Текст книги "Возмещение ущерба"

Автор книги: Роберт Дугони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

– Кто это?

– Приятель. Мы вместе росли.

– Ему надо сменить куртку. – Он передал ей чистую тарелку и бокал. – Мне пора в аэропорт. Мой рейс через два часа. Остановлюсь в отеле «Мариотт» в центре Чикаго. Номер телефона, если захочешь позвонить, – на холодильнике, но я почти все время буду в суде и сотовый тоже отключу. Оставляй сообщения портье. В конце дня я буду их забирать. Прости, что приходится уезжать в такое время, Дана. Выдержишь?

– Я все понимаю.

– Пожелаешь мне счастливого пути?

– Счастливого пути, – сказала она.

Он торопливо поцеловал ее в губы.

– Позвоню, как только смогу. Ты уверена, что выдержишь?

Она кивнула. На то она и Дана, чтобы выдерживать. Похоже, это ее жизненное предначертание. Он обнял ее за плечи. Потом вышел через заднюю калитку, и она услышала, как калитка за ним захлопнулась.

Дана вытерла рабочий стол в кухне и ополоснула под краном губку. И стол, и плита были безупречно чистыми. Служащие фирмы по обслуживанию банкетов забрали и мебель, и оставшуюся провизию. После четырех суматошных дней внезапно наступили тишина и абсолютное безделье. Она бросила губку в раковину и вспомнила точно такой же момент после отцовских поминок. Друзья и родные вернулись тогда к своим каждодневным делам, предоставив матери и им с Джеймсом одним справляться с утратой.

Она выключила свет и стала подниматься по лестнице под звуки материнского голоса – мать пела что-то похожее на ирландскую балладу, впрочем, в точности Дана не была в этом уверена.

 
Детка, детка, не грусти,
Потому что я в пути.
Утром солнышко взойдет,
Вместе встретим мы восход,
Улыбнешься ты мне на рассвете,
И счастливы, и легки потекут тогда деньки,
Станем петь и танцевать
И гостей в наш дом сзывать…
 

Поднявшись на верхнюю площадку, Дана заглянула в щель двери в ее бывшую комнату. Лампа под розовым абажуром отбрасывала блики на полог кровати; мать сидела, привалившись к изголовью и держа на коленях Молли. На цветных простынях валялась книжка, а девочка сонно клевала носом, веки ее вздрагивали от каждого прикосновения головной щетки, которой мать проводила по ее волосам. Мать переделала все комнаты в доме, кроме комнат Даны и Джеймса. В книжном шкафу хранились детские книжки, а в старом сундуке было полным-полно мягких плюшевых зверей. Комната по-прежнему оставалась идеальной спальней маленькой девочки, хотя, подрастая, Дана и взбунтовалась против кружева на пологе. Ей хотелось проводить время с Джеймсом и его приятелями. Играть с ними было куда интереснее. Когда по окончании колледжа она заявила отцу, что хочет поступить в юридическую школу, он поглядел на нее как на умалишенную:

– Это еще зачем?

– Чтобы стать юристом, – язвительно сказала она.

– Юриспруденция – дама ревнивая, – остерег ее отец, хотя и этого ему показалось недостаточно.

Дана закрыла глаза, вспоминая, как сидела на этой кровати, таращилась на изображения Белоснежки и все считала на картинках кровати, топорики, миски на столе, беспокоясь, чтобы их было ровно семь, чтобы хватило каждому гному. Она чувствовала прикосновение щетинистой щетки и как скользит она по волосам, ритмично, в такт мелодии, и как потом прерывает это скольжение звук подъезжающей машины на аллее. Она вспоминала шаги отца на лестнице. Мысленно она поднимала глаза и видела его фигуру – он заглядывал в комнату, но не входил, не переступал порога.

Мать продолжала свое расчесывание.

– Хочешь, чтоб я тебе ужин подала? – спрашивала она, не глядя на отца.

– Я в офисе поел.

– Ты свои дела окончил?

– Не все.

– Джеймс ждал тебя.

– Я зайду пожелать ему спокойной ночи, – говорил отец, и шаги его удалялись по коридору.

Мать клала на тумбочку щетку, закрывала книжку, укутывала Дану одеялом по самый подбородок и, наклонившись, целовала ее – в щеку, в другую, в нос, в лоб и напоследок в губы.

– Почему ты плачешь? – спрашивала Дана, чувствуя влагу на щеках.

– Потому что я очень тебя люблю, – шептала мать.

