Текст книги "Компания чужаков"
Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)
Глава 3
8 февраля 1942 года, «Вольфшанце» – штаб-квартира Гитлера на Восточном фронте, Растенбург, Восточная Пруссия
Тишина окружала Фосса, когда он возвращался в Закрытую зону I. Тяжесть уже начавшегося расследования давила на плечи. Уродливые осколки информации кружили в мозгу, складываясь в картину, от которой он отшатывался с ужасом. Впервые он понял, отчего люди решаются выстрелить в себя. Раньше, когда он слышал о чьем-либо самоубийстве, ему казалось непостижимой загадкой, что человек так глупо влип, забрел в безысходный тупик… Фосс курил, втягивая в себя дым, пока не затошнило. Нетвердой походкой поднялся к главному зданию и, как только вошел, понял, что страшная весть успела опередить его.
Столовая кишела офицерами, но, похоже, никого не огорчила смерть главного инженера Германского рейха. Гораздо больше всех интересовал вопрос преемника. Однообразная масса мундиров и погон, дубовых листьев и Железных крестов кипела и колыхалась, точно Чикагская биржа. Лишь один человек сидел тихо, высоко подняв голову; волосы откинуты назад, словно сильным ветром, глаза сверкают под густыми прямыми бровями. Альберт Шпеер. Фосс сморгнул – как будто опустилась шторка фотоаппарата, четко уловив момент: герой в час свершения судьбы.
Фосс взял кружку кофе и прислушался к разговору. Стало ясно: тут собрались все, кто имеет хоть какое-то отношение к транспорту и строительству.
– Шпееру достанется Западный вал, базы-бункеры для подводных лодок и оккупированные территории на западе. Это уже обсуждалось.
– А Украина? Сейчас важнее всего Украина.
– Не забывай, перед Рождеством мы вступили в войну со Штатами.
– Я-то помню, и Тодт тоже помнил.
Пауза. Все головы поворачиваются к столику, за которым в одиночестве сидит Шпеер. Все эти реплики ждут его комментария, и он дает какие-то обтекаемые ответы, хотя на самом деле не слушает. Он всматривается в себя, постигая цену, которую придется платить. Свиньи у корыта. Омерзительно их животное, прожорливое честолюбие. Шпеер не хочет понимать тех намеков, что касаются его лично, он занят другим: ему еще надо как-то объяснить самому себе не только свое неожиданное присутствие в Растенбурге (он попал сюда впервые и сразу угодил в драму), но и нечто более сложное, интригу, в которой он пока не разобрался. Как будто его ноздрей коснулся неприятный, подозрительный запах, которого не чувствует никто, кроме него.
– Фюрер не может доверить ему все. Нет, только не ему… У него нет опыта.
– Фюрер отделит вооружение и боеприпасы от строительства.
– Вот увидишь: скоро прилетит рейхсмаршал. Тогда-то мы и узнаем…
– Где сейчас Геринг?
– В Ромитене. Охотится.
– Всего в ста километрах отсюда. Ему уже позвонили?
– Геринг присоединит вооружение и боеприпасы к своему Комитету по четырехлетнему плану.[3]3
Четырехлетний план – план Гитлера по переустройству экономической жизни Германии с целью перевести ее на военные рельсы. Объявлен в 1936 году, ответственность за выполнение возложена на Г. Геринга
[Закрыть] Он отвечает за военную экономику. Все сходится.
– По мне, так сходится только одно. Видишь, кто там сидит?
– Как Шпеер попал сюда?
– Застрял в Днепропетровске. Прошлой ночью прилетел вместе с капитаном Найном.
– Найн доставил его? – с тревогой уточняет первый голос.
– Нет, капитан Найн прилетел вместе с генералом СС Зеппом Дитрихом и прихватил с собой Шпеера.
– Шпеер о чем-то говорил с генералом?
Стоило прозвучать такому предположению, и воцарилось молчание. Фосс перешел к группе военных летчиков, обсуждавших детали катастрофы.
– Он привел в действие механизм самоуничтожения.
– Кто? Пилот?
– Нет, Тодт. Дернул случайно за ручку.
– Разве на борту был механизм самоуничтожения?
– Откуда? Самолет новый. Механизм не был установлен.
– С какой стати он летел на двухмоторном? Фюрер раз навсегда запретил.
