Текст книги "Компания чужаков"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Достав из кармана маску лыжника, полностью скрывающую лицо, Шнайдер натянул ее на голову, но не стал пока опускать до подбородка, поскольку шерсть царапала тугую кожу шрамов. Прошло двадцать пять минут глухого, как в холодильнике, молчания, и Шнайдер сверху увидел, как приближается британский агент. Тогда он натянул лыжную маску. Шаги поднялись на четвертый этаж и двинулись в сторону его комнаты. Шнайдер окликнул агента, произнес пароль и получил правильный отзыв. Он включил фонарь, освещая англичанину дорогу. Англичанин всегда ворчал по поводу своего «рождественского» псевдонима, а зимой злился пуще всего. Оба, не сговариваясь, остановились возле стола, Шнайдер достал сигареты, оба закурили. Рудольф с виду казался чересчур молоденьким для такого опасного занятия: ему, похоже, еще и тридцати не было. Студентик – беззаботный, неаккуратный, без личных привязанностей. С точки зрения Шнайдера, хуже комбинации для шпиона и не придумаешь.

– В чем проблема? – спросил Рудольф, глядя прямо в лицо, вернее, в лыжную маску собеседника.

– Помимо тех проблем, которые я обрисовал в моей записке?

– Вы спрашивали о Клеопатре. Какое отношение это имеет к делу?

– Именно это я хотел бы выяснить, – признался Шнайдер. – Меня крепко прижали, и, чтобы откупиться, я пообещал разобраться, кто такой – или кто такая – Клеопатра.

– Подробнее, будьте добры.

– Дополнительные средства для работы я получал за услуги, которые я оказывал генералу Штиллеру…

– Шефу личной охраны Ульбрихта? Тому самому, которого вчера застрелили вместе с девушкой?

– Девушку звали Ольга Шумилова. Из КГБ. Тогда я не знал, что произошло. Многого не знаю до сих пор. Я вынужден был позвонить Риффу.

– А это кто?

– Последний раз, когда я имел с ним дело – это было много лет тому назад, – Рифф возглавлял отдел дезинформации. Не знаю, как дальше складывалась его карьера, – продолжал Шнайдер, – но на сегодняшний день он сидит в Главном управлении, возглавляет отдел особых расследований Штази, его еще называют «отдел собственных расследований».

– Звучит на кафкианский лад.

– Генерал Рифф решил пропустить меня через мясорубку. Пока что он сунул туда только мои пальцы. Слегка нажать, причинить боль, посмотреть, не выяснится ли что-нибудь сразу. Но мне бы не хотелось, чтобы он провернул меня целиком…

Рудольф усмехнулся.

– Простите, – сразу же извинился он. – Но зрительный образ… Хороша картинка.

– А вы на себе попробуйте. Двенадцать часов в подвале Хоэншёнхаузен весьма расширили бы ваш кругозор.

– Продолжайте… Еще раз прошу прощения.

– Он упомянул Клеопатру, спросил меня, кто это. Чтобы он слез с меня, я пообещал раздобыть какую-нибудь информацию.

– Ну-ну… Клеопатра, – собравшись с духом, заговорил Рудольф. – Это, знаете ли, и вовсе сюр.

– У нас тут все сюр, – откликнулся Шнайдер.

– Не до такой степени. Так вот, Клеопатра – это задумка американской разведки. Она вступает в контакт с высшими офицерами КГБ. Платит им за информацию. Затем информация передается другим разведкам – британской и германской. И мы все вместе – британцы, немцы и американцы – пытаемся сложить картинку из дезинформации, которой снабжают нас эти офицеры КГБ, и сведений от надежных агентов.

– Господи!

– Вот к чему мы пришли. Реальность от сюра никто уже отличить не может, так что мы изучаем и классифицируем заведомую ложь, чтобы подобраться поближе к истине.

– Не знаю, поверит ли в это Рифф. Он, знаете ли, принадлежит к старой школе.

– По эту сторону занавеса все из старой школы. Вот почему ничего не меняется. Вами командуют люди, лишенные воображения.

– Спасибо, Рудольф, – поблагодарил Шнайдер. – А какое отношение к Клеопатре имел Штиллер?

– Генерал Якубовский предложил завербовать его. Он был единственным немцем в нашем списке.

