Текст книги "Возмещение ущерба"

Автор книги: Роберт Дугони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

58

Кармен Дюпри жила в центральной части Сиэтла, в квартале, населенном по преимуществу чернокожими. Район был неспокойным, как и тот район в Балтиморе, где прошло ее детство. Жилось там нелегко. Обитатели района еле-еле сводили концы с концами. Хорошие люди – честные, жили себе скромно, в безвестности, потому что слава-то идет о ком? О бандитах да о наркодельцах. А простые люди, кто их знает-то? А все-таки и такие люди топчут эту землю, и Дюпри считала себя одной из них. Она работала не покладая рук. Это было у нее в крови. Ее мать полвека проработала служанкой, и бабка ее – тоже. Дюпри были потомками рабов и не стыдились этого. Убираться в домах у людей – работа честная. Ею и прокормиться можно, и приодеть четырех сынков. Но настоящим сокровищем, передаваемым в семействе Дюпри от матери к дочери, был рецепт яблочного пирога; рецепт этот хранило не одно поколение Дюпри, и шел он еще с плантаций Южной Каролины, где собирали хлопок предки Дюпри. Рецепт этот передавался из уст в уста вместе с прочей их семейной историей. Ингредиенты пирога никогда не записывались, не существовало ни единого клочка бумаги с записью рецепта. И рецепту этому, вероятно, предстояло уйти вместе с Кармен. Господь не подарил ей дочери, а сыновьям ее до рецепта и дела не было – им бы только поесть этого пирога, а чтобы печь – это уж не по их части. Жаль, конечно. Ведь это из-за него, из-за яблочного пирога смогла она устроиться на работу в один из самых богатых домов в штате Вашингтон. Ее наняли убирать в доме и печь яблочный пирог. Потом, когда родился Роберт Мейерс Третий, к ее обязанностям горничной прибавилась и обязанность нянчить его. Но ладить с мальчиком оказалось труднее, чем с его отцом. В нем были дурные задатки, какое-то тяготение ко злу. К тому же в семье его чересчур баловали, так что он думал, что ему все позволено, вот он и делал что хотел. Однажды Кармен его отшлепала, увидев, что он мучает кошку зажженными спичками. Родителям он наврал, сказал, что она все это выдумала, и был так убедителен, что родители предпочли ему поверить. У него был этот талант – врать на голубом глазу. Чистый политик, ничего не скажешь. Кармен было приказано впредь никогда больше не поднимать на него руку. Она охотно послала бы их к черту, но на ней было четверо мальцов, а мужа, который разделил бы с ней это бремя, тогда и след простыл. Она подавила в себе гордость и извинилась. С тех пор Роберт Мейерс уже творил что хотел.

Она припарковала свою «импалу» у обочины тротуара на тускло освещенной улице. Работать она вызвалась в вечерние часы, стараясь как можно реже сталкиваться с Мейерсом и занимаясь в основном уборкой и хлопотами по кухне. Тут-то она и сблизилась с Элизабет. Поздними вечерами бедняжка бродила по коридорам, точно призрак в замке, и большого ума не требовалось, чтобы понять, почему так происходит. Если женщина, вместо того чтобы лечь в постель с мужем, бродит по коридорам, значит, брак ее не из удачных. На сердце у нее было тяжело, и так же тяжела, видать, была рука ее мужа. Кармен частенько приносила ей в кабинет по вечерам кусочек пирога, а там, слово за слово, и завязалась дружба. Элизабет стала ей заместо дочери, которой не дал ей Господь. О чем только они не говорили с ней, как и положено матери с дочерью, – говорили о детях, о мужчинах, о сексе, о кулинарии. Не сразу, но Элизабет призналась ей, что муж ее побивает. Кармен эта тема была не чужда. Ее муженек тоже, было дело, как-то поднял на нее руку, правда, всего лишь однажды. Она разбудила его потом от мертвецкого сна, приставила к его горлу кухонный нож и дала ему ясно понять, что если он хочет отныне спать спокойно по ночам, пусть не смеет даже пальцем ее тронуть. Он и не тронул. И смылся.

Дюпри перешла улицу, освещенную редкими, то тут, то там, фонарями, многие из которых не горели уже с год, если не больше. Несмотря на поздний час, на бетонном пятачке напротив ее дома толклась стайка парней – юноши были возбуждены и разговаривали очень громко. Кармен уловила сладковатый душок марихуаны, но компания эта ее не тревожила. Она знала матерей этих юношей, и если б мальчишки стали ее задирать и вообще проявили бы к ней неуважение, она сумела бы их отбрить.

