Текст книги "Венецианский альбом"

Автор книги: Риз Боуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Я кивнула. Консул взял бокал просекко и передал мне.

– Так вы здесь в гостях?

– Я приехала на год, учиться в академии, – проговорила я. – Получила стипендию и на время распрощалась с учительской работой.

– Ах как славно! На вашем месте я воспользовался бы этим на полную катушку. Венеция по-прежнему один из немногих цивилизованных городов этого мира. Националистические законы, принятые дуче в прошлом году, должны были устранить евреев из сферы образования, а затем лишить их собственности. Но ничего подобного тут не произошло. Венецианцы живут как жили, благополучно ведут дела с гетто и закрывают глаза на горожан еврейского происхождения вроде нашей дорогой графини.

Я в удивлении уставилась на него, а потом перевела взгляд на графиню Фьорито. До сих пор я толком не принимала во внимание того факта, что она еврейка.

– Но ведь ее муж был итальянским графом, – заметила я.

– Разумеется, был, но это не имеет никакого отношения к ее национальности. Насколько я понимаю, она родилась в Париже, в бедной еврейской семье. Конечно, здесь она пользуется большим уважением и многое делает для города, занимается благотворительностью. Большинство даже не знает о ее происхождении. – Консул придвинулся ко мне поближе. – Я посоветовал ей подготовить план побега, просто на всякий случай.

Подошел слуга с подносом закусок. Мистер Синклер с энтузиазмом занялся ими, а я взяла себе шампур с креветками. К нам присоединились Генри Данби и священник, и тревожный разговор закончился. Я знала, что война уже, возможно, маячит на горизонте, но до сих пор не задумывалась над тем, что мне может грозить настоящая опасность.

Глава 18

Джулиет. Венеция, 9 июля 1939 года

Когда принесли еще еды, разговоры стихли. Фуа-гра на тонких узких кусочках поджаренного хлеба, почти прозрачные ломтики сырокопченой говядины, брускетты с тапенадом – все это было вкусным, будоражащим и новым для меня. Я огляделась и увидела, как сверкают в свете развешанных между деревьями фонариков бокалы и надетые на женщинах драгоценности. Трудно поверить, что всего каких-то пару недель назад я была Джулиет Браунинг, школьной учительницей, которая живет в деревеньке и под аккомпанемент передаваемых по радио вечерних новостей ест на ужин сэндвичи с печеной фасолью. Потом мой взгляд остановился на графе Да Росси. Будучи мужчиной в возрасте, он все еще оставался хорош собой. Я обернулась к Генри, который решил завязать со мной беседу.

– Как тебе здешняя еда?

– Великолепная, правда?

– На мой вкус, немножко слишком затейливая. Я бы каждый день ел стейки или рубленые бифштексы, только подавай!

– Значит, ты, наверно, не из богатой семьи?

Он засмеялся.

– Мой отец сам выбился из низов. Он начинал с продажи автомобилей, и дело у него пошло, несмотря на депрессию. Но мама училась в колледже и для детей хотела того же, поэтому я начал изучать бизнес, а потом открыл для себя искусство. Конечно, папа не собирался платить за то, чтобы я учился живописи, пришлось переключиться на промышленный дизайн. Отец думал, что я смогу спроектировать новый автомобиль и мы на этом разбогатеем – ну, знаешь, переплюнем Форда. – Он издал иронический смешок. – А потом я увидел, что можно подать на стипендию и учиться в Европе, и подумал, почему нет? И вот я здесь. Мой старик, конечно, не в восторге, но платит-то не он, так? Я решил, это мой шанс хоть немного повидать мир, прежде чем я на всю оставшуюся жизнь погрязну в продаже машин.

Я посмотрела на его круглое серьезное лицо.

– Разве ты обязан идти по стопам отца?

– Я – его единственный сын. Если не я, то кто со временем его заменит?

Я задумалась над его словами. Вот и с Лео произошла та же история. Единственный сын обязан оправдать все возложенные на него ожидания и жить не своей собственной жизнью, а какой велят. Потом я поняла, что и со мной дела обстоят похожим образом. Я могла бы в свое время остаться в колледже, работать официанткой, чтобы оплачивать жилье и еду, и в один прекрасный день стать художницей. Но вместо этого я поступила как подобает почтительной дочери, и теперь живу жизнью своей матери, а не собственной.

