Текст книги "Возмещение ущерба"

Автор книги: Роберт Дугони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

7

Детектив Майкл Логан посасывал вишневый напиток, неся в руках недоеденную длиннющую сосиску с луком и соусом. Верхняя ступенька прогнулась под его тяжестью. Логан сошел со ступеньки, затем осторожно ступил на нее вновь. Дощатые края ступеньки приподнялись вслед за шляпками выдвинувшихся гвоздей. В этих старых домах на Северо-Западе дерево вечно гниет. Постоянные дожди не дают ему просохнуть. Никто и не ждет от него долговечности. Лестницу эту хорошо бы сломать и построить заново, что, может быть, и собирались сделать – вот и материалами, что на аллее, запаслись.

На тротуаре толпились соседи, здесь же за полицейским ограждением сновали телевизионщики. Репортеры проверяли микрофоны, репетировали, что они скажут, когда программа утренних новостей перейдет к сюжету об убийстве в Грин-Лейк. Убийства в пригородах всегда были сенсацией.

В дверях полицейский в форме протянул ему пюпитр с журналом. Логан, сменив напиток в руке на перо, расписался. Полицейский отмечал в журнале приходы и уходы каждого из участников команды. Первыми в списке значились полицейские, сразу же прибывшие на место преступления, далее следовали Родригес, эксперт по вещдокам, Кэрол Нучителли из отдела медицинской экспертизы, сержанты группы перевозки, полицейский фотограф и группа экспертов-криминалистов. Логан опять достал банку с напитком и, вонзаясь зубами в сосиску, глотая соус, вошел в дом. На полу валялись бумаги, рядом стоял потертый портфель, пухлый, вместительный, – адвокаты любят такие портфели. По-видимому, бумаги выпали из стопки на столе. На перилах висело черное кожаное пальто. Логан прошел по коридору в глубь дома, к задней его части, туда, где на месте преступления команда привычно кружила вокруг трупа – мужского, судя по брюкам цвета хаки и коричневым штиблетам, выглядывавшим из-за кушетки.

– Бог мой, – сказал Логан, подойдя ближе.

Кэрол Нучителли подняла на него взгляд.

– Добро пожаловать на наш пикничок, Логан. – Она примерила на правую руку желтый пластиковый мешок. К лодыжке трупа Кэрол уже успела прицепить бирку, а стоявшие возле трупа пакеты на молнии были наполнены содержимым карманов убитого. От натекшей крови пол в комнате местами покоробился, а слипшиеся волосы мужчины казались темно-красными. Разбитая изуродованная голова распухла. Нучителли ткнула пальцем в латексной перчатке в сторону сосиски.

– Приятного аппетита! Не замажь своим завтраком мой трупик.

– Это обед. Я на ногах с пяти утра. Для меня сейчас середина дня, – сказал он, оглядывая комнату.

– И ты выбрал для еды такое дерьмо?

Он завернул остаток сосиски в полиэтилен и сунул ее в карман пальто – есть больше не хотелось.

– Ты же знаешь меня, Нуч. Мне необходимо есть шесть раз в день, чтобы поддерживать форму при моей-то комплекции.

– Бедняжка. Мне бы твою сгораемость!

Нучителли встала, и они оба отступили от трупа, давая возможность фотографу сделать необходимые снимки. На взгляд Логана, со сгораемостью у нее был полный порядок. Ростом почти шесть футов, рыжеватая блондинка с длинными, до середины спины, волосами и ногами, как у юной волейболистки, медицинский эксперт графства Кинг представляла разительный контраст безобразным проявлениям насилия, с которыми оба они имели дело.

– Ужасное убийство, – заметил он.

– Разве не все они ужасны?

– В пределах шкалы от единицы до десяти.

Нучителли осмотрела тело и вздохнула.

– Побои – это самое худшее, Логан. Огнестрельные или ножевые раны могут иметь не такой уж страшный вид. Но побои… – Она помолчала. – Это просто дикость. Как представишь себе убийцу – как он стоит и наносит удар за ударом… С души воротит, Логан. Я определила бы это как восемь по твоей шкале.

– Сколько ударов было, как ты считаешь?

– Больше десяти. Ударов двенадцать-тринадцать.

– От страха или в ярости, – заметил он. Нучителли кивнула.

– Мы здесь гости не частые. – Она имела в виду Грин-Лейк. – Даже не помню, когда была здесь в последний раз. А ты молодец – живо отыскал здесь фастфуд.

