Текст книги "Венецианский альбом"

Автор книги: Риз Боуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– А что за знак? Вы оставите кого-нибудь для связи?

– Нет. – Он слегка покраснел. – Но мы пришлем рацию. Ее спрячут так, чтобы никто больше о ней не знал. Не пользуйтесь ею, когда эта ваша домработница будет тут, ей нельзя видеть рацию. Это понятно?

– Конечно, хотя она особым умом не блещет. Ей, наверно, даже не сообразить, что это такое.

– И тем не менее, – он предупреждающе погрозил мне пальцем. – Выходить в эфир нужно, как только вы заметите в гавани какую-то активность, чем скорее, тем лучше.

– А с кем придется связываться? И что говорить?

– Терпение, многоуважаемая леди. Постепенно все станет ясно.

Я вернулась в кухню, налила чай в две чашки и отнесла их на подносе туда, где мы расположились. Мистер Синклер сделал глоток и испустил вздох удовлетворения.

– Ах, у вас чай с настоящим вкусом. Вот чему я порадуюсь, вернувшись домой.

В ожидании я тоже пригубила чашку. Он тем временем поставил свою на стол.

– Азбуку Морзе знаете?

– Боюсь, что нет.

– Вам принесут брошюрку. Выучите морзянку как можно скорее. Вместе с рацией вы получите шифровальную книгу. Ее нужно будет спрятать отдельно, в таком месте, где никто и не подумает искать. Ваши сообщения будут зашифрованы. Допустим, вы увидите два эсминца, а напишете, например: «Бабушке сегодня что-то нездоровится».

– А если немцы расшифруют код?

– Он будет часто меняться. И вы не будете заранее знать, как именно получите новый ключ к шифру. Может, придет посылка от тетушки из Рима, а в ней инструкция. – Мой гость пожал плечами. – Наша разведка очень изобретательна. Тут хорошо, что никаких личных контактов у вас не будет, поэтому во время допроса не придется беспокоиться о том, чтобы никого не предать.

– Как это обнадеживает! – процедила я и заметила, как его губы дрогнули в улыбке.

Он сделал еще глоток, снова поставил чашку и сказал:

– И еще одно. Вам нужен будет оперативный псевдоним. Предложите какой-нибудь?

Я уставилась на противоположный берег канала. Мимо медленно проплывало торговое судно. Может, я сошла с ума, раз соглашаюсь на такое?

– Меня зовут Джулиет, – проговорила я, – значит, псевдоним может быть Ромео.

– Ромео. Мне нравится, – засмеялся он. – А теперь мне пора. Сами понимаете, после десяти лет жизни здесь нужно много что упаковать или выбросить. Может, прислать вам оставшиеся продукты и вино? Боюсь, вам теперь непросто будет добывать себе пропитание.

– Спасибо, – сказала я, – буду очень признательна.

– Вероятно, вам пригодится что-то еще из того, что я тут оставлю? Одеяла? Электрокамин?

– Было бы здорово, – ответила я. – Как знать, вдруг уголь тоже будет по карточкам.

– Значит, я посмотрю, что можно для вас сделать. – Он протянул мне руку. – Удачи, мисс Браунинг. Думаю, она вам понадобится.

Глава 38

Джулиет, Венеция, 20 июня 1940 года

Утром я вышла запастись продуктами, пока не ввели карточки, оставив спящего Анджело на попечение Франчески. Приятно было пройтись по Дзаттере, оказаться на свежем воздухе, ощутить солнечное тепло. Со стороны порта показался военный корабль, напомнив мне о недавнем обещании. Зачем я вообще ввязалась в эту авантюру? Надо было просто отказаться, и все, а теперь опасность может грозить и мне, и моему сыну. Но меня воспитали в традициях верности долгу, и ничего тут не поделаешь.

Я свернула с широкой набережной и пошла вдоль бокового канала туда, где обычно стояла баржа с овощами, когда ко мне направились двое мужчин в форме. Это были карабинеры, которые обычно не показываются в городе, где за все отвечает полиция. Я попыталась пройти мимо, но один из них вдруг схватил меня за руку.

– Эй, – сказал он грубо, – где твое удостоверение личности?