– Почему ты плачешь, мамочка?

Дана открыла глаза. С кровати на нее глядела Молли. Ее мать все продолжала расчесывать девочке волосы. Наклонившись, Дана поцеловала девочку – в щеку, в другую, в нос, в лоб и напоследок в губы.

– Потому что я очень тебя люблю, – шепнула она.

14

Пол возле ее двери задрожал. Дана потянулась к телефонному аппарату на столе, приложила к уху трубку, а дверь все не распахивалась. Она повесила трубку, дожидаясь, когда же Марвин Крокет осмелится наконец войти. В ее первый по возвращении на работу день они уже виделись с ним утром в коридоре, и Крокет опасливо покосился на нее, видимо, припомнив их последнее столкновение и как она опрокинула на него стол. По словам Линды, Крокет выскочил тогда из ее кабинета, как разъяренный бык на улицах испанской Памплоны, пронесся прямиком к Гэри Термонду, где бушевал и вопил добрых пятнадцать минут, расписывая эмоциональную нестабильность Даны и непрофессиональность ее поведения. По-видимому, заключил он свой монолог требованием предоставить ему на блюде голову Даны, а за невозможностью последнего – требованием ее немедленного увольнения. Термонд, этот закаленный в боях шестидесятипятилетний боевой конь, знавший и ценивший Джеймса Хилла-старшего и в зале суда, и на полях для гольфа, по-видимому, не согласился. В утро ее возвращения табличка с фамилией Даны оставалась на своем месте – на стене возле ее двери, а на столе в кабинете был букет цветов.

Пол снова дрогнул, и Дана успела схватить трубку на полсекунды раньше, чем в кабинет ворвался Крокет:

– Мы ждем предложения от Металлического кон…

Она подняла на него глаза с притворной досадой, после чего вернулась к воображаемому разговору, предоставив Крокету переминаться с ноги на ногу. Он все не уходил, и она, зажав трубку подбородком, как можно шире развела руки в стороны, показывая, что разговор обещает быть долгим. Крокет нахмурился и, изобразив в свой черед, что ему требуется сообщить ей что-то немедленно, выкатился, оставив дверь открытой. Выждав еще секунду, Дана положила трубку, и в кабинет тотчас же заглянула Линда:

– Что-нибудь надо?

Дана покачала головой:

– Нет, Линда, спасибо. Все в порядке.

Линда вошла и прикрыла за собой дверь.

Внешность этой двадцатилетней девушки была впечатляющей: огненно-рыжая грива, в правой мочке – несколько серег, кольцо в носу и татуировка на спине. Все это не очень вписывалось в образ почтенной юридической фирмы, какой хотела выглядеть на рынке юридических услуг «Стронг и Термонд». Но Линда проявила осмотрительность. На интервью она явилась в старомодном и строгом синем костюме и с волосами, утянутыми в пучок. И облик этот она более или менее сохраняла все девяносто дней своего испытательного срока, после чего сбросила личину, явившись, как пестрая бабочка из куколки. Некоторые из компаньонов пожелали ее уволить, но секретарем она оказалась первоклассным, и всякая заявленная причина увольнения в суде по трудовым спорам была бы расценена как безосновательная и признана лишь хитрой отговоркой. Взамен ее стали перебрасывать от одного служащего фирмы к другому, и каждый из них пополнял ее личное дело какой-нибудь очередной идиотской претензией. В конечном счете она оказалась в приемной перед кабинетом Даны, и за два прошедших с тех пор года между ними возникла дружба – этакая близость двух отщепенцев.

– Я рада, что вы опять здесь, – сказала Линда.

– И я рада, что ты здесь со мной.

– Крокет затребовал все ваши бумаги и счета. Хочет что-нибудь нарыть. Я видела его докладную насчет той презентации. Он в ней здорово вас чихвостит.

Дана улыбнулась: теперь все это казалось такой мелочью.

– Спасибо, что заботишься обо мне. Но не наживи себе неприятностей, Линда. Не давай им повода тебя уволить. Сделай то, что он просит. Насчет Крокета я не беспокоюсь: он может придираться ко мне, но не к моей работе. Это-то его и бесит. – Она подмигнула: – Впрочем, тебе ли не знать, как это бывает.

Линда хмыкнула:

– Может, и вам стоит кольцо в нос продеть?

– Лучше я ему в нос кольцо продену! Позаписывай звонки, пожалуйста. Мне надо заняться кое-какими личными делами.

