Текст книги "Старая ратуша"

Автор книги: Роберт Ротенберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Макгил комкала носовой платок.

– Из-за того, что вы задержались, на ваш грузовичок, на крыше которого все еще лежал загородный снег, пришел парковочный талон, так?

Тишина в помещении будто стала осязаемой. Все смотрели на Макгил.

– В ту ночь я была в квартире 12А, детектив, – наконец сказала Макгил.

– И в то утро тоже, – добавил Грин. – Когда пришел мистер Сингх, вы находились за входной дверью.

Оба понимали, что подобно путешественникам, перевалившим за высокую горную гряду, они оказались теперь по «ту» сторону, на новой территории.

Глава 55

Фернандес взглянул на часы, потянув на себя ручку серой стальной двери кафе «Весталенч». Было 1:59 ночи. Стопки свежеотпечатанных газет пестрели заголовками: «„Листья“ выиграли Кубок», «Лорд Стэнли – наш», «„Нация листьев“ ликует». Большинство сидящих за стойкой посетителей были в сине-белых майках на манер хоккейной формы «Листьев». Возвышающийся за стойкой холодильник был обклеен бамперными наклейками «„Листья“, вперед!», а старенький кассовый аппарат был сплошь утыкан сине-белыми флажками. Даже картинка Матери Терезы над дверью была «украшена» командной символикой.

Кафе «Весталенч», открывшееся в 1955 году, считалось достопримечательностью Торонто. Поесть здесь можно было круглосуточно. Кроме того, здесь имелась еда навынос для арестантов расположенного неподалеку полицейского участка и скромные «бонусы» для полисменов, приходивших за коричневыми пакетами. Завсегдатаями кафе были проститутки, захаживавшие туда в перерывах между «службой», студенты-кофеманы и прочие традиционные персонажи ночной жизни города.

Фернандес много раз проезжал мимо этого заведения, но у него не возникало желания туда заглянуть. Однако минувшим вечером, когда он переходил улицу, с ним поравнялся горластый прокурор Фил Каттер.

– Фернандес, надо поговорить, – заявил Каттер, оглушая своим громогласным голосом.

Посмотрев налево, Фернандес заметил, что к ним приближается трамвай. Он ускорил шаг. Каттер не отставал.

– Вы знаете «Веста ленч»? Круглосуточную закусочную на углу Бэтхерст и Дюпон?

– Видел, – ответил Фернандес.

– Хорошо. Встретимся там ровно в два ночи, – сказал Каттер.

– Два ночи?

– Два ночи. Не опаздывайте.

– А в чем дело?

– Просто будьте там. «Веста ленч».

Развернувшись, Каттер исчез в толпе. Да, содержательный диалог был. Никакой переписки и телефонных звонков.

Фернандес окинул взглядом зал. Вдоль стены с окнами тянулся ряд купе с сиденьями в виде лавок с высокими спинками. Фил Каттер, Барб Гилд и шеф полиции Хэп Чарлтон сидели в самом дальнем. Рядом с Чарлтоном пустовало место, его Фернандес и занял, положив на стол ручку и тетрадь.

– Кофе? – предложил Чарлтон. Он был, как всегда, любезен. Перед собравшимися стояли кружки, и в воздухе витал кофейный аромат.

– Нет, благодарю, – ответил Фернандес.

– Наш уважаемый коллега не пьет водянистый канадский кофе, – заметил Каттер.

Хоть он и старался произнести это шепотом, его шепот походил на собачье рычание. Он теребил салфетку на столе.

«Вместо того чтобы расхаживать взад-вперед», – подумал Фернандес.

– А кофе действительно водянистый. – Чарлтон усмехнулся. – Не один десяток лет я его пил – ночные дежурства, «Веста ленч»… Это сейчас я уже избаловался всякими кофе-латте в управлении.

Фернандес вежливо улыбнулся Чарлтону. Все замолчали. «Вступительная часть» окончена.

– Итак. – Фернандес взял со стола авторучку и тетрадь. – О чем речь?

– Да положите вы свою ручку, Альберт, – вздохнул Каттер, продолжая теребить салфетку.

Посмотрев ему в глаза, Фернандес медленно отложил тетрадь с ручкой и окинул взглядом присутствующих, пытаясь определить, кто должен говорить.

