Текст книги "Компания чужаков"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

– «Унесенных ветром» я не успела посмотреть.

– Как раз в Лиссабоне этот фильм можно посмотреть, больше в Европе его нигде не показывают. Может быть… – Он запнулся, в последний момент вспомнив, кто он и что он и с кем разговаривает. – Может быть, когда жизнь станет попроще…

– Неужели она когда-нибудь станет попроще?

– Может, и нет, – согласился он. – Но бывают не только плохие проблемы, бывают и хорошие.

– И у нас есть выбор?

– Выбора особого нет, однако хорошее надо хватать сразу, как только наткнешься. Не упускать. Вот как нынче.

– Мы же случайно столкнулись! – Почему-то ей не удавалось оторвать взгляд от пола.

– Неужто? – И он тоже отвел взгляд, принялся рассматривать фонари на лужайке.

Высоко над головой роились крылатые насекомые. Искусственное освещение превратило его лицо в черно-белую фотографию, резко проступили черты, залегли сероватые тени. Не лицо – рисунок карандашом. Геометрический чертеж. Анна поймала себя на том, что таращится во все глаза, словно ребенок на какое-то чудо, и лишь слабый голос в отдаленном уголке сознания пытался напомнить: таращиться на людей – невежливо, невежливо тыкать пальцем, о деньгах говорить невежливо и о еде тоже, не говоря уж о манере выходить из-за стола, не спросив разрешения. Сколько запретов, сколько правил этикета! И откуда только берутся?

– О чем вы сейчас думаете? – спросил он, повернув голову так, чтобы смотреть прямо на нее.

Анна поспешно прокручивала последние мысли, пытаясь найти среди них хоть одну, которую можно было бы высказать вслух.

– О судьбе, – солгала она. – Вы же сами заговорили…

– Не уверен, что судьба действует во время войны, – усмехнулся он. – Кажется, будто Господь выпустил все из-под контроля и дети играют сами… испорченные дети. Вам не кажется, что мы в руках…

– А, Фосс, познакомьте меня с вашей очаровательной спутницей.

Это был голос того самого немца, которого Анна подслушала в кабинете Уилшира, голос четкий и резкий, как цокот копыт по щебенке. Фосс послушно сделал ритуальный жест в сторону Анны, лихорадочно перебирая страницы своего мозга в поисках имени. Пустота. Другой рукой с открытой ладонью он указал на генерала, высокого, лысеющего, с пенсне на жирной физиономии и козлиной бородкой. Вылитый профессор, специалист по истории искусства, например.

– Генерал Райнхардт Волтерс, позвольте вам представить… – Он обернулся к Анне, сдаваясь.

– Анна Эшворт, – подсказала она. – Живу здесь, у Уилширов.

– Красивый дом, – без особого энтузиазма похвалил Волтерс. – И вечер прекрасный. Вы – англичанка, мисс Эшворт?

– Да, англичанка, – ответила она, постаравшись смягчить голос.

– Простите за вопрос. Внешне вы не похожи, хотя говорите, как англичанка.

– Много загорала, – пояснила она.

– Вы только что приехали, насколько я понимаю? После Англии кое-что покажется странным… тут. – Он растопырил пальцы, указывая на все вместе и ни на что в отдельности.

– Отсутствие затемнения?

– Хотя бы, – кивнул он, – и хорошие отношения с… с врагом. Мы тут в Лиссабоне все дружим между собой.

Волтерс усмехнулся, выставив напоказ желтые зубы и дырку позади клыка. Зря надеется. Анна отнюдь не собиралась поддерживать добрые отношения с врагом, во всяком случае, с этим врагом. Но тут ей припомнилось, что Фосс – тоже враг.

– Вы правы, генерал Волтерс, здесь война вовсе не ощущается, – признала она. – Наверное, если бы и здесь на голову падали бомбы, мы были бы не так любезны друг с другом. Но теперь… – И она поднесла к губам бокал шампанского.

– Совершенно верно, совершенно верно, – закивал Волтерс. – Капитан Фосс, на одно слово, будьте добры.

Фосс и генерал коротко поклонились Анне и, пройдя через террасу, ушли от фонарей, освещавших фасад здания, в матовую черноту сада. Анна пощупала шишку на голове и подумала: ей бы следовало усвоить урок. Но ее не подготовили к тому, что линия фронта окажется размытой. И что ей теперь делать с Карлом Фоссом, военным атташе немецкого посольства, если даже сейчас – самой себе не солжешь – она высматривает его и ждет его возвращения?