– Зато сейчас мы оба свободны, хотя бы на время, – сказала я.

– Ты права. Вроде как сюрреализм какой-то, да? Все, что вокруг, и мы с тобой попиваем шампанское в обществе аристократов, которые денег не считают.

– Ну да, – согласилась я.

К нам присоединился Франц.

– Хороший вечер, правда? – проговорил он.

– А ты привык к таким вещам? – поинтересовалась я у него, перейдя на итальянский. – Мы с Генри как раз обсуждали, что это как будто жить в сказке.

– Да, мне тоже так кажется. У моего отца пекарня. Он думал, я сошел с ума, раз собрался учиться на художника. Зачем мне все это, если я когда-нибудь стану пекарем? Я сказал, что научу его делать высокохудожественный хлеб.

Мы посмеялись, но когда Франц отошел, Генри коснулся моей руки.

– Будь с ним поосторожнее, – прошептал он. – Думаю, его подослали немцы.

– Ты считаешь, он нацистский шпион? – потрясенно спросила я.

Генри кивнул.

– У меня просто чувство такое. Все они говорят, что из Австрии, но есть в нем что-то такое неправильное. Не могу упрекнуть его ни в чем конкретном, но…

– Когда же мы увидим ваше новое приобретение? – с нажимом спросила испанка Биби. – Мы умираем от любопытства.

– Ну хорошо, – ответила графиня Фьорито, – следуйте за мной, дорогие мои.

И она повела гостей через застекленные створчатые двери в оформленную с большим вкусом комнату: полы из белого мрамора, голубые, обитые шелком диванчики, низкие золоченые столики. На мольберте в самом центре пряталось под покрывалом большое полотно.

– Витторио, драгоценный мой, не окажешь нам честь? – проговорила графиня. – Раз уж именно ты так умно посоветовал мне эту картину и, более того, добыл ее для меня.

Скарпа поклонился ей, коротко и вежливо, потом пересек комнату и одним плавным движением сбросил покров. Все присутствующие дружно ахнули. Картина была разительно современной: яркие вспышки цвета складывались в окровавленную руку, пронзающую одно из цветных пятен, бесплотные лица смотрели из темноты в промежутках между сполохами, их рты были открыты в безмолвном протесте. Она оставляла гнетущее впечатление, но, как мне пришлось признать, была великолепно задумана и выполнена.

– Поразительно, Габриэлла, – сказал профессор Корсетти. – Не правда ли, Артуро?

– Совершенно согласен. Это ведь та работа, которую пришлось вывозить из Германии контрабандой?

– Она самая. – У графини был радостно-взволнованный вид. – До меня доходили про нее разные слухи, и Витторио умудрился встретиться с художником и вывезти картину, спрятав под эталонным пасторальным кошмаром одного из одобренных нацистами пачкунов.

– А этот художник, как я понимаю, не относится к нацистским любимчикам? – спросил мистер Синклер.

– Какое там любимчик, он еще и еврей вдобавок! – воскликнула графиня. – Мы умоляли его эмигрировать, пока еще можно, но у него старые родители, которые никуда не хотят уезжать, поэтому он тоже остался. Я говорила, что заберу родителей к себе, но он сидит в Германии, работает, и, боюсь, у него скоро могут начаться неприятности.

– В каком городе он живет? – спросил Франц.

– В Штутгарте. Днем работает инженером на заводе «Мерседес-Бенц». Он считает, что в безопасности, потому что его цех производит бронемашины, и его там ценят. Свои работы он подписывает псевдонимом, и про них никто не знает, кроме его друзей за пределами Германии.

– Боюсь, он очень рискует, – сказал мистер Синклер.

– Да. Таких, как он, много – тех, кто, вопреки всему, протестует, не демонстративно, но при этом твердо. Храбрые мальчики и девочки.

Имельда коснулась моей руки.

– Наверно, нам скоро пора уходить, если мы хотим успеть на десятичасовой вапоретто. Если опоздаем, придется ждать до одиннадцати тридцати, а там всегда толпа.