В первый же раз, когда Элизабет Мейерс обратилась к ней, Дюпри не стала колебаться. Не ее дело встревать, если молодая женщина выбрала, что ей делать и с кем. Единственное, что знала Кармен, – это то, что бедняжку это возвращает к жизни и, значит, риск оправдан. Каждому в жизни требуется хоть немного счастья. Ее мать говаривала, бывало, что жизнь пройдет – моргнуть не успеешь. А второй раз удача может и не улыбнуться. Кармен ли не знать этого.

Уже возле самого входа в свой дешевый стандартный коттедж Дюпри услышала приближающийся гул их автомобилей и визг шин. Она увидела, как за угол заворачивает и во весь дух мчится к бетонной площадке вереница машин. Молодых людей как ветром сдуло – они разлетелись в разные стороны, как вспугнутые птицы. Полицейские здесь были частыми гостями. Но люди, выскочившие из машин и бросившиеся через площадку к железной ограде, были одеты в штатское. Они не были полицейскими. Кармен ожидала их, оставаясь на месте. Она не дрогнула.

В окнах соседних домов зажигался свет. Полиция в этих местах была не в диковинку, как не в диковинку были шум и смятение, которые вызывал ее приезд. В окнах сейчас появятся люди, и каждый будет гадать, не его ли брату или мужу предстоит сейчас отправиться за решетку. Но на этот раз в окнах увидели, что белые полицейские взяли в кружок не чернокожего парня. На этот раз они увидели Кармен в окружении четырех белых мужчин в темных костюмах; мужчины направляли на Кармен оружие; мужчин этих Кармен отлично знала, но сейчас они кричали на нее, приказывая лечь на землю и показать, что у нее в руках.

– Знаете, джентльмены, – подбоченившись, сказала Кармен, – ложиться на холодную землю мне вовсе не по вкусу. А если вы желаете меня пристрелить, то, пожалуйста, – стреляйте, пусть видит Господь и все вокруг. А что до моей работы, то передайте мистеру Мейерсу, что я всегда-то его недолюбливала, и пусть убирается к дьяволу, разрази меня гром, если стану продолжать служить у него! Вот так. А свой проклятый пирог пусть сам себе печет!

59

– Я помню момент, когда увидела его тогда в юридической школе. – Элизабет сидела в кресле возле окна. – Даже вид его заставил меня улыбнуться, я почувствовала радость, равную которой не знала уже долгое время. Он был по-прежнему такой живой, жизнерадостный. После заседания я воспользовалась каким-то предлогом, чтобы позвонить ему. Как я говорила, я уже тогда чувствовала, что ничего хорошего из этого не выйдет, что это невозможно, но мне хотелось с ним говорить и говорить. Он никогда не отказывался от разговоров со мной, так что я имела основания думать, что его чувства сходны с моими. Десятиминутные разговоры растягивались на целый час. Потом они превратились в двухчасовые. Я стала волноваться, какими будут счета и что на счетах этих будет повторяться один и тот же номер. Уверена, что Роберт контролировал мои звонки.

Потом, во время одной из таких бесед, мы обсудили, как бы встретиться. Роберт находился тогда в столице, и я была уверена, что ему и в голову не придет заподозрить меня в подобном проступке. Его самомнение давало мне шанс.

– Но как вы могли выбраться из дома, чтобы вас не увидели? Я читала, что в доме действует надежная система охраны и муж ваш держит целый штат личных охранников.

– Первоначально я просила своего шофера отвезти меня в юридическую школу. Никто не знал, что там работает Джеймс. Я объявила, что езжу туда встретиться со старой подругой. Когда ссылаться на это было бы уже подозрительно, я стала запираться у себя в кабинете и по потайной лестнице спускаться в раздевалку для прислуги. Моя задушевная подруга вывозила меня из дома в своей машине под ворохом пальто. В машине я держала парик, солнечные очки и куртку. Кроме того, в моем распоряжении была и форменная одежда горничных. Утром подруга подвозила меня, и я возвращалась в дом.

Дана глядела на нее в полном изумлении. Адамс опять залилась слезами.

– Я вынуждена была скрываться, как вор, прятаться в машине, чтобы увидеться с ним. Оба мы знали, что это не может длиться вечно, но прекратить наши свидания для обоих было бы невыносимо, и я убаюкивала себя надеждой, что, может быть… как-нибудь… словом, не знаю. Это было наивно, но бывали дни, когда только эта надежда способна была заставить меня утром пробудиться и встать с постели. Джеймс давал мне надежду. Потом он сказал, что что-нибудь придумает.

