Текст книги "Жизненная сила"

Автор книги: Роберт Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Отлично.

– Но мне надо знать, будут ли помогать остальные друзья. Согласились ли они сражаться на нашей стороне?

В этот момент что-то тяжелое шарахнуло Памира по голове – это он врезался в стену шахты. От этого удара сознание его поплыло, и тут его снова ударило, завертело, и он поплыл в невесомости, как крошечный звездолет… Прикрыв глаза, но не забывая дышать, он сказал Уошен, а заодно и себе:

– Реморы будут сражаться. Кажется, мы начинаем войну.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Унылые

Мое совершенное, мое вечное одиночество поколеблено тысячью звезд и жизнью, бурной и буйной жизнью. Хотя и кажется, что ничего не изменилось. Небеса наполнились солнцами и живыми мирами, жизнь во мне закипела плодотворно и упрямо, процветая вне зависимости от потребности или разумных желаний, как и полагается настоящей жизни. Жизнь – это мир более мощный, чем вражда, он сопровождается великой любовью и невыносимыми поражениями. Жизнь дарит детей из яиц и семян, и из программного обеспечения й холодных кристаллов, и эти дети проходят через череду инкарнаций порождая ту зависть к их невинности, которая всегда разъедает спокойную радость зрелости, даруемой каждому из нас неутомимой рукой времени.

Я почти забыл о Смерти.

О Смерти не как о теории, а как о личной и конкретной трагедии. Я мог только думать об этой уравнивающей вся и всех… Но Смерть как простая и неизбежная последовательница Жизни, казалось, осталась где-то далеко позади, как и мое древнее, свято лелеемое одиночество.

Или, возможно, я никогда и не знал Смерти.

Оказалось, что ее хмурый и самоуверенный лик все-таки неожиданно прекрасен. И этот прекрасный лик покоится на высоком теле, становящемся все больше по мере того, как продолжается резня. Лик ее становится все более и более прекрасным… И тело кормится миллионами душ, вопрошающих:

– Почему не меня?

– Почему я все еще здесь, забытый и одинокий?

Я слышу эти голоса. По моей коже ползут шепоты. Крики. Зашифрованные послания и белый шум электронной почты. И всегда прекрасная Смерть упивается их страданиями.

– Покиньте станцию… Немедленно!

– Атакуйте… Немедленно!

– Видите их? Нет!… Не сейчас, только не сейчас!

– Держись…

– Не здесь!.. Ты видишь? Нет!

– Отступайте!

– Несчастные случаи… Из-за бесчинств… одиннадцать миллионов в результате бомбардировки и двенадцать миллионов, перемещенных в бомбоубежища…

– Они устроили нам ловушку прямо в месте сбора… ядерным…

– Убей меня, если дойдет до этого.

– Убью. Клянусь тебе.

– Восемьдесят процентов несчастных случаев.

– Падай! Падай и закапывайся!

– Саботаж на реакторе окончен. Реактор отключен. Требуются инженеры.

– Как насчет того, чтобы закручивать побыстрее?

– Заключенные будут собраны здесь. Рассортировать в соответствии с данными. Этим буду заниматься я. Потом отпустить домой для дальнейшего расследования или поступить по стандарту…

– Фанатики! – Маньяки!

– Бездушные трахальщики!

– А как насчет того, чтобы и вправду потрахаться? Только быстро!

– Посмотрите, посмотрите! Я хочу показать всем! Это, мои друзья, простые киборги! Они как Унылые! Просто машины со странными потрохами. Вот, потрогайте-ка эти потроха. Потрогайте, потрогайте и понюхайте. Сделайте себе из этого мяса новую одежду! Возьмите как трофеи! Это просто машины и мясо, мясо и машины да дьявольская злоба, уверяю вас!

Несчастные случаи – девяносто два процента. Эффективность общественных мер падает.

– Спасайся, кто может! И как может!