– Извините, я его не захватила, – солгала я, стараясь выговаривать слова с венецианским произношением.

– Ты что, не слышала распоряжение всегда иметь при себе документы? – он преградил мне путь.

– Простите, пожалуйста, я исправлюсь, – пробормотала я.

– Пойдешь со мной, – заявил карабинер.

– Но я ничего не сделала.

Тот карабинер, что постарше, крупный смуглый мужчина, выступил вперед.

– Говорят, что ты – англичанка. Гражданка враждебного государства. Тебя отправят в лагерь.

– Нет, это какая-то ошибка, – сказала я, пытаясь освободиться. – Отпустите меня.

Но эти двое только скалились, как будто все происходящее доставляло им удовольствие.

– Вы ошиблись. Я местная жительница.

Неожиданно раздался крик, и мы, увидели, что к нам спешит какая-то толстушка, угрожающе размахивая руками.

– Отпустите ее немедленно, вы, громилы сицилийские! – возмущалась она. – Оставьте ее в покое, слышите меня?

– Иди-ка по своим делам, женщина, – бросил тот, что держал меня.

– И не подумаю, пока вы не отстанете от нее! Эта молодая дама спасла мне жизнь, когда в прошлом году на празднике Спасителя разошелся лодочный мост – да только вы, небось, об этом и не слыхали, верно? Явились в наш город непонятно откуда! А эта женщина удерживала меня над водой, только поэтому я и не утонула. Она просто ангел. И я не позволю вам ее хватать, верно же, сестрички?

Оказывается, вокруг нас уже образовалась толпа, по большей части состоявшая из женщин.

– Верно, – отозвалась одна из них. – Оставьте ее в покое, или будете иметь дело с нами.

– Не думай, что можно заявиться в Венецию и начать тут распоряжаться, – заявила третья женщина, подойдя вплотную к карабинеру. – Тут тебе не Палермо и не Мессина. Мы – цивилизованные люди. Убирайся туда, откуда приехал.

– Отойди и не нарывайся на неприятности, – сказал карабинер, но как-то уже менее уверенно.

– Иди лучше в канал прыгни.

– Правильно, давайте скинем их в канал, – раздались голоса.

Карабинер огляделся. Вокруг собралась большая толпа, все кричали и жестикулировали.

– Вы не смеете являться в наш город и арестовывать ни в чем не повинных горожан, – раздался из задних рядов мужской голос.

– Идем, мой ангел. Идем со мной. – Моя спасительница взяла меня под руку и потащила прочь от карабинера. – Домой пора.

И она увела меня. Когда мы свернули за угол, я горячо ее поблагодарила.

– Да на здоровье, было бы за что, – сказала она. – Я вон в том доме живу, будет нужна помощь, приходи. Меня зовут Констанца.

– Спасибо, а я Джульетта.

Констанца поцеловала меня в щеку, а я поспешила домой, так и не сделав покупок. Однако я волновалась. Как мне передвигаться по городу, если улицы патрулируются? Я рассказала Франческе, что со мной случилось.

– Проклятые сицилийцы! – Она сплюнула в раковину. – Кому они тут нужны? Не бойся, ты среди друзей.

Я собралась написать Лео, но он в тот же день явился сам, взбежав по многочисленным лестницам.

– Слышал, тебя пытались арестовать карабинеры? – сказал он.

– Пытались. Хотели отвезти меня в лагерь.

Лео вздохнул.

– Какая жалость, что ты не уехала домой, пока еще было можно, Джульетта. Как мне тебя защитить? Я могу сделать так, чтобы наша полиция тебя не трогала, но этих чужаков из новых военизированных частей городские власти не контролируют. Пожалуйста, сиди в основном дома, пока мы как-нибудь не решим этот вопрос.

– Как мы можем его решить? – спросила я, слыша, что мой голос слегка дрожит. – Я же гражданка враждебного государства, ты забыл? И мое место в лагере.

– Тогда ты должна немедленно отправиться в Швейцарию, – заявил он.

– Я не могу оставить Анджело. Правда не могу.

– Кара, – он нежно дотронулся до меня, – чем дольше ты будешь за него держаться, тем сложнее будет потом. Я хочу для тебя безопасности, и для своего сына тоже.