– Хорошая мысль, спасибо тебе, – поблагодарила я и пошла за Генри.

– А вы и правда считаете, что это – будущее искусства, Габриэлла? – услышала я слова графа Да Росси. – И отвергаете красоту? Лично я все-таки предпочел бы нацистскую пасторальную сценку.

– Но у вас нет души, Массимо. Я всегда это знала.

Франц внимательно разглядывал картину, и я подумала, не ищет ли он подпись. Вдруг Генри прав и он в самом деле немецкий шпион? Я порадовалась, что художник подписывает свои работы вымышленным именем.

Я подошла к графине, поблагодарила за чудесный вечер и сказала, что мы должны успеть на вапоретто.

– Конечно, дорогая, – сказала она. – Но я буду рада вам в любое время, на всех моих суаре. И заходите как-нибудь чайку выпить – устроим с вами вдвоем милый британский файв-о-клок, хорошо?

– Только не говорите, что у вас есть настоящий британский чай, – смеясь, ответила я. – А то мне тут попадаются только бледные и безвкусные чаи, какой ни попробую.

– Но, дорогая, чай мне привозят исключительно из «Харродса», – сообщила она. – Откуда же еще?

Она потянулась ко мне и легонько поцеловала в щеку. Боюсь, я покраснела, потому что не привыкла, чтобы меня целовали графини. Наша студенческая компания распрощалась и двинулась по бульвару к причалу, где в ожидании вапоретто толпился народ.

– Надеюсь, мы все туда влезем, – заметил Генри, – пусть и как селедки в бочку.

– Надеюсь, всех разом на борт не возьмут, – сказала Имельда, – а то плаванье может закончиться на дне лагуны.

– Я совершенно точно не хочу ждать до половины двенадцатого, – заявил Гастон. – Может, попробовать пробиться вперед?

Но это казалось абсолютно невозможным. Путь нам преграждали семьи с корзинами для пикников, шезлонгами и зонтиками, а еще свирепые с виду бабки, готовые биться насмерть за свой пятачок пространства. К тому же мне совестно было бы взойти на борт на глазах у всех этих старушек и малышей. Франц определенно придерживался того же мнения.

– Думаю, это будет неправильно, – сказал он.

До того как мы успели что-нибудь предпринять, к нам присоединился граф Да Росси.

– А-а, молодежь! Вы тоже сбежали с суаре Габриэллы? Лично мне быстро надоедает современное искусство, и я не могу притворяться, что наслаждаюсь им так же, как остальные. – Тут он заметил, сколько народу на пристани, и проговорил: – Дио мио, не думаю, что все эти люди влезут в одно маленькое суденышко. Вам-то на него точно не попасть, уверяю.

Мы как раз собирались попробовать пролезть вперед, – сообщил Гастон.

– Погодите, я посмотрю, прибыла ли моя моторка, – сказал граф. – Может, я смогу вас подкинуть; надеюсь, вы разместитесь на борту.

– Как вы добры, – произнесла Имельда.

– Нельзя же бросать в беде таких же любителей искусства, как я сам. – Его обаятельная улыбка напомнила мне о Лео. – Идемте посмотрим, тут ли уже моя лодочка, я просил прислать ее к десяти – не сомневался, что дольше мне не продержаться, но отказать Габриэлле очень трудно. – Он говорил, одновременно окидывая взглядом набережную с несколькими причалами поменьше, а потом показал на слишком хорошо знакомый мне катерок из гладкого тика и воскликнул: – Ага, вот и она!

Все мы двинулись за ним, я шла с некоторой неохотой.

– Я прихватил с собой нескольких молодых друзей. Как думаешь, сможем их всех разместить? – крикнул граф человеку у штурвала.

– Попробуем.

Мужчина ступил на пристань из лодки, и мое сердце внезапно подпрыгнуло, потому что это оказался Лео собственной персоной. Граф тоже удивился.

– Лео, что ты здесь делаешь? – Он повернулся к нам. – Это мой сын. Он почему-то приехал за мной вместо слуги. Что случилось с Марио?

