Текст книги "Компания чужаков"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

Глава 17

Вторник, 18 июля 1944 года, дом Уилшира, Эштурил

Два часа ночи. Анна лежит в постели, бетонная плита давит на грудь. Взгляд прикован к потолку, вся она – ожидание. Когда же время сдвинется с мертвой точки?! О предстоявшей задаче – обыскать кабинет – девушка не думала. Прибой носил ее безвольный разум между фантазией и реальностью, Джуди Лаверн и Уилширом, Карлом Фоссом и тем, что еще недавно было ее собственным «я».

Уилшир сказал, что скучает по Джуди Лаверн, что она пленила его. Фосс и все остальные считали их любовниками. Теперь Уилшир использует Анну, превращает ее в призрак, маскарадную копию Джуди. Зачем? Чтобы терзать жену? Себя самого терзать? Он ударил кобылу, ударил ее намеренно. Обозлился, себя не помнил, как увидел Анну в костюме Джуди. Он хотел изгнать ее прочь с лица земли, прочь из своих мыслей.

Знает ли Карл Фосс, что она – агент? Может быть, он проводит операцию или, живя в этом параноидальном городе, вообразил, что операцию – по отношению к нему – проводит Анна? Когда и как узнают они, где кончается ложь и начинается правда? Больше ей не следует встречаться с ним, решила Анна. Во всяком случае, подставляться нельзя. Не будет встречи в дальнем конце сада. Уравнение со слишком многими неизвестными, несводимое уравнение. Цифры и буквы размножаются у нее на глазах, математическая логика бессильна. Инструментов для решения подобной задачи, хотя бы частичного решения, нет. Ничего страшного, серебристая ниточка в конце концов ослабнет, провиснет.

Пора заняться делом. Анна прошла по темному коридору, плечом задевая стену. Подождала в верхней галерее над холлом. Нагревшиеся за день половицы стонали под ногами. Голубым ромбом лег на клетчатый пол свет луны. Спустившись по лестнице, Анна аккуратно обошла пятно лунного света, миновала шкафчики с запертыми в них безмолвными фигурками, любимицами Мафалды. Amor é cego. Анна добралась до дальнего конца дома и отворила стеклянную дверь задней террасы. Она послужит ей запасным входом на случай, если покидать кабинет придется через окно. Приняв эти меры предосторожности, Анна вернулась к двери в кабинет, тихонько приоткрыла ее, вошла и закрыла за собой дверь.

Вновь меры предосторожности: открыть окно возле письменного стола, сдвинуть горшок с растением на восемь сантиметров вправо, чтобы не помешал выпрыгнуть. Затем Анна приподняла подол ночной рубашки и вынула из-за резинки трусиков фонарь. Уселась в кресло Уилшира и всмотрелась в освещенную призрачным ночным светом комнату.

Вдоль стен – книги в красивых кожаных переплетах. Две картины по обе стороны от двери, на одной какие-то люди в арабских костюмах верхом на верблюдах пересекают пустыню, на другой – туманный берег, вытаскивают на берег рыбацкую лодку. Похоже на Ирландию. Один угол в комнате отведен Африке, три маски прибито к стене, самая верхняя – чуть ли не метр высотой и притом всего пятнадцать сантиметров в ширину, узкие прорези для глаз и губ, даже мерещится, будто во рту есть зубы. И пук грубо выделанной конопли торчит наверху, заменяя волосы.

Прислушиваясь к поскрипываниям и вздохам устраивающегося на ночь дома, Анна водила лучом фонаря по столу. Блокнот, две старые газеты, ручка и чернильница, все чистое и аккуратное. Она выдвинула центральный ящик, нашла стопку чистой бумаги, а рядом – отдельный листок с наброском стихотворения, с пометками на полях, там и сям вычеркнуто неудачное слово и проведена черта, соединяющая правильное слово со строкой. В итоге получилось вот что:

 
Черные вороны над головой,
Черные призраки рвутся в бой,
Не ботинки, а когти по льду скрипят,
Не мечи, но огромные клешни блестят.
 