ВНИМАНИЕ: ПРИ ПОСЛЕДНЕЙ ПЕРЕВОЗКЕ ЗАКЛЮЧЕННЫХ ОБНАРУЖЕНА ЗАКАМУФЛИРОВАННАЯ ЧАСТИЦА АНТИМАТЕРИИ. ВСЕХ ЗАКЛЮЧЕНЫХ ПЕРЕД ВЫСАДКОЙ ТЩАТЕЛЬНО ОБСЛЕДОВАТЬ…

– Снова отступайте… На всех работающих катерах…

– Это возрожденные Унылые! И это наша обязанность и наша честь – убивать их медленно, но верно!

– Наш последний город… Сердце Вьюн… оставлен…

ВНИМАНИЕ: ПАССАЖИРЫ ТРЕБУЮТ ИНОГО ОБРАЩЕНИЯ, ЧЕМ РЕМОРЫ. ОНИ НЕ ДОЛЖНЫ ПОДВЕРГАТЬСЯ МАССОВОМУ НАКАЗАНИЮ. ГРАЖДАНСКИЙ КОДЕКС ОСТАЕТСЯ В СИЛЕ, ВСЕГДА. ИЗ СТАВКИ КАПИТАН-ПРЕМЬЕРА …

– Я ничего не скажу вам, Унылые! Никогда, ничего!

– Теперь они зовут нас Унылыми. Что это такое? Я не знаю. Может быть, это оскорбление…

– Дави их! Круши!

– Я закончил, и вы обещали…

– Приятных снов, дружище.

– Мое племя уничтожено. Я один. Часть моей семьи осталась на Счастливой, передайте им…

– Вы, говно! Я Унылый! Мы вас всех перетрахаем! Еще не обоссались? Мы сохраним все наши позиции, вы, суки, попробуйте, возьмите нас. Слабо! Потроха надорвете, корявые!..

– – Все двигатели в безопасности!

– Реактор включить!

– Бродяги продолжают подходить… Все новые соединения… здесь их больше, чем звезд на небе…

– Снова отступление. Как – вы знаете. ПУБЛИЧНОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ: В ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ

СРАЖЕНИЕ В РАЙОНЕ ВОССТАНИЯ ОСТАНОВЛЕНО. НОС КОРАБЛЯ В БЕЗОПАСНОСТИ. ГЛАВНЫЕ СИСТЕМЫ КОРАБЛЯ НИКОГДА НЕ БЫЛИ НАРУШЕНЫ. ПАССАЖИРСКИЕ РАЙОНЫ НИКОГДА НЕ БЫЛИ В ОПАСНОСТИ. БЛАГОДАРЮ ЗА ПОДДЕРЖКУ. ИЗ СТАВКИ КАПИТАН-ПРЕМЬЕРА…

– Итак, у нас есть немного времени. Быть может, помедленней закручивать?

– Звучит неплохо.

– Так почему бы и нет?

Глава сорок пятая

Один из генералов поднялся и произнес, стоя рядом с последней голографической картой военных действий с нехорошей улыбкой на лице:

– Реморы почти разбиты.

Но, увидев, что Премьер практически не слушает его, выпрямил спину, расправил плечи и добавил еще более значительным голосом:

– Мы разрушили все их города, убили или заключили в тюрьму большинство населения, их убежища размазали по носу Корабля. У них осталась лишь глупая надежда неизвестно на что. Мадам. – Он сделал самый легкий поклон в сторону Премьера, не сводя бледных усталых глаз с Тилла.

И получил выговор. Серьезный, начальственный.

Премьер улыбнулась саркастической улыбкой и почти шепотом произнесла:

– Праздновать здесь нечего.

– Разумеется, мадам. – Снова легкий поклон. – Я только имел в виду…

Она остановила его движением руки. И вместо ожидаемой речи обвела взглядом всех генералов, включая Тилла.