– У его брата день рождения, и я отпустил его на весь вечер. К тому же я не против прокатиться по лагуне, сегодня такой хороший вечер. – Лео меня не видел. Он протянул руку, чтобы помочь отцу, потом – Имельде. Франц с его неизменно хорошими манерами пропустил меня вперед. Лео протянул руку мне и вдруг застыл. – Джульетта! Я что, сплю? Вы что здесь делаете?

– Здравствуйте, Лео, – сказала я, – какой сюрприз. Я приехала учиться в академии искусств.

Спускаясь в катер, я почувствовала, как дрожит его рука. Потом он механически повернулся помочь парням.

– Учиться? К нам? И надолго?

– На год.

– Ты знаком с этой молодой леди, Лео? – спросил граф.

– Мы встречались в прошлом году на биеннале, – спокойно заявил Лео. – Помнишь, когда я сопровождал богатых финансистов?

– Ах да. Вам понравилось на биеннале, мисс Браунинг?

– По-моему, там было великолепно. И вокруг такой чудесный сад!

– Это не моя стихия, хотя сын не оставляет попыток затащить меня туда. Но в наши дни какой только мусор не называют искусством!

– Отцу хотелось бы, чтобы на биеннале были сплошь старые мастера, – сказал Лео.

– Конечно, потому что это и есть настоящее искусство. Видел бы ты картину, за которую Габриэлла Фьорито наверняка выложила кругленькую сумму, – жизнерадостно продолжал граф. – Уродливая мазня. Цветные пятна, и все. Грубо и крикливо. Написана подающим надежды еврейским художником, который все еще живет в Германии.

– Ну, такая уж она, графиня Фьорито, – заметил Лео. – Она считает себя великой благодетельницей – вроде Медичи нашего времени. Ей нравится спасать людей, как другие спасают бездомных кошек.

Он поднял взгляд от руля, и наши глаза встретились. Потом лодка полным ходом помчалась через лагуну, и в лица нам задул соленый свежий ветер. Мое сердце билось ужасно громко, я даже боялась, что его стук слышат мои сокурсники, с которыми мы вместе втиснулись на заднее сиденье. Как можно было надеяться, что мне удастся побороть себя? Находиться рядом с Лео оказалось пыткой. Неужели я не понимала, насколько мала Венеция, в которой, чем ни займись, встречи в конце концов не избежать?

– Где вас высадить, молодые люди? – спросил граф. – Наверно, вы все живете рядом с академией?

– Да, пожалуй, недалеко, – сказал Гастон. – Пожалуйста, остановите, где будет удобно. Мы так благодарны за вашу доброту! Без вас мы бы проторчали еще полтора часа на пристани и, может, все равно не влезли на последний рейс.

– Тогда, Лео, причаль рядом с академией, – распорядился граф.

Лео подвел катер к берегу, ловко выпрыгнул из него, закрепил трос и протянул руку, помогая нам сойти с катера. Я пропустила вперед Имельду, и вот пришла моя очередь. Лео уверенно сжал мою ладонь.

– Спасибо, что подвезли, – проговорила я.

– Рад был помочь, – ответил он, – и узнать, что у вас появилась возможность учиться в Венеции. Теперь вы, может быть, все-таки станете великой художницей.

– Вряд ли, – возразила я. – Но учеба наверняка пойдет мне на пользу.

– Вы живете у академии?

– Да, недалеко, пешком дойти можно. – Я поняла, что он хочет узнать мой адрес, но этому не бывать. – Еще раз спасибо. Утром увидимся, – сказала я остальным студентам и зашагала прочь, но задержалась на мосту Академиа и подождала, пока моторка не отчалит. А потом очень быстро пошла домой, и стук моих шагов отдавался от пустынной мостовой и эхом разносился по улицам.

Глава 19

Джулиет. Венеция, понедельник, 10 июля 1939 года

Я старалась не думать о Лео, однако несколько часов пролежала без сна, прислушиваясь к далеким звукам города, и заснула лишь рано утром. Естественно, проснулась я квелая и разбитая. Мыться и готовиться к занятиям пришлось в спешке. Сегодня утром у меня была обнаженная натура; из всех иностранных студентов этот курс, кроме меня, выбрал только Гастон. Судя по всему, нас объединили с итальянскими первокурсниками, все они выглядели ужасно юными, и я чувствовала на себе их взгляды. Один парнишка даже спросил, не преподавательница ли я. После того, как я отрекомендовалась вольнослушательницей из Англии, он смутился и поспешил вернуться на свое место.