Логана откомандировали в Северный округ шесть месяцев назад. Обычно он работал с напарником, но сейчас тот отпросился в Нью-Джерси на свадьбу сына. Северный округ не был таким уж трудоемким, как Южный, откуда Логана с повышением перевели на убийства и где он прослужил восемь лет в Отделе разбоев и сексуальных преступлений.

– Все, что я успел сделать.

– Ты разрываешь мне сердце.

– Разрываю? Да я уже три года как мечтаю покорить его.

Нучителли улыбнулась и покачала головой:

– Ну да. То и дело отпрашиваясь с работы.

Их флирт носил совершенно невинный характер. Логан не собирался осложнять свою жизнь служебным романом. Нуч улыбалась. Мужчины и женщины, расследующие убийства, улыбаются редко.

– А кроме того, ты для меня слишком стар.

– Согласен. Мне уже сорок стукнуло. И я очень переживаю.

– Переживать ты не умеешь.

– Опять под дых!

Она смерила его взглядом:

– Сорок? На сорок ты не тянешь.

– Это что, комплимент или новая колкость?

– Попытка комплимента. Я дала бы тебе лет тридцать пять. И выглядел бы ты еще моложе, если б не набивал живот всякой дрянью. Ей-богу, у тебя сгораемость, наверное, как у кролика!

Взяв что-то из пластикового пакетика, она передала это Логану. Он взвесил предмет в руке:

– Мрамор. Солидный кусок. Фунтов шесть будет.

– Без сомнения, это и есть орудие убийства.

Статуэтка представляла собой голову африканского воина. Плоских поверхностей она не имела. Снять отпечаток будет невозможно. Он оглядел прочее убранство комнаты. Коврики и африканские ритуальные маски на стенах были забрызганы кровью. На столике под ними – перевернутые разбросанные фигурки: слоники, львы, зебры и жирафы. На всех них – тоже кровь. Логан вытащил платок и взял им одну из фигурок – женская головка. Парная с воином.

– Сними-ка эту стенку, Джерри, – попросил он фотографа и повернулся к Нучителли.

– Ну, так что же нам известно?

Она сделала глубокий вдох и выпустила воздух – с шипением, как неисправная паровая машина.

– Первый удар, по-видимому, угодил ему в лицо, большинство же других пришлось по затылку. Судя по жестокости этих ударов, можно предположить, что злоумышленник явился с намерением убить и неожиданно выскочил из темноты.

– Догадка хорошая, – сказал Логан, – но, на мой взгляд, ошибочная.

Она пожала плечами:

– Хорошо, Шерлок, давай теперь свою умную версию.

Логан продемонстрировал способность в пять минут разложить все по полочкам:

– У преступника, когда он явился, не было намерения убивать. Жертва застала его врасплох, и он запаниковал. Отсюда и количество ударов. Он испугался. – Логан вышел в коридор, прошел к входной двери. Нучителли следовала за ним. Указав на стопку бумаг, он сказал: – Жертва возвращается домой, кидает бумаги на стол, ставит портфель. То есть он не слышал ничего подозрительного до тех пор, пока не прошел в заднюю комнату, и поскольку убийца не выбежал через заднюю дверь, он тоже либо не слышал прихода жертвы, либо находился в другой комнате. – Он ткнул пальцем в сторону соседней комнаты и сунулся в дверь. Ящики в комоде были выдвинуты, вещи оттуда и из шкафа валялись разбросанные на полу. В книжном шкафу тоже все перевернуто вверх дном. – Преступник, по-видимому, находился здесь.

– Возможно, здесь он поджидал свою жертву.

– Возможно. Только тогда орудие убийства он наверняка принес бы с собой.

Нучителли сморщила носик:

– Ах ты, умница!

Логан проследовал назад, к телу.

– Убийца подошел к жертве со спины. Тот поворачивается к нему и получает удар стоя, что и объясняет брызги на этих масках, висящих на стене на высоте шесть футов. – Логан указал рукой на лампу. – А лампа горела?

– Насколько я знаю, да.

Из глубины комнаты послышался голос сержанта:

– Горела. Это был единственный свет во всем доме.

– Но почему он не собрал бумаги с пола? – Нучителли сделала жест в сторону разбросанных в холле бумаг.

Логан повернулся к ней:

– Каково предположительное время смерти?