– И единственным, кого пристрелили, – добавил Шнайдер.

Оба разведчика погрузились в мрачное молчание.

– Хотите выслушать лондонскую гипотезу? – предложил Рудольф.

– Почему бы и нет?

– Якубовский решил избавиться от Штиллера.

– Не вижу смысла. Якубовский имел свой профит от контактов Штиллера с Западом.

– А если его предупредили из Москвы, что Штиллеру пора в отставку? Тут уж не до коммерческих соображений. Олег рисковал своей работой.

– С какой стати Москва решила избавиться от Штиллера?

– Вы сами сказали, что он возглавлял личную охрану Вальтера Ульбрихта.

– Вернее, это сказали вы.

– Напрашивается вывод: они подкапываются под Ульбрихта, – подытожил Рудольф. – Штиллера вывели из игры. Он коррумпирован, он заслуживал наказания. Стоит Ульбрихту возмутиться по этому поводу, и Москва ткнет его носом: шеф его охраны по уши увяз не только во взятках – в шпионаже. Ульбрихту придется проглотить пилюлю.

– Москва взъелась на Ульбрихта?

– Брежнев считает, немецкий первый секретарь чересчур много возомнил о себе. Перестал подчиняться Москве, относиться с должным уважением к старшим товарищам. Он стал ненадежен. И потом, его отношения с Вилли Брандтом…

– Какие отношения?

– Ульбрихт ненавидит Вилли. Помните, что произошло в Эрфурте в прошлом марте? Вилли принимали по полной программе. Толпы собрались возле гостиницы, орали у него под окном. В жизни столько народу не собиралось в Восточной Германии ради политика. Может быть, вы плохо знаете Ульбрихта, но мы-то его знаем. Один парень из ЦРУ сказал мне на следующий день: «У того парня – Вальта – имеется собственная толпа поклонников, и он ни с кем делиться не собирается».

– Да, все мы нуждаемся в любви. Даже коммунисты.

– Так что нынче Ульбрихт только мешает Москве. Брежневу сейчас некстати ссориться с Западом, когда с Востока его подпирают китайцы, у них уже и бомба есть. Чтобы удержать весь этот громоздкий коммунистический лагерь, ему приходится делать вид, будто он сдвигается нам навстречу, хотя на самом деле он топчет все ту же беговую дорожку. Называется разрядка. А учитывая антипатию Ульбрихта к Брандту, Москва не может рассчитывать на позитивный вклад Восточной Германии в переговоры. Итак, русские рады были бы выдать Вальтеру увольнительную и подыскать на его место кого-то посговорчивее. И не столь капризного.

– Да, Рудольф, похоже на правду, – согласился Шнайдер, несколько удивленный проницательностью мальчишки.

– Не более чем многие другие версии. Мы говорим о «вероятной истинности».

– И еще одно, – спохватился Шнайдер. – Деньги. Теперь мне понадобятся деньги.

– А кому они не нужны, – проворчал Рудольф, погруженный в созерцание собственной изящной гипотезы.

– Деньги, чтобы вытащить отсюда Варламова.

– А, да, конечно. Прошу прошения. Я и забыл о нем.

– Деньги и помощь. Помощь в такой форме, которая не подставит меня под подозрение.

– О'кей. Значит, во-первых, деньги. Лондон обещал доставить вам деньги со стопроцентной гарантией секретности. Мне также сообщили, что все сведения о Клеопатре вы спокойно можете передать вашим коллегам. Операция «Клеопатра» завершена. Надеюсь, это поможет вам уладить проблемы с генералом Риффом.

– Или он начнет еще сильнее подозревать меня, – вздохнул Шнайдер. – Он уже назвал меня двойным агентом.

– Меня заверили, что деньги попадут к вам таким путем, что все преисполнятся к вам доверия – Рифф, Мильке, Якубовский и сам господин Брежнев.

Глава 36

16 января 1971 года, явочная квартира, Пеллэт-роуд, Лондон

Громов сидел в кресле в передней гостиной явочной квартиры – вернее, коттеджа – на Пеллэт-роуд. Он сбросил ботинки и грел подошвы и носки на решетке камина. Андреа сидела напротив, стараясь не вдыхать своеобразный аромат нагретых генеральских стоп. Она только что отчиталась о своей беседе с главными лицами управления, и Громов переваривал информацию заодно с двумя пирожными, крошки которых щедро украшали его рубашку. Андреа закурила сигарету и бросила спичку в камин – маленькое копье перелетело над поджатыми в блаженстве пальцами ног Громова.

