливочный сыр, – ответил он, вытаскивая из кармана пластиковый пакет с рисунком «Лоблоз». – Не скажете отцу?

– Нет, конечно. Как он?

– Как всегда – непросто.

– Ну и хорошо. Что еще?

– Это все.

Грин взял свой пакет с хлебом и, направляясь к выходу, вновь взглянул на парковочный чек. На нем стояло время: 10:15. Здесь тоже что-то не совпадало. Когда он должен был быть в суде, он всегда приезжал заранее – не позже девяти.

Он почувствовал, как кто-то толкнул его в плечо.

– Прошу прощения, – извинился мужчина, – галстук хотел ослабить, а то здесь жарко.

– Да, не холодно, – согласился Грин, мельком покосившись на мужчину и вновь глядя на квитанцию. – Здесь всем хочется галстук ослабить.

Он сделал очередной шаг, и его вдруг осенило. Чек. Плата за стоянку. Жарища в помещении. Теперь он вспомнил.

Грин оглянулся на мужчину, ослабляющего свой галстук. Ну конечно же. В душном помещении это хочется сделать в первую очередь. Теплая погода. Шея первой ощущает жару. А желание закрыть ее появляется в последнюю очередь, если только…

– Нет… нет, нет, – забормотал Грин, отчаянно пробираясь к двери на улицу. Он взглянул на часы. – Нет, нет, – вновь произнес он, устремляясь к машине. Бегом.

Глава 59

В торонтской гавани пахло по-особому – совсем не так, как во всем городе. Это была некая смесь едковатого запаха гуано – остатков разлагающегося помета чаек, свернутых кольцами влажных канатов и моторного масла. Звуки здесь тоже были особые – крики птиц, шлепки парусов и ритмичный шелест волн, накатывающихся на высокие пирсы.

Вообще большая часть города странным образом словно и не замечала озера Онтарио, на берегу которого он был построен. Казалось, Торонто задался целью игнорировать тот факт, что стоит практически на воде. В 1950-х одержимые строительством дорожных магистралей политики возвели на побережье скоростную эстакаду – непреодолимый шестиполосный барьер между озером и городом. Двадцатью годами позже, когда к власти пришли, как тогда предполагалось, более просветленные люди, обратившие наконец внимание на то, что город располагается на берегу, была озвучена некая вялая заявка на реанимацию увядающей прибрежной полосы. За этим последовали четверть века наполеоновских планов и политических обязательств, в результате чего на побережье появилось некое подобие Берлинской стены из уродливых жилых высоток.

Единственным местом, которое, пережив все это, сохранило некую первозданность «жизни на воде», было поселение из маленьких домиков на островах в восточной части лагуны. Дэниел Кенникот сохранил в памяти теплые воспоминания о том, как они всей семьей плавали туда на пароме, и о том, как играли с Майклом на пляже. Сейчас он впервые за долгие годы возвращался в эти места. Джо Саммерс позвонила ему на сотовый. Сказала, что это срочно, и не захотела ничего обсуждать по телефону.

Показался белый, грузно пыхтящий паром – в этом было что-то старомодное, умиротворяющее. Чуть меньше чем за четверть часа он пересек залив, и далее предстояла приятная пятиминутная прогулка вдоль южного берега. По обеим сторонам дорожки густо росли деревья, и он с наслаждением вдохнул пьянящий запах весенней листвы.

Ранним утром, когда они вышли из Маркет-плэйс-тауэр на Фронт-стрит, детектив Грин велел Кенникоту отдохнуть.

– У нас пауза? – спросил тот.

– До появления новых улик. Кстати, относительно новых улик – это вам. – Он протянул Кенникоту большой конверт, на котором ничего не было написано. – Боюсь, там не совсем приятные новости. У моего отца появилась мысль насчет поездки вашего брата в тот итальянский городишко.

– Губбио, – подсказал Кенникот. У него задрожали руки.