Когда дверь за Линдой закрылась, Дана придвинула к себе стоявшую на полу коробку с личными бумагами Джеймса. Следующий час она изучала кредитную карточку и разбиралась в банковских счетах брата. Состояние Джеймса было довольно значительно, но так как большая его часть была им утрачена вследствие перехода на преподавательскую работу, финансовые дела его оказались довольно прозрачны. 183 тысячи долларов в пенсионном фонде и еще 78 тысяч – в ценных бумагах. Дом на Грин-Лейк оценен в 425 тысяч долларов. 62 тысячи наличными, вырученные от продажи дома на Капитол-Хилл, были вложены в инвестиционные фонды открытого типа. Вдобавок имелась страховка жизни на миллион долларов. Дана уже связалась со страховой компанией. Там ей сообщили, что начинается расследование, видимо, для выяснения, не сам ли он избил себя до смерти – версия самоубийства полностью еще не отвергалась. Брайен Гриффин уверял ее, что составлял для Джеймса и завещание, и доверенность на управление имуществом. Но копий Дана не обнаружила. Ей надо было встретиться с Гриффином, и они договорились пообедать вместе, как она и обещала.

Банковские операции Джеймса были в компьютере. Пароль значился на обороте файла – М – о – л – л – и. Дана отыскала в Интернете его кредитку, прошлась по строчкам. Внимательно изучив ее, она не нашла, чего искала, и, переключившись на банковские операции, проглядела его счета за последние девять месяцев, но ни кредитных снятий со счетов, ни выданных чеков там не значилось. Она уже хотела отключить компьютер, как вдруг внимание ее привлек чек, выданный компании «Недвижимость Монтгомери», – чек тем более загадочный, что никакой недвижимости, кроме дома, брат не имел.

Вновь пройдясь по строчкам счетов, она заметила такой же точно чек и в предыдущем месяце и еще один – четырьмя месяцами раньше. Она записывала название компании в своем блокноте, когда зазвонил ее телефон – внутренний звонок.

– Я помню, что вы просили не беспокоить, – сказала Линда, – но вам звонит доктор Бриджет Нил. Она сказала, что это важно.

15

Роберт Мейерс вынырнул из-под алого крыла яхты на водных крыльях, принадлежащей компании «Мейерс Интернэшнл», и, ступив на палубу, предложил руку жене. Элизабет Мейерс вышла, сияя голубизной роскошного брючного костюма от «Сент-Джона». Мейерс поправил галстук, одернул свой синий блейзер, супруги рука об руку пошли по деревянным мосткам причала. Отец Мейерса, дважды избиравшийся губернатором штата Вашингтон, поучал сына, что главное в жизни – это войти и выйти. «Промежуток забывается», – любил повторять он. По этой причине Мейерс и остановился на этой яхте. Сегодня он намеревался подобающим образом войти. Погода этому благоприятствовала – небо было ярко-голубым, как костюм его жены, а солнце заливало поверхность озера Юнион и отражалось в стеклах небоскребов, цепью протянувшихся от центра Сиэтла к югу. Вот такие дни и оправдывали второе имя Сиэтла – Изумрудный город.

Когда пара достигла края причала, люди, стоявшие на другой стороне Фэрвью-авеню, во дворе городского Онкологического центра Фреда Хатчисона, подняли руки козырьком, загораживая глаза от нестерпимого сверкания воды. За их спинами высилось величественное сооружение из кирпича и стекла, парадный вход в которое был перетянут красной ленточкой с бантом. Быстро становившийся одним из крупнейших в мире онкологических центров, этот медицинский комплекс вырос на берегах озера Юнион вместе с другими медицинскими и биотехнологическими учреждениями, порожденный всплеском благотворительности 90-х годов, и в особенности стараниями миллиардера Пола Аллена из «Майкрософт». Новенькие здания из стекла и кирпича заменили собой одноэтажные промышленные сооружения, окружавшие озеро Юнион в течение пятидесяти лет.

Когда Мейерс с женой подошли к фонтану посередине двора, толпа разразилась аплодисментами. Мейерс смущенно втянул голову в плечи, как школьник, знакомящий родителей со своей подружкой. Цель визита была общеизвестна: Мейерс прибыл на открытие нового корпуса, который будет носить имя его отца Роберта Сэмюэла Мейерса Третьего. Но своим появлением в такой лучезарный солнечный день этот красавец блондин с развевающимися на легком ветерке волосами умело создавал ощущение экспромта – еще одно искусство, которому обучил его отец.