– Брэйс хочет признать себя виновным. – К удивлению Фернандеса, это сказала Барб Гилд.

Едва заметно кивнув, Фернандес ждал продолжения. Однако все молчали. Вскоре стало понятно, что ожидание бесполезно.

«Значит, они решили, что это должно выглядеть именно так, – подумал Фернандес. – Они сообщают лишь то, что, на их взгляд, мне необходимо знать. Если мне нужно больше информации, я должен об этом попросить».

– В чем он хочет признать себя виновным? – спросил Фернандес.

– В первой, – ответила Гилд.

Фернандес почувствовал в животе спазм.

– Когда?

– Сегодня утром.

Он почувствовал, как у него начало крутить желудок.

– Кто вам сказал? – поинтересовался он у Гилд.

Ему могло прийти в голову лишь одно – те страницы, что Марисса обнаружила на ксероксе.

– Вам это обязательно надо знать? – Это уже голос Каттера. Ему впервые удалось говорить тихо, и он даже перестал теребить салфетку. Взглянул на Гилд, затем – на Чарлтона и стал очень медленно двигать салфетку.

– Надо ли мне? – переспросил Фернандес.

– Послушайте, – Каттер по-прежнему старался говорить как можно тише, – нужно, чтобы «признание» прошло без сучка без задоринки. Поняли?

– Что ж, я и не собираюсь мешать ему признаваться.

– Да, но Саммерс может.

– Саммерс? Зачем ему? – удивился Фернандес.

Каттер вновь окинул взглядом коллег.

– Могут возникнуть осложнения.

– Например? – уставился на него Фернандес. Последовала пауза. – Надо угадать?

– Например, адвокат Брэйса, – наконец вступил Чарлтон.

– Пэриш? – удивленно воскликнул Фернандес. – Она, разумеется, расстроится, потому что лезла из кожи вон и даже кое-чего добилась, поставив под сомнение первую степень. Но какие тут осложнения?

Он вновь окинул всех взглядом. Они словно застыли. Ему еще не доводилось видеть Каттера таким смирным.

И вдруг все прояснилось.

– Погодите. – Он даже вздрогнул. – Откуда вам известно, что Брэйс сказал своему адвокату? Это же конфиденциальная информация.

Вновь последовала пауза.

– Никакой судья из этой провинции не дал бы разрешение на прослушку ее телефона.

– Что верно, то верно, – согласился Хэп Чарлтон.

И вновь молчание. Фернандес понял. Они хотели сказать, что невозможность получить такое разрешение не является для них камнем преткновения. Никто бы даже и не узнал. Он вдруг представил себе кучку полицейских, сидящих в какой-то комнатушке и прослушивающих телефон Нэнси Пэриш. Неприятные ощущения в желудке усилились. Он вновь вспомнил о ксерокопиях. О молчании Брэйса и его переписке.

– Но я думал, Брэйс молчит… – забормотал Фернандес.

Каттер приблизился к нему. Он говорил почти шепотом, но достаточно громко, чтобы его было отчетливо слышно.

– Мы получаем информацию из самого надежного источника. Написанную собственноручно Брэйсом. – Он рассмеялся едким колючим смехом, который казался еще более зловещим, оттого что звучал полушепотом.

«Вот спасибо тебе, Каттер», – подумал Фернандес.

– У вас есть в тюрьме некто, кто подсматривает в тетрадь, что Брэйс повсюду носит с собой?

– Многие уже забыли, что начинал-то я адвокатом, – сказал Каттер с плохо скрываемым злорадством. – Правда, это было давно. Но, скажем так, я сохранил хорошие отношения с одним из ветеранов охраны в «Доне».

Фернандес медленно кивнул.

– И поэтому сейчас с нами нет детектива Грина, – сказал он.

– Послушайте, Фернандес. – Каттер вновь затеребил салфетку. – Город по уши в дерьме. И вам это известно не хуже меня. Мы каждый день слышим об этом в суде. Оружие, бандиты, насильники. Хотите заниматься убийствами? Вот с чем вам придется иметь дело. И не надо нести ерунду в стиле бойскаутов: «Сторона обвинения не может выиграть или проиграть». Когда речь заходит об убийствах, мы играем, чтобы выиграть. Да и вам не стоит беспокоиться насчет вашей приятельницы Нэнси Пэриш. Брэйс никогда не звонит ей.