– Если судить по окоченению, смерть наступила где-то между половиной одиннадцатого и полночью. Плюс-минус.

Логан секунду что-то прикидывал.

– Допустим. Он возвращается домой усталый после напряженного дня. Он голоден и направляется в кухню. Или же идет пописать, хотя нет, не думаю, ведь если преступник находился в спальне, у него тогда было бы время улизнуть.

– А может, он был наверху, – предположила Нучителли.

– Тогда жертва, наверно, услышала бы его. Нет. Я считаю, что преступник определенно находился в спальне. – Логан повернулся в дверях, встав лицом к комнате, где продолжала действовать команда. Чуть отступив, он изобразил идущего по коридору человека.

– Он скидывает бумаги на стол, роняя некоторые на пол. Сверху стопки кладет очки, кидает на перила пальто и идет поесть.

– А зачем ему снимать очки?

– Не знаю. – Логан секунду подумал, но так и не придумал объяснения. – Как бы там ни было, когда он входит сюда, в комнате темно, и он зажигает свет. Слышит звук у себя за спиной и уже хочет повернуться, как – бац! Следует удар. Его бросает о столик, фигурки падают, он ударяется о кушетку. – Изображая все эти движения, Логан упал на колени, упал так, чтобы не повредить вещдоков. – И второй удар он получает в затылок.

Опустившись на колени, Логан заметил под черной кожаной кушеткой какой-то предмет. Он подозвал одного из сержантов и попросил дать ему пластиковый пакетик. Тот выбрал один из висевших у него на поясе и протянул его Логану. Пошарив под кушеткой, Логан вытащил оттуда сотовый телефон. Поднялся.

– Ха! Я ошибся! Возможно, он и шел в кухню, но бумаг он не собрал и очки забыл, потому что разговаривал по телефону!

– Откуда ты знаешь, что это его телефон?

– Потому что, будучи пессимистом, я просто не в состоянии поверить, что убийца был так любезен, что предоставил нам свой сотовый для опознания.

Логан опустил телефон в пакетик. Потом через пластик нажал кнопку определения последних звонков – с номера и на номер.

– Время смерти десять минут двенадцатого, – сказал он, поворачивая сотовый так, чтобы Нучителли могла его видеть. – Плюс-минус. – Он записал в блокнот номер последнего звонка и передал телефон сержанту: – Нам потребуется полный список всех номеров, которые он набирал. Начни с последних суток. – И он опять повернулся к Нучителли: – А что нам известно об убитом?

Но Нучителли лишь покачала головой:

– Ведь ты меня знаешь, Логан. Наша работа тяжелая и без того, чтобы вникать, кто и что.

– А как мы узнали о случившемся?

– Соседка позвонила. Ее сейчас там в чувство приводят. Очень уж расстроилась. – Нучителли ткнула в сторону соседней комнаты, куда вел дверной проем без двери. – А Родригес в кухне.

Логан отправился в кухню. Небольшого роста латинос стоял, наблюдая, как сержант пытается снять отпечатки с дверных ручек задней двери – наружной и внутренней. Генри Родригес возглавлял криминалистическую лабораторию городской полиции Сиэтла. Маниакально педантичный, он не упускал ни малейшей детали. В деле, где счет идет на микроны, а значение имеет каждая мелочь, такой человек был незаменим.

Когда Логан приблизился, Родригес повернулся к нему и изумленно указал на его ботинки:

– Бахилы. Почему ты никогда ими не пользуешься?

– Прости, Генри. Забываю положить в машину. Есть что-нибудь стоящее?

Родригес досадливо мотнул головой:

– Что-нибудь стоящее, Логан, всегда есть. Надо только это найти. Отпечатков пальцев здесь уйма. Но принадлежат ли они убийцам – не знаю.

– Убийцам? Разве их несколько?

– Я бы предположил двух. Перед дверью на рыхлой земле отпечатались два разных следа от башмаков. Судя по глубине отпечатков, ретировались они бегом, спрыгнув с заднего крыльца. Отпечатки разные, и это четко видно. Один – словно бы от теннисной туфли размера, как мне кажется, восьмого. Другой – от ботинка. Этот побольше. Двенадцатого размера. Видимо, человек этот более крупный.

– А отпечатком жертвы один из них быть не может?

– Вряд ли. Следы свежие. – Родригес ткнул пальцем в сторону трупа. – А у него на ботинках нет земли, и это кроссовки десятого с половиной размера. Снимем слепки и сравним отпечатки с отпечатками других пар обуви в доме.