Вот уже четыре поколения Мейерсов являлись сиэтлским воплощением Американской мечты. Прадед Мейерса иммигрировал на Северо-Запад Тихоокеанского побережья из Швеции, имея разве что мелочь в кармане, и стал рубить лес в компании Вайерхозера, этого гиганта лесной промышленности. Его сын, дед Роберта Мейерса, основал строительную компанию, которая стала крупнейшим застройщиком в этих местах. Не жалея финансов, он подвизался на общественном поприще и был избран мэром Сиэтла. Его сын, отец Роберта Мейерса, окончил факультет инженерных наук и архитектуры Вашингтонского университета и превратил строительную компанию Мейерса в градообразующую. Во время экономического бума 80-х годов мейерсовские строительные краны высились над городом, а вымпелы его компании развевались на всех возводимых небоскребах. В политике он также преуспел. Став губернатором, он передал бизнес сыну, сделав Роберта Сэмюэла Мейерса Четвертого главой крупнейшей строительной компании штата Вашингтон. Когда наступил спад и строительные краны замерли, это могло бы означать катастрофу, если бы не прозорливость Мейерса, сумевшего перенаправить активы и приумножить семейный капитал, щедро финансируя предприятия высоких и биотехнологий, когда мода на такого рода деятельность на Тихоокеанском Северо-Западе развилась и достигла апогея. Таким образом, семейные миллионы превратились в миллиарды. Опираясь на славу местного аристократа и предприимчивого дельца – а последнее весьма импонировало молодежи, – Мейерс смог воплотить в полной мере честолюбивые устремления своего рода. В 36 лет он успешно провел кампанию за получение места в сенате США, действуя с той же юношеской энергией, с тем же усердием и той же прозорливостью и завоевывая себе стойкую репутацию политического деятеля общенационального масштаба. Когда какой-то местный обозреватель в связи с его избирательной кампанией сказал что-то о рыцарстве и «возвращении в Камелот», другие газеты подхватили тему, и американская публика потянулась к этой заманчивой перспективе. Мейерс стал олицетворением надежд молодого поколения, каким некогда был Джон Ф. Кеннеди.

Мейерс взобрался на утыканную многочисленными микрофонами трибуну. Зажужжали и защелкали камеры, и репортеры, толкаясь и отпихивая друг друга, стали бороться за право сделать лучший снимок Мейерса на фоне водяных струй и стеклянного фасада здания на заднем плане. Мейерс ухватился обеими руками за борт трибуны и замер при свете вспышек, благосклонно предоставляя возможность сделать снимок. Он повернулся к Биллу Доновану, корреспонденту местного представительства «Эй-би-си»:

– Лучше помажься лосьоном от загара, Билл. Ты можешь получить ожог на таком ярком солнце.

Донован потер плешивую макушку:

– Меня не кожа моя сейчас заботит!

Собравшиеся засмеялись, и довольный Мейерс подумал, что политика у него в крови. «Не человек выбирает политику как род деятельности, – любил повторять его отец. – Это политика его выбирает».

Мейерс оторвал руки от бортика трибуны и выпрямился.

– Благодарю всех, кто собрался здесь сегодня. Моей семье и близким принесла много страданий эта болезнь, поразившая моего отца, и я очень ценю ваше участие и вашу поддержку. Хотя болезнь моего отца и привлекает общественное внимание к проблеме борьбы с раком, гибель его в этой борьбе показывает, что до победы нам еще очень далеко. Свою борьбу он вел мужественно и храбро, и когда она была окончена, семья наша очень горевала.

Но наше горе дало начало этому невероятному в своем совершенстве сооружению. Мы с Элизабет гордимся тем, что имеем возможность дать новому корпусу Онкологического центра имя в память моего отца – Роберта Сэмюэла Мейерса. Пусть это станет залогом того, что со смертью моего отца наш поединок со страшной болезнью не окончится. Битва только начинается. Толпа зааплодировала.

– Рак безвременно убил моего отца, но, основывая такие центры, как этот, мы можем найти способ бороться с ним. И мы найдем этот способ. Финал предрешен. Мы искореним эту болезнь.

И опять раздались аплодисменты.

Порывистым юношеским жестом Мейерс отбросил волосы со лба. Лицо его было приятно моложавым.