– Интересно развиваются события, вы не находите? – заговорил он голосом скучным, как выдохшееся пиво.

– Похоже, и впрямь развиваются.

– У Снежного Барса начались проблемы с деньгами?

– Уоллис сказал: «К финансам это отношения не имеет».

– К финансам отношения не имеет. Так в чем же проблема?

– Перебежчик, – предположила она.

– Перебежчик, – кивнул Громов. – Специалист по ядерному распаду и синтезу из Советского Союза. Русский физик приезжает в Берлин, чтобы прочесть две лекции в Университете Гумбольдта, поприсутствовать на обеде, получить свою премию и провести еще одну ночь в отеле после парадного обеда, а затем он вернется в Москву. Григорий Варламов его звать.

– Он подозревается в намерении бежать?

– Если бы мы его подозревали, мы бы не пустили его в Берлин, – фыркнул Громов. – Когда вы туда отправляетесь?

– Завтра утром.

– Варламов приезжает днем позже… во второй половине дня и проведет сутки в Берлине, – сообщил генерал, а затем добавил, как будто эта мысль не давала ему покоя: – Если британцы задумали переправить Варламова на Запад, у Снежного Барса не должно быть проблем с деньгами. А раз дело не в деньгах, значит, изменилась ситуация. По той или иной причине ему стало затруднительно маневрировать.

Громов нашарил рядом смятый бумажный пакет, из тех, которые выдают в кондитерской, и вежливо протянул его Андреа. Та покачала головой, и генерал, вытащив миниатюрный мячик желтого лимонного шербета, закинул его в рот, захрустел, сокрушая сладость крепкими зубами.

– Вы передали мне список Клеопатры, – продолжал он. – Там значилось одно имя, которому не место в списке. Когда я отослал список в Москву, мне сообщили, что генерал Лотар Штиллер, бывший глава личной охраны первого секретаря Вальтера Ульбрихта, не получал разрешения на участие в операции.

– Бывший?

– Штиллер не сумел оправдаться, – хищно усмехнулся Громов, но, заметив, как побледнела Андреа, поспешил утешить ее: – Нет-нет, ваша информация тут не сыграла особой роли. Смертный приговор был ему вынесен ранее. КГБ умышленно передал его имя Клеопатре, а присутствие его имени в лондонском списке было простой формальностью, необходимой, чтобы оправдать ликвидацию.

– Оправдать перед кем?

– Перед гэдээровцами, разумеется. Если мы представим им доказательство того, что их парень был предателем, что он числится в английских списках, они заткнутся.

– Зачем Москве понадобилось ликвидировать Штиллера?

– Затем, что этот человек стал позорным пятном на коммунизме. Благодаря своей коррумпированности или своей щедрости – это с какой стороны поглядеть – он обладал большой и хорошо налаженной сетью связей в Штази. Больше я пока ничего не имею права сообщить вам. Это политический аспект событий, то есть – вне вашей компетенции. Для нас важно одно: проблемы Снежного Барса начались с гибелью генерала Штиллера.

– Поэтому теперь вы расследуете контакты Штиллера?

– Как я уже говорил, контактов у него много и ведут они… довольно далеко. Мы начали расследование, но придется проверить сотни людей, а поскольку Варламов прибывает в Берлин послезавтра и у британцев будет всего двадцать четыре часа, чтобы вытащить его на западную сторону Стены, времени у нас крайне мало. Обрабатывать людей – долгий процесс. Ваша акция позволит нам двигаться напрямую. Приблизиться вплотную к Барсу.

– И вы хотите, чтобы я в это поверил? – усмехнулся Рифф.

– Я предупреждал своего информатора, что вы не поверите, – ответил Шнайдер, который только что пересказал Риффу основные параметры операции «Клеопатра», без лишних теорий, не упоминая Штиллера. Просто сказал, что американцы надумали платить за информацию из Советского Союза, понимая заведомо, что получат от КГБ дезинформацию, но из этой лжи разведки трех стран-союзниц рассчитывали извлечь какие-то крохи, которые дополнят общую картину.