– Как обнаружил все ваш муж?

– Когда стало очевидно, что Роберт будет баллотироваться в президенты, Бутер активизировался. Это было плохо. Я решила, что он что-то подозревает. И я сказала Джеймсу, что не смогу больше с ним видеться. Мы договорились встретиться в последний раз, чтобы проститься. В тот вечер я принарядилась для него, надела серьги. Мы устроили ужин при свечах, сидели вот здесь, возле окна, и потом до утра не разжимали объятий. Выходить из дома утром было для меня настоящей мукой. Но вы же понимаете, что ни он, ни я ничего не могли изменить. Как и я сейчас.

– Так почему же вы здесь, Элизабет? Зачем попросили меня о встрече?

Адамс взглянула на нее так, словно вопрос этот был для нее неожиданным или же ответ – слишком очевидным.

– Потому что считала, что вы заслуживаете объяснения. Что вы должны знать. Ведь вы же за этим явились в «Фермонт», не так ли? Потому что хотели знать, что произошло, да?

Дана покачала головой:

– Что произошло, я уже знала. А в отель я явилась, потому что нуждалась в вашей помощи.

Адамс казалась искренне озадаченной:

– В моей помощи?

– Я желаю отомстить вашему мужу за смерть брата, Элизабет.

Та тяжело вздохнула:

– Это невозможно. Поймать его с поличным вам не удастся. Никому еще не удавалось это сделать.

– Ошибаетесь. Поймать его с поличным я могу, и я это сделаю. Но с вашей помощью. Мне нужно, чтобы вы подтвердили во всеуслышание, что это ваши серьги, что серьга, которую я нашла в доме брата, принадлежит вам и что у вас с моим братом был роман. Это объяснит, зачем ему понадобилась смерть Джеймса. И это свяжет его с Бутером, застрелившим тех двоих, что убили Джеймса.

Адамс стиснула руки:

– Я не могу этого сделать, Дана.

Та придвинулась к ней еще ближе:

– Нет, можете, Элизабет! Вы можете это сделать – ради Джеймса и ради себя самой. В день своей гибели Джеймс позвонил мне и сказал, что у него затруднения, которые он хотел бы обсудить со мной. Он думал о том, как спасти вас, Элизабет. Мне наплевать на всесилие вашего мужа. Он убил Джеймса и должен за это ответить. Такова моя мотивация, а свою вы сформулируете сами.

– Не могу…

– В таком случае вы будете продолжать влачить жалкое существование и чувствовать себя глубоко несчастной!

Теперь Дана говорила на повышенных тонах.

– Я беременна, Дана…

Дана слегка отпрянула:

– Что?

Адамс отвернулась к окну, помолчала. Потом опять повернулась к Дане:

– Я беременна. Я думала, что это невозможно, но это так. Я не о себе сейчас думаю, Дана, но Роберт ни за что не оставит ребенка мне, а я ни за что не допущу, чтобы мой сын или моя дочь воспитывались у него. Этого я не сделаю.

Дана опустилась в кресло с ощущением полного краха. Голову заломило – надвигалась мигрень.

– Элизабет, вы думаете, что таким образом делаете хорошо вашему ребенку, но это не так. Я совершала эту же ошибку. Растить ребенка в доме, где постоянно ссорятся, где родители несчастливы в браке, не значит заботиться о нем. Это значит…

Она осеклась, пораженная внезапно озарившей ее догадкой.

– Вы не могли забеременеть?

– Мы много лет пытались. Ничего не вышло. Доктора не понимали, в чем дело.

– Какой у вас срок? Сколько месяцев?

– Около семи недель, – ответила Адамс. – Меня все время тошнило, но я считала, что это грипп… Что вы делаете?

Дана схватила свой мобильник.

– Просто вспомнила одну вещь, и мне надо срочно позвонить.

60

Клиника в Редмонде открывалась лишь в 8.30. Логан зря спешил. Они с Даной припарковались возле красного кирпичного двухэтажного здания и сидели, потягивая кофе. Дана высунула локоть из окошка и отдыхала, разглядывая картину неприглядного серого утра, сырого и туманного. Спала она плохо, но усталости не чувствовала. Из-за буйства адреналина в крови усидеть на месте в машине и просто ждать ей было трудно. Если она не ошиблась, они заполучили козырь, козырь беспроигрышный, достаточный, чтобы сокрушить Роберта Мейерса.