– Часть гостей останется на ужин, – сообщил Уилшир, двумя пальцами придерживая ее за плечо. Вечно он трогает ее руками. – Надеюсь, вы присоединитесь к гостям?

Ответа Уилшир не дождался, его подхватила и унесла та самая группка женщин, которых он совокупно окрестил румынками. Воспользовавшись этим прикрытием, Анна спустилась по ступенькам и скрылась в темноте. Первая часть вечеринки заканчивалась.

– Je vous remercies infinement, – услышала Анна пронзительный аристократический голос в тихой ночи, – mais on etes invites de diner par le roi d'ltalie.<sup>[10]10
  Тысяча благодарностей… но мы приглашены на ужин к королю Италии (фр.).


[Закрыть]</sup>

Она повернулась спиной к свету, приучая глаза к темноте. На лужайке никого не было. Она двинулась вперед, к кустам, откуда слышались голоса, однако именно эти голоса заставили ее резко свернуть в сторону, как только она приблизилась. Сопение, стоны, чмоканье и шлепки. Растерянная, девушка остановилась неподалеку. Звуки затихли. Через полминуты из кустов вылез Бичем Лазард, на ходу возвращая волосам безупречный пробор, вертя головой, чтобы воротник сел на место. Он неторопливо прошел к дому, а еще через минуту в том же проеме показалась Мэри Каплз. Женщина приподняла подол платья и тщательно отряхнула колени. Запрокинула голову, встряхнула волосами – чем пышнее, тем лучше.

Глава 13

Воскресенье, 16 июля, дом Уилшира, Эштурил

Анна рассчитывала встретить за ужином кого-нибудь из англичан. Хотя бы супругов Кардью. Она видела Кардью в начале вечера, и тот помахал ей издали рукой, но пересеклась она с ним под самый конец и всего лишь на минутку: успела только сообщить, какое место выбрала в качестве тайника для писем, и супруги отбыли на ужин с испанской торговой делегацией. За столом рядом с Анной оказались две супружеские пары португальцев, по одной паре аргентинцев и испанцев, Волтерс из немецкого посольства, Бичем Лазард и единственная незамужняя женщина, кроме самой Анны, – итальянская графиня, немолодая, со следами былой красоты.

Анну усадили поблизости от окна, между аргентинцем и Бичемом Лазардом. Напротив сидела маленькая португалка, вся голова в мелких кудряшках и платье чересчур элегантное, не по чину. Уилшир занял один конец стола, кресло его жены в другом торце пустовало, и никто не осведомлялся о ней.

В глубоких серебряных чашах подавали густой желтоватый суп-пюре. Вкус какой-то металлический, возможно от оловянного черпака. Во время первой перемены левое бедро Лазарда упорно вжималось в правое бедро Анны, а сам он тем временем вел разговор с соседкой по правую руку, обращаясь к ней на своем зазубренном, ржавом португальском. Соседка отвечала на безукоризненном английском, но Лазарда это не останавливало.

Прибыло второе блюдо – рыба, что послужило для всех мужчин за столом сигналом сменить собеседницу. Лазард повернулся к Анне, окинул ее недоверчивым взглядом, словно затейливый десерт, – с какого кусочка начать.

– Сегодня я познакомилась в Хэлом и Мэри Каплз, – первой заговорила она, чтобы сбить его с толку. – С вашими соотечественниками-американцами.

– Да-да, Хэл, – отозвался он, словно речь шла о дальнем родственнике, а не о человеке, чью жену он только что отделал в кустах. – Бьюсь об заклад, Хэл вам все уши прожужжал своим бизнесом. Он только о делах и умеет разговаривать.

– Еще о рулетке… и о певчих птицах. Его увлечение.

– В жизни бы не поверил! – фыркнул Лазард. – А чем увлекаетесь вы, Анна? Надеюсь, не машинописью и стенографией?

Анна принялась разделывать рыбу, подражая умелым движениям Лазарда: прорезала вдоль позвоночника и отделила съедобную часть. Как удачно, что можно заняться едой и выиграть время. Чем же она увлекается теперь, когда стала Анной Эшворт? Математика ушла в прошлое.