– Тодту вчера напомнили об этом. Он так разозлился, что фюрер махнул рукой: черт с ним, пусть летит на этом.
– Вот почему с утра сделали проверочный полет.
– Так ты уверен, что механизма самоуничтожения не было?
– На все сто.
– Три взрыва… Диспетчер отчетливо слышал три.
– Три?
– Значит, все-таки был механизм…
– Не было никакого механизма!
Фосс сходил к шифровальщикам проверить, не поступила ли новая информация о позициях на фронте. Забрал расшифровку и направился в оперативный штаб. В коридоре тихо, обычно день фюрера начинается не раньше одиннадцати. Однако сегодня, разумеется, все будет по-другому? Но нет, дверь личных апартаментов плотно закрыта, эсэсовцы-часовые стоят неподвижно.
Вебер уже работал, разбирался с поставками украинского провианта. Он даже головы не поднял. Фосс начал перебирать расшифровки.
– Тебя искал полковник СС Вайсс, – сообщил Вебер.
– Не говорил зачем? – спросил Фосс и почувствовал, как узлом затягиваются кишки.
– Что-то насчет ящиков с документами…
– Ты уже в курсе, Вебер?
– Насчет авиакатастрофы?
– Рейхсминистр Тодт погиб.
– И наши документы были на борту?
– Да, – буркнул Фосс рассердившись: Веберу хоть бы хны.
– Черт! Вот Цайтлер обозлится!
– Вебер! – с упреком повторил Фосс. – Тодт мертв.
– Todt ist tot. Да, мертв. Ну и что теперь? Фюрер только обрадуется, когда этот ворон перестанет каркать у него над головой.
– Господи боже ты мой! Вебер!
– Сам подумай, Фосс: Тодт с самого начала выступал против русской кампании, а уж когда фюрер объявил войну Америке… пуфф!
– Что – «пуфф»?!
– Тодт был человек осторожный, очень осторожный, в отличие от нашего фюрера, который… как бы это сказать…
– Отважен.
– Ага, отважен. Хороший такой, крепкий эпитет. На этом и остановимся.
– К чему ты клонишь, Вебер?
– Не высовывайся, смотри в свои бумажки. Что происходит за дверью, тебя не касается. Делай свое дело, не болтай, вот и все, что от тебя требуется. – Обеими руками Вебер очертил вокруг себя магический круг. – Ты новенький, еще не знаешь, на что здешние способны.
– Они уже говорят о Шпеере и о том, что рейхсминистру наследует Геринг…
– Ничего не хочу знать, – заявил Вебер, прикрывая уши ладонями. – И тебе знать ни к чему. Соображай побыстрее, что случилось с нашими документами, как они оказались на борту и зачем ты понадобился полковнику СС Вайссу. Если бы Вайсс в такое утро захотел поговорить со мной, я бы уже сидел в сортире. Шевели мозгами, Фосс, подумай о себе самом: здесь, в Растенбурге, никто другой о тебе не позаботится.
Хватило и упоминания о сортире, чтобы Фосса вынесло из штаба. Сидя в кабинке, уткнувшись лицом во вспотевшие ладони, он чувствовал, как прожигает кишки густая, горячая струя.
Полковник Вайсс настиг его, когда Фосс мыл руки. Они говорили, глядя не друг на друга, а на отражение собеседника в зеркале; лицо Вайсса зловеще искажалось в стекле.
– Те документы… – заговорил Вайсс.
– Документы генерала Цайтлера?
– Вы проверяли их, капитан Фосс, прежде чем приняли на свою ответственность?
– Принял их на свою ответственность? – беззвучно переспросил Фосс. Он понимал, чем грозит ему такая «ответственность».
– Итак, проверяли, капитан? Проверяли? – настаивал Вайсс.
– Я не был уполномочен. И даже если бы я имел право заглянуть в них, с какой стати я стал бы копаться в груде бумаг, не имеющих ни малейшего отношения к моей работе?
– Так кто же упаковал их?
– Я не видел, как их упаковывали.
– Не видели? – взревел Вайсс, и Фосс почувствовал, как рушится в бездну страха, ничем уже не затормозить падение. – Вы погрузили ящики в самолет рейхсминистра не проверив?!