Логан встретился с Даной и Элизабет Адамс в доме Джеймса. Они поехали в родительский дом Хиллов на озере Вашингтон. Дана уступила Элизабет свою комнату, и хоть та уверяла, что не уснет, повела она себя, как усталый путник, наконец-то добравшийся до мягкой постели, – уснула через считанные минуты после того, как голова ее коснулась подушки. Логан добавил к охране еще двух полицейских в форме: один должен был дежурить у фасада дома, другой – с задней его стороны, и это при том, что внутри находились две женщины-полицейские.

Внимание Даны привлек звук автомобильного мотора – на парковочную площадку въехал и встал на свое привычное место возле стеклянной входной двери джип вишневого цвета. Это был добрый знак. Как добрым знаком была и табличка регистрации: Педиатр. Высокая длинноволосая женщина вылезла из машины, на секунду приостановилась, разглядывая машину Логана, затем отперла входную дверь в клинику и скрылась внутри. Дана вытащила из сумочки клочок бумаги и еще раз прочитала записанную там фамилию. Она не была уверена в своей памяти, но дома проверила фамилию по Интернету и для верности записала ее.

Через несколько минут к зданию подъехали еще две машины, и еще две женщины проделали то же, что и владелица вишневого джипа.

Дана вылезла из машины и, закинув на плечи рукава свитера, пошла к зданию; за ней последовал и Логан. Стеклянная дверь была все еще заперта. Логан постучал ключом по стеклу, издав металлическое позвякивание. Никто не отозвался. Он постучал опять, громче. Приехавшая на джипе женщина вышла в вестибюль, вид у нее был нетерпеливый, слегка раздраженный. Когда Логан показал ей через стекло свой жетон полицейского, она прищурилась, вглядываясь, потом нахмурилась и приоткрыла дверь, чтобы спросить:

– Чем могу быть полезна?

– Простите, что беспокоим вас до открытия. Я детектив Майкл Логан. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

– О чем?

– О докторе Фрэнке Пилгриме.

Женщина недоуменно покачала головой:

– Не понимаю.

– Всего несколько вопросов, – сказал Логан, и женщина отступила от двери, по-прежнему недоумевая.

Дана прошла вслед за Логаном в приемную, где стояла низенькая мебель, а в углу примостился ящик с потертыми детскими игрушками.

– Я видела вашу регистрационную табличку, – сказала Дана. – Вы ведь здешний доктор, не правда ли?

– Да.

– А Фрэнка Пилгрима вы хорошо знали?

Женщина разразилась смехом. Нервным смехом.

– Надо думать! Это мой отец. Я доктор Эмили Пилгрим.

– Сочувствую вашему горю, – сказала Дана.

– Значит, вам известно, что он умер.

– Я прочла в газете некролог.

– Вы были знакомы с отцом?

– Нет. Нет. Не знакома, – сказала Дана.

– Тогда не понимаю. Что вам угодно? Это несколько странно.

– Простите за беспокойство. Не хочу бередить вашу рану. Но где именно находился ваш отец в момент смерти, доктор Пилгрим? – спросил Логан.

Эмили Пилгрим пожала плечами и чуть прикрыла веки – по привычке, решила Дана.

– Находился там же, где почти всегда находился по вечерам в последние сорок восемь лет. В своем служебном кабинете, разбирал бумаги.

– От чего умер ваш отец? – спросил Логан.

– От чего? От сердечного приступа.

– Как у него было со здоровьем, доктор Пилгрим? Известно ли вам о каких-нибудь его недугах?

– Отец? Нет. Недугов у него не было. Ему было семьдесят восемь лет, но на здоровье он не жаловался и в этом году, как и всегда, собирался участвовать в городском марафоне.

Логан улыбнулся.

– Такое сделало бы честь и молодому.

– Отец не допускал и мысли, что больше не может позволить себе того, что делал в молодости. Участием в марафоне он как бы доказывал всем свою правоту. Так что о каких недугах может идти речь? А почему вы интересуетесь?

– Значит, учитывая его хорошее здоровье, можно предположить, что смерть его явилась для вас неожиданностью?

Доктор Пилгрим слегка передернула плечами.

– Да, конечно, это было для нас неожиданным, но все-таки ему было семьдесят восемь лет. Здоровье здоровьем, но слабое сердце не всегда дает о себе знать.

– Понятно. Это ведь педиатрическая клиника?

– Да.

– И отец ваш был педиатр?