– А еще что ты знаешь о жертве?

– Это не мое дело, Логан.

– Ну, не в службу, а в дружбу, Генри… Нуч говорит, что ты сказал, будто в полицию позвонила соседка.

– Судя по всему, парень преподавал юриспруденцию в универе Сиэтла. Соседка стукнула к нему в дверь утром – ей был обещан кофе. Когда он не ответил, она решила, что он запамятовал. Отойдя от дома, увидела дальше по улице его машину и решила, что, может быть, он в душе и не слышал. Она вернулась и постучала опять, погромче. Когда он и на этот раз не отозвался, она посчитала это странным и сходила за ключом, который он ей дал.

– За ключом? У них что – был роман?

– Ну, если только как повторение истории Гарольда и Мод.

– Чего-чего?

– Гарольда и Мод. Кино такое есть. Культовое. Классика кинематографа. Двадцатилетний парень влюбляется в восьмидесятилетнюю старуху.

– Похоже, меня сейчас вырвет, Генри. Я ведь поел не так давно.

– И тем не менее. Очевидно, жертва и его соседка обменялись ключами на случай, если вдруг окажутся на улице перед запертой дверью. Знаешь, соседи нередко так страхуются. Она рассказала, что открыла дверь, вошла, окликнула его и тут увидела на полу его ноги. Первой ее мыслью было, что ему плохо, но, подойдя, она увидела кровь. – Он помолчал, глядя на тело. – Слыхал, что они уже связались с его сестрой.

Логан вздохнул.

– Вот уж кому не позавидуешь, – сказал он.

8

Она ухватилась за край стола, чтобы не упасть.

– Его соседка обнаружила, Дана. И вызвала полицию.

– Нет, – сказала она. – Я говорила с ним вечером. – Она запнулась. Ее охватила дрожь. – Говорила. Мы собирались вместе пообедать. Мне пришлось отменить.

– Дана, Дана!..

– Вчера. Я говорила с ним вечером…

Ноги больше не держали. Она рухнула в кресло, уронив телефон на пол.

– Дана? Ты меня слышишь? Дана?

В ушах – гулкий звон. Предметы в комнате завертелись, странные, незнакомые. Стены кабинета стали теснить ее, наплывать, как в кино, рушиться на нее. Стало трудно дышать. Она почувствовала, как трясется пол, и с этим ощущением вернулась к жестокой реальности. Дверь в ее кабинет широко распахнулась. Вошел Крокет, чтобы устроить ей хорошую взбучку.

– Ты что, считаешь, что можно продолжать без тебя? Это очень и очень отразится на наших делах, ведь…

Она глядела на болтавшийся на проводе телефонный аппарат. Джеймс умер.

Язвительный голос Крокета все лез и лез к ней в уши, и она ненавидела его в этот момент больше, чем когда бы то ни было. Ненавидела, потому что Марвин Крокет воплощал реальность. Это не было кошмарным сном. Ей не суждено очнуться. Это правда. Боль, сдавившая ее грудь, взорвалась, вздыбилась ураганной волной. Как в тумане, она вскочила, накренив стол, – легко, как будто он был сделан из картона. Книги, бумаги, компьютерное оборудование – все поползло вниз и с грохотом рухнуло на пол.

Через несколько часов после того, как она выскочила из кабинета, смутно сознавая происходящее, не в силах поверить в него, в горе и отчаянии, она уже сидела в Медицинском центре Харбор-Вью, глядя, как отражается свет флуоресцентной лампы на глянце крытого линолеумом пола. Рядом с ней сидела женщина-полицейский. Несмотря на уже знакомую ей жестокую реальность окружающего – этой режущей глаза белизны, – какой-то частью сознания она все еще цеплялась за призрачную надежду, что Джеймс жив, что произошла какая-то чудовищная путаница, вопиющая ошибка, которая будет исправлена с пространными извинениями. Но она знала, что в этом ей будет отказано, потому что уже сидела здесь однажды, на той же самой скамье перед кабинетом судебно-медицинской экспертизы в полиции графства Кинг, ожидая, что ей надо будет опознать тело отца.

Ошибки не было. Все было правдой. Ее брат умер.

– Мисс Хилл?

Она подняла глаза. Перед ней стоял хорошо одетый мужчина в сшитом на заказ синем костюме, белой рубашке и галстуке с ромбовидным узором. Похож на адвоката.