Он ушел, оставив меня в издерганном, близком к отчаянию состоянии. Я взяла Анджело на руки и не сводила с него глаз, пока он деловито сосал, положив пухлый кулачок мне на грудь. С ним-то в любом случае все будет хорошо, думала я. Но если меня все-таки заберут в лагерь? Как мне понять, когда пора будет уезжать? Разве я не слишком эгоистично веду себя, стараясь остаться в Венеции как можно дольше?

Следующие два дня я не видела Лео. Сидела дома, тревожно выглядывала в окно. От консула принесли коробки, полные замечательных и совершенно необходимых вещей: там были консервированные фрукты, томатная паста, сардины, сушеные бобы, паста, кофе, чай, вино, оливковое масло, а еще – несколько пушистых одеял и прекрасный электрокамин. Я чуть не расплакалась от благодарности и поделилась всеми этими богатствами с Франческой, которая тоже была очень признательна. Потом пришел Лео, который выглядел довольным собой.

– Все в порядке, – сказал он, – я переговорил с отцом. Тут требовалось полезное знакомство. По счастью, кое-кто из городских властей задолжал ему услугу, так что вот тебе удостоверение личности и продуктовые карточки.

Он положил все это на стол. Я тут же взяла удостоверение и стала его разглядывать.

– Джульяна Альетти? – спросила я.

– Она работала на нас, но, к сожалению, недавно умерла. Ее сын только что сдал продовольственные карточки, жаль будет, если они пропадут даром. Фотография в общих чертах похожа на тебя, но все равно будь осторожна. Я уверен, тут в окрестностях ходят сплетни, что ты иностранка. И есть один тип, который надеется получить награду за донос. Но пока я тут, тебе достаточно просто сказать: «Я служу у графа Да Росси». Этого должно хватить.

– Очень надеюсь, – сказала я.

Лео подошел к кроватке Анджело. Малыш не спал и смотрел на него, не мигая.

– Думаю, у него будут твои рыжеватые волосы, – сказал Лео, поднимая на меня взгляд. – И, может быть, твои голубые глаза. Непохоже, чтобы они стали карими.

– У всех младенцев голубые глаза, это сказала мне Франческа, а она все знает, – ответила я. – Их цвет изменится через несколько месяцев.

– Хорошо. Надеюсь, он будет похож на тебя, – проговорил Лео. – Тогда я всю жизнь буду тебя помнить.

Я не знала, что на это ответить, но сердце зашлось от боли.

21 июля 1940 года

Прошел почти месяц. Я все еще немного опасаюсь выходить. Вдруг кто-то подсмотрит, где я живу? От посещения биеннале мне, с большой неохотой, пришлось отказаться, чтобы не рисковать, хоть графиня и сказала, что в этом году там есть несколько интересных экспонатов. Я намерена видеться с графиней и дальше. Неподалеку от моего дома есть остановка вапоретто, хотя военные и реквизировали большинство судов, так что рейсы на Лидо стали ходить куда реже.

Однажды поздно вечером ко мне явился незнакомый англичанин, и теперь под тумбочкой у меня в спальне вынимаются половицы и хранится рация. Чтобы ее извлечь, надо сдвинуть тумбочку и поднять деревянную квадратную секцию. Все сделано очень аккуратно. Мой гость научил меня пользоваться рацией и разбираться в шифре. Я пыталась учить азбуку Морзе, но вроде бы не слишком преуспела в этом. Еще мне был оставлен мощный бинокль для наблюдения за кораблями, которые идут с материка, на тот случай, если немцы решат построить собственный порт. Пока что мне нечего сообщить. Все спокойно, и жизнь течет, как в любое другое лето.

А сегодня был праздник Спасителя. На этот раз день выдался ясный, солнечный, и я смотрела, как паломники идут в церковь по мосту из барж, а потом возвращаются, неся зажженные свечи. Трудно поверить, что всего год назад моя жизнь была совершенно иной. Но я ничуть не жалею о перемене – ведь у меня теперь есть Анджело. Я люблю его всем сердцем. Даже не знала, что люди способны на такую любовь.