– Наверное, я по старинке люблю повеселиться, только случая у меня пока не было. В Англии сейчас не очень-то весело.

– Придется мне поводить вас… показать злачные местечки Лиссабона.

– Тут есть злачные местечки?

– Еще бы, можно пообедать в «Негрешку», сходить в танцбар «Майами», заглянуть в клуб «Олимпия». Отличные заведения.

Приподняв повыше рыбий хребет с повисшей на нем головой, Лазард хищно выбирал кусочки белой плоти.

– Вчера в Лиссабоне были волнения. Я только прилетела. Мне говорили, народ возмущается из-за плохой еды. В шорисуш добавляют опилки.

– Коммунисты, – произнес Лазард, будто поставил смертоносный диагноз. – Коммунисты! В городе много всяких партий и кружков, но, грубо говоря, все делятся надвое: «имущие» и «неимущие». Вы принадлежите к «имущим», Анна, так что вам придется привыкать к «неимущим» или не высовывать носу из Эштурила, здесь все свой брат, «имущие».

Он сложил нож и вилку поверх обглоданного рыбьего скелета и одним глотком осушил бокал; вышколенный лакей тут же долил вина. Тарелки убрали, и графиня воспользовалась краткой паузой перед жарким, чтобы подать – на весь стол, от одного конца до другого – первую за общим ужином реплику:

– А теперь, герр Волтерс, когда Шербур пал и союзники идут на Париж, что собирается делать ваш герр Шикльгрубер?

– Опять она, – проворчал Лазард в салфетку.

Волтерс мужественно принял вызов. Приподнял бокал за ножку, слегка покачал, словно движение вина могло подсказать ответ, задумчиво погладил бородку.

– Фюрер, мадам, сохраняет спокойствие, – ответил он, любезностью парируя грубость аристократки. – А что касается Парижа, по карте, может, он и близок, но, смею вас заверить, союзники столкнутся с весьма серьезным сопротивлением.

– А как насчет русских? – не сдавалась графиня.

Волтерс вцепился в край стола, толстая задница заерзала по гобеленовой обивке кресла. Все взгляды были устремлены на генерала: авось перепадет кроха секретной информации. Лишь постукивание ложек – прислуга накладывала в тарелки овощи и рис – нарушало тишину. На миг показалось: сейчас генерал вскочит, опрокинет стол, придавив им зловредную сплетницу. Но Волтерс молча обвел глазами всех, кто сидел за столом, кроме молодой англичанки и этой графини в обносках, словно упрекая каждого: они разбогатели, продавая все подряд тогда еще победоносному рейху.

– Да, верно. У русских сейчас дела идут хорошо, – размеренно заговорил он. – Однако даже и не думайте, чтобы хоть малая часть гер… французской земли досталась врагу без борьбы – без такого ожесточенного сражения, какого еще мир не видел. Мы не уступим.

Хладнокровная уверенность генерала слегка напугала всех присутствующих, за исключением Уилшира. Того скорее позабавила демонстрация фанатизма – с обеих сторон.

– Вы не думаете, что они предпочтут избавиться от него… – продолжала графиня.

– Они! – переспросил Волтерс.

– Немцы, которые любят свою страну, которые позаботятся о том, чтобы Германия существовала и впредь, когда все это кончится.

– Германия будет существовать всегда, – почти прошептал Волтерс. Ни один разговор никогда еще не заводил его в такую бесплодную, ледяную пустыню.

– Я смотрю, у вас еще верят в чудеса.

– Чудеса не исключены, мадам, – буркнул Волтерс, но, сообразив, что эти слова могут показаться смешными, добавил: – Разве вы не слыхали, как мы бомбим Лондон беспилотными ракетами?

Все взгляды обратились к Анне. Все уже знали, что она – англичанка, только что из Лондона.

– Это, – негнущимся пальцем ткнул в потолок генерал, – это лишь начало.

Вилки замерли, так и не коснувшись тарелок.

– Сколько уже лет немецкие газеты пророчат чудо-оружие, – небрежно бросил Лазард. – Так оно готово, наконец?

Волтерс, не отвечая, воткнул вилку и нож в мясо и принялся пожирать его, точно завоеванную Европу.

После ужина женщины перешли в гостиную, выпить кофе и выкурить по сигарете, а мужчинам в соседней со столовой комнате подали сигары и портвейн. Обходя обеденный стол, Волтерс нагнал Уилшира.