– Хорошо. Что вы от меня хотите?

Каттер рассмеялся.

– Да ничего особенного. Выиграть дело. Брэйс попытается уволить Пэриш – протест. Пэриш попытается отказаться от дела – протест. Не давайте Саммерсу пространства для маневра.

– С юридической точки зрения здесь все прозрачно, – встряла Гилд. – Никаких свидетельств психической недееспособности; Пэриш не имеет права препятствовать клиенту признать себя виновным. В худшем случае она отказывается от защиты, он признает себя виновным и получает двадцать пять лет.

– И у вас, Альберт, будет отличное начало новой карьеры государственного обвинителя по особо тяжким делам, – сказал Каттер. До этого он никогда не называл Фернандеса по имени. – Там, наверху, не стоит шибко уповать на талант – придется много работать.

Фернандес кивнул. Потом улыбнулся. Напряжение стало спадать. Каттер разорвал салфетку.

– Полагаю, этой встречи не было, – сказал Фернандес.

Чарлтон громко рассмеялся.

– Расплатимся наличными. Я знаком с Ником – тем, что за стойкой, – со времен своих дежурств. По ночам, когда было спокойно, мы заглядывали сюда и часами пили кофе, а каждые пятнадцать минут кто-то один выходил на улицу и докладывал о нашем новом местонахождении. Ник ни разу не проболтался. Если кто-то что-то вынюхивал, он говорил, что не видел меня уже несколько месяцев.

Обернувшись, Фернандес посмотрел на стойку. Высокий мужчина с седеющими усами привычно неторопливыми движениями размашисто протирал столешницу. Пятна на белой форме с фартуком свидетельствовали о продолжительности его ночной смены. Черно-белые часы на стене показывали 2:30.

– Похоже, у меня грядет весьма интересный день, – сказал Фернандес, забирая со стола свою тетрадь с ручкой. – Всем до встречи в суде.

«Марисса, кажется, я приду домой необычно рано, – думал он. – У нас намечается приятный вечер. И будет повод кое-что отметить».

Глава 56

– Каждый месяц у нас пропадает от десяти до пятнадцати столовых приборов, в основном ножи. – Сара Макгил укоризненно глянула на Ари Грина и потрясла пластиковым пакетом. – Вот и вы внесли свою лепту.

– Да, несомненно, – ответил он.

Грин много раз наблюдал одну и ту же историю и не переставал удивляться. Порой при наступлении одного из наиболее драматичных моментов в жизни людей вдруг почему-то начинали тревожить банальные вещи. Теряя все на свете, они обращали внимание на легкопоправимые мелочи. И начинали упорно к ним цепляться.

Во время его последнего судебного процесса по делу об убийстве обвиняемого больше волновало обеденное меню, чем то, что количество улик против него росло как на дрожжах. И чем хуже становилась ситуация, тем отчаяннее он жаловался на качество еды.

Все еще держа перед собой пластиковый пакет, Макгил комкала его краешек, словно маленькая девочка уголок любимого одеяльца.

– Я не пойду в суд, – наконец заявила она.

Грин предполагал такой поворот событий. Он постучал пальцами по карману своей куртки.

– У меня с собой повестка на ваше имя, – сказал он. – Нет желания вынуждать вас, но вашему мужу грозит двадцать пять лет. Ваши показания очень важны.

– Там будет «Помощь детям».

Грин не ожидал этого.

«Никогда не учтешь всего, что происходит внутри человека и как это может повлиять на его поступки», – подумал он.

– Миссис Макгил, это суд по делу об убийстве. Не представляю, как это может интересовать «Помощь детям».

Макгил стукнула кулаком по столу. Удар был такой сильный, что он испугался за стеклянную столешницу.

– Не представляете?! Конечно, с чего бы вам это представлять?! Да эти люди ни за что не отступятся! Никогда. Стоит им услышать, что, когда умерла Кэтрин, я находилась в квартире, они лишат меня возможности вновь встретиться с детьми.

– Но ваши дочери выросли, миссис Макгил, – возразил он. Грин взглянул на Кенникота. Тот тоже выглядел озадаченным. – Общество «Помощь детям» больше не имеет к ним отношения.