Настоящей преподавательницей оказалась пышная дама с крашенными в рыжий цвет волосами, которые каскадом ниспадали ей на плечи, одетая в струящееся платье с внушительным декольте. Во время речи она активно жестикулировала, и я не могла отделаться от ощущения, что ей следовало стать актрисой, а не художницей. Она говорила о красоте человеческой фигуры, о важности линии. Если линия проведена верно, детали сами встанут на места. Кое-кому из младших студентов это показалось смешным, наверно, они воображали эти самые детали.

Посреди аудитории располагался помост, на котором стоял стул со спинкой в виде лестницы. Профессоресса, завершив вступительное слово о том, к чему мы должны стремиться, позвала натурщика. Им оказался хорошо сложенный мужчина, и я поняла, что немного нервничаю. Он поднялся на помост в халате, спокойно скинул его и предстал перед нами абсолютно голым. Послышались тихие вздохи, ахи и даже смешки. Должна признать, что я и сама была поражена, сообразив, что впервые в жизни вижу раздетого мужчину. Конечно, я изучала обнаженные фигуры по художественным книгам с иллюстрациями, но тут было нечто совсем иное. Я изо всех сил старалась не таращиться на него.

Нашим первым заданием было сделать набросок за тридцать секунд. Потом – за минуту. Потом – за пять минут.

– Вы обращаете слишком много внимания на детали, – упрекала профессоресса, прогуливаясь по аудитории. – Прикройте глаза наполовину и рисуйте, что увидели. – Она остановилась за моей спиной и проговорила: – Неплохо.

Поза натурщика поменялась, он уже не сидел, а стоял, а потом стоял, поставив одну ногу на стул, и мы рисовали его в каждом положении. Только после этого нам разрешили сделать законченный рисунок, на выбор углем, пастелью или акварелью. Я выбрала уголь. Оставшийся час мы рисовали, и профессоресса, кажется, осталась мною довольна.

– Вижу, у вас уже был такой курс, – сказала она. – Вы у нас новенькая?

– Я вольнослушательница из Англии, – ответила я, – и училась год в художественном колледже. Но такого курса у меня никогда не было, потому я его и выбрала.

– Хорошо. У вас есть способности к изображению человеческой фигуры. – Одобрительно кивнув, она перешла к следующему студенту.

– Кое-кто явно скрывает от нас свои таланты, – прошептал Гастон, который сидел за мной. – Наверняка ты уже в деталях изучила многих мужчин, вроде того вчерашнего красавчика с лодки, а?

Я ничего не смогла с собой поделать, чудовищно покраснела и сказала:

– Не говори ерунды. Мне удается рисовать людей, вот и все.

– Чувствую, что чопорная мисс Браунинг не так проста, как кажется на первый взгляд, – продолжал он.

Я проигнорировала его и услышала, что он посмеивается. Мне было не совсем понятно, как с ним себя вести: этот парень определенно заигрывал, вот только что он во мне нашел? Особенно если учесть, что он явно интересуется Имельдой. Может, заигрывания – это такой французский национальный вид спорта? Я вообще слишком мало знала о мужчинах, к какой бы национальности они ни принадлежали, мне было известно лишь, что английские мальчишки, которых я знавала в юности, не отличалась утонченностью в обращении с противоположным полом. Подозреваю, всему виной долгие годы, проведенные в закрытой школе.