Так выглядел черновик, но, очевидно, его еще собирались править, а потом стихотворение все равно отправится в корзину для бумаг. Пока что эта корзина оставалась пустой. Анна в задумчивости побарабанила пальцами по подбородку, озноб пробежал по телу. Если по ночам Уилшир сочиняет такие строки, темные и тревожные, насыщенные злобной, чуть ли не потусторонней силой, то он, вероятно, и впрямь сходит с ума. Яркой вспышкой в мозгу промелькнул рассказ матери: та как-то зашла в пещеру в Индии и, хотя находилась там одна, все время ощущала чье-то присутствие. Подняла глаза: над ней, плотно усеяв сводчатый потолок пещеры, висели летучие мыши – спали. При виде этого дремлющего воинства, сложенных перепончатых крыл, мать развернулась и опрометью, согнувшись пополам, кинулась к выходу, навстречу солнцу. А что, если сознание Уилшира – такая же пещера?

Один за другим Анна выдвигала ящики, пустые или с каким-то малоинтересным содержимым. Нижний ящик оказался на замке. Анна подвигала взад-вперед книги на полках, приподняла картины, проверила камин. Слева от камина в самом темном углу комнаты обнаружился шкафчик, внутри которого Уилшир прятал сейф с цифровым кодом. Осмотрев все, Анна вернулась к столу, напряженно прислушалась. Руки взмокли от пота. Нервишки уже вышли из-под контроля. Шорохи в доме… что это? Половицы остывают после дневной жары или кто-то крадется сюда? Шаги на ступеньках. Остановка дыхания. Пот заливает грудь и течет по животу. Анна тихо поднялась. Припомнила, чему ее учили: теплый от ее тела стул выдаст ее присутствие. Снова открыла все ящики, проверила, нет ли тайника сбоку или сверху. В центральном ящике, на задней стенке, обнаружился приклеенный ключ.

Этим ключом и открывался нижний ящик, а внутри лежала толстая тетрадь, похожая на книгу, в мягком кожаном переплете, и на гладких, нелинованных страницах Анна узнала тот почерк, которым было написано четверостишие. Увидела она и даты. Значит, дневник. Очень личный дневник, показалось ей с первого взгляда. День за днем – никаких деловых заметок. Начинались записи 1 января 1944 года. Сначала совсем краткие, по большей части – наблюдения за погодой. Такие, например:

«4 января. Холодно. Лужайка совсем белая. Солнце висит низко, порой отсвечивает в прозелень. Да уж, на ирландскую зиму не похоже. Вот если б хоть разок настоящий мороз, от которого ноги сводит».

«23 января. Сильная буря на море. Доехал до Кабу-да-Рока, прошел по берегу до Прайя-Адрага. Со стороны океана непрерывным потоком несутся ливневые тучи. Волны обгладывают скалы, взлетают до самых вершин утесов. Прилив обрушивается на пляж с таким грохотом, какого я никогда не слыхал. Пришлось спасаться бегством, а то бы эти волны меня захватили».

Скучающий человек? Человек, пытающийся найти какой-то путь? Трудно сказать. Первая подробная запись появилась 3 февраля, в тот день, когда Бичем Лазард познакомил Уилшира со своей новой секретаршей Джуди Лаверн.

«Никогда в жизни не видел такого рта! Сочный, щедрый, а губы! Нижняя губка такая пухлая, едва удержался, чтобы не потрогать ее пальцем, почувствовать ее мягкость и нежность. И яркая красная помада, колечко на каждом сигаретном окурке – я сохранил их все».

Он был опьянен, потерял голову с первой же минуты. Анна снова подумала о том, как это было – или могло быть – с Карлом.

Она поспешно пролистала страницы. Каждый день парочка отправлялась на верховую прогулку: и под бодрящим дождем, и под солнечным светом – никогда еще солнце не светило так ярко под величественными, изменчивыми небесами. Плохой погоды больше не существовало. Они спали вместе в доме в Пе-да-Серра. С каждым днем Уилшир все более растворялся в ней. Записи в дневнике расползались со страницы на страницу. Ее иссиня-черные волосы, ее мраморная грудь, ее большие, твердые, розовые соски и полоска – именно полоска, не треугольник – волос там, внизу. Ошеломительные, смущающие, трогательные излияния. И все это находило отклик в сердце Анны и даже в ее физиологических реакциях, в учащенном дыхании и влажности кожи. Так все и длилось – до конца апреля.