– Когда мы прибыли сюда в первый раз, я заметила человека. Человека, стоявшего около моста, мужчину, на котором не было ничего, кроме нарисованного от руки плакатика «Конец здесь». – Молчание в зале стало каким-то растерянным.– Я человек занятый, но все же нахожу время, чтобы задавать простые вопросы. – Миоцен покачала головой. – Ясное дело, он был дурак. Один из тех несчастных, чье сознание слишком сузилось и кто не может жить и работать свободно из-за какой-нибудь всепоглощающей, патетической идеи. И этот идиот таскает свой плакатик повсюду вот уже последние шесть столетий. Прямо неподалеку от моей ставки. Вам это известно? Известно ли вам, что он обновляет свою бумажку каждый день, тщательно стараясь не повторить ни цвета, ни завитка на буквах? Почему это так важно для него, я сказать не могу. Два дня назад – то есть в последний раз, когда я покидала штаб-квартиру – я могла бы остановить его на мгновение, задать ему вопрос и заставить его объяснить мне эту странную страсть. «Что же такого важного на вашем плакатике, сэр, если вы сознательно тратите целые столетия на то, что остальным кажется такой ерундой?» – Миоцен тяжело вздохнула. – Но теперь, если бы я и хотела, я уже не могу задать ему никаких вопросов. Я даже не могу ему ничем помочь, что было бы лучше всего, пожалуй. Потому что он исчез. Больше двухсот тысяч утр перед рассветом он вставал и писал свое важное заявление под диктовку своей трудной, непонятной логики… и вот теперь по каким-то причинам дурак не стоит на своем обычном месте уже два утра. Не стоял вчера. Не стоит сегодня, как сообщают мне мои службы. Исчез и все. Так не кажется ли вам, что это все-таки странно?

Счастливая Вилка откашлялась, тоже развернула плечи пошире и решила начать.

– Мадам…

– Нет. Заткнись. – Миоцен грозно поглядела вокруг, словно предупреждая всех. – Меня не интересуют ничьи соображения по этому поводу. Да и по другим тоже. И, честно говоря, судьба этого ненормального волнует меня мало. Меня расстраивает другое. То, что кто-то делает выводы и предположения, не задав сначала самых простых вопросов. И больше всего меня беспокоит мой собственный простой вопрос: «Что еще забыли спросить друг у друга и у самих себя мои высокомерные, мои малоопытные генералы?»

Тилл вышел вперед. Этот брифинг проводил он, поскольку по вполне понятным причинам руководство военными действиями и всю ответственность за них Миоцен отдала именно в его руки. У нее появилось слишком много собственных неотложных обязанностей в такой ситуации. Кроме того, развернувшиеся события были слишком жестоки, чтобы вовлекать в них непосредственно Премьера. Уж лучше пусть ее сын несет всю ответственность за крутые меры. Миоцен продолжала пребывать в этой уверенности и сейчас.

– Вы правы, мадам, – снисходительно заметил Тилл, первым делом демонстрируя генералам, как надо кланяться. Последнее слово летело уже прямо в мраморный пол. – Еще рано называть что-либо победой, мадам. Победа не продается дешево. И реморы, скорее всего, еще только первые наши враги.

– Да, да, именно так! – подхватила Миоцен.

Поскольку брифинг проводила не она, то у Миоцен была прекрасная возможность покинуть его сейчас же. У нее на повестке дня было только очередное проявление своей власти, а не конкретные дела, и потому, резко развернувшись, она пошла к одному из нескольких выходов, ведущих в глубины своих похожих на лабиринт покоев. На ходу она передала Тиллу по частному каналу:

– Когда закончишь, зайди ко мне…

– Слушаюсь, мадам – отчеканил Тилл также по частному каналу и добавил: – Я не задержусь, мама.

Миоцен хотела было еще напоследок оглянуться через плечо, но решила, что это ни к чему. По прежнему опыту она уже знала, что ничего неожиданного на этих лицах не прочтет. Можешь задавать все свои простые вопросы, – сказала она себе, – но не жди ответов, зная, что на все вопросы, приятные или нет, их не существует.