Однако наша пикировка неожиданно и странно взбодрила меня. Казалось бы, все это должно было меня смутить, но я вдруг поняла, что мне приятно не чувствовать себя позабытой-позаброшенной всеми старой девой, а знать, что я вовсе не такая. Я собрала свои вещи и стала спускаться по лестнице, гадая, где бы пообедать. Неподалеку от академии на Калле делла Толетта была бутербродная, где делали отличные трамеццини – это такие крошечные аппетитные сэндвичи с тунцом и оливками, ветчиной и креветками, которые к тому же отличались дешевизной: берешь штук шесть, а платишь всего ничего. Я понимала, что днем надо бы есть поплотнее, но не могла заставить себя в такую жару умять целую тарелку спагетти. Единственная проблема с этой бутербродной заключалась в том, что там говорили исключительно по-венециански. Теперь я уже понимала, что это не просто диалект, отличающийся главным образом произношением, а какой-то отдельный язык. «Бонди» – это классический пример, ничего общего с «бонджорно», нормальным итальянским приветствием, означающим «добрый день».

Я услышала, как разговаривают на этом языке двое студентов, которые шли впереди меня. Я совершенно их не понимала. Мне страшно повезло, что моя квартирная хозяйка родом из Турина и поэтому не является носительницей местного языка. Пока я предавалась таким мыслям, меня нагнала одна из девушек из класса обнаженной натуры, обладательница юного свежего личика, светлых волос и светлых глаз. Я подумала, что это, возможно, еще одна иностранная студентка, но она приветствовала меня на безупречном итальянском.

– Ну что, глаза открылись, правда же? – смеясь, проговорила она. – Во всех смыслах этого выражения. Если бы это увидела моя бабушка, она потребовала бы немедленно вернуть меня домой.

Я улыбнулась вместе с ней и спросила:

– Ты откуда? Не из Венеции?

– Я из Южного Тироля. Раньше мы относились к Австрии, теперь стали Италией, но у себя дома до сих пор говорим по-немецки. Я скучаю по нашим горам. А ты откуда?

– Из Англии.

– Мадонна! – воскликнула девушка. – И ты не боишься войны? По всему похоже, что Гитлер собирается напасть на Польшу, а как только он это сделает, Англия объявит войну.

– Англия позволила Германии захватить Чехословакию. Может, насчет Польши они тоже как-нибудь договорятся, – ответила я.

Моя собеседница мотнула головой.

– Разве ты не понимаешь? Польша – только предлог. Гитлер хочет изобразить, что его якобы вынудили воевать, хочет выглядеть пострадавшей стороной. Вот, мол, я возвращаю исконно немецкую территорию вокруг Данцига, а эти скоты-англичане пытаются не дать моему народу вернуть то, что всегда ему принадлежало. И Россия его поддержит, так и знай. А Франция поддержит Англию, и вся эта заваруха довольно быстро распространится. Гитлер хочет захватить весь мир. Сталин тоже хочет захватить весь мир, а Муссолини скромный, ему нужно только Средиземноморье и больше ничего. Только кто их всех остановит?

– Думаю, ты права. Англия попытается это сделать.

Она кивнула:

– Думаю, чем дальше, тем хуже. Я видела, что нацисты творят в Германии. Понастроили много танков и всякой военной техники. И уже захватили Австрию, родину моих дедушки и бабушки. – Она притормозила и наклонилась ко мне поближе. – Что ты будешь делать, если начнется? Поедешь домой?

– Наверно, придется, – сказала я. – Хотя все говорят, что в Венеции будет относительно спокойно. Такую красоту никто бомбить не станет.

– Надеюсь, ты права, – проговорила она. – Хотя Италия поддержит Германию. И тебя объявят врагом, ведь так?

– Когда это произойдет, тогда и буду думать, – сказала я, – а пока что я хочу наслаждаться каждым мгновением. На самом деле, мне…

Передо мной стоял Лео с нахальной улыбкой на лице.

– Бонди, – сказал он по-венециански, прежде чем перейти на английский. Мимо нас в ослепительном солнечном свете текли ручейки студентов. – Вот я вас и нашел! Я случайно оказался тут неподалеку, проголодался и подумал, что вы, может быть, со мной пообедаете.

Моя новая знакомая слегка подтолкнула меня локтем, мол, не тушуйся, и растворилась, а я стояла посреди улицы, вцепившись в портфель. Сердце отбивало барабанную дробь.

– Я не могу обедать с вами, Лео, – сказала я, – и вы это знаете. Вы – человек женатый. Неловко выйдет, если вас увидят с другой женщиной.