– Абсурд!

– Ну что ж, выходит, мы зашли в тупик, – сказал Шнайдер, и его слова, по-видимому, задели какую-то чувствительную струну: Рифф так и подпрыгнул в кресле.

– По правде сказать, это очень в духе КГБ, – нехотя признал генерал.

– Что именно? – переспросил Шнайдер, мрачно размешивая в жидком кофе крупный и плохо тающий кубинский сахар.

– Затеять операцию, ни словом не предупредив нас, и даже не поделиться результатами.

– А какими результатами они могли поделиться? – пожал плечами Шнайдер. – Сообщить, до каких нелепостей опускается наш противник? Да, это, пожалуй, способствовало бы укреплению морали и подъему боевого духа.

– Вы полагаете, наша мораль нуждается в укреплении?

– Я имел в виду: укрепило бы нашу и без того крепкую мораль.

– Вы меня этим своим резиновым лицом не обманете, Шнайдер. Несчастный случай в лаборатории, как же! – саркастически заметил Рифф.

Вот что доводило Шнайдера до исступления. Мерзейшая у Риффа манера: то прижимает тебя к сердцу, шепчет на ухо секреты, а едва ты возомнишь, что сумел с ним подружиться, – получай пинок в брюхо. Шнайдер предпочел отмолчаться, не отвечать на личные выпады.

– В вашей работе вы постоянно имеете дело с иностранцами, – продолжал Рифф. – Полагаю, вы успели создать приличную сеть агентов по обе стороны Стены.

– Я работаю уже семь лет.

– Случалось ли вам за эти семь лет хоть раз наткнуться на агента по прозвищу Снежный Барс?

– Нет, ни разу. Почему вы об этом спросили?

– Потому что я хочу его найти.

– Чем он занимается?

– Это двойной агент. Он выжал нескольких наших «кротов» на Западе и провернул, как минимум, три побега на Запад – для ключевых фигур, можно сказать.

– Давно ли он работает?

– Примерно шесть или семь лет.

– Я порасспрашиваю. Может быть, какая-нибудь информация придет.

– Весьма сомневаюсь.

– Почему, генерал? Любой разведчик, даже самый осторожный, оставляет следы. Откуда такой пессимизм, генерал?

– Я сомневаюсь постольку, поскольку считаю, что вы и есть Снежный Барс, майор.

Рейс «Интерфлюг» перенес Андреа в восточногерманский аэропорт Шёнефельд. Восточные немцы позволили ей посетить Университет Гумбольдта в качестве аспирантки по математике, оформив этот визит как государственный (она пышно именовалась «гостем ГДР»), хотя это отнюдь не означало, что они возьмут на себя ее билет или гостиницу, – нет уж, англичанка должна раскошелиться и платить за все в твердой валюте.

Затянувшаяся проверка документов. Оба приглашения – от ректора Берлинского университета и от декана математического факультета, Гюнтера Шпигеля, – сверяются по телефону. Чемодан распотрошили и предоставили Андреа самостоятельно складывать разбросанные вещи. Спасибо хоть обошлось без личного досмотра. Она заполнила валютную декларацию и, как полагается, купила двадцать пять восточных марок по официальному курсу. Водитель, присланный университетом, поджидал ее с табличкой в руках, имя и фамилия Андреа Эспиналл написаны неверно, исковерканы. Он прямиком повез ее в центр города – в жизни не видала более скучной застройки – и высадил возле отеля «Нойе» на Инвалиденштрассе. За всю дорогу водитель не произнес ни единого слова, ни по собственной инициативе, ни в ответ на ее вопросы.

Пообедала она в отеле в полном одиночестве. Мерзкая свинина с гарниром из красной капусты и водянистого картофеля. Вернулся водитель и отвез ее – все так же угрюмо и молча – в университет. Проводил по лестнице на второй этаж, ткнул пальцем в нужную дверь и удалился. На стук ответила какая-то женщина и пригласила войти – Андреа услышала первые приветливые слова, с тех пор как ступила на германскую землю. Ей удалось повидаться с Гюнтером Шпигелем, и тот после короткой беседы предложил ей заглянуть на семинар, в тот же день, ближе к вечеру собиралась небольшая группа аспирантов и молодых исследователей.