Глава 39

Джулиет. 23 октября 1940 года

До чего же странный это был год! В Венеции ничего не изменилось, разве что еды стало мало. Теперь продукты не подвозят из Венето так четко, как раньше. Думаю, продовольствие уходит, чтобы кормить большие города вроде Милана и Турина, где на заводах производится военная техника. К счастью, моя подруга графиня Фьорито, которую я регулярно навещаю, устроила у себя огород и снабжает меня свежими овощами. Но это скоро закончится, потому что внезапно похолодало и начались дожди.

Графиня утроила свои усилия по освобождению евреев из нацистской Германии. Странно и жутко, на самом деле: нацисты так явно дают понять евреям, что не желают иметь с ними ничего общего, и в то же время не выпускают их из страны.

– Не знаю, сколько я еще смогу этим заниматься, – сказала мне на прошлой неделе графиня. – Теперь мы союзники этих немецких агрессоров, и наше правительство придерживается гитлеровской политики. Там уже додумались до плана заставить всех евреев носить звезду Давида и переселить их в гетто.

– И вас это тоже коснется? – спросила я, и мое сердце подпрыгнуло от страха.

Графиня улыбнулась.

– Деточка моя, никто же не знает, что я еврейка. А те, кто знает, легко забудут, ведь они ценят все, что я делаю для города. Так что не волнуйтесь обо мне, я в полной безопасности. А вот за вас мне тревожно.

– Думаю, со мной все будет в порядке, – сказала я. – Лео научил меня, как сказать по-венециански «ясное дело, у меня есть удостоверение личности» и всяким другим полезным, но не очень вежливым фразам. Большинство карабинеров привезли с юга, они не понимают здешнего языка.

Графиня-потянулась и положила мне на колено свою худую костлявую руку.

– Я бы хотела попросить вас о небольшом одолжении.

– Конечно, – сказала я, – вы же так много для меня сделали.

– Мне бы хотелось, чтобы вы кое-кого встретили на вокзале. Иозеф больше не со мной, я отослала его к другу. Умберто слишком стар для таких подвигов и к тому же не одобряет то, что я делаю. Из слуг при мне сейчас только совсем юная девчушка, и она для этого совершенно не подходит.

– А как же Витторио? – спросила я. – Что-то не видела его в последнее время. Может быть, он уехал?

– Витторио знает, кто мажет масло на его хлеб, ответила она, чуть улыбнувшись. – Он сумел затесаться в ближний круг Муссолини. Похоже, там так или иначе заинтересованы в приобретении произведений искусства.

– Ничего себе, – сказала я, на самом деле чувствуя облегчение оттого, что Скарпа больше не ошивается вокруг графини. – Хорошо, буду рада помочь. Кого там нужно встретить на вокзале?

– Дочь Антона Готтфрида, бывшей первой скрипки оркестра венской государственной оперы. Отец девочки сидит под домашним арестом в Вене, опасается за свою безопасность и хочет вывезти дочку из страны. Сейчас как раз представился такой шанс. Ханни училась в школе при францисканском женском монастыре, пока ей не запретили. Похоже, тамошние монахини тепло к ней относятся. Две из них отправляются на этой неделе в паломничество в Рим, Они согласились взять Ханни с собой. Когда их поезд остановится в Милане, девочку пересадят на другой, до Венеции. Она приедет в пятницу, в районе полудня. Вы сможете ее забрать?

– Конечно, – сказала я. – Как она выглядит?

– Понятия не имею, – рассмеялась графиня. – Двенадцатилетняя еврейская девочка из Вены. Я даже не знаю, говорит ли она на каком-нибудь языке, кроме немецкого. Как у вас с немецким?

– Боюсь, что никак. Но, может быть, она учила в школе английский или французский.

– Будем надеяться, иначе нам предстоят трудные деньки. – Она улыбнулась. – Я попытаюсь вспомнить идиш, но мне не приходилось на нем говорить с раннего детства. – Тут ее улыбка увяла. – А еще будем надеяться, что в поезде не устроят проверку документов.