– Вы думаете, это применимо и к моей жене? – нахмурясь, спросил он. Потом его лицо смягчилось. – Кроме того, это же просто обед, не ночной клуб в Лидо. И не интимный ужин в «Даниэли», как в прошлый раз. Вам нужно поесть, мне нужно поесть. Почему нет?

Нужно было проявить твердость, и я покачала головой.

– Простите, но нет. Это жестоко по отношению ко мне. Вы дразните меня чем-то недостижимым – все равно что морковку перед мордой у осла повесить, чтобы он никак до нее не дотянулся. Разве вам неясно, что, когда я вижу вас, у меня сердце разрывается, ведь я знаю, что вы женаты на другой?.. А еще это просто глупо, потому что мы едва знакомы. Да, мы пару раз встречались, и мне показалось все таким чудесным и романтичным, да только это не реальная жизнь, а просто прекрасный сон. На самом деле вы не знаете меня, а я не знаю вас. Может, я ходячий кошмар.

Это заставило Лео рассмеяться, но его улыбка быстро пропала.

– Я уверен, бывают случаи, когда двух людей мгновенно притягивает друг к другу, – сказал он, – но мне понятно, что вы имеете в виду. Я не хочу повредить вашей репутации в этом городе и не сомневаюсь, что отцу мигом доложат о нашем совместном обеде. – Он стоял и смотрел на меня так, что я смутилась. – Как насчет моего дерева? – спросил он. – Не могли бы мы как-нибудь снова встретиться у моего дерева? И устроить еще один пикник. Помните, как тогда, в «Джардини», за статуей? Там нас никто не увидит.

– Увидят приходящими или уходящими, – возразила я. – Я уже поняла, что это очень маленький город, где все друг друга знают. Уверяю вас, что даже об этом нашем разговоре вашей семье немедленно доложат. – Я глубоко вздохнула и хотела дотронуться до его руки, но потом сочла, что этого лучше не делать. – У вас своя жизнь, Лео. У вас жена, и скоро ваша семья станет еще больше. А я – вовсе не часть этой жизни и никогда не смогу ею стать, и поэтому, пожалуйста, не мучайте меня.

Его глаза затуманились.

– Я совершенно не хочу причинять вам боль, мне просто было необходимо вас увидеть. Убедиться, что вы реальны. Я думал, что вчера вечером в лодке вы мне просто приснились. Или что я навоображал себе всякого. Вы действительно приехали на год?

– Если мою учебу не прервет война.

Он кивнул.

– Жаль, что год нечетный, я был бы рад сводить вас на биеннале. Если в мае вы еще будете здесь, тогда, возможно…

– Думаете, если даже заговорят пушки, у вас в городе все равно состоится международный фестиваль искусств?

– Конечно. Венецианцы никогда не позволят мелочи вроде войны вмешиваться в их культуру. Мы живем нашим искусством и дышим им. Оно – часть наших организмов. – Без всякого предупреждения он вдруг схватил мою папку. – Покажите, что вы нарисовали.

– Нет! – Я попыталась отобрать папку обратно, но опоздала – Лео уже развязал ее завязки.

И сверху, конечно же, оказался изображенный во всех деталях голый мужчина. Лео несколько секунд разглядывал его, потом просмотрел наброски, снова закрыл папку и вручил мне. При этом наши пальцы соприкоснулись, и целое мгновение его рука касалась моей.

– У вас хорошо получается, – сказал он. – Вы чувствуете человеческую фигуру. Начните что-нибудь готовить для биеннале следующего года. Наверно, я смогу сделать, чтобы вашу работу выставили.

– Уверена, на нее никто не захочет смотреть, – возразила я. – Мне легко копировать то, что я вижу, но сомневаюсь, что у меня есть дар изобразить какой-то объект так, чтобы он превратился в мое собственное творение, как это делают великие мастера.

– Тогда, может быть, вам стоит рисовать то, что вы видите. Обычных людей, которые ведут обычную жизнь. Важно задокументировать и это тоже, ведь мы не знаем, что готовит нам будущее.

– Мне нужно идти обедать, – сказала я. – У меня меньше получаса до следующего занятия.

– И вы уверены… – начал он.