– Наверное, вам следовало бы спросить об этом капитана Вебера, – в отчаянии, пытаясь отвести угрозу от своей головы, предложил Фосс.
– Капитан Вебер. – Вайсс внес еще одно имя в книгу мертвых.
– Я оказал ему услугу, погрузил документы на самолет, я оказал услугу и… – Под убийственным взглядом Вайсса Фосс поперхнулся и поспешно сменил тему: – Это официальное расследование, майн герр?
– Это предварительный допрос. Официальное расследование проведут представители воздушных войск, поскольку с технической точки зрения авиакатастрофа относится к их ведению, – смягчившись, ответил Вайсс, но тут же вновь подбавил хрипоты в голосе: – Однако вам хорошо известно, что за вопросы безопасности в этой зоне отвечаю я… И от меня мало что ускользает, капитан Фосс!
Вайсс отвернулся от зеркала и впервые глянул на молодого офицера в упор, глаза в глаза. Фосс отшатнулся, пяткой уперся в стену и все же заставил себя прямо посмотреть в страшный глаз над шрамом. Новое знание приобреталось со стремительностью свободного падения. Фоссу казалось: вокруг свистит ветер, от напряжения такой же шрам вот-вот рассечет его собственное лицо.
– Вот декларация, – произнес Вайсс. – Потрудитесь прочесть копию.
Он протянул Фоссу бумагу, и тот прочел сначала имена людей, погибших на борту (Шпеер был внесен в список пассажиров, а затем его имя вычеркнули), потом – описание груза. Фосс быстро пробежал список глазами и добрался до последних строк: четыре ящика с документами для Генерального штаба (доставить в Берлин) и личный багаж Тодта, сопутствовавший ему в Мюнхен. Металлический чемодан, адресованный в штаб-квартиру СС, Берлин-Шарлоттенбург, не упоминался.
Паника отступила. Теперь он отчетливо видел выбор со всеми его последствиями. Настал момент истины, или, вернее будет сказать, он подошел к роковой черте, да, к черте, подобной линии фронта, четкой, черной, без размытой серости, без ничейной полосы – к некой этической границе, – переступив ее, он окажется заодно с Вайссом, примет его мораль. Упомянув «исчезнувший» чемодан, он также переступит линию, отделяющую его жизнь от смерти. Как все просто, подумал Фосс и усмехнулся. Внезапная ясность мыслей посреди смятения ободрила и оживила его.
– Теперь вам понятно, – продолжал Вайсс, – почему я вынужден провести небольшое расследование по поводу этих ящиков с документами.
– Так точно, герр полковник, – откликнулся Фосс. – Вы совершенно правы, майн герр!
– Отлично. Итак, мы достигли взаимопонимания?
– Да, – подтвердил Фосс. – Один лишь вопрос, герр полковник… Разве на борту не было…
Вайсс закаменел, только резко пульсировал шрам на щеке.
– Разве не было на борту механизма самоуничтожения? – выкрутился Фосс.
Здоровый глаз Вайсса расширился, полковник кивнул, подтверждая и удачную догадку Фосса, и установившееся взаимопонимание. Он повернулся и вышел из туалета. Фосс кинулся к умывальнику и принялся плескать в горящее лицо холодной водой – не отмыться, но хоть прийти в себя, осмыслить, оправдаться, как-то приспособиться к только что принятому поспешному, вынужденному решению. Обтерев лицо, он глянул на себя в зеркало, и странное чувство, из тех странных наитий, что посещают порой каждого человека, охватило его: на самом деле никто из нас не знает, как он выглядит в глазах других людей. Нам знакомо только наше отражение, и теперь, подумал Фосс, в глазах всех окружающих его образ станет другим – и это правильно. Отныне он будет таким как все.
Он вышел покурить, «разносить» свое новое самоощущение, как разнашивают новые башмаки. Старшие офицеры мелькали мимо него, на голодных губах одна только тема, только два имени: Шпеер и Тодт. С последней затяжкой к Фоссу пришло открытие: офицеры все так же сновали взад и вперед и твердили все те же два имени, однако теперь все печально качали головами, и среди уже знакомых имен Фосс разобрал слова «механизм самоуничтожения – несчастная случайность».
Отсюда это вышло и сюда возвращается, подумал он. Вот она, сила сказанного слова. Мощная власть дезинформации в час катастрофы и всеобщей растерянности.