Жилые помещения были весьма странными, и более сомневающиеся в себе люди, скорее всего, избегали бы этих маленьких, уютных, но уж очень просто обставленных комнат. Но новый Премьер никогда и не думала жить где-нибудь в другом месте. Если уж она заслужила кресло бывшего Премьера, то почему бы ей не получить и ее бывший дом? И действительно, после первых недель эти холлы, альковы, заросли и даже огромная старая кровать не доставляли Миоцен ничего, кроме чувства покоя и облегчения.

Но постель была уже занята.

– Как брифинг?

– Все нормально, – ответила она, но на всякий случай подключилась еще раз к каналу и услышала отрывистые неумолкающие речи генералов, прерываемые спокойным и властным голосом Тилла. – Есть ли прогресс? – наконец удовлетворенно спросила она, отключив связь.

– Весьма медленный, – ответил Доблестный. – Да, медленный.

Реморы знали, как можно привести Корабль в полную негодность. Начинало казаться, что так превознесенная некогда Вьюн любовь к Кораблю не значит уже ничего; они продолжали свои атаки с той же ревностностью, как защищали когда-то ее учение. В одно мгновение Миоцен выслушала и обобщила последние сводки о разрушениях и восстановлениях, причем один из каналов отозвался далеко не сразу.

– Проблема вновь выходит на поверхность, – сердито заметила она.

– Об этом я тебя и предупреждал, – Доблестный смотрел на нее яркими серыми глазами, слишком большими для его маленького лица и слишком широко открытыми, чтобы спрятать любую тайну. – То, что мы делаем… этого не надо было бы делать… По крайней мере, с людьми. Глубокие изменения…

– …в небольшой отрезок времени. Я помню, что ты говорил мне это. Да и другие тоже. – Она медленно стала разглаживать форму на плечах, и та постепенно поплыла вниз, обнажая ее мощное, крупное и красивое тело, сиявшее в свете фальшивого солнца спальни.

Миоцен присела на край кровати.

Доблестный подвинулся ближе, но все же заколебался, прежде чем положить ладонь на ее обнаженную грудь. Он, конечно, не любил ее нового тела, и, конечно, она старалась не обращать на это внимания. Новые обязанности требовали слишком много места для трансплантированных каналов, слишком много энергии, и тело было создано в соответствии с этими нуждами. К тому же, робость любовника по отношению к ее новому телу даже нравилась Миоцен, и сейчас она с нежной улыбкой и опущенными глазами следила, как его легкие пальцы нежат широкий круг ее левого соска.

– У нас нет времени, – напомнила она. – Скоро придет Тилл.

Доблестный был благодарен за отказ, но все же отрава чувственности уже настолько завладела им, что пальцы еще какое-то время задержались на соске, ощущая, каким упругим он становится от подступившей крови.

Когда рука исчезла, она надела ночной костюм.

– Ты выглядишь усталой, – успокоившись, заметил Доблестный. – Даже больше, чем обычно.

– Только не говори, мне, что надо выспаться.

– Я и себе-то не могу этого пожелать, – ответил он. Миоцен снова улыбнулась и уже хотела было сказать,

что желает ему быть столь же внимательным к ее сообщениям, как и к ее состоянию, но тут по одному из работающих каналов начался какой-то странный шум, и она успела сказать только первое слово:

– Желаю…

Доблестный ждал, готовый улыбнуться, когда настанет его очередь.

Но Миоцен сосредоточилась на чем-то, что было доступно лишь ей одной.

– Что случилось? – осмелился, наконец, спросить ее возлюбленный.

– Ничего. – Она встала, удивленно посмотрела на свой ночной костюм, словно забыла, зачем надела его. – Ничего, – повторила она. – Подожди меня здесь. Подожди. – Вновь натянула форму и в третий раз, но уже шепотом приказала Доблестному ждать, растворяясь в красном полированном граните стены.