– Кто она? – громко спросил генерал.

– Графиня делла Треката, – с улыбкой ответил хозяин.

– Жидовка?

Немолодая итальянка, выходя в коридор, вцепилась в руку Анны, ее пальцы судорожно впились в кожу девушки чуть повыше локтя.

– Жидовка, кто же еще, – тонким бумажным голосом прошелестела она.

– Вы о чем?

– О себе. Я слишком откровенно говорила о… достопочтенном герре Шикльгрубере, – шептала графиня, – но ведь… вот вы – англичанка, да?

– Да, но сейчас я работаю в Лиссабоне и живу в этом доме.

– Что вы скажете о мистере Мосли?<sup>[11]11
  Сэр Освальд Эрнальд Μосли (1896–1980) – основатель Британского союза фашистов.


[Закрыть]</sup>

– Мне кажется, он во многом неправ.

– Да уж, – подхватила ее спутница, – «во многом неправ». Мне бы поучиться у вас деликатности. Кроме нас с вами тут других врагов у фашизма нет. У аргентинцев Перон, у испанцев их Франко, у португальцев Салазар, а немцы – ну, сами знаете, кто они такие, эти немцы.

– А мистер Лазард?

– Капиталист, – пренебрежительно отмахнулась графиня.

– А мистер Уилшир?

– Непредсказуемый ирландец. Занимает нейтральную позицию, как Салазар. Понимаете, что это значит? Он торгует с обеими сторонами, хотя в глубине души предпочитает одну из них. В случае с Уилширом вернее будет сказать, что он не любит одну из противоборствующих сторон, однако деньги делает на обеих.

– По крайней мере, он не фашист.

Женщины расселись вокруг остывшего камина, португалки вставили сигареты в слишком дорогие мундштуки, графиня курила без мундштука и угостила сигаретой Анну. Служанка разливала кофе.

– Кто-нибудь видел Мафалду? – поинтересовалась одна из соотечественниц миссис Уилшир.

– Говорят, она больна, – откликнулась графиня.

– И уже довольно давно, – подхватила испанка.

– Мы уезжали на север, – пояснила вторая португалка. – И ничего не знали.

– Я ее видела, – неожиданно для самой себя вмешалась Анна.

– И?

– Я только вчера приехала.

– Но вы ее видели?

– Да.

– Ну так расскажите.

– Дело в том…

– Здесь все друзья Мафалды, – сказала испанка, и ее слова прозвучали угрозой.

– Дайте девочке сказать, – заступилась графиня.

– Она… путается немного, – осторожно начала Анна.

– Путается?! Как это – путается?

– Она… приняла меня за другую.

– С Мафалдой такого быть не может.

– Я же тебе говорила, – сказала вторая португалка первой на своем родном языке. – Я же говорила: платье.

– Чье это платье? – по-английски спросила аргентинка.

Все взгляды вернулись к Анне, только графиня осталась спокойно стоять у камина, курила, вздернув подбородок, не интересуясь подобными пересудами.

– Ведь это не ваше платье, правда? – спросила одна из португалок Анну.

– Дайте девочке слюну проглотить, и она вам ответит, – снова вмешалась графиня.

– Нет, не мое. Мое в чистке. Это платье оставили в моей комнате, пока я спала.

– Я так и думала. Такое платье могла сшить только та парижанка, что живет в квартале Шиаду. Я тоже заказала у нее пару платьев.

– Смею надеяться, не то, что сейчас на вас? – съехидничала графиня.

– Я так поняла, это платье и костюм для верховой езды, который я надевала утром, принадлежали американке… и дона Мафалда тоже это знает. Она приняла меня за нее.

– Худи Лаберна, – торжествующе вскинула руки испанка.

Аргентинка со стуком поставила чашечку на кофейное блюдце:

– Какая Худи?

– Джуди Лаверн, – уточнила Анна. – Мне сказали, несколько месяцев назад ее депортировали.

– Кто это вам сказал?

– Другая американка, Мэри Каплз.

– Почем ей знать? – фыркнула португалка.

– Эта маленькая пута<sup>[12]12
  Шлюха (исп.).


[Закрыть]</sup> даже не бывала здесь, – подхватила испанка, и аргентинка радостно засмеялась.

– Джуди Лаверн погибла в аварии, – сказала графиня. – Прежде чем ее успели депортировать.