Фосс вернулся в оперативный штаб, к своей работе. Вебера не было. Фосс получил последние расшифровки, стал вникать в изменение позиции. Явился Вебер, сел, навалился на стол. Фосс, не поднимая головы, словно сквозь кости своего черепа, следил за Вебером.
– По крайней мере, слушать ты умеешь, – заговорил Вебер. – Первый растенбургский тест ты прошел на «отлично», а насчет меня и тех документов не беспокойся. Я их не заполнял, я их не подписывал, я про них знать не знаю. Усвой свой урок, Фосс. Теперь все твердят, что кто-то в самолете случайно включил аппарат самоуничтожения. Мы все в безопасности. Ты слышишь меня, Фосс?
– Я слушаю.
Слушать-то он слушал, но в голове у него крутилась пленка, одни и те же кадры, снова и снова: черный чемодан с белыми буквами адреса. Вот его руки подхватывают чемодан и забрасывают в самолет, он втискивает его между сиденьями, чтобы во время полета чемодан не болтался, сверху кладет два ящика с документами Цайтлера, а еще два – на соседние сиденья, по бокам от металлического чемодана. Тодт входит в самолет, перед ним вносят его личный багаж, рейхсминистр спешит скорее убраться из Растенбурга, от гибельной политики, вырваться к солнечному свету, в верхние слои атмосферы, где все понятней и проще. Он садится и пристегивается – не рядом с пилотом, а ближе к хвосту, – рассчитывая поработать в дороге. Внутри салона потемнело – задраили дверцу. Самолет подъезжает к взлетной полосе. Останавливается, выравнивает крылья, дрожит – включились двигатели. Давление вжимает старика в спинку сиденья, самолет, ускоряясь, бежит по взлетной полосе, на фоне белого снега и льда вспыхивает синим, зеленым, серым, отдает в черноту. Вдруг Тодт замечает черный чемодан, срабатывает инстинкт, страшное подозрение, паранойя. Он кричит, приказывая пилоту затормозить, но пилот уже не может остановить разгон. Слишком велика скорость, самолет отрывается от земли.
Сила тяжести осталась позади, на мгновение Тодт ощущает невесомость, предвестие той полной и окончательной невесомости. Самолет карабкается круто вверх, но хорошо закрепленный чемодан не двигается с места. Тодт смотрит на чернеющий внизу польский сосновый бор, или то сосновый бор Восточной Пруссии, сосновый бор Германского рейха? Рейхсминистр вновь толчком ощущает силу тяжести, и вместе с весом возвращается паника. Этот чемодан он уже видел прежде. Видел в страшных снах. Он знает, что там, внутри. Еще прошлой ночью понял, что так будет, утром проснулся с этим знанием и утвердился в своем знании, услышав от диспетчера, что Шпеер раздумал и не полетит с ним. Зачем, собственно говоря, Шпеер явился в Растенбург? Тодт и Шпеер. Оба они знают свою судьбу, обоим и в голову не приходит ослушаться. Крылья самолета все еще параллельны земле, он снижается. Черный лес все так же мелькает внизу перед утомленным взором Тодта. Вот крылья выровнялись. Кажется, на этот раз вырвались, спаслись! Пилот хищно согнулся над штурвалом, что-то кричит, предупреждает диспетчера там, в наблюдательной башне. Альтиметр показывает триста футов над землей, двести футов, сто, пятьдесят, Тодт молится вслух, и пилот молится вместе с ним, хотя так и не понял, в чем дело. Так, за молитвой, их настигает оглушительный грохот, вспышка белого света. Один из них недостаточно любил войну, другой имел несчастье быть его пилотом…
Тишина. Даже ветер сник, не тревожит искореженный фюзеляж. Полная тишина и покой для человека, который недостаточно любил войну.
– Эй, Фосс, ты в порядке?
Фосс поднял голову, заморгал. Вебер расплывался у него перед глазами.
– Там было что-то еще…
– Ничего там не было, Фосс! Ничего. Никто ничего не хочет знать. Лично я об этом говорить не собираюсь. Заруби себе на носу. У нас с тобой одна тема для разговоров – позиция наших войск. Усек?
Фосс уткнулся в свои бумаги. Черный металлический чемодан скользнул прочь, в темный угол сознания, где таятся ужасы. Там он пребудет навеки, но белый, надписанный по трафарету адрес уже не разобрать.