Макгил сжала губы от негодования.

– Неужели не понятно?!

И тут он понял. Несмотря на внешнее самообладание и сдержанность, Макгил жила под давлением параноидальных страхов. И на то имелись объяснения сродни тем, что были у его родителей и их выживших друзей. И он, как никто другой, должен в этом разобраться.

– Внуки, – невольно прошептал он.

Макгил смотрела перед собой невидящим взглядом.

– Эти мерзавцы… – наконец произнесла она. – Я не дам им вновь разлучить меня с детьми. – Она упрямо потрясла головой, словно давая понять: «Не хочу об этом больше говорить».

– Мы знаем, что у Кэтрин были проблемы с алкоголем, – сказал Грин, намеренно употребив местоимение «мы», чтобы это прозвучало более официально и внушительно. Ему нужно было как-то возобновить беседу. Заставить ее говорить. – Присутствующий здесь офицер Кенникот беседовал о мисс Торн со многими людьми, в том числе с теми, кто от нее физически пострадал.

Макгил кивнула. Начало было положено.

– Мы знаем, что Кэтрин была довольно прижимистой. Офицер Кенникот обнаружил в ее бумажнике многочисленные купоны на продукты. Ее затраты по карте «Виза» весьма скромны. Как она относилась к тому, что Кевин ежемесячно посылал вам по две тысячи долларов?

Взглянув на Уингейт, Макгил вновь повернулась к Грину. Она не сказала ни слова, но по крайней мере и не заявила, что говорить отказывается. Грин поспешил нарушить молчание.

– Она знала об этих деньгах?

– Узнала.

«Хорошо», – с облегчением отметил про себя Грин, вновь услышав ее голос.

– Полагаю, ее это не очень обрадовало, – сказал он.

– «Очень» Кэтрин вообще ничего не радовало, детектив. Ни мой муж, ни мои девочки, ни квартира, ни путешествия, ни внимание прессы – ничего. Злость в ней сидела с тех пор, как она узнала о своем отце.

Покосившись на Кенникота, Грин вновь смотрел на Макгил.

– Вы имеете в виду доктора Торна?

Макгил громко фыркнула.

– Разве вы не знаете, детектив?

Грин покачал головой.

– Я имею в виду ее настоящего отца – наездника из Калифорнии, с которым ее мать связалась во время очередных соревнований. Кэтрин узнала об этом, когда ей было тринадцать. Она не могла это пережить.

Грин кивнул Кенникоту.

«Это кое-что объясняет в отношении доктора Торна, – подумал он. – „Кейт была ЕЕ единственным ребенком“, – сказал тогда доктор Торн, когда мы с Фернандесом впервые встретились в старой городской ратуше».

– Почему вы оказались в квартире своего мужа в то утро, когда умерла Кэтрин? – Он намеренно употребил слово «умерла», а не «убили».

– Мне нужно было больше денег. Из-за ремонта дороги. Они обещали все закончить через девять месяцев. Кафе здорово страдает из-за дорожных работ. Даже двух тысяч не хватает.

– Так вы приехали ранним утром?

Макгил не ответила.

– И ваш муж уже не спал.

– Муж не любил долго спать. Это Кэтрин постоянно спала.

– Но не в то утро.

– Я думала, она спит. Было пять утра.

– Но вы ошиблись: она принимала ванну.

– Кэтрин? Шутите? – рассмеялась Макгил. – Вы что, думаете, Кэтрин полезла бы в ту ванну вместо своего пятитысячедолларового джакузи?

Грин вспомнил про все чеки от покупок дорогих туалетно-парфюмерных принадлежностей, найденные Кенникотом в бумажнике Торн, а также отмеченное детективом Хоу отсутствие в той ванной мыльницы. Он вспомнил дома себя – насколько больше ему нравилось в той ванной, где Рэглан нежно намыливала ему спину, чем в той, что находилась в подвале. И он понял: Сара Макгил говорит правду.

– Мой муж – человек привычек. Всю свою жизнь он каждое утро принимает холодную ванну. Когда я приехала, он все еще был в банном халате. Он тогда только что наполнил ванну.

– Так как же оказалась в ванне Кэтрин, миссис Макгил? В той, что в прихожей?