Андреа самостоятельно отыскала студенческую столовую и выпила чашку дешевого кофе – надо же, еще противнее, чем в поезде Кембридж – Лондон. Пить кофе пришлось в гордом одиночестве: другие посетители поглядывали из-за соседних столиков, но заговорить с иностранкой никто не отважился. Только Шпигель пригласил ее к себе домой после семинара.

– Я бы и раньше позвал вас, – сказал он, – но сперва надо было согласовать ваш визит.

По возвращении в отель обнаружилось, что номер обыскали, чемодан распаковали и вновь запаковали. В отличие от таможенников эти ребята работали аккуратно. Андреа напустила полную ванну воды, разделась догола и отклеила бинт с ягодицы, сняла с трусиков гигиеническую прокладку. Там было спрятано двадцать тысяч немецких марок старыми, потертыми купюрами. Она завернула их в бумажный платок.

«Горячая» вода оказалась комнатной температуры и коричневого цвета, примесь, окрашивающая воду в коричневый цвет, липла к мылу и превращалась в плавучую темную пену. Андреа оделась и, не выходя из ванной, сунула деньги за резинку трусиков, проверила, надежно ли устроены деньги на ее попе. Улеглась на кровать и попыталась читать книгу: страницы добросовестно переворачивала, но ни одного слова не могла разобрать. В половине восьмого позвонили из холла гостиницы и сообщили, что внизу ждет шофер. Он отвез ее в квартал новостроек неподалеку от гостиницы, возле парка Эрнста Тельмана.

Квартира Гюнтера Шпигеля располагалась на восьмом этаже высокого здания, на фоне которого впечатляюще смотрелся памятник товарищу Тельману – тринадцать метров высоты, черный украинский мрамор. Шпигель подошел вместе со своей гостьей к окну, они постояли, качая головами, прихлебывая вино, всматриваясь в плоский, расползшийся во все стороны город под коркой смерзшегося снега.

– Мы переехали сюда из дивного особняка девятнадцатого века, потому что там все разваливалось, трубы прохудились, электропроводка была просто опасна для жизни, а государство отказывалось этим заниматься. Нам сказали, что мы должны перебраться в современный район, новенький, с иголочки. Но за считаные годы он обветшал и стал ничуть не лучше того, столетнего. Найдите хоть один работающий лифт… Впрочем, подъем на восьмой этаж способствует согреву, на первый час хватит в квартире без отопления. Муниципальные слесари на зиму, очевидно, впадают в спячку. Всем известный факт.

Еда оказалась ненамного лучше той, что уже порадовала Андреа в гостинице, и супруги Шпигель, каждый в отдельности, сочли своим долгом извиниться за некачественное мясо.

– В последнее время государство всерьез занялось разведением свиней, – заговорил Шпигель. – Так что теперь у нас нет овощей, а наше скверное мясо Запад закупает на корм для собак.

– Бедные ваши собачки, – подхватила фрау Шпигель.

После обеда Шпигель завел гостью в ванную и спросил, не нужно ли ей обменять валюту. Он явно проделывал это и раньше с более уважаемыми людьми, чем аспирантка из Кембриджа: ни малейших признаков смущения не было на его лице.

Поскольку университетский водитель уже закончил смену, Шпигель предположил, что придется прогуляться до ближайшей станции метро, где дежурят такси, но, когда он вместе с Андреа спустился вниз, рядом с домом обнаружилась высматривающая клиента машина. Профессор поговорил с водителем, Андреа тем временем забралась на заднее сиденье.

Вместо того чтобы ехать обратно к отелю, такси устремилось по Грайфсвальдерштрассе, и водитель не снижал скорости, пока слева не возник парк.

– Народный парк Фридрихсхайн, – сообщил водитель своей пассажирке.

Они проехали вдоль южной стороны парка, полюбовались памятником.

– Памятник Ленину, – на ломаном английском сообщил добровольный экскурсовод. – Новый. Работы Николая Томского.

– Я бы предпочла поскорее вернуться в отель, – оборвала его Андреа.

– Без проблем.

Он повернул в сторону центра и въехал в район Пренцлауэрберг.

– «Фольксбюне»… театр, – продолжал он комментировать. На миг глаза водителя и пассажирки встретились в зеркале заднего вида.

– Отель «Нойе», Инвалиденштрассе, – настойчиво повторила Андреа. – Будьте добры.