– Как знают многие из вас, мой отец последовательно руководствовался изречением Джона Ф. Кеннеди: «С того, кому много дано, много и спросится». Мой прадед приехал в эту страну бедным иммигрантом. Но он лелеял мечту, которую разделяли с ним многие американцы. Он мечтал о лучшем будущем – для себя, своей семьи, для грядущих поколений. Он претворял в жизнь эту мечту тяжким трудом на благо страны, верившей, что может стать лучшей в мире. Моему деду и моему отцу были дарованы и то же трудолюбие, и те же принципы, то же стремление послужить другим, а в особенности жителям великого штата, который слишком долго не играл заметной роли в политической жизни нашей страны.

Аплодисменты усилились, нетерпеливое ожидание нарастало.

– Самое главное сейчас – это служение обществу, самоотверженность и предвидение. Будущее не должно страшить новые поколения американцев. Оно должно манить их и побуждать к действию. – Нетерпеливое ожидание достигло пика. – Америке требуются свежие идеи для решения старых проблем. Америке требуются лидеры, глядящие вперед, а не назад. – Последнее замечание было тонким намеком на возраст кандидата в президенты от Республиканской партии губернатора Нью-Йорка Уильяма Эндрюса. – Я гляжу вперед и вижу будущее так же ясно, как эту горную цепь вдалеке. И как эти горы, будущее ближе, чем кажется. Будущее – вот оно!

Толпа заревела, раздались восторженные крики. Неизвестно откуда в воздух взметнулись плакаты, и в ту же минуту Мейерс возгласил:

– Сегодня я с гордостью могу объявить, что Демократическая партия выдвинула меня кандидатом на пост президента Соединенных Штатов!

Подняв над головой руку жены, он купался в волнах обожания, давая возможность фоторепортерам делать снимки для первых газетных полос. Это было лучшим способом утолить голод избирателей, не испортив новизны речи, которую ему предстояло произнести в субботу вечером на праздновании в честь официального начала его избирательной кампании и сбора средств на нее. Он сошел с трибуны, в то время как один из его помощников передал жене Мейерса огромные ножницы. Элизабет Мейерс поднялась к дверям корпуса и перерезала ленточку перед входом в здание, предназначенное увековечить память свекра. Затем Роберт Мейерс взял жену под руку и они прошествовали внутрь, чтобы еще яснее увидеть будущее.

16

Дана глядела на толпу, собравшуюся во дворе здания. Она узнала человека на трибуне – кто же в Сиэтле не знал сенатора Роберта Мейерса! – а по красной ленточке при входе и бронзовым буквам над ним она поняла, что Мейерс пожертвовал большую сумму Онкологическому центру.

– Мисс Хилл?

Дана обернулась, оторвавшись от окна. Медсестра кивком подозвала ее. Вслед за медсестрой она прошла в приемную, где та сняла и записала ее основные медицинские данные, после чего удалилась. На этот раз доктор Бриджет Нил не заставила себя ждать. Она появилась через минуту после ухода сестры.

– Надеюсь, вы не слишком долго прождали в пробке.

– Нет, это было вполне терпимо. – Дана старалась держаться как ни в чем не бывало, но чувствовала сильное сердцебиение.

Нил раскрыла папку.

– Сожалею, что это заняло так много времени, Дана. Обычно я не люблю заставлять пациентов ждать результатов обследования, но кусочек ткани был очень мал, и патологоанатом решил не ограничиваться им при получении незамедлительного результата. – Нил взяла очки, но не надела их. – Он предпочел более тщательное исследование, на что уходит несколько дней. Различия между клетками доброкачественными и злокачественными могут быть очень тонкими. Доктор Томи пожелал посоветоваться с еще одним специалистом.

– Чувствую, что результаты неутешительные, – сказала Дана.

– Они оба пришли к заключению, что клетки злокачественны.

Дана почувствовала комок в горле. К глазам подступили слезы, но она постаралась не расплакаться. Она сделала глубокий вдох и выдох, ощущая беспокойное покалывание в суставах. Несмотря на все ее старания, по щекам полились слезы. Нил дала ей бумажную салфетку, и Дана приложила ее к глазам.

Нил положила очки на стол.

– Утешительно то, Дана, что обнаружили вы болезнь очень рано и на стадии, которая считается не агрессивной. У нас имеется ряд возможностей.

Дана подавила в себе гнев. Нет, она не будет ни впадать в истерику, ни паниковать. Не станет жалобно сетовать на то, что это случилось именно с ней, а не с кем-нибудь другим. Она не желает превратиться в статистическую единицу, в одну из тех, кто умирает каждые двенадцать минут, одну пятую ее расчетного часа, черт бы его побрал. Ей всего тридцать четыре. Ей надо поднимать дочь. Из чувства долга и желания сохранить профессиональную выдержку в разговоре с другой женщиной-профессионалом она спросила:

– Какие же возможности у нас имеются?