– Он только вчера это получил. Сожалею. Мы поговорим об этом, только не сегодня. Сейчас я должен бежать. Попробуйте поспать.

Кенникот пошел в небольшой парк на другой стороне улицы и присел на свободную скамейку. То, что он прочел, его ошеломило. Вот уже восемь лет он был убежден, что его родители погибли в результате несчастного случая – автомобильной аварии. Пьяный водитель, пятидесятилетний тип, который всю сознательную жизнь жил на материальное пособие, выскочил на встречку двухполосного шоссе менее чем в десяти километрах от их загородного дома. Этой дорогой они ездили по вечерам в пятницу на протяжении тридцати лет.

Долгие годы Кенникот старался особо не вспоминать тот зал суда в Брэйсбридже, маленьком северном городишке, где жалкий алкоголик с поникшей головой признал себя виновным. Судья в порванной мантии – это почему-то привлекло внимание Кенникота и вызвало у него раздражение – приговорил его к шести годам заключения: двум одновременно текущим срокам. Ему запомнились лишь отрывки из речи судьи о том, что общество понесло тяжелую утрату, что родители Дэниела и Майкла приехали в Канаду молодой супружеской парой и самостоятельно добились успехов: отец – как успешный бизнесмен, а мать – как талантливый научный сотрудник. А потом, когда все закончилось, они с Майклом, потерянные, стояли на узенькой лестнице убогого домика – местного здания суда – и офицер полиции пожимал им руки.

Артур Фрэнк Рэйк. Кенникот старался забыть это имя, но оно то и дело напоминало о себе в редких письмах, которые ему присылали из Канадской комиссии по условно-досрочному освобождению, с уведомлениями о том, что Рэйк переведен в очередное исправительное заведение, проходит курс лечения от алкоголизма и т. п. Потом его известили, что Рэйк вышел из тюрьмы и живет в Богом забытом городишке еще дальше к северу. В конце концов ему сообщили, что условно-досрочное освобождение Рэйка закончилось, он теперь полностью свободен. И на этом все прекратилось.

И вот в письме из итальянского консульства в Торонто на имя мистера Ицхака Грина он прочел, что Рэйк приобрел загородный дом в Губбио – том самом итальянском городишке, куда незадолго до убийства собирался Майкл.

В тот вечер, когда его убили, Майкл прилетел в Торонто из Калгари. Они собирались вместе поужинать, и на следующий день он уже должен был вновь улетать. Что за Губбио? Кенникот никогда о нем не слышал. Он полагал, что Майкл собирается во Флоренцию, где часто встречался с банкирами. На северном берегу Арно был магазинчик, о котором им однажды сказал отец, – они до сих пор покупали там обувь ручной работы. Кенникот никогда не слышал о сапожнике из Губбио, и Майкл ни разу не упоминал это место. Во время телефонного разговора накануне вечером он был весьма сдержан и сказал, что за ужином им надо обсудить что-то важное. Это оказался их последний разговор.

Грин прилепил к письму желтую записку: «У отца были насчет этого подозрения. Я проверил. В лотерею Артур Рэйк не выигрывал. По окончании срока он просто исчез. Я знаю, как тяжело это читать. Похоже, у нас наконец появилась какая-то нить».

Когда они расставались рано утром, Грин велел Кенникоту не отключать сотовый.

– Что собираетесь делать? – спросил Кенникот.

– Куплю отцу свежих булочек, – пожал плечами Грин.

От одной мысли о еде у Кенникота заурчало в животе. Он всю ночь не спал и давно ничего не ел. Может, у Саммерс дома найдется чем перекусить. Ему понравилась идея их совместного завтрака.

Было уже тепло. Сойдя с парома, он снял галстук и перекинул пиджак через плечо. Найти, где Саммерс живет, оказалось несложно. Как она и говорила, несколько домиков стояли, обращенные фасадами к внутренней гавани. Дверь ее жилища была окрашена зеленым с голубым в виде некоего завихрения.