В час пополудни Гитлер послал адъютанта за первым из посетителей, кому суждено было в тот день переступить порог личных апартаментов фюрера. Этим первым посетителем стал Шпеер. Четверть часа спустя в коридоре появился рейхсмаршал Геринг, улыбчивый, прямо-таки сверкающий в своем небесно-голубом мундире, гладковыбритые щеки сияют (а может, это поблескивают капли пота, выступившие после вчерашней дозы морфия), идет и на каждом шагу подрагивает ляжками. Через полчаса – новое известие. Шпеер унаследовал все полномочия Тодта. Интересно, рейхсмаршал Геринг и теперь продолжает расточать жизнерадостные улыбки?..
Эксперты из военно-воздушных сил много дней подряд просеивали обломки, но так ничего и не добыли, кроме зазубренных осколков и черной пыли. Черный металлический чемодан с белым адресом испарился бесследно. Полковник СС Вайсс по прямому указанию Гитлера провел внутреннее расследование: опросил персонал аэродрома, наземную команду. Фоссу было велено расписаться в декларации, поставив свои инициалы возле указанных в списке груза четырех ящиков с документами, – единственный памятник его лжи.
Растаял снег, танки, примерзшие гусеницами к колеям в зимней степи, тронулись с места, и война покатилась дальше, хотя и без лучшего инженера и строителя дорог за всю историю Германии.
Глава 4
18 ноября 1942 года, «Вольфшанце» – штаб-квартира Гитлера на Восточном фронте, Растенбург, Восточная Пруссия
Если б можно было извлечь глаза из глазниц и промыть их – опустить в воду и следить, как медленно оседают на дно пыль и грязь! Бункер затих, фюрер далеко, в Бергхофе, в горах Оберзальцберга, работа уже несколько часов как сделана, а Фосс все сидит за столом в оперативном штабе, уткнувшись подбородком в сжатые кулаки, и таращится на карту, на жерло вулкана, разверзшееся у берега реки Волги. Столько раз втыкали булавки в город Сталинград, и выдергивали эти булавки, и перемещали их, и проводили резкую линию карандашом, что в итоге образовалась грязная, в хлопьях разодранной бумаги дыра. Фосс заглядывает в это отверстие, проваливается в него, в обугленный, слегка припорошенный снегом город, где пустыми глазницами таращатся обезлюдевшие дома, почернели, искривились балки разбомбленных заводов, в крупных оспинах каждый фасад, на усыпанной щебнем земле – закоченевшие трупы и черной, полуночной змеей тянется среди неживой белизны Волга – артерия, соединяющая север и юг России.
Много часов назад Фосс мог бы покинуть штаб и отправиться в постель, а он все сидел за столом, всматриваясь в серую линию фронта, истончившуюся, как струна рояля: Шестая армия отрезана под Сталинградом, а 113-й пехотной дивизией Шестой армии командует его брат Юлиус. Солдаты Юлиуса, благодарение Богу, не сражались, как уличные псы, в руинах Сталинграда; резервная дивизия закапывалась в снег посреди безлесной равнины к востоку от того места, где Дон надумал повернуть на юг, к Азовскому морю.
Юлиус, любимый сын, весь в отца. Блистательный спортсмен, серебряная медаль по фехтованию на шпагах Олимпиады 1936 года в Берлине. Верхом он ездил так, словно воедино сливался с лошадью. В шестнадцать лет отец в первый раз взял его на охоту; Юлиус провел весь день в седле, затравил оленя и, стреляя с расстояния в триста метров, попал животному в глаз. Он стал прекрасным офицером, его любили солдаты, им гордились старшие по званию. И ни капли заносчивости, при всех своих успехах Юлиус оставался внимателен, скромен и сдержан. В последнее время Карл много думал о нем. Он любил брата. В школе Юлиус был ему защитой: неспортивный и к тому же чересчур умный мальчишка стал бы жертвой всеобщих издевательств, не будь у него старшего брата – золотого мальчика. А теперь настал черед Карла позаботиться о старшем.