– Целых сорок восемь лет.

– Он вышел на пенсию?

– Нет. – Эмили Пилгрим опять прикрыла веки. – Восемь лет назад я выкупила у него клинику в надежде, что он уйдет на покой, но он отказался. Было решено, что он проработает еще года два, а потом уйдет, чтобы они с матерью могли… – К горлу ее подступили слезы, и Дана протянула ей бумажную салфетку из коробки на столе. Эмили Пилгрим смахнула слезу со щеки и вытерла нос.

– Вы были с отцом в тот вечер, когда он умер? – спросила Дана.

Пилгрим покачала головой, комкая салфетку.

– Почему вы задаете мне все эти вопросы? Что вы выведываете?

Дана решила ответить ей, в свою очередь спросив напрямую:

– Ваш отец, как мы поняли из некролога, лечил Роберта Мейерса, не так ли?

Рука Эмили Пилгрим, державшая салфетку, застыла в воздухе. Она переводила взгляд с Даны на Логана.

– Не так уж много лет, но да, лечил, он всех детей Мейерса лечил, и Боба в том числе. И отца его он лечил также. – Она повернулась к столу, где лежали открытки с соболезнованием. Помедлив секунду, она выбрала одну открытку из вороха. – Он прислал нам написанную от руки открытку, когда отец умер. И позвонил моей матери. Она была очень растрогана.

– Надо думать, что его медицинская карта в клинике не сохранилась? – спросила Дана.

– Чья медицинская карта?

– Роберта Мейерса.

Эмили Пилгрим мотнула головой:

– Было бы логично так думать, но, как я и сказала, отец не очень-то охотно шел на перемены. Когда я купила клинику, я попыталась оборудовать ее по-современному, но он заупрямился вплоть до того, что потребовал оставить все его карты, в том числе и старые, в его кабинете. Мы компьютеризировали все, кроме его кабинета.

Эти слова воодушевили Дану, и она попыталась несколько умерить воинственность Пилгрим.

– Мой отец использовал свой компьютер лишь как тяжелое пресс-папье.

– Значит, карта эта все еще может находиться в кабинете вашего отца? – высказал предположение Логан.

Эмили Пилгрим пожала плечами:

– Да. Может быть, и так, но…

– А не могли бы мы это проверить? – спросила Дана.

Эмили Пилгрим качнулась на каблуках. Она покачала головой и закрыла глаза:

– Только по распоряжению властей.

– Мы не собираемся читать эту карту, – заверила ее Дана. – И не просим вас читать ее для нас. Нам просто надо знать, здесь ли она.

Эмили Пилгрим скрестила руки на груди.

– Могу я спросить, зачем вам это надо? Странно, ей-богу! Какова ваша цель?

– Доктор Пилгрим, – вежливо проговорила Дана, – наверняка вопросы наши кажутся вам странными и неожиданными, и мне очень жаль огорчать вас, заставляя вновь и вновь переживать смерть вашего отца. Я тоже совсем недавно потеряла брата. Но подробное объяснение оказалось бы очень долгим и запутанным. Прежде чем мы станем отнимать у вас время, не можете ли ответить, здесь карточка или нет?

Пилгрим глубоко вздохнула и прикрыла веки. Дана испугалась, что теперь она окончательно замкнется и откажется говорить с ними.

– Вы узнаете почерк вашего отца? – спросила Дана.

Пилгрим открыла глаза:

– Конечно, узнаю.

Дана вытащила из портфеля пустую картонную папку, ту, что они обнаружили на квартире Питера

Бутера. Она передала папку Пилгрим, и та вгляделась в выведенную потускневшими чернилами фамилию на ней, после чего открыла папку.

– Откуда это у вас?

– Узнаете? – спросила Дана.

– Это его почерк, там, наверху? – осведомился Логан.

– Да. Совершенно точно. – Она открыла папку. – Видите эти каракули на внутренней стороне? – Она указывала пальцем на какие-то выцветшие чернильные следы. – Это отец чертил. Он исчеркивал все своими каракулями. Ни одной бумажки, даже важной, нельзя было оставить возле телефона – обязательно всю ее исчертит. – Она покачала головой. – Что происходит? Где вы раздобыли карту и где остальное?

Дана кивнула.

– Проверьте, пожалуйста, сохранилась ли у вашего отца карта Роберта Мейерса?

– Так вот же она. По крайней мере, папка от нее!

– А проверить нельзя?

Судя по ее виду, Пилгрим начинала терять терпение.