– Вы подождать, – на своем невозможном английском ответил водитель.

Возле станции метро «Зенефельдерплац» он свернул, проехал мимо еврейского кладбища на Бельфортерштрассе, где, по словам Шпигеля, располагался его прежний «особняк». Водитель еще раз повернул влево, постоянно проверяя в зеркальце заднего вида, нет ли за ним «хвоста».

– Водонапорная башня, – сообщил он. – Там в подвале наци убивали людей.

На этот раз Андреа уже не пыталась отказаться от экскурсии.

– Хорошо, – одобрил водитель. – Не волноваться.

Он пересек Кольвицплац и резко свернул налево к казармам. Ловко и быстро нырнул под центральную арку, проскочил первый двор и еще одну арку и затормозил в кромешной тьме второго внутреннего двора. Распахнул дверцу, помог пассажирке выйти и под руку подвел ее к дальнему подъезду.

– Верхний этаж. Справа, – сообщил он. – Рука по стене – очень темно. Я ждать здесь.

Она вздрогнула – не от холода, от неприятного чувства, как будто чужие пальцы сыграли на клавишах ее ребер.

Снежный Барс видел сверху, как подъехала машина, и успел надеть лыжную маску. По обе стороны от стола он положил цементные блоки – будет на чем сидеть. Фонарь лежал у него в кармане. Послышались неуверенные шаги, ноги в потемках нащупывали очередную ступеньку. Нервная зевота одолела Барса, аж слезы выступили на глазах. Сильный выброс адреналина в кровь, он сам не ожидал. Пора натянуть маску.

Шаги добрались до верхней площадки, теперь они раздавались уже в коридоре. Барс включил фонарь, направил свет ей под ноги, погладил лучом затянутые в чулки лодыжки. Она остановилась, он спросил ее, где сидят три снежных барса, она ответила. Он пропустил ноги в чулочках в комнату – лишь ноги, больше он ничего не видел – и оставил фонарь на столе. На границе размытого светового пятна собирался туман от его и ее дыхания. Он вынул пачку «Мальборо» и зажигалку. Она вытащила из пачки одну сигарету. Огонек его зажигалки, дрожа, осветил ее лицо. Руки Снежного Барса неудержимо тряслись. Она придержала его руку, чтобы прикурить. Он тоже прикурил, и воцарилось молчание. Странно. Как правило, не с молчания начинаются переговоры.

– Меня предупредили, что вы будете в маске, – произнесла она, чтобы хоть что-то сказать.

– Можно мне увидеть ваше лицо? Посветить фонарем вам в лицо? – попросил он.

– Если вам это нужно… Постепенно мы познакомимся ближе, полагаю…

Он направил на нее фонарь, под разными углами освещая ее лицо. Она смотрела прямо перед собой, не отворачиваясь, не зажмуриваясь. И снова рука задрожала, заплясал маленький кружок света.

– А теперь я выключу фонарь, – предупредил он. – Чтобы не отвлекал. Хочу услышать ваш голос.

– Пожалуйста.

Он выключил фонарь. Они сидели в темноте, смягченной лишь двумя слабыми огоньками сигарет. Его сердце билось с такой силой, что он не различал отдельных ударов, только оглушительный грохот прибоя в груди.

– Вы узнаете меня? – спросил он.

– Как я могу узнать? – удивилась она. – Я же не видела вашего лица.

– Нужно видеть не только глазами.

Пауза.

– Вы – специалист, – сказала она. – Шпион.

– Все мы шпионы, – подхватил он. – У каждого свои секреты.

– Но вы… вы профессионал.

– Не на зарплате. Помните? Вот почему вы здесь.

– Ах да! – с облегчением подхватила она. – У нас есть дело. Я привезла вам деньги. Двадцать тысяч марок.

– Вы должны были бы узнать меня по голосу, – настаивал он.

– Вы так считаете?

– Говорят, ребенок всегда узнает голос своей матери.

– Но я не ваш ребенок, – возмутилась она, и какая-то сила сотрясла все ее тело, ей показалось, это стихийная сила, что-то снаружи, а не внутри, в ней самой не могло быть источника такой мощности. – Включите же, наконец, свет!

– А как насчет любовников? – продолжал он, словно и не расслышав ее просьбу. – На любовников это правило распространяется?