– Я детектив Майкл Логан, – представился он.

Она даже не дала себе труда встать.

– Сочувствую вашей утрате. Может быть, хотите чашечку кофе или выпить?

На глаз росту в нем было футов шесть, широкоплечий, лицо молодое, с россыпью веснушек на носу и щеках. Рыжие волосы слегка вились – возможно, от дождя.

– Вы узнали что-нибудь еще?

Он присел рядом с ней на скамейку.

– Очень приблизительно. Мы думаем, что ваш брат вернулся домой примерно в одиннадцать часов и застал в доме грабителя. Видимо, входя, он говорил по телефону, говорил с вами.

Рука Даны поползла ото рта вниз.

– Со мной?

– Ваш номер последним записан на его аппарате. Он позвонил вам в десять минут двенадцатого. И это номер вашего домашнего телефона.

Она опустила взгляд, глядя в глянцевый пол, она припоминала. Она была вымотана и нервничала после посещения доктора и того, что наговорил ей Крокет. А после перепалки с Грантом она совсем обессилела и, закутавшись в одеяло, уснула. Звонок Джеймса разбудил ее.

– Да, – сказала она.

– Вы помните этот звонок? – спросил Логан.

Она кивнула.

– Так, значит, он со мной разговаривал… – Слезы потекли по ее щекам, когда она поняла, что последнее, что успел сделать ее брат, это позвонить ей, чтобы узнать, как она, и заверить ее в своей любви. Детектив Логан подождал минуту, давая ей время взять себя в руки.

– Припомните, о чем вы говорили с братом. Она сделала глубокий вдох:

– Он позвонил мне еще днем. А я забыла перезвонить. Он справлялся о моем здоровье. Утром я была у доктора… – Детектив внимательно глядел на нее, и глаза его были красными. – Он сказал, что у него осложнения. Еще днем сказал.

– Какие осложнения?

Она покачала головой.

– Этого он не сказал. – На секунду она запнулась. – Я не могла говорить, потому что пришел доктор. Брат хотел пообедать со мной, но я не могла. Мы собирались пообедать сегодня.

– А больше он ничего не сказал?

– Нет. Он только… Он не хотел говорить об этом по телефону. – Она взглянула на Логана. – Сказал, что разговор не телефонный.

– И вы не догадываетесь, о чем он собирался говорить?

– Нет. Никаких осложнений у Джеймса никогда не было.

– Никогда? – В тоне, каким это было сказано, она уловила скептическую нотку.

– Никогда, – твердо сказала она.

– Значит, если он позвонил вам, чтобы поговорить с глазу на глаз, это могло означать что-то серьезное.

– Не знаю, – устало сказала она. – Наверное.

– А не могло это быть нечто и приведшее к тому, что произошло?

– Что вы имеете в виду?

– Простите, что я вынужден вас об этом спрашивать, мисс Хилл, но не водились ли за вашим братом какие-либо грешки – страсть к наркотикам, азартным играм, что-нибудь способное спровоцировать ситуацию, когда кто-то вознамерился убить его?

– Вы сказали, что это было ограбление, что Джеймс застал в доме грабителей.

– Сказал. Я лишь делаю вывод из ваших собственных слов о том, что брат позвонил вам и сообщил, что у него осложнения.

Она покачала головой.

– Нет. – Запнулась и повторила уже более решительно: – Нет. Наркотиками Джеймс не баловался. Он был вегетарианцем и очень следил за собой, за тем, что ел и пил. И я никогда не слышала, чтобы он играл во что-нибудь, разве что на работе в тотализатор – ставил на ту или иную из студенческих баскетбольных команд. Мой брат был очень хорошим человеком, детектив. Джеймса все любили. Я не встречала никого, кому бы не нравился Джеймс. – От волнения и гнева ее голос стал хриплым. – Это просто нелепость какая-то. Нелепость, и больше ничего!

Логан кивнул:

– Нелепые проявления жестокости очень трудно объяснить и, боюсь, еще труднее смириться с ними. Наши офицеры опрашивают соседей вашего брата, выясняют, не заметил ли кто-нибудь из них чего-то подозрительного, необычного – незнакомых людей, бродивших вокруг дома, чужих автомобилей. Нашими служащими в доме найдены отпечатки пальцев, а за задней дверью – следы ботинок. Мы проверим, не зафиксировано ли в этом районе в последнее время каких-либо ограблений. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы выяснить, что произошло, и постараемся во всем разобраться.