– Мы ничего там не нарушим! – поспешила заверить ее Дана. – Только проверим.

Пилгрим еще на секунду задержала на них взгляд. Потом со вздохом сказала:

– Пойдемте.

Она повела их куда-то в задние помещения, по дороге занимая разговором:

– Отец практиковал здесь в течение сорока восьми лет. Его кабинет забит всяким хламом, как лавка старьевщика. А у меня не было ни времени, ни смелости попробовать разобраться тут и вычистить ненужное. Думаю, что и теперь я не скоро смогу приняться за это.

Эмили Пилгрим толкнула дверь в кабинет.

– Здесь вы и нашли отца? – входя, спросил Логан.

– Да, здесь, он лежал на полу. Мама позвонила и сказала, что отца до сих пор нет. – Пилгрим поглядела вниз, на синий с разводами ковер серийного производства, лежавший на полу. – Казалось, он хотел потянуться через стол к телефону, позвать на помощь, но потерял сознание.

Встав у стола к ним спиной, Логан поглядел через плечо на зеленый шкаф с картотекой и маленьким телевизором наверху.

– В котором часу вы его нашли?

– Мама позвонила мне около одиннадцати. С отцом она говорила до этого вечером, и он сказал, что едет домой. У них было так заведено. Перезваниваться ровно в десять. В десять тридцать отец приезжал домой. Когда он вовремя не приехал, она заволновалась. Дозвониться ему в кабинет она не смогла и позвонила мне.

– И вы нашли его здесь?

– Да.

– Долго он, по вашему мнению, здесь пролежал?

– Наверное, час. Или полтора.

– А что он делал здесь так поздно, в десять часов вечера? – спросил Логан.

– Но я же говорила: разбирал бумаги, смотрел игру по телевизору, если играл его любимый «Маринер».

– Так можно проверить карту?

Пройдя к картотеке, Эмили Пилгрим проглядывала буквы на белых табличках ящиков. Найдя ящик с бывшими пациентами на букву «М», она выдвинула его, собираясь пролистывать папки, но остановилась: одна из папок была чуть приподнята над рядом и поставлена немного косо, как это делал отец, отмечая вынутую. Эмили Пилгрим взглянула на папку, потом на ту, что была у нее в руке, потом выпрямилась, обернулась:

– Думаю, вам все-таки следует рассказать, что вас сюда привело.

Тридцать минут спустя Эмили Пилгрим сидела у себя в кабинете, опершись локтями на стол и сложив домиком сцепленные пальцы, точно на молитве. Позади нее на стене виднелись развешанные грамоты и фамильные фото. На этих фото отец ее был похож на постаревшего Берта Ланкастера – изящного вида джентльмен с водянисто-голубыми глазами и поредевшей седой шевелюрой.

– Так этот человек украл у отца карту? – спросила Пилгрим.

– Да.

Дана понимала, что они с Логаном сильно ее озадачили. Сейчас все сводилось к тому, поверит ли она им.

– Наверное, тело вашего отца вы не вскрывали, – предположил Логан.

Она покачала головой и пожала плечами:

– Не было причины. А теперь… Его же кремировали. Но зачем? Зачем кому-то понадобилась медицинская карта Роберта Мейерса? Зачем надо было убивать моего отца? Это бессмысленно. Не могу понять, зачем кому-то это все было нужно.

Отец всю свою жизнь посвятил здоровью детей. Врагов у него не было. Совершенно.

– Не думаю, что причина в вашем отце, доктор Пилгрим, – сказала Дана. – Думаю, она связана с тем, что хранилось в этой папке и что было известно вашему отцу. Так или иначе, это что-то уничтожено.

Эмили Пилгрим подняла взгляд и поглядела на них через стол.

– Простите меня, одну минуточку. – Она нажала кнопку двусторонней связи. – Ты не могла бы зайти ко мне, Мишель?

Через секунду в дверь постучали, и в кабинет просунулась голова маленькой брюнетки. Пилгрим представила женщину Дане и Логану. Эта сотрудница модернизировала компьютерную систему клиники и обновляла информацию.

– Ты уже ввела в систему все отцовские карты, Мишель?

– Простите меня, доктор Пилгрим, но я весь месяц была завалена счетами. Компьютер почему-то барахлил, и каждый счет приходилось проверять вручную. – Эмили Пилгрим досадливо потерла затылок. – Простите, доктор Пилгрим. Я могу продолжить работу сегодня же, прямо с утра.

Пилгрим перестала тереть затылок и подняла глаза.

– Продолжить?