– Это ведь не одно и то же, правда? Это не кровные узы.

– Вы были когда-нибудь влюблены?

– Я не для того, всем рискуя, явилась на эту встречу, чтобы обсуждать с незнакомцем свою жизнь.

– Разумеется. Не ради этих тайн. Ради других. Гораздо более скучных.

Снова пауза.

Он стянул с лица маску, распластал ее на столе.

– А вы бы ответили на этот вопрос, заданный неизвестным человеком? – поинтересовалась она.

– Пожалуй, да.

– Вы были когда-нибудь влюблены?

– Один раз в жизни.

– В кого? – спросила она, и сердце замерло.

– В тебя, дурочка.

Она закашлялась, горло стянуло петлей. Огонек ее сигареты описал неровную дугу в темноте.

– Теперь ты меня узнала? – голос из темноты.

В ответ – тишина.

– Узнала?

– Да, – ответила она после долгой паузы. – Но я не уверена, знаю ли я себя.

– Мы изменились, – почти равнодушно согласился он. – Это нормально. Ведь так? Совершенно естественно. Я тоже давно не тот, каким был.

Эти слова прозвучали отчужденно, и Карл это почувствовал. Протянул руку, чтобы коснуться ее руки.

– Я должна видеть твое лицо, – взмолилась она.

– Ты узнаешь только половину, – предупредил он.

– Включи свет.

– С чего начнем? С хорошего или с плохого?

– В наших краях всегда просят начинать с плохих новостей.

Он повернул голову вправо, включил фонарь и оставил его лежать на столе. Призрачно и страшно проступил изуродованный профиль.

– Это – плохие новости, – прокомментировал он.

Затем повернулся к ней другой щекой, и это был Карл Фосс, почти не изменившийся за все ушедшие годы. Она коснулась его лица кончиками пальцев, нащупала выступающие под тугой кожей все такие же хрупкие косточки.

– А это, будем считать, хорошие новости, – вздохнул он. – Ту сторону поджарил русский огнемет.

– Мне сказали, что тебя расстреляли в тюрьме Плотцензее.

– Большинство из нас расстреляли, – кивнул он. – Меня тоже поставили к стенке, но в тот день стреляли холостыми. Напугали нас до смерти.

– Роуз говорил, ты был замешан в июльском заговоре.

– Был. Я был их человеком в Лиссабоне.

– И ты остался в живых?

– Меня допрашивал полковник СС Бруно Вайсс. Омерзительный тип – кажется, в сорок шестом его повесили, – но мы с ним были раньше знакомы, еще когда я служил в «Вольфшанце». У нас с ним были свои счеты.

Он запнулся, поймав на себе ее взгляд. Андреа неподвижно смотрела перед собой, и слезы беззвучно струились по ее щекам.

– Эй! – окликнул он ее. – Я здесь. Это я.

– Ты сам-то в это веришь?

– Нет. Стараюсь об этом не думать.

– Я забыла тебя.

– Забыла? Что ж, неудивительно. Тебе что-то сказали, две-три фразы, меньше, два коротких слова? Фосса расстреляли. Вот и все. Но это не так.

– Да, Роуз сказал мне. Он сказал: «Кстати, мы получили сведения о Фоссе. Не слишком обнадеживающие. Согласно нашим источникам, он был расстрелян в пятницу на рассвете в тюрьме Плотцензее, и с ним еще семь человек». Вот что он сказал. Слово в слово.

– Роуза я не перевариваю, но в данном случае он точен. Разведка поработала на славу. Именно в пятницу. Верно. И вывели нас восьмерых. Вывели и расстреляли… холостыми патронами.

– Эта ложь…

– Не совсем ложь. Неполная правда, только и всего. Правды он, вероятно, сам не знал, а если б и знал, решил бы, что так будет проще для тебя. Ты была так молода. Ты быстро оправилась.

– Нет! – поспешно перебила она. – Это было невыносимо, это было хуже всего. Если б я знала, что ты где-то есть, даже если мы не можем встретиться, не можем быть вместе, все равно оставалась бы надежда. А так весь мой запас слов сводился к одному: никогда, никогда, никогда!

– Не сердись, – попросил он.