– Если вы катались в серре, вы уже видели эту дорогу, – подхватила португалка. – Она возвращалась в Кашкайш и не вписалась в крутой поворот, сразу после пересечения с шоссе на Азойю. Слетела с огромной высоты. Страшное дело. Машина буквально взорвалась. У девушки не было ни малейшего шанса спастись.

– Говорят, она пила, – зловещим эхом отозвалась вторая португалка.

– Откуда это известно? – придралась графиня. – Она сгорела дотла.

Жемчужное ожерелье внезапно сдавило Анне горло, машинальным движением она подсунула палец под бусины. Как же так, почему Мэри Каплз ничего не знала?

– Но зачем же мне дали одежду Джуди Лаверн? – еле слышно спросила она.

– Просто она оказалась под рукой, – проявила здравый смысл вторая португалка. – Вряд ли вы приехали с большим гардеробом… из Англии-то.

И вновь взгляды оторвались от Анны, встретились, многозначительно обмениваясь тайным знанием. Это чужое платье, эти люди, «высшее общество»! Аргентинка с волосами, зачесанными так туго, что брови поднялись выше челки, испанка, всюду чующая блуд, надменно презирающая маленькую путу Мэри Каплз. Сплетницы-португалки, удобно устроившиеся на своих пухлых задах, посасывающие нелепо разукрашенные мундштуки. Каждой позарез нужно показать, как много она знает – ни о чем. Единственный приличный человек во всей компании – еврейская графиня.

– Надеюсь, вы-то ничего не перепутаете, как дона Мафалда, – решительно заявила Анна. – Я – вовсе не Джуди Лаверн, хотя на мне ее платье.

– Разумеется, дорогая, – приторным голосом пропела португалка. – Разве кто что говорит?

Снисходительный тон только подлил масла в огонь, и Анна уже не могла сдержаться:

– Вы все знали, что Джуди Лаверн была любовницей мистера Уилшира, и вы решили, что я тоже стану его любовницей, раз уж я унаследовала ее одежду. Так вот: я не его любовница, не буду ей, никогда, ни за что не стану его любовницей!

После такой речи ей следовало бы решительным шагом выйти из гостиной, но, во-первых, пока разминешься со всей этой мебелью, а во-вторых… к черту! Графиня ласково похлопала Анну по руке, то ли подбадривая, то ли пытаясь остановить.

Атмосфера в комнате заметно сгустилась. Все посасывали свои сигареты и мундштуки – и молчали.

– Как вы думаете, кто первым войдет в Берлин? – небрежно спросила графиня.

Вопрос пробил группку сплетниц насквозь и врезался в стену как горящая стрела. Все сделали вид, будто ничего не слышали. Аргентинка с испанкой заговорили о конных бегах, португалки – о каких-то общих знакомых. Огненная стрела может поджечь дом и все сгорит дотла, прежде чем они ответят на такой вопрос.

Анну оставили наедине с графиней. Девушка спросила, как графиня попала в Португалию, и графиня охотно ответила: она живет здесь одна в небольшом пансионе в Кашкайше. Ее семья переправила ее в Испанию еще в 1942 году, якобы спасая от бомбардировок и приблизившегося фронта. Лишь на пароходе и потом в поезде, идущем в Мадрид, графиня из разговоров с другими беженцами поняла, от чего ее спасали. Тогда впервые она узнала о концлагерях, куда свозили евреев со всей Европы. От своих близких она больше известий не получала.

– Думаю, они ушли в подполье, – подытожила она. – Они понимали, что мне в моем возрасте в подполье не выжить, вот и отправили меня за границу. Еще несколько месяцев, и все будет кончено, тогда они дадут о себе знать, вызовут меня. Нужно быть терпеливой.

Пока графиня произносила эти слова, глаза ее блуждали по комнате, выхватывая то одушевленные, то неодушевленные объекты. Полый звук каждого слова противоречил взгляду, непослушному движению губ и челюсти. Слова внушали веру, а подсознание боролось с непереносимой уверенностью: никого у нее больше нет, вечное одиночество. И Анна, вслед за графиней обводя взглядом эти наряды и прически, накрашенные губы, жадные зубы, подвижные языки в разверстых устах, прислушиваясь к неумолчной болтовне в комнате, вдруг подумала: вот так выглядит мертвая плоть, с таким звуком впивается в кость мясницкая пила.