Позиция немецких войск только с виду казалась выигрышной. С сентября месяца русские удерживают в городе и на подступах к нему десять дивизий, навязывая кровавую драку за каждую улицу и каждый дом, и теперь, если германской армии не удастся в ближайший месяц нанести решающий удар, ей предстоит еще одну зиму провести в снегах. Люди будут умирать от холода и болезней, до самой весны Шестая армия не получит подкреплений. Четыре месяца неподвижности, пата, смертельного мороза.
Дверь в оперативный штаб распахнулась, врезавшись в стену, и с грохотом захлопнулась. Затем приоткрылась уже аккуратнее. В дверном проеме покачивался Вебер.
– Так-то лучше, – пробормотал он, облизывая пересохшие губы. Вебер был пьян в сосиску, лоб взмок от пота, глаза так и сверкали, кожа лоснилась. – Так и думал, что застану тебя здесь, ты эти карты скоро до обморока доведешь! – И он ввалился в комнату.
– Что за чушь: карты до обморока?
– Сидишь тут, таращишься на них, они уже замучились, бедняжки. Скуку наводишь, хоть помирай. С ними надо разговаривать, Фосс, тогда все будет тип-топ.
– Отвали, Вебер. Ты как заложишь за воротник, с тобой уж точно не поговоришь.
– А сам-то? Чем тут занят? Блестящий военный гений капитана Карла Фосса разрубит Сталинградский узел! Прямо сегодня, или затаить дыхание и подождать еще двадцать четыре часа?
– Да я сидел и думал о…
– Молчи-молчи! Я сам соображу. О чем же ты тут думал? Не иначе, вспоминал, что говорил тебе рейхсминистр Тодт перед тем, как его самолет навернулся?
– Почему бы и нет?
– Потому что это неестественно для парня твоих лет. Тебе думать… тебе о бабах думать надо! – И капитан Вебер, крепко ухватившись обеими руками за стол, принялся выразительно и совершенно неестественно с точки зрения физиологии вращать бедрами.
Фосс отвернулся. Вебер, достигнув кульминации, рухнул на стол. Когда взгляд Фосса невольно обратился к Веберу, он увидел его лицо прямо перед собой. Вот так видит жена мужа наутро после попойки: голова на соседней подушке, туго натянута розовая кожа, вся в бисеринках пота, слезятся покрасневшие глаза.
– Глупо винить себя только из-за того, что министр заговорил с тобой, – пробормотал Вебер, снова облизывая губы и щуря глаза, словно ему мерещился нежный поцелуй.
– Я и не чувствую себя виноватым. Но я все думаю…
– Молчи, не говори! Не имею ни малейшего желания знать, – прервал его Вебер, усаживаясь и решительно отмахиваясь от неприятной темы. – Продолжай изводить свои карты, Фосс. На здоровье. Я тебе одно скажу. – Он снова придвинул свое лицо вплотную к лицу Фосса. – Еще до Рождества Паулюс займет Сталинград, а к весне мы все будем в Персии, нажремся шербету. Нефть будет наша, и пшеница будет наша. И как долго в таком случае продержится Москва?
– Румыны с фронта на Дону сообщают, что в их северо-западном секторе концентрируются значительные силы противника, – тяжело и невыразительно произнес Фосс.
Вебер выпрямился, поболтал ногами и снова из стороны в сторону помахал пухлой ручкой перед носом у Фосса.
– Румыны долбаные, – проворчал он. – Гуляш вместо мозгов.
– Это у венгров.
– Что – «у венгров»?
– Они едят гуляш.
– А не румыны? Что же они едят?
Фосс только плечами пожал.
– Вот беда, – вздохнул Вебер. – Стало быть, нам неизвестно, из чего состоят румынские мозги. Лично я полагаю, из йогурта. Или нет, постой… Из прокисшего йогурта.
– Господи, Вебер, как же ты надоел мне!
– Пошли выпьем?
– От тебя и так несет.
– Пошли! – Крепко обхватив Фосса за плечи, капитан протолкнул его перед собой в дверь, и в этот момент их щеки соприкоснулись – гротескная, противоестественная ласка.
Небрежным хлопком руки Вебер погасил свет. Накинув пальто, офицеры прошли в отведенные им помещения. Вебер свернул к себе в комнату, а Фосс, уединившись в своей спальне, призадумался над позицией в шахматной партии – они с отцом играли по переписке. Вебер ворвался в комнату торжествующий, с бутылкой шнапса в руках. Плюхнулся на кровать, поморщился, выдернул из-под ягодиц журнал.