Конечно же, я нервничала, когда стояла на вокзале, ожидая поезда, который должен был привезти австрийскую девочку. Что, если она не пойдет со мной? Вдруг у меня не получится наладить с ней контакт? Вдруг эти бандиты-карабинеры выследили ее и догадались, что она еврейка? Когда поезд, пыхтя, подкатил к платформе, мое сердце отчаянно колотилось. В клубах пара стали появляться пассажиры. Уверенные, спешащие дельцы, провинциальные бабульки с мешками продуктов, явно предназначенных для городской родни, и, наконец, – бледная тощенькая девочка с тугими косами и с чемоданчиком, которая смотрела по сторонам большими испуганными глазами.

Я подошла к ней.

– Ханни? Ханни Готтфрид?

– Йа. – Ее глаза нервно забегали.

– Ты знаешь итальянский? – спросила я.

Она покачала головой.

– А по-английски говоришь?

Она покачала головой еще раз и сказала:

– Je parle un peu français.

– Eh bien, moi aussi^[22], – ответила я и объяснила, что меня прислала графиня Фьорито. Что я отвезу Ханни к графине на виллу.

Обеспокоенное, напряженное личико расцвело улыбкой.

– Сейчас мы туда поедем, – сказала я. – Она живет на острове. Там очень красиво. Тебе понравится.

Девочка взяла меня за руку, и мы пошли к причалу вапоретто. В поездке никаких затруднений не возникло, но, увидев величественные кованые ворота, моя спутница явно заколебалась и спросила меня по-французски:

– Она здесь живет?

Я кивнула.

– Тебе тут будет хорошо. Еда у нее хорошая. А она – очень добрый человек.

Ханни чуть кивнула, храбрясь. «Бедная малышка, – подумала я. – Оставить семью, с которой один бог знает что будет, и проделать весь этот путь в одиночестве». Мне страшно захотелось обнять ее, но вместо этого мы двинулись к входной двери. Графиня сама открыла нам и посмотрела на мою спутницу.

– Майн либ мейдл. Ду бист ойстер гефар мит мир, – сказала она, вероятно, на идише и обняла девочку.

Я никогда раньше не видела, чтобы графиня так открыто демонстрировала чувства. Она явно была тронута. Я заметила, как она вытирает глаза, пропуская Ханни в дом.

– Извините, – сказала она мне по-итальянски, – просто она выглядит точь-в-точь как я в таком возрасте. Я тоже была ребенком, которому пришлось бежать. Бедная крошка. Как знать, увидит ли она когда-нибудь своих родителей…

Меня пригласили остаться пообедать, но нужно было спешить, чтобы успеть на единственный рейс до города. Верная Франческа согласилась остаться с Анджело до моего возвращения, вот только он проголодается и возвестит об этом всему миру. Впрочем, компания Лео использовала первый этаж главным образом под склад, и я радовалась, что помещения внизу пустуют: благодаря этому детский плач не так-то просто услышать. По пути через лагуну сильно качало, тучи в любой момент грозили пролиться дождем. Я думала о девочке, которую только что привезла к графине, о том, какой была бы ее судьба, не вмешайся моя подруга. Потом я обнаружила, что гадаю, долго ли она будет тут в безопасности. Может быть, скоро и здесь начнется охота на евреев. И что тогда?

Рождество, 1940 год

Вот уж не думала, что снова буду писать о том, какое счастливое у меня время, но сейчас, с приближением конца года, чувствую, что полна любви и благодарности. Конечно, я тревожусь о матери. Я несколько месяцев не получала от нее писем, и все новости из Англии очень плохие: Лондон по ночам бомбят, Германия готовится к вторжению.

К рождественскому сочельнику я украсила свою квартиру. Елок было недостать, но я нашла в Джардини сломанную ветром сосновую ветку и воткнула ее в горшок, увешав стеклянными игрушками. Анджело совершенно очарован. Хорошо, что он еще не ползает, а то, боюсь, мигом бы все опрокинул. Он садится, переворачивается и проворно извивается на полу, как червячок. А еще он смеется – басовитым нутряным смехом, который ужасно приятно слышать. У него два зуба, и ему нравится пускать их в ход, когда он сосет. Не знаю, сколько еще смогу его кормить, но нужно держаться. Как только молока не станет, мне придется его отдать.