– Но где ты? Где? – бормотал он. Однако стена уже закрылась.

То, что в жилище Премьера были потайные двери, неудивительно. Еще будучи Первым креслом, Миоцен поняла, что в лабиринте комнат и коридоров немало мест для уединения и выходов в случае экстренной необходимости. Удивительно было другое: эти тайники и секретные выходы были достаточно примитивны, плохо сделаны и не имели определенных последовательных продолжений.

Самая большая из потайных комнат, сделанная уже во время ее правления, была заполнена медленно мумифицирующимися головами. Это было место, вполне подходящее для хранения отставленных от должности капитанов, – музей жестокости и банальности. Но комната непосредственно за спальней была поменьше, и никто, даже Доблестный и Тилл, не знали, что в ней есть тайный люк, сооруженный предыдущим Премьером еще во время неожиданной атаки параноиков. Люк этот вел к нигде не зарегистрированному кару, созданному специально для тайных целей и в любое мгновение готовому к работе.

Уже по дороге Премьер убедилась, что ее никто не ищет, и только тогда решила еще раз прочитать послание, которое пришло к ней По одному из самых старых, самых проверенных и тайных каналов, используемых капитанами.

– Вот что я предлагаю, – произнес знакомый голос, и очень знакомое лицо появилось на голоэкране, изображавшем небольшую станцию в самой глубине Корабля, а точнее, секретную будку связи.

Женщина улыбалась, короткие черные волосы свободно развевались, а все лицо носило отпечаток новизны, словно она была возрождена совсем недавно. Она улыбалась странной улыбкой, в которой читались и удовольствие, и обвинение.

– Я знаю, что представляет собой Великий Корабль, – сказала она. – Я думаю, что вам тоже необходимо это узнать.

Уошен.

– Давайте встретимся, – произнесла мертвая женщина. – Но приходите одна.

«Я не собираюсь с тобой встречаться и уже тем более с глазу на глаз», – хотела поначалу заявить Миоцен, едва увидев это лицо и услышав этот голос, но промолчала. Уошен, обратив внимание на ее упрямое молчание, покачала головой и почти разочарованно добавила:

– Все-таки вам придется встретиться со мной. Иного выбора нет.

Миоцен прикрыла глаза, заставив себя сосредоточиться на этом диком послании, на этих глубоких, черных, неутомимых глазах.

– Встретимся в Великом Храме, – объявила Уошен. – В Хаззе. На Медулле. – И вдруг она рассмеялась и посмотрела, казалось, прямо в глаза Миоцен. – Почему же вы испугались? Где же еще во всем мире может чувствовать себя в большей безопасности такая старая, выжившая из ума сука из сук?!

Глава сорок шестая

Флот из катеров, глиссеров и восстановленных каров, замаскированный старой гиперфиброй, несся вдоль бесконечной поверхности Корабля. Все двигатели были приглушены, а каждое судно окружено еще и фальшивыми карами – голографическими проекциями, созданными специально для того, чтобы Бродяги в случае обнаружения палили по ним, а не по страшным призракам былого могущества техники.

Одной из таких посудин правил Орлеан.

Но лучи Бродяг привели в невменяемость робота-пилота и убили главный компьютер, оставив судно на волю запасного пилота.

– Мне плохо. Нужна поддержка. Не полагайтесь на меня,– прошептал тот.

Но ремор не обратил внимания на эти жалобы, обернулся к пассажирам и задал самый короткий вопрос:

– Как быстро?

– Девяносто два, – ответило белое, как молоко, лицо. Имелось в виду девяносто две минуты. Девяносто две.

Слишком долго, да и что может занять столько времени? Но больше Орлеан вопросов не задавал.

Вместо этого он засек вертолет Бродяг, поднимавшийся на горизонте прямо за ними и пытавшийся их поймать.