«25 апреля. Лазард сдурел. Слишком давно торчит в Лиссабоне. Теперь ему в самых обыкновенных вещах черт-те что мерещится. Вот что бывает, когда чересчур долго проживешь в этом городе, где все шпионят за всеми: в ком угодно увидишь что-нибудь подозрительное. Почему бы Джуди и не общаться с американцами? Она американка, ей хочется поговорить с земляками. Ну и пусть они прогулялись по Игрежа-ду-Карму. Что в этом такого? Разве мужчина держал ее за руку? Ведь нет? Ну и с какой стати Лазард завел разговор…»

К тому времени, как бесконечная запись от 25 апреля доползла до края страницы, намеки Лазарда, ядовитые паразиты, успели уже проникнуть в мозг Уилшира и отложить там яички. Новое поколение приумножилось стократ. Сомнение распространялось с одной исписанной страницы на другую, черный паук чернил на некогда белой бумаге, и не спастись, не загнать паука обратно в пещеру кожаного переплета. Исчезла лирика, померкла Песнь Песней. Свободный и размашистый почерк стал сжатым и напряженным, как будто судорога сводила руку. Лазард в очередной раз донес о встрече – на этот раз в кафе «Бразильера» и уже с другим американцем. Он проследил их до гостиницы, где Джуди провела с этим мужчиной больше часа. Ревность пускала корни, разрасталась, глушила все вокруг как сорняк. Уилшир корчился в агонии, Лазард, коварный Яго, надежно прибрал сюжет к своим рукам. В начале мая Джуди Лаверн сказала Уилширу, что португальские власти отказывают ей в продлении визы. Ей придется покинуть страну. Уилшир рухнул. То, что он написал в этот и следующий день, было ужасно. Таких мыслей, таких слов не должно быть на земле. Не должно быть ни у кого, кроме обитателей ада. Разбрызганные во все стороны капли чернил засыхали медной кровью, Уилшир забывал вовремя набирать чернила и сухим, бессильным пером рвал бумагу. Анна пролистала последние страницы тетради – трагически пустые листы завершали повесть о радостной расцветающей любви – и на задней странице обложки нашла шесть комбинаций букв и цифр: П12, П6, Л4, П8, Л13, П1.

На этот раз скрип деревянных ступеней сопровождался шарканьем кожаных тапочек на мраморных плитах холла. Анна протерла дневник рукавом ночной сорочки, положила его на место, задвинула и заперла ящик. Свет переместился в коридор, из-под двери проник в кабинет. Нащупав клейкую массу на спинке центрального ящика, Анна вдавила в нее ключ, поправила стул, чтобы он стоял как прежде, шагнула на подоконник и, прежде чем перемахнуть за окно, не забыла снова сместить цветок влево, прикрыть за собой ставень. Она присела на корточки под окном и тут только почувствовала, что сорочка промокла от пота насквозь и спина совсем холодная, точно у рыбы. Уилшир привычным жестом отодвинул стул от стола, сел. Анна кинулась бежать через лужайку и по тропинке – к беседке.

В кабинете Уилшир откинулся на спинку стула, в задумчивости потер пальцы. Принюхался. Пахло глицинией. Он встал, распахнул оставшееся незапертым окно, снова потер пальцы, как будто в поисках правильного ответа. Перегнулся через подоконник и выглянул, но увидел лишь собственную черную тень, протянувшуюся к дальнему краю газона.

Лишь у самой беседки Анна замедлила шаги. Сердце больно стучало в ребра, горло сдавило так, словно воротник сорочки ее душил. Задрав подол, Анна утерла им лицо, спрятала фонарь в трусики. Оглянулась, прикидывая, нельзя ли вернуться, но собралась с духом и все же вошла в маленький домик. Фосс растянулся на каменном сиденье. Он спал. Анна шагнула к выходу. Фосс тут же проснулся, сел, провел рукой по лицу.

– Я уж и не надеялся, – признался он.