Очередной слуга сообщил, что машины за гостями прибыли. Анна проводила графиню до автомобиля, помогла ей сесть. Когда она закрывала дверцу, графиня, подавшись вперед, неожиданно схватила ее за руку.

– Осторожнее с сеньором Уилширом, – шепнула она, – а то Мафалда устроит, чтобы вас выслали, как Джуди Лаверн.

Графиня выпустила ее руку, и Анна захлопнула дверь. Автомобиль графини отъехал вслед за остальными, усталое, плохо освещенное лицо не обернулось к Анне проститься. Ночь, прибежище несчастных, поглотило одинокую женщину, суля ей несколько часов передышки до наступления нового, непереносимо яркого дня.

Обойдя Уилшира, который провожал задержавшихся гостей, Анна уединилась на задней террасе и выкурила еще одну сигарету. Здесь было неуютно: слишком светло, и множество чужих жизней обступало ее со всех сторон. Отъехал последний автомобиль. Фасадное освещение растворялось во тьме сада, его тонкие оранжевые нити дрожали в темноте, словно стайка светляков. Анна почувствовала запах сигары, потом увидела, как упал комочек пепла с красным угольком. Напротив нее, невесть откуда взявшись, сидел Уилшир, лениво скрестив ноги; слабая подсветка со стороны дома выхватила из темноты край поднесенного к губам стакана.

– Еще один долгий день в раю, – пробормотал он, до краев переполненный приторной сладостью знойного вечера.

Анна промолчала, мрачные события этого дня все еще не улеглись в ее сознании, трудно было свести их к какому-то балансу, а уж тем более вывести положительный итог – и был ли он? Слишком много всего произошло за долгий день в раю, слишком многое требовалось обдумать. Вот что значит быть взрослым. Сколько-то удастся продержаться, плывя против течения событий и разговоров, но быстро выбьешься из сил, и все волны нахлынут разом. И наступит момент – как это произошло с графиней, – когда волны сточат тебя до песка, пусть природа твоя из крепкой скалы.

– О чем задумались? – процедил Уилшир.

– Вот о чем я думала, – начала Анна, едва не топнув ногой в раздражении. – Я все пытаюсь понять, с какой стати вы заставляете меня одеваться как Джуди Лаверн?

Вопрос вылетел из ее рта неотшлифованным, грубым, и Анна с немым изумлением следила за тем, как слоги и звуки – они казались ей вращающимися в воздухе буквами с заостренными краями – бьют в оставшееся в тени лицо.

Повисло долгое молчание, только сверчки стрекотали где-то в кустах, и присутствие Уилшира становилось все более ощутимым, все ярче разгорался огонек его сигары, когда он втягивал в себя дым.

– Я тоскую по ней, – сказал он.

– Что с ней сталось? – спросила Анна, не смягчая голоса, все еще обозленная, и, не дождавшись ответа, продолжала: – Тут разногласия возникли. Сперва мне сказали, будто ее депортировали, а за ужином выяснилось, что Джуди погибла в аварии.

– Да, конечно, – пробормотал Уилшир с трудом; что мешало ему говорить внятно – резкий дым сигары или спазм, сдавивший горло? – Она погибла… в автомобильной аварии.

Куполом собора опускается на город тьма, журнальный столик превратился в исповедальню. Вдали, на высоком дереве, пробует голос соловей; задребезжал, перемещаясь по столу, стакан Уилшира. Спиралью дыма растворяется в ночи сигара.

– Мы поссорились, – заговорил Уилшир. – Мы были в том доме, в Пе-да-Серра. Весь день катались верхом, потом начали пить. Я пил виски, она, как всегда, бренди. Спиртное ударило нам в голову, мы заспорили… Даже не помню из-за чего. Она приехала на своей машине, так что, когда ей стало невтерпеж, она попросту хлопнула дверью, села за руль и уехала. Я поехал следом. Она прекрасно водила машину – в трезвом состоянии. Я давал ей свой «бентли» совершенно спокойно. Но тут она была пьяна, да еще и обозлена в придачу. Она погнала слишком быстро, по горной дороге. Не вписалась в крутой поворот, и машина слетела с обрыва. Там ужасная высота. Даже если бы бензобак не вспыхнул, она бы все равно…

– Когда это случилось?