– Можно удалить грудь, тогда…

– Нет. – На память пришла мать. Доктор Нил кивнула.

– Я тоже не рекомендовала бы удаление в данном случае. Вам я рекомендовала бы, что называется, СГЛ – Сохраняющее Грудь Лечение.

– Звучит как приятное наименование не очень-то приятных действий.

– Обычно мы удаляем уплотнение вместе с некоторой частью окружающей ткани для дальнейшего исследования. Этому будет сопутствовать маленькая дополнительная операция – иссечение части мышечной ткани и лимфоузлов под мышкой с последующим облучением.

Дана потерла лоб и сделала еще один глубокий вдох-выдох. И через силу улыбнулась:

– Полагаю, третьей возможности – включающей путешествие на экзотический остров – мне не предоставляется?

Бриджет Нил покачала головой и улыбнулась – так же делано:

– К сожалению, нет.

Она замолчала, давая Дане возможность переварить услышанное. Дана старалась успокоиться и сосредоточиться на вопросах.

– Зачем же удалять лимфоузлы, если неизвестно, поражены ли они? – спросила она.

– Хороший вопрос. Я посовещалась с другими докторами, и мы решили, что так будет целесообразнее, учитывая вашу наследственность – заболевание вашей матери. Кроме того, это можно будет сделать одновременно с основной операцией.

– Когда вы хотите меня оперировать?

– Как можно скорее. Сколько времени вам потребуется, чтобы уладить все прочие дела?

Дана внутренне усмехнулась.

– На все мои дела мне и полугода не хватит. На той неделе у меня погиб брат, доктор. Так что дела мои очень запутанны и так быстро их не распутать.

– Простите. Внезапная смерть?

– Его убили.

– Господи. – Нил помолчала. – Так это о нем передавали в новостях – профессор юриспруденции из Грин-Лейк. О, Дана, я очень, очень сожалею. Я как-то не связала это событие с вами. Это ваш брат… простите.

Дана кивнула:

– Никогда не ожидаешь, что подобное может случиться с тобой. С другими, но не с тобой. Правда же? Мой отец говорил, что дурные вести всегда приходят по трое. От всей души надеюсь, что он ошибался. – Она поежилась. – Так с чего начинаем?

– Я бы хотела, чтоб вы встретились с хирургом, которого я рекомендую для проведения операции, а также с врачом-радиологом и терапевтом, который будет курировать сеансы облучения. Они могут помочь вам и успокоить. Кроме того, я могла бы связать вас с объединениями женщин, перенесших аналогичную операцию и переживших те же страхи. Они расскажут вам, как это будет, подготовят вас. Вы не останетесь наедине с вашими переживаниями, Дана.

– Как долго я не смогу работать?

Доктор Нил откинулась в кресле:

– Сама операция проводится под местным наркозом. Если все пройдет как надо, вас отпустят в тот же день. Мы можем назначить операцию на пятницу с тем, чтобы за уик-энд вы пришли в себя. Дозировку и продолжительность облучения установит врач-радиолог, но обычно это производится пять дней в неделю в течение пяти или шести недель, хотя сеанс и длится по нескольку минут. Есть очень хороший кабинет недалеко от вашего офиса. Они могут назначить вам удобное время, скажем, ближе к вечеру.

Дана обхватила себя руками, внезапно ощутив озноб:

– А нельзя сделать операцию, а облучения не делать?

– Можно. Но я не советую. Это как бы три составные части единого курса лечения, и делается так для максимальной эффективности. А стремимся мы именно к максимальной эффективности. Более девяноста процентов женщин, обнаруживших у себя рак груди на ранней стадии и прошедших курс лечения, через пять лет считаются излечившимися.

Пять лет? Пустяк. Молли будет всего восемь, совсем еще маленькая. Кто станет водить ее в школу и забирать ее оттуда? Кто обучит ее всему, чему следует ее обучить? А оставить ее одну с Грантом… она отбросила эту мысль, даже не додумав ее до конца.

Доктор Нил придвинулась к ней поближе и скрестила руки на груди:

– В США более двух миллионов женщин перенесли эту операцию и остались живы, Дана.

– А сколько тех, кто не остался? – спросила Дана и тут же пожалела об этом.

Доктор Нил опять откинулась в кресле:

– Сорок четыре тысячи за прошлый год.