– Это что еще за хрень?
– «Естественные науки».
– Физика, химия… – Вебер с отвращением пролистал несколько страниц. – Если уж говорить о естественных науках…
– Да-да, я наизусть знаю, что ты сейчас скажешь. Передай лучше мне шнапс, Вебер. И правда нужно выпить, пока я не рехнулся.
Вебер протянул ему бутылку, уронил влажную от пота голову на подушку Фосса, примял ее своей тупой, твердой башкой. Фосс отхлебнул глоток. Чистая, жгучая жидкость просочилась в желудок.
– Вот к чему эти твои естественные науки?! – не унимался Фосс.
– Они помогут нам выиграть войну.
– Так-так, продолжай.
– Обеспечат неисчерпаемый запас энергии.
– Еще что?
– Объяснят тайны жизни.
– Без этого я как-нибудь обойдусь. Я хочу прожить свою жизнь на свой лад и без всяких там правил.
– Так никто не живет, Вебер. Даже фюрер.
– Ладно, объясни, как твоя физика поможет нам выиграть войну.
– Ты что-нибудь слышал об атомной бомбе?
– Вроде бы Гейзенберг чуть не подорвался на такой в июне.
– Ага, и про Гейзенберга ты тоже слышал?
– Естественно, – издевательски протянул Вебер, стряхивая невидимую нитку с ширинки. – И про химика Отто Хана, а как же! Я ведь тоже прислушиваюсь порой, про что там болтают в коридоре.
– Ну так я не буду тебя зря утомлять.
– О чем все-таки речь? Об атомной бомбе?
– Смени тему, Вебер.
– Валяй, рассказывай. По пьянке я лучше понимаю.
– Хорошо. Берем расщепляемое вещество…
– Стоп, не понял.
– Помнишь, что говорил Гёте?
– Гёте! Черт! Он говорил что-то про атомную бомбу?
– Нет. Он говорил: «Что есть путь? Пути нет. Вперед, в неизведанное!»
– Занудный типчик! – осудил Вебер, выхватывая шнапс из рук Фосса. – Ты лучше начни сначала.
– Есть такое вещество, очень редкое, если набрать его достаточно много, получится критическая масса – заткнись и не перебивай, – и тогда происходит реакция, оно успевает разделиться восемьдесят раз – помолчи, Вебер, дай договорить до точки, – восемьдесят раз, прежде чем немыслимая жара попросту взорвет эту массу. Это значит…
– Наконец-то «значит»!
– Попробуй себе это представить: при каждом делении освобождается двести миллионов электронов. Огромное количество энергии, оно удваивается при каждом делении, и так восемьдесят раз, пока не прекратится цепная реакция. Как ты думаешь, что получится в результате?
– Самый сильный взрыв в истории человечества? Примерно так?
– Большой город можно уничтожить одной бомбой.
– Ты вроде говорил, вещество довольно редкое…
– Его получают из урана.
– Ага! – Вебер резко сел. – Йоахимсталь.
– Что такое?
– Крупнейший урановый рудник Европы. И находится он в Чехословакии… а Чехословакия принадлежит нам. – Произнося эти слова, Вебер с особой нежностью прижимал к себе бутылку шнапса.
– Есть месторождение и побольше – в Бельгийском Конго.
– Ага! И этот рудник тоже принадлежит нам, потому что…
– Да-да, Вебер, именно так, и все равно потребуется сложнейший химический процесс, чтобы получить из урана радиоактивное вещество. Сначала физики обнаружили уран двести тридцать пять, но его удается извлечь жалкие крупицы, этот изотоп мгновенно расщепляется. Потом один ученый, Карл Вайцзеккер, задумался: что же происходит со всеми нейтронами, которые возникают при распаде урана двести тридцать пять? Оказалось, часть нейтронов попадает в другой изотоп – уран двести тридцать восемь и тогда он превращается в уран двести тридцать девять, а уран двести тридцать девять при распаде превращается в новый элемент, его назвали экарений.[4]4
Периодическую таблицу элементов замыкал уран (92). В 30-е годы XX века начались поиски и искусственное создание «трансуранов». Имя «экарений» предварительно носил элемент 93, затем названный «нептунием», а 94, когда сумели его получить, назвали «плутонием». Американцы и немцы работали независимо, отсюда расхождения в названиях новооткрытых элементов.