– Мисс Хилл? – Дана повернулась на звук нового голоса. В коридор вышел мужчина в синем больничном комбинезоне и белом халате. – Теперь можете пройти. – Дана встала, но мужчина смотрел куда-то мимо нее. – Вас кто-нибудь сопровождает?

– Нет, – тихо сказала она. – Я одна.

Логан поднялся со скамьи.

– Я пойду с вами, – сказал он.

Дом Хиллов в Медине имел пять спален и был окружен участком величиной в акр – ухоженная лужайка, живые изгороди, кусты рододендронов, россыпи тюльпанов. На заднем дворе – бассейн и от него – мягкий спуск по покатому склону к самой кромке озера Вашингтон. Дана поставила машину перед трехместным гаражом слева от дома, так, чтобы из окон ее не было видно. Так она и сидела незамеченная, мечтая о том, чтобы сидеть так как можно дольше. Но это, конечно, было невозможно. Невозможно было и разрыдаться, впасть в истерику, лишиться чувств от мучительной боли, как если бы кто-то придавил ее к земле, наступив на грудь обеими ногами. Надо было сделать работу. Ей предстояло принести дурную весть, сделать это вновь. Это стало ее участью, ее работой – приносить дурные вести. Когда умер отец, матери об этом сообщила она. Джеймс был в отъезде. Она сказала им обоим то, что умолил ее сказать партнер отца по бизнесу, совладелец их адвокатской конторы, что отцу стало плохо, когда он играл в рэкетбол в Вашингтонском спортивном клубе, и что он умер по дороге в больницу. То, что на самом деле произошло это на квартире у секретарши отца после изрядной выпивки и во время полового акта с ней, посчитали несущественным, неуместной подробностью, способной только больно ранить мать.

Лицо брата – изуродованное ударами лицо – стояло у нее перед глазами, и было понятно, что вид этого лица будет преследовать ее еще много лет. Доктора постарались привести его в порядок. Лучше не думать, как выглядел он до этого. Лицо брата – распухшее и в синяках – было странного лиловато-бордового цвета. Глаза заплыли и были как щелочки, словно он еще не протер их после глубокого сна. Лицо это показалось Дане таким чужим, что у нее даже мелькнула надежда, что это все-таки может оказаться не он, но надежда эта быстро улетучилась.

– Мне надо посмотреть на его руку, – сказала она.

– Которую? – осведомился медэксперт.

– Левую.

Она обошла рабочий, с жестяным покрытием стол и встала слева от тела. На мизинце, на самом его кончике, была странной формы родинка. Точно такая же родинка и у нее на левом мизинце. Родинка была похожа на планету Сатурн с одним из его колец. В детстве они с Джеймсом, клянясь сохранить что-то в тайне, соединяли кончики мизинцев – родинка к родинке. Вот она – родинка Джеймса. Ее родинка. Их общая родинка.

Ошибки нет.

– Это Джеймс, – сказала она.

Дальше по улице залаял бигль Макмилланов – залаял невесело, как лают старые, усталые псы. Дана помнила его щенком. Что скажет она матери на этот раз? Чем смягчит горестное известие? И что можно сказать, кроме: «Мама, Джеймс умер. Его убили. Не знаю почему, да это и не важно. Он умер».

– О боже… – Она зажала рукой рот. По щекам заструились слезы. Кажется, опять она расклеилась. Она вцепилась в руль, стараясь удержаться от рыданий. О боже, боже милостивый…

А потом, окончательно сдавшись, она разрыдалась и плакала долго и горестно.

Утро прошло, серую пелену прорезала синева, и по синему небу поплыли белые облака. Но утренний холодок все еще пробирал – весна никак не могла побороть упрямую зиму. Дана шла по вымощенной камнем дорожке среди искрящихся на солнце теней, падавших от сосен и кизиловых деревьев, слегка раскачивающихся на легком ветру. Она прошла мимо железной дверцы, ведшую в кладовку при кухне. В детстве они с Джеймсом входили в дом лишь через эту дверцу. Но теперь дом этот был не ее, и уже давно как не ее. Воспользоваться ею сейчас было бы неуместно.