Грудь Анны все еще с усилием вздымалась, натягивая хлопковую ткань.

– Думал, ты не придешь, – пояснил Фосс и еще раз надавил пальцами на глаза, отгоняя сон.

– Я не хотела приходить, – сказала Анна и поскорее пробралась в темный уголок рядом с ним.

Фосс подвинулся, уступая ей место.

– Не хотела, – с какой-то странной интонацией повторил он.

– Нет.

– Ты чем-то напугана, – сказал Фосс. – Я же вижу.

– У меня есть все основания для страха, – сказала она, узнавая в своем голосе ледяные материнские интонации.

– Основания бояться меня?

– Мы ведь враги.

– Там, – возразил он, махнув рукой, блеснувшей на миг в лунном свете.

– Там – весь мир, а тут только мы.

– Верно. Зато мы тут, и это – наше.

– Правда? – спросила она. – Ты правда так думаешь?

– Правда. Раз мы говорим об этом. Раз мы так говорим.

– Говорить-то мы говорим. Но я пока не знаю… можно ли тебе верить.

– Значит, поэтому ты не хотела приходить? – уточнил он. – А почему же пришла?

– Сигареты кончились.

Он рассмеялся. И внутри Анны все успокоилось, сердце, печенка и прочие органы вернулись на свои места. Влюбленные шпионы. Да, черт возьми, положение безнадежное. Смогут ли они когда-нибудь – через сто лет – сказать друг другу хоть что-то о себе? Фосс протянул ей сигарету.

– Скорее всего, вы, господин военный советник, – шпион, – заговорила она. – А я работаю на «Шелл». Нефтяная компания – завидная добыча для разведки.

– А кто не шпион? – спокойно возразил Фосс, роясь в поисках зажигалки.

– В Лиссабоне все шпионы, вероятно.

– Повсюду. – Он поднес ей огонек, закурил сам. – У каждого человека есть свои секреты.

– Но у шпиона вся жизнь состоит из секретов.

– Это просто работа. Да и секреты у шпионов неинтересные.

– Похоже, ты в этом разбираешься.

– Идет война, я работаю в немецком посольстве, среди сплошных секретов.

– В том-то и беда. Почем мне знать, может быть, ты и вот сейчас тоже работаешь.

– Значит, по-твоему, увлечение легко симулировать, – сказал он. – И даже любовь?

Она затянулась сигаретой, даже щеки втянула, поглубже загоняя в себя дым и пытаясь скрыть учащенное биение сердца.

– По-разному бывает, – выговорила она, стряхивая пепел и чувствуя, как от слишком сильной затяжки поплыла голова.

– Например? – откликнулся он.

– Например, многое зависит от того, насколько объект внимания заранее расположен к такому вниманию.

– Похоже, ты в этом разбираешься.

– Не на личном опыте.

– Откуда же такие глубокие мысли?

– Вычитала в книге.

– К этому и сводится твой опыт? К книгам?

– Моя мать говорила: имеет смысл поучиться у людей, которые пишут книги.

– А моя мать говорила, что в делах сердечных не существует правил. Каждый человек любит по-своему, и не бывает двух одинаковых историй. Сравнения и теории тут не помогут. Даже отношения между двумя людьми не остаются одними и теми же навсегда, что-то меняется в них.

– Твоя мать обсуждала с тобой такие вещи?!

– Мы с ней очень близки. Старший брат был ближе отцу.

– И ты понимаешь, что она этим хотела сказать?

– Вероятно, любить моего отца было нелегко. Она любила его и сохранила свою любовь, но отец отнюдь не упрощал ей задачу, – пояснил Фосс.

Молчание. Анна ждала продолжения, замерла, опасаясь спугнуть. Карл, упорно глядя себе под ноги, собирался с силами, чтобы впервые рассказать историю своей семьи другому, чужому человеку.