– Несколько месяцев тому назад. В начале мая, – покорно ответил Уилшир, и даже соловей смолк. – Я был влюблен в нее, Анна, влюблен по уши. Никогда со мной такого не было, и вот, в моем-то возрасте…

Что-то в его интонациях, в том жесте, которым Уилшир вновь потянулся к стакану, подсказало Анне: быть может, весь спор начался с того, что Джуди Лаверн вовсе не была влюблена до такой степени, как он…

– Ваш спор… – начала было она, но Уилшир вдруг вскочил, затряс головой и руками, в панике не зная, куда спрятаться, чтобы забыть, кто он и с кем. Окурок сигары откатился в угол террасы.

Уилшир повернулся спиной к поляне, запрокинул голову, вытряхивая непрошеные воспоминания. Анна сидела согнувшись, упираясь локтями в подлокотники кресла, и не видела того, что в окне над террасой отчетливо различал Уилшир: белое ночное платье Мафалды, ее ладони, прижатые к стеклу.

Уилшир рывком поднял Анну на ноги.

– Я пошел спать, – заявил он и поцеловал ее в губы – уголком рта, но этого хватило, чтобы внутренности свело судорогой.

Анна все еще не чувствовала усталости, избыток обрушившихся на нее сведений все равно помешал бы уснуть. Она прихватила пару сигарет из пачки, спички из стеклянной подставки. Сбросив туфли, Анна босиком пошла через поляну к тропинке и дальше, к беседке. Присела на скамейку под нависшими страстоцветами, подтянула ноги на сиденье и сунула в рот сигарету, уткнулась подбородком в грудь. Чиркнула спичкой о каменную скамью – и вздрогнула: в мерцающем свете перед ней предстал Карл Фосс, сидит в углу, скрестив ноги, преспокойно сложив руки на груди.

– Так можно до смерти человека напугать, герр Фосс!

– Ну, вы-то не испугаетесь.

Анна прикурила, потрясла спичкой, чтобы загасить ее, уселась поудобнее, прислонившись спиной к облицованной стене.

– Военный атташе германского посольства следит за этой виллой?

– Не столько за виллой…

– За гостями, за людьми, живущими в доме?

– Не за всеми.

Тонкая серебряная нить туго свивается в животе.

– Что же будет на этот раз?

– Понятия не имею, о чем вы.

– Вы всегда вовремя оказываетесь рядом, мистер Фосс.

– Вовремя?

– Всякий раз, когда вы нужны… Чтобы помочь перенести пьяного или спасти утопающего.

– Выходит, и от меня бывает польза, – вздохнул он. – А на этот раз… что ж, кто знает?

Он следил глазами за кончиком ее сигареты. Губы Анны, ее нос и щека озарялись огнем, когда она подносила сигарету ко рту и затягивалась, и этот огненный образ словно выжгло на сетчатке его глаз. Тщетно Карл подыскивал слова – так роется в карманах человек, слишком глубоко запрятавший трамвайный билет.

– Вы близко знакомы с мистером Уилширом? – спросила Анна.

– Достаточно близко.

– Достаточно близко, чтобы отнести его домой, когда он сам не в силах дойти, или достаточно близко, чтобы не желать более близкого знакомства?

– У нас с ним есть общие дела. В делах он честен. Больше мне о нем ничего знать не требуется.

– Вы когда-нибудь видели его вместе с его… вместе с Джуди Лаверн?

– Несколько раз видел. Они не скрывали своих отношений, когда выезжали в Лиссабон. Вместе ходили в бары, в ночные клубы.

– Как они смотрелись вместе?

Долгое молчание, достаточно долгое, чтобы Анна успела докурить сигарету и затушить ее о каменное сиденье.

– Разве я задала такой уж сложный вопрос? – удивилась она.

– Они были влюблены друг в друга, – сказал он наконец. – Вот они как смотрелись: как влюбленная парочка.

– Но вы что-то долго думали, – настаивала она. – Вы считаете, чувство было взаимным?

– Я так считаю, но смотрел со стороны. Такие вещи нужно видеть не только глазами.

Ответ Анне понравился: этот человек понимает невысказанное, бессловесный язык.

– У меня осталась еще сигарета. Только одна. Если хотите, поделюсь, – предложила она.