Уже стемнело, когда в дверь постучали, и вошел Лео. Он нес набивную лошадку на колесиках, бутылку просекко, панеттоне и кулек с апельсинами. Мы уселись в кресла с бокалами, а Анджело лежал на ковре, уставившись на свою новую игрушку.

– У меня есть для тебя подарок, – сказала я. – Для человека, у которого есть все на свете.

– У меня нет тебя, – мягко возразил Лео.

Я вручила ему рулон, перевязанный ленточкой. Развязав ее, он увидел акварель, изображавшую Анджело. Я пыталась запечатлеть сына с самого дня его рождения, и на этом рисунке сумела передать, с каким восторженным и шаловливым видом он тянется к игрушке.

– Замечательно, – проговорил Лео, – я закажу для него рамку. Ты очень талантлива. Собираешься вернуться к учебе, или ты теперь мастер?

Я засмеялась и объяснила:

– У меня была стипендия на год. Этот год закончился вскоре после рождения Анджело.

– Если хочешь, я охотно оплачу тебе учебу.

Я покачала головой.

– Нет. Сейчас для этого неподходящее время. Я хочу наслаждаться каждой минутой с Анджело, прежде чем… – я не смогла закончить фразу.

– У меня тоже есть для тебя маленький подарок, – сказал Лео и вручил мне коробочку. Внутри оказалось старомодное кольцо с выстроившимися в ряд бриллиантиками. – Оно принадлежало моей бабушке, – сказал он. – Бьянку не интересуют фамильные драгоценности. Я хочу, чтобы оно было у тебя, потому что, будь у меня возможность выбрать жену, я выбрал бы тебя.

– Ох, Лео. – Я упала в его объятия, стараясь не расплакаться, но слезы все равно потекли по щекам.

Лео крепко обнял меня и поцеловал. Во мне вспыхнуло желание, но я отстранилась и сказала:

– Ну нет. Я помню, что случилось в прошлый раз. Мы не можем позволить, чтобы это повторилось.

– Я хочу только целовать и обнимать тебя, – прошептал он. – Больше ничего, обещаю.

Так мы и сидели вместе, обнявшись и слушая, как снаружи распевают рождественские гимны. Отныне я буду вечно хранить в памяти эти бесценные мгновения.

Глава 40

Джулиет. Венеция, весна 1941 года

Военные новости доходили лишь время от времени. Мы слышали о том, что Англию бомбят, но знали очень мало об итальянской армии, которая терпела одно за другим поражения в Северной Африке. Многие солдаты попали в плен. Местные женщины тревожились о своих близких, в их числе была и Констанца, та самая толстушка, которая спасла меня от карабинеров. Она месяцами не получала от сына вестей, не знала даже, жив он или погиб. Каждый раз, когда она упоминала об этом, я чувствовала укол вины, зная, что моя собственная мать сейчас в таком же положении. Я писала ей, но, вероятно, письма не доходили, а если даже и доходили, мне ни разу не пришло ответа.

Несмотря на войну, мне живется довольно неплохо, хотя, выходя, я каждый раз боюсь, что меня схватят и станут допрашивать. Конечно, я каждый день внимательно смотрю на канал. Я отмечаю, когда приходят немецкие военные корабли, а потом, бывает, чувствую мимолетную радость, если кое-кто из них не возвращается в порт. Я освоила азбуку Морзе и быстро приспосабливаюсь, когда приходит новый ключ к шифру – книжечки то оказываются в корзинах с продуктами, то кто-то сует мне их под дверь. Понятия не имею, кто именно их приносит. Знать не знаю и знать не хочу. Я прячу рацию от Франчески. Женщина она хорошая, но убирать ленится, и я уверена, что ей и в голову не придет отодвинуть тумбочку, чтобы вымыть под нею пол. А если даже и придет, то она, скорее всего, не заинтересуется вырезанным в паркете квадратом. Ее абсолютно не заботит то, что находится за пределами ее мирка. Дети, внуки, соседи – до всего остального ей просто нет дела, даже, пожалуй, до войны, если не считать того, что ее старший внук приближается к призывному возрасту, а она сама терпеть не может маргарин, который теперь полностью вытеснил настоящее масло.