– Кевин положил ее туда, – спокойно ответила она, словно рассказывая очередному посетителю своего ресторанчика об особых блюдах, – после того как она умерла.

«Опять „умерла“ – не „убили“, а „умерла“. Словно смерть Кэтрин Торн просто „приключилась“ с ней наподобие ночного кошмара или мигрени».

– А как же это произошло – смерть Кэтрин?

Макгил подняла пластиковый пакет с ложкой и погладила его.

– Жизнь удивительно мимолетна. Полагаю, по роду вашей работы вам это хорошо известно. Мы с мужем сидели на кухне и шептались как дети, чтобы не разбудить спящих родителей. Он как раз резал себе на завтрак апельсины. Вдруг позади нас словно из-под земли выросла Кэтрин. Абсолютно голая. Не пойму, что ее разбудило. Она вцепилась Кевину в шею. Это произошло очень быстро. Она стала орать: «Дрянь, мерзавец… не видать тебе больше радио…» И не надо ее жалеть, детектив. Она получила все, что хотела.

Воцарилась мертвая тишина, словно все разом перестали дышать. Грин мысленно прокручивал в голове все, что ему известно: Брэйс со своими «ежедневными» утренними апельсинами; его единственная фраза, сказанная Денту хриплым голосом в камере; царапины, оставленные Торн голыми руками двум мужчинам – Ховарду Пилу и Доналду Дандасу, – пытавшимся ей помочь; неподписанный миллионный контракт; Торн и Брэйс, которые не держались за руки, возвращаясь после встречи с Пилом.

– Казалось, ее невозможно отцепить от него. – Женщина смотрела в невидимую точку над плечом Грина, и он понимал, что она перенеслась в прошлое.

– Что произошло потом? – тихо спросил он.

Макгил кивнула, словно в гипнотическом трансе.

– Кевин твердил: «Кэтрин, Кэтрин…» Потом стал издавать какие-то булькающие звуки. Его лицо покраснело. Я что-то закричала и схватила ее за руки. В конце концов она отпустила Кевина и набросилась на меня. Ее глаза – в них было столько злости…

Грин кивнул. Когда свидетель вдруг начинал говорить, лучше держать свой рот на замке.

– Кевин жадно хватал ртом воздух. Она вырвалась из моих рук и вновь накинулась на него, схватила за руку – ту, в которой был нож, – продолжая орать: «Да теперь вы оба в дерьме!» Я запомнила эти слова. – Макгил посмотрела на Грина – ее взгляд вернулся в настоящее, словно наведенный на резкость объектив фотоаппарата. – Вот чего она хотела. – Ее голос понизился до едва различимого шепота.

– Чего же? – спросил Грин, прерывая паузу.

– Разлучить нас. Раздавить. Она знала всю эту историю о внуках и «Помощи детям» и понимала, что своим присутствием там во время случившегося я подпишу себе приговор. Она ткнула ножом себе в живот. Кевин пытался ее остановить. Я поначалу решила, что это очередной спектакль – из-за этой раны с ней ничего не случится, – но она почему-то поскользнулась и упала.

Грин взглянул на Кенникота. Тот опустил глаза.

– Я тоже поскользнулся на этом полу, – сказал Кенникот.

Макгил повернулась к нему. Она словно забыла о его присутствии.

– Нож, должно быть, задел артерию или что-то еще… Она умерла так быстро… Всего за несколько секунд.

Грин вспомнил, как доктор Маккилти показывал ей тоненький кусочек ее аорты. Этого оказалось достаточно, чтобы она умерла за считанные секунды.

– Я не верила своим глазам. Кевин не мог говорить. До нас донесся шум лифта. Он еле слышно прошептал: «Прячься», – и показал за входную дверь. Я словно окаменела. Кто-то, напевая себе под нос, шел по коридору. Я посмотрела в квартиру – Кевин переносил тело Кэтрин в ванную. Я хотела крикнуть, чтобы остановить его, но было поздно. Этот человек находился уже где-то рядом с дверью. Я слышала его шарканье. Он бросил на пол газету. Я стояла всего в нескольких сантиметрах от него, боясь пошевелиться.

Грин посмотрел на Кенникота. Они на мгновение встретились взглядами. Затем он вновь повернулся к Макгил и кивнул.