– Давным-давно, когда они встретились, – заговорил Карл, и речь его походила на старинное предание, – мой отец был великолепным, сильным мужчиной, боевым офицером, а мать была настоящей красавицей. Ей было всего шестнадцать лет, и она верила, что обрела истинную романтическую любовь, единственную в жизни. Верила, пока жених не признался, что у него была другая. Он любил девушку, а та умерла. Всего несколько слов, но с романтикой «единственной в жизни» любви было покончено. Однако что же могла сделать бедняжка? Не могла же она взять и разлюбить того, кому отдала свое сердце. Через год, в девятьсот десятом, они поженились. Четыре года спустя отец отправился на войну, и четыре военных года мама его почти не видела. Отец несколько раз являлся в короткий отпуск, успел зачать моего старшего брата, а потом и меня, но, когда в восемнадцатом он окончательно вернулся домой с проигранной войны, это был уже другой человек. Травмированный, растерянный. Привлекательным, тем более неотразимым, его бы уже никто не назвал. Моя мать сравнивала его с покинутым домом, где окна заложены кирпичами. Ей пришлось найти другие способы любить его, и она сумела продержаться еще двадцать с лишним лет, до очередной войны.

Мой отец был человек чести, один из тех генералов, кто не пожелал согласиться с приказами, отданными перед походом на Россию, и ему пришлось выйти в отставку. Его выгнали из армии, отправили на пенсию. И тут уж матери пришлось иметь дело с человеком не просто разочарованным, но озлобленным. А дальше… Мой брат погиб под Сталинградом, и мой отец решил поставить точку. Он застрелился, потому что со смертью моего брата он потерял все. Его жена, моя мать, так и не стала для него смыслом жизни. Вслух он этого не говорил, но в прощальном письме велел мне рассыпать его пепел над могилой той, первой возлюбленной, и мама, которая любила его всегда, настояла, чтобы я выполнил его волю. Так я узнал.

Молчание. Фосс перебирает в уме историю своей семьи, переворачивает ее плугом, отыскивая более глубинный, плодоносный слой.

– Думаю, я правильно ее понял, – подытоживает он. – Ты все еще боишься меня?

– Не тебя.

– Боишься быть со мной?

– Нет.

– Но ты чем-то напугана.

– Да. Сегодня я прочла дневник Патрика Уилшира, – сдалась Анна.

– Я же говорил: все мы шпионы.

– Я не шпионила! Он ведет себя… странно, опасно. Я хотела понять, что у него в голове.

– И что же?

– Еще больше напугалась. Не стоило мне читать дневник.

– Почему?

– Он был влюблен в Джуди Лаверн, влюблен до безумия. А потом Лазард сказал ему, что видел Джуди в Лиссабоне с другими мужчинами. На смену безумной любви пришла безумная ревность, и мне кажется, он готов был убить Джуди, хотя впрямую об этом в дневнике не говорится.

– Тебе-то какое дело?

– Не могу понять свою роль во всей этой истории. С какой стати он пригласил меня к себе в дом? Уж наверное, не затем, чтобы предоставить кров очередной секретарше.

– Ты чего-то не договариваешь.

И она сдалась, рассказала о верховой прогулке в серре, о странном поступке Уилшира и последовавшем за этим поступком не менее странном разговоре. От окурка своей сигареты Фосс прикурил еще две, для себя и для Анны, вложил сигарету ей в губы.

– То есть когда ты обвинила его в том, что он ударил твою лошадь, Уилшир вроде бы и не понял, о чем речь, – подытожил он. – Думаешь, Уилшир слегка тронулся, заманил к себе в дом молодую женщину, чтобы наказать ее за вину – мнимую или действительную – той, первой возлюбленной? Не годится. Надо бы вникнуть…

Ах вот как?! Все, что она говорит, не более чем бабьи глупости?

– Каково же будет просвещенное мнение господина советника?

– Извини, – поспешно сказал он. – Я не отмахиваюсь от твоих слов, не думаю, будто ты себя накручиваешь, но мне кажется, за всем этим что-то стоит. Уилшир – непростой человек. Он не стал бы заманивать тебя в дом только ради того, чтобы утолить извращенную месть, хотя, конечно, физическая ревность – штука серьезная. Нет-нет, с твоим приездом началась какая-то игра. А когда он ударил лошадь, а ты не смолчала, бросила ему в лицо упрек, тут-то и обнаружилось слабое место… Он потерял уверенность в себе. Он… он протекает, как подбитый корабль. И оттого еще более опасен.