Помимо ежедневных отчетов я занимаюсь ребенком и в хорошую погоду хожу гулять, а в последнее время она просто замечательная. Вернулись ласточки, я наблюдаю, как они снуют и кружат над головой, их пронзительные крики разносятся по городу. Обычно я сажаю Анджело в коляску и везу в ближайший парк посмотреть на голубей и на проходящие по каналу Джудекка корабли. Он стал чересчур подвижным, все время хочет бегать и пытается ловить этих самых голубей. Как минимум раз в неделю я выезжаю в Лидо и теперь беру сына с собой. Графиня просто обожает Ханни и балует ее до невозможности, но девочка все равно тоскует по родителям, и с этим ничего не поделаешь. Она держится и старается быть благодарной, но при этом все равно остается ранимым ребенком. Видно, как сильно девочка переживает, то и дело спрашивая о своей семье.

– Как ты думаешь, мои родители еще могут добраться до Венеции? – как-то раз поинтересовалась она вдруг посреди карточной игры. – Почему они не пишут?

– Я уверена, дорогая, они пытались написать тебе, – сказала я. – Может, им не разрешают. А может, они пишут, но письма изымают на границе.

– Они же в опасности, да? – спросила Ханни.

– Может, быть, – согласилась я. Незачем внушать ребенку ложных надежд. – Поэтому они и отослали тебя сюда, когда появилась такая возможность.

– Да. – Она вернулась к игре.

Ханни делает значительные успехи в итальянском, и я помогаю ей в учебе по другим школьным предметам. Она очень умная, и мне печально думать, чего ее лишили. В обычные времена она наверняка поступила бы в университет. Унаследовав от отца способности к музыке, она хорошо играет на фортепьяно. Этот инструмент зачаровывает Анджело, и я люблю наблюдать, как он сидит на коленях у Ханни, а она кладет его пальчики на клавиатуру, чтобы сыграть детскую песенку-потешку. Анджело всегда с таким удивлением на нее смотрит!

Я знаю, что буду вечно лелеять такие вот маленькие воспоминания. Анджело вот-вот исполнится год, и я понимаю, что нам скоро придется расстаться. Что тогда будет? Скорее всего, мне придется уехать в Швейцарию и ждать окончания войны. Сейчас здесь, может, и безопасно, но никогда не знаешь, как все обернется со временем и когда это произойдет. Пока Лео где-то неподалеку, я не слишком тревожусь. Он часто навещает меня и обычно приносит игрушку, или пирожное, или шмат сливочного масла, которое почти исчезло из магазинов. Остался только мерзкий на вкус маргарин. Мясо тоже стало редкостью. Но для меня это не имеет значения, поскольку мои липовые продуктовые карточки давно просрочены, и в плане пропитания мне приходится полагаться на Франческу и графиню. Во всяком случае, тут, в Венеции, никто не отнимет у нас рыбу, мидии и моллюсков. Я научилась у Франчески готовить лингвини с соусом из моллюсков. Она попыталась показать мне еще, как делается спагетти с чернилами каракатицы, но память о конфузе в профессорском доме все еще свежа.

3 мая 1941 года

Мы отпраздновали первый день рождения Анджело. Франческа испекла торт, и это просто чудо, потому что сейчас не достать ни яиц, ни масла. Я связала из свитера, который больше не ношу, игрушечного медвежонка. Вид у него довольно-таки нелепый, но Анджело, похоже, понравился подарок. На чай заскочил Лео и принес деревянный паровоз с вагончиками.

– Это мой поезд, – сказал он. – У Анджело будет много игрушек, когда он станет жить у нас. Мне кажется, пора уже ему переехать, ты согласна?

Я посмотрела на сына, который сидел на ковре, катал паровозик и издавал обычные для маленьких мальчиков звуки.

– Когда ты заберешь Анджело, я смогу навещать его? – спросила я.

Лео нахмурился.

– Думаю, это будет неразумно. Пока он еще маленький и сможет все забыть. Нельзя напоминать ему о мире, который он потерял. Пусть привыкает к новой жизни, начинает любить няню, к тому же у него есть я, и я его обожаю.