– Кевин подошел к двери. Я слышала, как он прошептал этому человеку: «Я убил ее, мистер Сингх». Он едва мог говорить. Кевин, не оборачиваясь, последовал за ним по коридору в квартиру. Он за спиной подал мне рукой сигнал, чтобы я уходила. Что мне еще оставалось?

Грин пытался мысленно воспроизвести эту сцену, чтобы понять, как все происходило. Кэтрин Торн вне себя от злости. Ошарашенный Брэйс в ужасе. Неумолимо пунктуальный Сингх. И застывшая за дверью Сара Макгил.

Скрестив руки на груди, Макгил начала медленно раскачиваться.

– Миссис Макгил, ваш муж обвиняется в убийстве первой степени. Если его осудят, ему грозит двадцать пять лет тюрьмы. Почему вы нам все это не рассказали раньше?

Макгил взглянула на Уингейт. Она еще пару раз качнулась взад-вперед.

– Мой муж не хотел.

– Откуда вы знаете?

– Потому что он мой муж.

– Мы с офицером Кенникотом не делаем бизнес на осуждении невиновных.

– Тогда и не вызывайте меня в качестве свидетеля. Попробуете вызвать меня давать показания, и Кевин тут же признает себя виновным.

– Но того, что вы нам сейчас рассказали, достаточно для защиты. Могу заверить вас, что мы возьмем на себя разбирательство с организацией «Помощь детям».

Макгил взглянула на Уингейт. Дочь обращалась к матери в надежде получить необходимый ответ. Какой?

– Если вы согласитесь давать показания, я могу…

– Я не буду давать показания! – отрезала она, вновь стукнув по столешнице. – Не могу. Не буду. Я не позволю им. Нет, я больше… – Ее голос оборвался.

Напряжение становилось невыносимым. Нужно было срочно разрядить обстановку.

Подаренная Грином сирень лежала перед Уингейт и Макгил точно пурпурная декорация. Прошло уже больше двух часов, с тех пор как он сорвал ее. Она начала чуть-чуть подвядать, но не настолько, чтобы ее нельзя было спасти.

«Удивительно, как быстро порой уходит жизнь», – подумал он, поднимая со стола обе веточки.

– Я поставлю их в воду, – сказал он, вставая из-за стола.

Он открыл кухонный буфет справа от раковины. Нижняя полка была заставлена прозрачными чашками, но его внимание привлекли стоящие на втором ярусе стаканы.

Разнообразные сине-белые стаканы с символикой «Торонто мэпл лифс» заполонили всю полку. Он взял два стакана, наполнил их холодной водой и поставил в них сирень, предварительно подрезав веточки острым ножом.

Он повернулся к столу как раз в тот момент, когда Макгил и Уингейт встревоженно переглянулись. Они посмотрели на стаканы в его руках. Как искатель сокровищ, чья лопата только что стукнулась обо что-то железное, Грин понял, что не ошибся.

«И как я мог не догадаться?» – про себя удивлялся он, медленно садясь за стол со стаканами в руках.

– Вы тут недавно отмечали мою догадливость, – начал он, обращаясь к Саре Макгил.

Она обожгла Грина негодующим взглядом.

– Ваш сын. Кевин-младший. Тот, кого у вас забрали еще мальчиком. Он жил здесь с вашей матерью, – сказал Грин. – Здесь и бабушка, и отец в случае чего неподалеку. Он высокий – в отца. Вот откуда здесь на второй полке стаканы цвета «Мэпл лифс». И такие же стаканы в квартире 12А. – Он повернулся к Эдне Уингейт. – Это стало второй причиной, по которой вы не хотели пускать меня к себе в квартиру в то утро: нужно было увезти отсюда внука.

Все молчали. Он вновь повернулся к Макгил.

– А вы предусмотрительны – мама же не сможет бесконечно бегать по этой лестнице. И вот ваша дочь обустраивает подвал, чтобы Кевину было где жить. Уверен, он сейчас там. А где он был в то утро, когда умерла Кэтрин Торн? – спросил Грин у Макгил.

– Он не может без нас, – ответила она.

– Где он был 17 декабря?

– …И без этих стаканов с «Листьями».

– Он был в этой квартире или в соседней, с вами и Кевином?

– Он никому не позволяет их мыть.