У Фосса оставались сигареты в кармане, однако он предпочел подсесть к Анне. Нащупав в темноте его руку, Анна вложила в нее сигарету. Между двумя тесно прижавшимися друг к другу людьми вспыхнула, зашипев, спичка. Карл держал ее запястье – именно так, как должен был кто-то держать ее запястье в мечтах Анны. Подтянув ногу на сиденье, Карл пристроил руку с сигаретой на колене.

– Почему вы расспрашиваете меня об Уилшире?

– Меня поселили в доме человека, который одевает меня в костюмы своей бывшей возлюбленной – своей умершей возлюбленной. Я понятия не имею, зачем он это делает. Разве чтобы позлить жену? Сегодня он признался, что тоскует по ней… по любовнице.

– Наверное, так оно и есть.

– Но на ваш мужской взгляд, не странно ли это?

– Он пытается вообразить ее живой. Обманывает самого себя.

– Зачем он это делает?

– Возможно, между ними осталось что-то недосказанное.

– Или его преследует чувство вины?

– Возможно.

Анна вынула сигарету из его пальцев, затянулась и снова вложила сигарету в руку Карла. С каждой минутой она обретала уверенность. Вот уже как бы и поцеловала его, соприкоснулась губами – через фильтр сигареты.

– И про аварию вы тоже знаете? – продолжала она.

– Да. Я также слышал, что Джуди уже собиралась уезжать.

– Ее депортировали.

– Да, был такой слух.

– Вы хотите сказать, что это неправда? Что она сама хотела уехать?

– Я не был с ней знаком, – пожал плечами Карл. – Я не знаю.

Они передавали друг другу сигарету, соприкасались пальцами.

– Вы могли бы убить женщину за то, что она отказалась любить вас? – спросила Анна.

– Так сразу не ответишь. Это зависит…

– От чего?

– Насколько я сам был бы влюблен. Измучен ревностью.

– Но вы могли бы убить?

Он не спешил с ответом. Сперва затянулся, передал ей сигарету, затянулся снова.

– Нет, не думаю, – сказал он наконец. – Нет.

– Правильный ответ, мистер Фосс, – одобрила Анна, и они засмеялись вместе.

Фосс раздавил окурок ногой. Они еще посидели в молчании, потом, не сговариваясь, повернулись лицом друг к другу – всего несколько сантиметров разделяло их. Фосс наклонился и поцеловал ее. Прикосновение его рта изменило очертания ее лица, его лица, страх уже нельзя было отделить от желания. Анна с усилием заставила себя отклониться, встать на ноги.

– Завтра вечером, – в спину ей сказал Фосс, – я снова буду здесь.

Анна уже мчалась прочь – опрометью. Она пробежала по тропе, ворвалась на заднюю террасу и рухнула на стул, задыхаясь, легкие горели, сердце билось в горле. Осев на стуле, Анна запрокинула голову, разглядывая звезды и умоляя сердце вернуться на место, в клетку ребер. «Глупая девчонка, – твердила она про себя, я – глупая девчонка, и больше ничего». Ей припомнилось, как в зареве пожарища плеснула белая материнская рука, ударила ее по щеке. И как тогда, в Клэпэме, так и сейчас та пощечина заставила ее опомниться.

Дружеские отношения с врагом. Волтерс говорил об этом. Дружеские отношения? Как бы не хуже. Это безумно, это опасно. Где вы, надежные серебристые рельсы? Поезд сходит с пути. Вновь обмякнув на стуле, Анна крепко сжимала пальцами разгоряченный лоб. Почему именно он? Почему не Джим Уоллис, не кто-то другой, кто угодно, только бы не он?

Она подобрала с пола туфли, почувствовав наконец-то усталость. Ни дать ни взять героиня грошового романа. Прошла в дом по длинному коридору и все твердила про себя: а как можно заранее подготовиться к встрече? Матери этому не учат. Взгляд упал на глиняные фигурки, одна в особенности заинтересовала Анну. Она включила верхний свет, отперла дверцу серванта. Несколько похожих друг на друга фигурок, одна и та же тема, раскрытая на разные лады: женщина с завязанными глазами. Анна взяла в руки фигурку, повертела, пытаясь угадать ее значение. На подставке с обратной стороны нацарапано имя мастера и больше ничего. Расплывчатое пятно проступило за стеклянной дверью, сделалось человеческим лицом. Анна почувствовала, как натягивается, покрываясь мурашками, кожа на голове.