– А я, значит, останусь ни с чем? – Мой голос сорвался.

– Я от всего сердца сочувствую, тебе, кара миа, но мы должны поступить так, как безопаснее и лучше для его будущего. Что, если тебе придется в спешке срываться с места посреди ночи? Что, если, не дай бог, за тобой придет тайная полиция? – Он увидел испуг на моем лице. – Я очень надеюсь, что тебя никто не тронет, пока я здесь, но все меняется. Мой отец разочаровался в Муссолини и отдалился от него, он боится, что ничего хорошего из всего этого не выйдет. Так что давай действовать сейчас, пока мы еще можем.

Он посмотрел на меня. Я попыталась кивнуть, но не смогла.

– Я так сильно люблю его, Лео.

– Знаю. И поэтому ты должна отдать его мне. Из любви.

Анджело доковылял до Лео с паровозиком в руке и ткнулся ему в колени.

– Папа, – сказал он, протягивая паровозик.

– Я принесу тебе на подпись документы, – сказал Лео. – Все давно готово.

– Дай мне время попрощаться с ним. В последний раз нарисовать его.

– Конечно. – Лео встал, подхватив сына на руки. – Я не хочу, чтобы тебе было больно, Джульетта. Если бы был хоть какой-то другой путь, я бы не колебался. Я хочу только одного – чтобы с вами обоими все было в порядке.

Он передал мне Анджело, поцеловав его в макушку. Прежде чем уйти, он поцеловал и меня тоже.

8 июля 1941 года

Мы с Лео долго не виделись. Я так понимаю, это потому, что у него были какие-то дела, о которых он не может мне рассказать. Когда он все-таки заскочил буквально на пару секунд, речи о том, чтобы отдать ему Анджело, не заходило.

Кстати, мне до сих пор не удается закончить портрет сына. Остается только гадать почему. Вчера поздно вечером приехал Лео. Вид у него был встревоженный.

– Кара, я сегодня должен уехать, – сказал он, – но я не мог это сделать, не попрощавшись.

– Куда? – спросила я.

– Не могу сказать. И сколько меня не будет, не знаю. Пожалуйста, береги себя. – Он обнял меня и страстно поцеловал. Потом разжал объятия, посмотрел сверху вниз мне в лицо и почти выбежал за дверь.

Итак, мой защитник уехал. Самым разумным было бы, не откладывая, отнести Анджело в палаццо. Но, по правде говоря, у меня пропало ощущение опасности. Все соседи меня знают, и мы останавливаемся поболтать возле овощной баржи. Я беседую со старичками, когда вожу Анджело в парк, и они дают ему крошки, покормить воробьев и голубей. Даже здешний полицейский знает меня и при встрече приветливо говорит «бонди».

Как-то раз, когда я лежала в постели и в голове кружились разные мысли, меня посетила блестящая идея: расставаться с Анджело незачем. Можно просто сказать, что он – итальянский сирота, а его мать стала жертвой войны. Я усыновлю его и заберу в Англию. Можно бежать прямо сейчас, во всяком случае, в Швейцарию – конечно, если там до сих пор принимают беженцев – Но я не могу уехать, не попрощавшись с Лео. Нужно дождаться его возвращения. Почему ему пришлось уехать в такой спешке, когда он заверял меня, что у него профессиональная бронь и его семья работает на нужды фронта?

4 сентября 1941 года

Сегодня была Регата Сторика – Историческая регата, которую всегда устраивают в это время года. По Гранд-каналу плыли в огромных гондолах экипажи в костюмах разных эпох. Тут были суда всевозможных размеров. Несмотря на войну, зевак пришло не меньше обычного, люди болели за своих любимцев и подбадривали их криками. Не было лишь торговцев с воздушными шариками и джелато, а еще за происходящим, не бросаясь в глаза, наблюдали военные и полицейские. Когда гонки закончились и я направилась домой, меня остановили у блокпоста и спросили документы.

Я вытащила удостоверение личности и предъявила. Надо сказать, что я нарочно измяла его – так меньше бросалось в глаза, что фотография не моя. Проверяющий посмотрел на удостоверение, потом поднял взгляд на меня.

– Это вы? – требовательно спросил он.