– Я знала: этого не будет никогда. Я никогда не позволяла себе мечтать, даже думать об этом. Если б оставалась надежда, я бы сейчас не сердилась. В кино мы должны были бы пасть друг другу в объятия после двадцати семи лет разлуки, но годы прошли, да, Карл? Проходит время, и лед превращается в вечный ледник. Он не может растаять за четверть часа, уж никак не в этом климате.

– Да, здесь холодно, – согласился он. – И ты права, Анна, я-то знал, что ты жива. Но не знал, что делает с человеком такая утрата. Трудно тебе пришлось.

Молчание.

– Пойдет снег, и станет теплее, – произнес он, и Анна догадалась: он упорно размышляет о чем-то.

– Ну, так поговорим, – предложила она. – Расскажи мне, что за особые счеты были у тебя с Бруно Вайссом.

Он молча докурил, потер руками замерзшие бедра, а память возвратилась к черному чемодану с белым адресом, прятавшемуся в самом далеком уголке сознания.

– По его поручению я подложил бомбу, которая убила хорошего человека, – заговорил он. – Фрица Тодта. Это был великий человек, и я убил его. Я не знал, что в чемодане бомба, но потом я догадался, и я… я смирился с этим. Я вошел в мир полковника СС Бруно Вайсса и, что всего хуже, принял его правила игры. Не только сохранил его секрет, но еще и подкинул удобную для него ложь. Потом он, можно сказать, отплатил мне за услугу: попытался помочь спасти Юлиуса из Сталинградского котла. Только слишком поздно.

– Но он отпустил тебя, хотя ты участвовал в июльском заговоре?

– Отпустил, – повторил Карл, заново всматриваясь в свою причудливую судьбу. – Поверил в мою невиновность. Там было еще множество людей, и среди них были действительно ни к чему не причастные, а им он не поверил, их он пытал и казнил. Что касается меня… отпустил, но не совсем. Отправил рядовым на Восточный фронт. И там моя дурацкая «удача» подсуетилась: офицеров не хватало, не прошло и трех месяцев, как меня снова сделали капитаном. Кое-кто из парней считал меня везунчиком. Служить в этом аду, к тому же офицером – везение, как по-твоему?

– Все зависит от того, во что веришь.

– Да, – яростно подхватил он. – Так во что же я верю?

– Наверное, как и я, тогда ты решил, что за дверью нет ничего, кроме темноты.

– Вот именно. И заглядывать за эту дверь мне вовсе не хотелось. Тогда – нет. Почему, сам не знаю. Казалось бы, что могло быть лучше? Погрузиться в темноту, отдохнуть наконец.

– А русский огнемет?

– Рад был бы сказать, что я прошел очищение огнем, но, по-моему, это опять-таки была моя «удача». Мы отступали, мы отступали день за днем, русские шли за нами по пятам. Восточный фронт был уже под Берлином. Какой-то автомобиль застрял в грязи, и я помогал его выталкивать: нам нужно было протащить по той улице пушку. Когда я уткнулся носом в заднее стекло автомобиля, я увидел прямо перед собой генерала Вайдлинга, он дружил с моим отцом. Генерал тоже узнал меня, узнал лицо, но не мог вспомнить имя. Мы поговорили – безумный, короткий разговор из тех, когда война как будто останавливается на несколько минут. Генерал все пытался понять, где же он встречался со мной, но дело в том, что к тому времени я уже сменил имя. В этом хаосе, посреди смерти и разрушений, легко было воспользоваться чужими документами. Мои люди знали про меня, они сами принесли мне как-то раз документы капитана Курта Шнайдера, нашли на трупе в воронке от снаряда. Они понимали: если мы попадем в плен и русские докопаются, что я служил в абвере, мне солоно придется. Военная разведка. Шпионаж. От такого не отмоешься. Итак, в разговоре с Вайдлингом я назвался Куртом Шнайдером, но, как и с Бруно Вайссом, у нас с Вайдлингом возникло какое-то странное взаимопонимание. Он спросил меня, хорошо ли я ориентируюсь в Берлине. Я жил в столице с рождения, пока не уехал учиться в Гейдельберг, так и сказал генералу. Вайдлинг приказал мне проводить его в бункер фюрера, и я повиновался, а когда он вернулся от фюрера целым и невредимым, то зачислил меня в свой штаб. Просто чудо.