В глубине души она очень хотела, чтобы матери не оказалось дома. Но конечно, она будет дома. Где же ей еще быть? Мать никогда не работала, не работала ни единого дня в своей жизни. В этом не было необходимости с мужем, зарабатывавшим тысячи долларов в год и оставившим ей если не друзей, то порядочное состояние. После его смерти мать сохранила мало кого из светских знакомых, бросила и светские развлечения. Партнеры отца по бизнесу и их жены, так дружившие с Хиллами, когда Джеймс Хилл-старший загребал деньги для их адвокатской конторы, так стойко державшие язык за зубами и покрывавшие все эти годы его многочисленные измены, вдруг как в воду канули. Мать прекратила членство их семьи в загородном гольф-клубе Оверлейка – расхотелось ей таскать тележку с клюшками по полю одной – и продала их яхту. Маленький скутер она все же оставила – не для себя, а для внуков, которых, как она надеялась, в их семье будет много. Время она чаще всего проводила дома за вязанием, вышиванием, а также просмотром мыльных опер и всяческих ток-шоу по телевизору.

Дана остановилась перед дверью в высоком, укрепленном колоннами цоколе и секунду помедлила, чтобы справиться с волнением. Потом подняла дверной молоток в форме лошадиной головы и трижды стукнула в дверь. Спустя мгновение дверь распахнулась, и перед ней оказалась мама в желтых резиновых перчатках и с почерневшей губкой в руке; от губки пахло каким-то мощным очистительным средством. Мать растерянно улыбнулась.

– Дана. Какая приятная неожиданность! А почему ты не вошла через боковую дверь? Разве у тебя нет ключа?

Они коснулись друг друга щеками, и мать постаралась не испачкать Дану сажей. На заднем плане верещал телевизор. Если растрепанный вид Даны и ее вспухшие глаза и говорили сами за себя, мать на это никак не отреагировала. Впрочем, Хиллы никогда не были большими мастерами замечать очевидное, что доказывалось примером двадцатилетней связи ее отца с секретаршей – связи вполне очевидной.

Дана прошла вслед за матерью через нарядную гостиную в кухню. В раздвижные стеклянные двери был виден дворик за домом. Фонтанчик воды из бассейна со змеиным шипением орошал цветы.

– Тебе следовало бы позвонить. – Мать положила губку в раковину, сняла резиновые перчатки и тыльной стороной руки отвела с лица прядь волос, выбившуюся из пучка на затылке. Дверца духовки была открыта, вытащенные конфорки отмокали в раковине. В помещении пахло нашатырем и сильно подгорелыми тостами. – Я как раз плиту чищу, – сказала она.

– Там есть автоматическая чистка, мама, – сказала Дана. Подойдя к стеклянным дверям, она открыла их. Ветерок тронул занавески. – Здесь надо проветрить.

– Ты что, по делам здесь? – Медина находилась на другом берегу озера Вашингтон, всего в пяти милях от центра Сиэтла в восточном направлении, и доехать до нее было легче легкого по одному или другому из двух мостов, но мать всегда говорила об этом как о чрезвычайно утомительном и трудном путешествии.

– Как Молли? Как мой милый ангелочек? – Мать явно нервничала из-за того, что привычное течение дня было нарушено.

– Молли – прекрасно, мама.

Мать распахнула холодильник:

– Дай я тебя чем-нибудь угощу. Стаканчик лимонаду хочешь? У меня индейка есть. А можно разморозить курицу. Я могла бы…

– Мама…

Мать замолчала.

– Я приехала специально, мама.

Мать захлопнула дверцу холодильника.

– Что такое? Что случилось?

– Ты сядь.

Мать нерешительно двинулась к круглому кухонному столу с вазой в самом его центре, полной только что срезанных в саду роз. Она выдвинула стул и села на самый краешек.

– Я с дурной вестью, – сказала Дана и по выражению лица матери поняла, что та услышала в этих словах эхо пятилетней давности – то же самое, что слышала и она, Дана.

– Ты не больна, нет? А Молли?

– Нет, мама. Молли здорова. Это Джеймс, мама… – Слова застревали в горле. По щекам ее покатились слезы. – Он погиб, мама. Джеймс погиб!

На лбу матери обозначились морщины. Глаза стали влажными.

– Погиб? – переспросила она потрясенно, как может спросить только мать, узнав о гибели своего ребенка. Ее тело сгорбилось, осело под тяжестью невыносимой муки.

– Он умер, мама. Джеймс умер, – сказала Дана, понимая, что эхо и этих ее слов ей предстоит слышать долгие-долгие годы.