– А как хорошо все складывалось, – вздохнула Анна.

– Странно, что выражение sang froid изобрели не англичане, мастера хладнокровия, а столь мало склонные к этой добродетели французы.

– Будешь все принимать близко к сердцу, быстро перегоришь. Хладнокровие выручает.

– Ну, мы, немцы, только и умеем, что принимать все близко к сердцу.

– Ага! То-то до твоего сердца никак не достучаться!

Короткий смешок Фосса удивил его самого. Надо же, после страшноватого рассказа Анны оба они еще способны смеяться.

Они сидели и прислушивались к обволакивающему их молчанию. Развилка судьбы: в такие минуты жизнь бесповоротно приобретает то или иное направление. Два человека, мужчина и женщина, исчерпавшие все слова. Теперь от них требовалось какое-то движение, и лучше бы – движение встречное. После вернутся слова, но эти слова будут освещены уже иным светом, и в этом свете двое будут понимать все по-иному, не так, как посторонние зрители, которым останется лишь головами качать и удивляться.

Фосс отбросил сигарету, ее окурок упал на каменный пол, рассыпался угольками, тонкая струйка дыма завилась в лунном свете. Губы искали друг друга в темноте, встретились. Прикосновение их не было нежным. Не ласка, но отчаяние – и надежда. Отдаться ему сейчас, на каменной широкой скамье, под светом луны. А как же фонарь в трусиках? И еще кое-какие неприятные подробности вовремя припомнились Анне. Придется отложить до другого раза – другого дня или ночи, другого места.

Карл попросил Анну прийти к нему домой, ближе к вечеру, после работы. Обещал оставить дверь подъезда открытой, обещал ее ждать. Кончиками пальцев Анна ощупала его лицо, каждую резко проступавшую косточку, так слепой пытается унести с собой осязательное воспоминание.

Она медленно возвращалась к дому, адреналин постепенно рассасывался. Когда ее стопы нащупали ступени задней террасы, нос уловил запах сигары. Она сделала еще один шаг и попала в узкий туннель света от фонаря.

– Что это вы затеяли? – Голос Уилшира плавился, переходя от вопроса к угрозе.

– Слишком жарко, не могу заснуть. Прогулялась по саду, – ответила Анна. – Вам тоже не спится?

Его пятки с хлопком опустились на шлепанцы: он готовился встать. Луч фонаря, словно физически плотная масса, сгущался, спрессовывался, по мере того как Анна приближалась к Уилширу. Невольно она подняла руку, защищая глаза.

– Я недостаточно устал, – проворчал он. – Лежал в постели и все думал, думал.

К облегчению Анны он выключил фонарь и спрятал его в карман, отбросил сигару.

– Похоже, вы замерзли, – отметил он.

– Нет, – возразила Анна, хотя кожа натянулась, как резиновая. – Не замерзла.

Он схватил ее за обе руки и поцеловал. Горечь табака. Отрыжка виски.

– Прошу прощения. – Ничего он не просил. – Устоять невозможно.

Анна с трудом отклеила ноги от мраморного пола.

– Я вас провожу, – заявил он галантно и, включив фонарь, повел ее через высокую стеклянную дверь внутрь дома.

Свет фонаря отражался то от одной стены, то от другой. Анна плелась за ним. Протестующе скрипели половицы, нарастал протест в ее груди. На прощание Уилшир послал ей воздушный поцелуй.

В дальнем конце галереи бесшумно закрылась дверь в комнату Мафалды.

Фосс вернулся в Лиссабон около четырех часов утра. Усталости он не чувствовал. Припарковался возле дома, проверил «почтовый ящик» в саду. Будучи добросовестным немцем, все свои «почтовые ящики» он проверял регулярно, однако этот почти всегда оставался пустым, и Фосс несколько удивился, обнаружив зашифрованное послание: в любой час дня и ночи, когда он найдет это сообщение, следует явиться по такому-то адресу в Мадрагоа на встречу с полковником Войска польского. Аллеи Садов Эштрела вывели Фосса к узким улочкам квартала Мадрагоа.