– Цель! – прошептал он, но его опередили. Двое из пассажиров на корме катера, совсем мальчишки, уже засекли противника и целили в самую уязвимую точку вертолета. Но для наводки их старого лазера требовалось слишком много времени, и сноп сфокусированного света смыл все голографические проекции; пурпурно-белый столб заплясал над поверхностью с неуклюжей грацией, ища, что бы испепелить.

– Попали! Огонь же! – закричали мальчишки.

Но Орлеан вывернул катер, и они только слегка задели столб. Однако вся электроника в радиусе километра оказалась отключена, каждый скафандр съежился до чудовищно маленьких размеров, катер стал подчиняться воображаемым командам, не слыша настоящих. Орлеан чертыхнулся, но сумел сохранить контроль даже после того, как у всех вытекли все жизнеподдерживающие жидкости.

И снова чей-то голос приказал:

– Огонь!

Их оружие трудно было сравнить с оружием Бродяг, но у него были элементы, снятые с главного лазера Корабля – элементы, способные находить и поражать на огромном расстоянии даже цели размером с пылинку. И вот узкий, почти мягкий луч вознесся в яркое небо цвета лаванды, добрался до бронированной цели и заставил ее рухнуть на поверхность.

Раздался нестройный хор восторга.

Все расслабились.

Но рядом с ними появились новые фантомы, мало похожие на реальные корабли. Орлеан, увидев это, понял, что их голопроекции искажены, что они быстро теряют свою форму, и стер их прежде, чем это могли заметить Бродяги.

Теперь надо было полагаться только на собственный камуфляж. И, если возможно, догнать остальной флот, чтобы раствориться среди его бесчисленных фантомов.

Это казалось возможным, по крайней мере, пока.

Женщина, поддерживающая связь цо секретному каналу, наклонилась вперед и тронула его за плечо. Но ложные нейтрино скафандра были сожжены настолько, что не чувствовали столь легкого прикосновения. Однако он каким-то глубинным чутьем догадался, откинулся назад и снова спросил:

– Когда?

– Сорок.

– Команды саботажа шли по расписанию. Через двадцать, две минуты они должны быть уже в бункере.

Женщина снова заговорила, но ее прервало сообщение компьютера: «Я полностью отключаюсь. Могу продержаться еще только одиннадцать минут. Это обещаю».

– Твою мать, – выругался Орлеан и шепотом обратился к остальным: – Извините. Крыши у нас нет. Ваши идеи? Любые!

Впрочем, он ничего не ожидал, ибо в белевших перед ним лицах видел только слабое разочарование, но и оно обещало улетучиться спустя несколько мгновений. Все это было результатом двух недель войны. Эмоции стали преходящи и неуловимы. – Развернемся, – вяло сказал один из наводящих мальчиков. – Развернемся, атакуем этих сволочей и хотя бы нескольких да уничтожим.

Нет, так они не убьют никого, кроме себя.

Орлеан снова завозился в кресле, и все увидели его лицо, на котором тяжелая радиация выжгла почти всю плоть, оставив изуродованные кости и разъеденные провалы. Янтарные глаза болтались, клыки висели на ниточках. Тем не менее решительно сжатый рот объявил:

– Это не выход. – Десятки лиц прикрыли невероятное разнообразие глаз – знак высочайшего уважения реморов. – Я знаю одно место. Это, конечно, не бункер, но за укрытие сойдет. – И добавил: – По крайней мере, можно надеяться. – И направил катер по новому курсу.

И снова женщина тронула его за мертвое плечо.

Неужели она хочет опять сообщить ему время?

Но она только хотела почувствовать его, пока он выкачивал из себя и реактора последние капли энергии. И, сосредоточившись на легком прикосновении ее руки, Орлеан вдруг почувствовал– себя фантастически, фантастически древним.

Реморы существовали за счет того, что поверхности Корабля постоянно требовался ремонт.