– Как я узнала в Мексике, этот цветной символ обозначает у майя «запад», – говорила она. – Именно туда и обращена моя входная дверь.

Половицы скрипнули, когда он ступил на маленькое крыльцо. Саммерс распахнула дверь еще до того, как он успел к ней подойти. Она была в свободных джинсах и белой майке. Убранные наверх волосы казались несколько растрепанными, а сама Джо выглядела измученной.

– Большое спасибо, что приехал, Дэниел. – Схватив за руку, она чуть ли не втащила его в дом.

Ее дом состоял из одного большого помещения со старой кухонькой слева и несколькими стоящими напротив дровяной печи диванами справа. В окошко над раковиной струился утренний свет.

– Я не знала, кому еще позвонить. Мне нужно было поговорить с адвокатом по уголовным делам, а тебе, Дэниел, я доверяю.

Кенникот кивнул. Он со стыдом поймал себя на том, что оглядывает ее крохотное жилище в поисках следов, указывающих на присутствие другого мужчины.

Она попробовала прибрать волосы, но, отчаявшись, просто вынула заколку. Волосы мягким каскадом рассыпались по плечам, но она словно не замечала этого. Потерла заколку пальцами, словно талисман.

– Речь о Каттере и этой его подружке, Барб Гилд, – сказала она наконец.

– Государственных обвинителях? И в чем дело?

– Я не доверяю им.

– Как и все…

– Прошлым вечером мне пришлось задержаться по работе. Вошла в офис через заднюю дверь. Не думаю, что они слышали.

– И?..

– Они обсуждали дело Брэйса.

Кенникот замер.

– Может, мне и не стоит тебе рассказывать…

Оба понимали, что их, по сути, только что начавшийся разговор уже зашел слишком далеко.

«Звоночек уже прозвонил», – говорил Кенникот в бытность адвокатом присяжным, когда свидетель делал во всеуслышание роковое признание.

Саммерс прошла на свою крохотную кухню и налила себе кофе в керамическую кружку ручной работы. Подняв кофейник, она спросила, не хочет ли он.

Грин покачал головой.

– Просто стакан воды.

– Я поставила охлаждать целый кувшин.

Ее волосы попали в лучи струящегося из окна света. Она налила стакан воды и протянула Кенникоту.

– Всего я не расслышала, – сказала она, держа кружку обеими руками. – Каттер и Гилд говорили о Фернандесе. О его усердии. О том, что он подходящий человек. И о том, что если этим утром он не справится, то следующие лет десять будет довольствоваться делами об управлении автомобилем в нетрезвом виде.

Сделав глоток прохладной воды, Кенникот кивнул.

– Негодяи. Они считают, что могут хозяйничать в офисе. Каттера все ненавидят.

– Знаю. – В ее голосе чувствовалась нервозность. – А потом Каттер каркнул в своей обычной манере: «И пусть этот чертов испанец держит язык за зубами». Затем послышался голос Гилд: «Фернандес самолюбив. Он понимает, что это дело – его шанс». – «Да-да, – отозвался Каттер, – и ему известно, что Брэйс сказал своему адвокату».

– Что? – воскликнул Кенникот. – Откуда ему знать, что Брэйс сказал своему адвокату? Это же конфиденциально.

Саммерс помрачнела.

– Разумеется. Поэтому я тебе и позвонила. Все это дурно пахнет. Они говорили о некоем охраннике из «Дона» – мистер Уж или что-то типа того.

Кенникот поставил стакан.

– Мистер Еж, – сказал он.

– Ты его знаешь?

– Еще бы. Каждый адвокат знаком с мистером Ежом. Он – известная личность в «Доне».

– Тем хуже, – заметила Саммерс, покусывая губу.

Кенникот посмотрел в окно. К пристани по дорожке вдоль берега торопливо шли хорошо одетые мужчины и женщины с деловыми сумочками и портфелями.

«Так вот, значит, как бы это выглядело, если бы я жил здесь», – подумал он.

– Да, ты права, – сказал он. – Что-то дурно попахивает.