Он добрался до улицы Гарсиа-да-Орта и вошел в здание, дверь которого всегда оставалась открытой. Поднялся по узкой лестнице на второй этаж, постучал в дверь – два раза, три и еще два. Приоткрылась щелочка, затем дверь распахнулась полностью. Фосс вошел в темную комнату, и полковник, не говоря ни слова, указал ему на открытое окно. Здесь, у окна, поляк проводил ночь за ночью в поисках хотя бы капельки прохлады. Тяжко в душном Лиссабоне коренному жителю прохладной Варшавы.

Хотя Фосс неотчетливо различал лицо человека, сидевшего возле окна, но это не мог быть никто другой, кроме его собеседника в отеле «Лютеция» в середине января.

– Выпьем? – предложил его безымянный наставник, протягивая бутылку.

– Что это? – осторожно поинтересовался Фосс.

– Не знаю, как полковник именует это зелье, но крепкая штука. – Он налил «крепкую штуку» в бокал для вина – аккуратно, не до краев. – Как подвигаются дела с англичанами?

– Плохо, – признался Фосс. – О чем бы мы их ни предупреждали, ничего не принимается на веру. Потом они убеждаются, что я говорил правду, благодарят, перечисляют очередные свои потери, и заканчивается все угрозами.

– Какими угрозами?

– В середине августа они сбросят атомную бомбу на Дрезден, если до тех пор Германия не сдастся. Полная и безоговорочная капитуляция.

– Похоже на блеф.

– Их очень беспокоит наше атомное оружие. Сколько ни тверди, что его у нас нет. Американцы тревожатся пуще англичан.

– Чего еще они требуют?

– Ничего особенного. – Фосс горько усмехнулся. – Прикончить всех наших ведущих физиков: Гейзенберга, Хана, Вайцзеккера. Сообщить им местонахождение всех атомных лабораторий, чтобы они могли разнести их в прах. Убить Гитлера и позаботиться о том, чтобы его не заменил другой наци.

Недолгая пауза. Человек без имени повернул голову, и вспыхнувшая сигарета оставила его лицо в тени.

– Вы слишком долго сражались в одиночку, Фосс. Вам нелегко пришлось, я знаю. Британцы выдвигают жесткие требования, однако больше мы ни с кем не можем иметь дела. На них хотя бы можно положиться. Расскажите им все, и, будем надеяться, они станут помягче к нам. Предупредите их насчет ракет Фау-2. Предложите разбомбить лаборатории в Далеме, если это их успокоит. И скажите им, что фюрер будет убит в своем бункере в Вольфшанце двадцатого июля около полудня по берлинскому времени.

Фосс покачнулся, уровень жидкости в его бокале сместился, и он поспешил допить спиртное, как будто во всем мире лишь это зависело от него. А человек без имени размеренно продолжал:

– Ваша задача, как только вы получите сигнал о начале операции «Валькирия», – захватить власть в германском посольстве в Лиссабоне. Понадобятся жесткие меры, и вы не должны колебаться. Если генерал СС откажется подчиниться, пристрелите его на месте. Оружие у вас есть?

– Казенное, из посольства. Я расписываюсь, когда беру его и сдаю.

– Полковник снабдит вас.

– На этот раз точно?

– Мы не впервые планируем покушение, однако фюрер в последний момент менял планы, и все срывалось. На этот раз фюрер никуда не едет, это мы вызваны к нему. На этот раз не сорвется, вот почему вы предупреждены и можете передать информацию британцам. И это значит, как я надеюсь, что вам уже недолго воевать в одиночку. И последнее: что с Оливье Меснелем?

– Насколько мне известно, Оливье Меснель ничего не делает и ни с кем не встречается, если не считать свиданий с цыганскими мальчишками в пещерах на окраине Лиссабона.

– Полковник выяснил, что Меснеля навещает курьер от коммунистов. Все, что Меснель передает ему, скорее всего, попадает прямиком к русским.

– Что он может передавать? Меснель на улицу-то лишний раз не выходит.

– Значит, к нему приходят или присылают инструкции. Надо выяснить, во что он влез, это поможет нам развивать отношения с англичанами, убедим их, что русские не такие надежные партнеры, как им кажется.