И ремонт этот они делали хорошо. Хотя и не блестяще. Когда нужно было заполнить новый кратер, оставшийся от очередного взрыва, им не хватало скорости. Гиперфибра, особенно ее наиболее высококачественные сорта, требовала более бережного отношения. Также бывали и ошибки. Гиперфибра, плохо уложенная, пузырилась. Пузыри ослабляли обшивку. Но всегда в первую очередь важно было время, ибо любая задержка с ремонтом означала возможность получить в очаг столкновения еще одну комету и тем самым усугубить повреждение.

«Лучше оставить трещину, – говаривала Вьюн, – стройте вокруг, защищая и сохраняя ее. И помните: сегодняшняя трещина завтра может стать сокровищем».

Глубокие трещины находились далеко от носа корабля. Тайные туннели вели в помещения, огромные настолько, что могли бы вместить всех оставшихся в живых реморов, и туда в последние десять дней были отправлены запасы техники и оружия. Таким образом были созданы последние крепости, взять которые было бы очень и очень непросто.

Но туда Орлеану было не добраться. Умирающий катер едва мог протянуть километра четыре до маленького, менее укрепленного прибежища. Орлеан обнаружил его давно, во время посещения одного из белоснежных мемориалов реморов, чтобы в очередной раз перечитать имена погибших старых друзей. Это случилось несколько столетий назад, когда он проводил какой-то очередной тур по поверхности. Рядом с мемориалом находился канал из замороженного газа, ведущий под слой гиперфибры, в низкий, неосвещенный и неглубокий пузырь.

– Бегом! – приказал он, когда катер окончательно заглох.

Скафандры придают силу, но никак не скорость. По гладкой серой равнине, как во сне, с той же замедленностью и вязкостью движений, бежали мужчины и женщины. Бели бы не мемориал, они бы сразу же растерялись, отстали, погибли. Но белая вершина сияла перед ними, давая возможность видеть, что они все-таки продвигаются вперед, и разум каждого твердил: «Мы все ближе. Ближе» , и губы шептали: «Уже недалеко», и каждый обманывал себя и других с отчаянной серьезностью: «Еще всего несколько секунд. Шагов. Сантиметров».

На небо они не обращали внимания.

А между тем лавандовый огонь защитных полей становился все ярче, захватывая все большее количество газа и микроскопической пыли. Гигантские лазеры продолжали наносить удары, уничтожая людей и здания, и древнее гигантское солнце поглощало простые звезды, которые, умирая, почти касались Корабля.

Яркая вспышка света полоснула откуда-то сзади.

– Катер! – крикнули мальчишки.

Орлеан замедлил бег и оглянулся, чтобы увидеть новые вспышки. Их преследовали лазеры и беззвучные на расстоянии взрывы нуклеарных мин, действовавших по принципу самодетонации.

И он снова побежал, падая и не переставая думать о том, что у них еще есть время, хотя прекрасно знал, что его уже нет. Наступала армия Бродяг, армия монстров, и если верить последнему расписанию, у них оставалось всего три минуты, прежде чем…

Прежде чем…

Орлеан заставил себя перестать думать и, подняв глаза к небу, спокойно и честно сказал себе: «Всего еще несколько шагов».

Высокий мемориал уже можно было охватить взглядом, но он по-прежнему был еще слишком далек, чтобы стать убежищем. Орлеан посмотрел на поверхность Корабля и заставил серверы на ногах высушивать ее с каждым шагом, чтобы стало легче идти, и задействовал все мускулы, чтобы увеличить эти шаги. Но от того, что теперь ему стало легче, он не переставал ужасно ругаться.

– Поспешим, – произнесла женщина с белым, как молоко, лицом.

Он поднял глаза и увидел, что безнадежно отстал.

– Быстрее, – снова сказала женщина и неуклюже махнула ему длинной яркой рукой.