[Закрыть]
– Фосс!
– Что?
– Ты меня до смерти заговорил. Выпей еще и попытайся проговорить все задом наперед. Может, тогда я что-нибудь пойму.
– Я тебя предупреждал: штука сложная, – повторил Фосс. – В общем, нашли способ получать достаточно «радиоактивного материала», чтобы построить атомный реактор с графитовыми стержнями. Там еще используется так называемая тяжелая вода, ее мы получали с норвежского завода «Норск гидро», пока англичане его не разбомбили.
– Про это я тоже что-то слышал, – заметил Вебер. – Выходит, англичанам известно, что мы делаем бомбу?
– Им известно, что мы знаем, как это делается, об этом пишут даже в научных журналах, которые ты разбросал по моей комнате. Но вот хватит ли у нас мощностей на такую бомбу? Это целое промышленное предприятие, строительство атомного реактора – только первый шаг.
– И сколько же этого дерьма – как его бишь, экаре… – пойдет на одну бомбу?
– Пара кило.
– Не так уж много, чтобы подорвать целый город!
– Подорвать – не совсем точное слово, – заметил Фосс. – Скорее, город испарится, вот что будет.
– Передай шнапс.
– Чтобы сделать бомбу, нужны годы.
– К тому времени мы будем по уши в шербете.
Вебер допил последний глоток и отправился спать. Фосс пока не ложился, он перечитал ту часть письма, которая была написана матерью: подробные сплетни о жизни родных и знакомых, смутно успокоительные здесь, на войне. Отец, генерал Генрих Фосс, следивший за войной со стороны, из навязанной ему отставки (он имел глупость выразить недовольство пресловутым «приказом о комиссарах», согласно которому все партизаны и евреи, попавшие в плен во время Восточной кампании, передавались в руки СС), ограничивался краткими приписками: гневные, несдержанные замечания да очередной шахматный ход. На сей раз ход сопровождался пометкой «шах» и словами: «Ты еще не понял, но я крепко держу тебя за глотку». Фосс покачал головой, подтащил к себе поближе стул с шахматной доской и, не задумываясь, сделал ход за отца, потом ответный ход, записал его на клочке бумаги и вложил записку в конверт, который собирался отправить утром.
В 10.00 19 ноября первое за день военное совещание шло полным ходом. Полководцы столпились над увеличенной картой Сталинграда и окрестностей. Город давно был разбомблен, уничтожен, но этих изменений карта не отражала. Аккуратно раскрашенные сектора, красные у русских, серые у немцев, вызывали в памяти схему почтовых округов мирного времени.
В 10.30 включились телеграфные аппараты, зазвонили телефоны. Генерал Цайтлер отлучился из штаба и вернулся с сообщением, что в 5.20 утра русские перешли в наступление. Он показал на карте, в каком месте русские танки прорвали оборону румын: они продвигались к юго-востоку, к реке Дон, по всему фронту завязались боевые действия, противник старался сдержать германские войска, чтобы те не пришли на помощь союзникам. На перехват русским двинулись немецкие танки. Все под контролем. Фосс переставил флажки на карте, и полководцы вновь занялись положением в Сталинграде, только Цайтлер все ощупывал рукой маленький флажок, означавший танковый корпус, и той же рукой проводил по жесткому, щетинистому подбородку.
На следующий день к обеду в Растенбург поступили новые сообщения о крупном прорыве русских, на этот раз к югу от Сталинграда. Поразительно, разведка даже не заметила, как русские успели сосредоточить столько танков и пехоты.
Снова развернули на столе карту Сталинграда.
Было очевидно: русские планируют полное окружение Шестой армии. Фосса поташнивало, он чувствовал глухую пустоту внутри, а Цайтлер неутомимо таскал его за собой: ему требовалась неиссякаемая память капитана. Фосс стоял рядом с Цайтлером, когда тот вел по телефону переговоры с фюрером, изрыгал информацию в надежде, что начальник штаба сумеет убедить Гитлера в безнадежности положения и Шестой армии дадут-таки приказ отступать. Фюрер большими шагами расхаживал по конференц-залу Бергхофа, проклинал славян и ударами кулака подчинял себе, сокрушал, добивал столы.