– Он был с вами в квартире 12А?

– Он не может без своих вещей.

– Он вышел из себя?

– Если его заберут, он погибнет.

– Это он нанес ей ранение?

Последний вопрос оборвал ее мантру.

– Нет! – воскликнула она. – Мой сын не мог это сделать. Он плачет из-за каждого упавшего листика со своей томатной рассады.

Грин повернулся к Уингейт.

– Где в ту ночь находился ваш внук?

Уингейт посмотрела на него, прищурившись. В этой насмешке ощущалась стальная непреклонность женщины, которая в девятнадцать лет осиротела и затем трижды овдовела. Ее единственный внук хоть и был недееспособен, но согревал ее своим существованием.

– Мальчика не было в квартире 12А. Можете делать всякие ДНК-анализы, собирать отпечатки и прочее. Он никогда не входил в ту дверь. Он даже к лифту никогда не выходил. В те редкие случаи, когда выходим, мы пользуемся черной лестницей.

«Есть две вещи, которые следует иметь в виду, когда свидетель прямо и безоговорочно отвечает на вопрос, – всегда учил Грин студентов полицейского колледжа. – Такие слова, как „никогда“ и „всегда“, коварны как для свидетеля, так и для следователя. Когда кто-то заявляет, что никогда не делал чего-либо, это либо правда, либо отчаянная наглая ложь. Можете достойно опровергнуть – ваша взяла; не получится – дело плохо».

– Я вам верю, – кивнул Грин и повернулся к Макгил. – У нас действительно нет выбора. – Он достал из кармана повестку и слегка дотронулся ею до ее руки. – Извините, миссис Макгил. Мне искренне жаль, что не остается ничего другого.

– Вы так и не поняли насчет Кевина и его сына, – сказала она.

– Не сомневаюсь, что он его любит, – ответил Грин.

Макгил рассмеялась своим знакомым гортанным смехом и потрясла головой.

– Кевин любил Кэтрин. Я должна была это принять, и в конце концов у меня получилось. Она не могла смириться с тем, что он все еще любил меня, но это была ее проблема. Однако едва ли эту любовь можно было сравнить с тем чувством, которое он испытывал к Кевину-младшему. Неужели вы не понимаете? Кевин ненавидел собственного отца, а сын для него – все. Двадцать пять лет… Да он не задумываясь пойдет на этот срок, если таким образом хоть как-то сможет отвести угрозу от сына.

Грин перевел взгляд на Уингейт. Она кивала. Ее глаза были закрыты.

– Все решено, детектив, – сказала Макгил, все еще держа в руке повестку. – Я знаю мужа. Он уже все обдумал. – Она посмотрела на Кенникота. – Аманда была в суде, когда вы на днях давали показания, офицер. Она поняла, что вы обо всем догадались, глядя на план квартиры. Моему мужу тоже стало ясно.

Грин посмотрел на Кенникота. В расследовании всегда наступает момент, когда больше просто не о чем спрашивать. Когда все ответы уже готовы. По глазам Кенникота он понял, что они оба пришли к одному выводу.

– Но в одном вы не правы. – Эдна Уингейт открыла глаза. – Мы переезжаем не потому, что я не могу подниматься по лестнице.

Грин невольно улыбнулся.

– Мама… – На лице Макгил тоже была улыбка.

– Лестница тяжеловата для Кевина-младшего. Это единственная причина. Мой инструктор по йоге говорит, что еще ни разу не видел восьмидесятитрехлетнюю с такими мышцами.

Кивнув, Грин чуть было не отметил, что миссис Уингейт уже говорила ему об этом, но осекся. Откинувшись на спинку стула, он перехватил взгляд Сары Макгил. Она тоже слышала это. Повторяемость. Ухоженная внешность матери тщательно скрывала первые признаки глубокой старости.

«Сара Макгил, – думал он, – это вы здесь самая догадливая».

Он взял веточку сирени и протянул ее Эдне Уингейт.

– Когда все это закончится, с удовольствием пошел бы с вами на йогу, – сказал он.

– Интенсивную йогу, – поправила она, поднося пурпурное соцветие к лицу и делая глубокий вдох.

– Да-да, именно интенсивную, – согласился он.

И, как часто происходит с окончанием момента исключительного напряжения, все рассмеялись.