– Совершенно уверена. Пожалуйста, возвращайтесь домой, к своей семье.

Он кивнул.

– Ну что же, ладно. Но мне было очень приятно вас увидеть. Это как чудо, правда. Когда в прошлом году я поцеловал вас на прощание, то думал, что это в последний раз.

– Это и было в последний раз, – подтвердила я. – Мне действительно пора идти.

Я чувствовала, как начинают чесаться глаза, и намеревалась уйти, пока предательская слеза не покатилась по щеке. Пошатываясь, я слепо побрела в солнечный свет. От тротуара шли волны жара, от каналов не слишком приятно тянуло запахом гниющей воды. Я пересекла пьяцца перед академией, маленький горбатый мостик и вошла в глубокую тень узкой улицы. Зачем он так со мной? Ему что, совсем нет никакого дела до моих чувств? А потом я вдруг сообразила, что он тоже страдает. Он связан с женщиной, которую не может любить и которая, совершенно ясно, не любит его. Что может быть хуже? Однако я сразу же поняла что: любить мужчину, который никогда не станет твоим. И остаться ни с чем.

Глава 20

Каролина. Венеция, октябрь 2001 года

Сделав неуверенный шаг в большую тихую комнату, Каролина вдруг почувствовала, что у нее перехватило дыхание. И тут, как по команде, из прорехи в темных тучах выглянуло солнце, бросив луч света на воды канала Джудекка и открывавшуюся за ним лагуну. Каролина даже негромко ахнула от восторга.

– Это чудесно, – прошептала она.

– Синьора, – начал мужчина, выступая вперед. – Или правильнее будет синьорина?

– Синьора, – ответила Каролина, ощущая неловкость от прикосновения его руки, но не зная, как выйти из положения, чтобы это не выглядело грубо. Она повернулась к нему лицом. – У меня сейчас развод в разгаре. Муж переехал в Нью-Йорк.

Сообщив это, она почувствовала себя очень глупо; как будто ей хотелось дать этому человеку знать, что она свободна. Поразительная нелепость.

– Синьора, – продолжил он, – боюсь, что документ все-таки поддельный. Кто-то заморочил вашей бабушке голову. Есть же такое английское выражение? – И он подошел, чтобы забрать у нее бумагу. – Теперь я с вашего разрешения отнесу его юристу Да Росси, чтобы он разобрался, подлинник это или фальшивка.

Каролина документ не отдала.

– Вы, должно быть, считаете меня очень наивной, – сказала она. – Думаете, я разрешу вам забрать единственное доказательство того, что эта квартира принадлежит мне? С ним же может случиться какая-нибудь неприятность. Улетит, например, в окно и упадет прямо в канал. О ужас, какая досада, простите-извините.

– Нет-нет, уверяю вас, – начал ее собеседник, но Каролина перебила его:

– Не беспокойтесь, синьор, я лично отнесу его в мэрию. Уверена, там сверятся с записями того времени, чтобы разобраться, имеет ли он силу, а заодно выяснят, не переуступила ли бабушка свои права кому-нибудь еще.

Она снова убрала документ в сумочку и стала расхаживать по комнате. Сняла пылезащитный чехол с чего-то стоящего возле окна, и это оказался симпатичный инкрустированный столик из лимонного дерева.

– О-о! – Каролина провела рукой по столешнице. Чтобы бабушка Летти владела когда-нибудь такой красотой… Она выдвинула ящик, который оказался набит бумагой, вытащила верхний лист, ахнула и подняла взгляд, торжествующе улыбаясь: – Ну, вот, думаю, и доказательство того, что бабушка когда-то владела этой квартирой, согласны? – На листе был изображен вид из окна, перед которым они стояли, внизу виднелась подпись. Д. Б. – Вот, пожалуйста. Джулиет Браунинг. Моя двоюродная бабушка. Она была художницей. У меня с собой кое-какие ее работы, и могу утверждать, что и это тоже ее рука.

– Джулиет Браунинг? – Мужчина по-прежнему хмурился. – Художница? С чего бы семье Да Росси сдавать эту квартиру иностранной художнице? Не думаю, чтобы они когда-нибудь покровительствовали искусствам.