Скафандр Орлеана был уже почти в полной негодности. Он знал это еще до того, как датчики сообщили ему о зияющих прорехах в защите. Война и невезение привели к порче обеих ног, и они заплетались все больше и больше с каждым шагом.

– Вот блядство, – пробормотал он и заставил мускулы снова поднять ноги и снова опустить их.

Скафандр стал фантастически тяжел, однако и цель все приближалась. Она находилась уже мучительно, мучительно близко. Орлеан захрипел и сделал еще несколько шагов, но потом смог только остановиться и окончательно застыть без движения. Его прекрасные глубокие легкие судорожно втягивали свободный кислород, выжимаемый из собственных жидкостей организма, спасительно наполняя им черную кровь, которой требовалось всего несколько секунд, чтобы очистить мускулы от токсинов и сделать их снова пригодными к работе.

Его люди были уже у основания мемориала и один за другим скрывались в крошечном невидимом отверстии.

– Поторопись! – снова позвала его женщина и махнула уже обеими руками, и что-то пугающе проскользнуло в ее белом лице.

Орлеан сделал шаг, зашатался и встал. Снова судорожно вздохнув, огляделся назад, прикидывая расстояние, которое прошел. По серой равнине катили, то застревая, то набирая скорость, бронированные повозки. Следуя какой-то бродяжьей логике, каждая была сделана в виде жука со сложенными сзади бесполезными крыльями и многочисленными членистыми ногами, которые держали оружие. Один лазер выстрелил, слепящий свет вспыхнул над ним, ударил по мемориалу, а потом снова зашарил в пространстве… Белый шпиль расплавился и рухнул рядом с основанием. Все это происходило в полной тишине, придававшей сцене мрачную, таинственную торжественность.

Второй выстрел расплавил низкое основание.

Но где женщина, где остальные?

Орлеан не видел ни их, ни чего-либо другого, кроме лужи расплавленной гиперфибры. Может быть, они уже под землей и спаслись?

Он продолжал твердить себе, что это вполне возможно, что даже, скорее всего, это именно так… и спустя несколько мгновений даже обнаружил, что снова бежит, что слегка восстановившиеся ноги снова уносят его от безжалостной, неостановимой армии уродов.

Но выглядел он жалко.

Орлеан добрался до края расплавленного основания и увидел, что надеяться больше не на что. И он развернулся и посмотрел прямо на своих преследователей. Они находились почти рядом. Видя, что он один и совершенно безоружен, они стали тянуть время. Может быть, они хотели взять его как ценного пленника, а может быть, главный монстр решил наградить их за поимку живьем такого важного государственного преступника, как ремор Орлеан…

Он сделал бесконечно медленный шаг назад.

Гирперфибра была фантастически горяча, глубока и полна пузырей освобождающегося газа, но благодаря наплыву энергии быстро самовосстанавливалась. Получалась плохая, очень низкого качества гиперфибра, и кто-нибудь когда-нибудь непременно начнет ее латать и заменять, и построит на этом месте еще больший мемориал… Скафандр Орлеана состоял в общем-то тоже из гиперфибры, но из блестящей гиперфибры самого высокого качества. Она могла противостоять жару. Да, плоть пойдет пузырями и начнет вариться, но можно сохранить бриллиантовое стекло шлема и тогда… может быть… может быть…

Он сделал еще один шаг назад.

И оступился.

Вес его реактора и рециркулирующей системы частично утащил его под раскаленную поверхность, и боль стала бесконечной и непереносимой. Но в следующее мгновение ее не стало совсем. Орлеан сквозь свое алмазное стекло еще долго видел огромное торжественное красное солнце, касавшееся защитных полей, и белые вспышки лазерного света… а потом потерял чувство времени, возможно, пытаясь погрузиться все глубже и глубже в гиперфибру…

Неожиданно, без малейшего предупреждения защитные поля испарились и все лазеры открыли огонь по приближавшейся опасности.

А спустя еще секунду полился неожиданный яростный дождь…