Текст книги "Венецианский альбом"

Автор книги: Риз Боуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Мы выпили по бокалу кампари с оливками, потом поели жареной курицы с картошкой, брюссельской капустой и морковью, а потом приступили к рождественскому пудингу. Генри раньше его не пробовал, и я не уверена, что ему действительно понравилось, но он вел себя вежливо. Чтобы растрясти ужин, мы прогулялись по Дзаттере. Там было довольно-таки пустынно, а из домов доносились музыка и смех, слишком живо напоминая, что сегодня семейный праздник. Вернувшись, мы попили чаю с тортом, и это тоже было для Генри в новинку.

– Спасибо тебе за это, – сказал он. – Если честно, я боялся остаться на Рождество в одиночестве, но теперь очень доволен.

Я тоже получила удовольствие. А на следующий день мы вместе наняли лодку до Ладо и отправились на виллу к графине Фьорито. Дом был украшен зеленью и стеклянными елочными игрушками, под потолком сверкали люстры. Тут были профессор Корсетти с супругой, британский консул, улыбчивый падре и другие люди, с которыми я уже встречалась прежде. Однако Йозефа нигде не было видно, и я спросила о нем графиню.

– Я нашла ему тихую гавань среди других художников во Флоренции. Сейчас я работаю над тем, чтобы вывозить молодых женщин. Боюсь, больше одной за раз мне не спасти, поэтому очень многим помочь не удастся.

– Как вы думаете, не начнут ли и тут плохо обращаться с евреями? – спросила я. – Ведь Муссолини – большой почитатель Гитлера.

– Думаю, в Италии найдутся желающие согнать всех евреев в лагеря, но только не тут, не в Венеции. Не среди приверженцев культуры. Местное еврейское сообщество в городе так же уважают, как и все остальные. По-моему, здесь нам ничего не грозит.

Мы стояли вдвоем, в стороне от всех остальных, и я гадала, не стоит ли мне рассказать ей о своей беременности. Честно ли вообще скрывать от нее такие новости? Я определенно предпочла бы, чтобы она узнала их от меня, а не из сплетен. Но сегодня неподходящее для этого время. Нужно договориться, что я как-нибудь приеду сюда одна. Надеюсь, она окажется из тех, кто не спешит осуждать ближнего, но как знать… И тут мне в голову пришла ужасная, парализующая мысль о профессоре Корсетти, моем преподавателе. Может быть, существуют правила, запрещающие таким, как я, продолжать обучение? Разрешат ли мне закончить курс? Поэтому, когда я увидела Корсетти у стола, где он намазывал себе крекер каким-то паштетом, то решила выяснить этот вопрос, подошла к нему и поинтересовалась:

– Профессор, мы могли бы поговорить с вами наедине?

Он с подозрительным видом отправился следом за мной в маленькую приемную и проговорил:

– Итак?

Я рассказала ему, что жду ребенка, отец которого не может на мне жениться, и что хотела бы продолжать учебу так долго, как это будет возможно. Не возникнет ли у меня проблем?

– Вы боитесь ослабнуть настолько, что не удержите кисточку? Или не сможете стоять у мольберта? – спросил он. – Или так растолстеете, что не дотянетесь до холста?

– Нет! – воскликнула я.

– Тогда какие проблемы могут еще возникнуть?

– Ну, вдруг вы не захотите видеть меня у себя в классе, чтобы я не развращала других студентов…

Он посмотрел на меня и вдруг расхохотался.

– Девочка моя милая, в моем мире у каждого есть любовник или любовница, многие гомосексуальны или бисексуальны, и, уж конечно, незаконнорожденные дети там тоже не редкость. Уверяю вас, никто и бровью не поведет. – Тут профессор замялся. – Но вы… о вас я беспокоюсь. Неужели учеба важнее для вас, чем безопасность и благополучие? Может быть, когда придет время этого знаменательного события, вам лучше быть дома, среди тех, кто сможет о вас позаботиться?

– Наверно, да, – сказала я, – но я не хочу позорить мать и смущать ее, а потому остаюсь тут. Когда придет время, я отдам ребенка на усыновление и вернусь на родину.

– Благородные намерения. Надеюсь, вы сможете их осуществить.

Глава 35

Джулиет. Венеция, 21 февраля 1940 года

Моя жизнь устоялась и вошла в определенное русло. Я хожу в академию, обедаю с Генри и иногда – с Лео, прихожу домой в теплую, безупречно прибранную квартиру, где, стараниями моей славной Франчески, меня ждет ужин. Погода в последнее время стояла унылая, мрачная, с неба постоянно лило и несколько раз бывали наводнения, но мою часть Дорсодуро не так-то легко затопить, поэтому я могла выходить, не боясь промочить ноги.

Имельда не вернулась после каникул, и это не слишком меня удивило: путешествия через Францию должны были скоро стать опасными, а то и вовсе невозможными. Франца тоже нигде было не видно, поэтому из иностранцев на нашем курсе остались лишь старый добрый Генри да я. Я ездила к графине Фьорито, в первый раз на ее январский званый вечер, а во второй отправилась навестить ее одна, чтобы рассказать свои новости, потому что решила: неправильно будет и дальше держать ее в неведении.

– Должна признать, что у меня были такие подозрения, – сказала она. – Я догадывалась. – Графиня посмотрела на меня, по своему обыкновению склонив голову к плечу, как птица. – А молодой человек… он не счел нужным поступить как подобает?

– Он не может, потому что женат.

– Счастливый брак? Такой, что он не хочет оставить ради вас жену? Знаете ли, даже в нашей стране к разводу нынче относятся не так строго.

– Нет, брак не счастливый, просто такой, при котором не существует возможности развода.

– Понятно. – Последовало долгое молчание. – Мы, случайно, говорим не о молодом Да Росси?

Я покраснела до корней волос.

– Откуда вы знаете?

– Просто вспомнила ваше лицо, когда знакомила вас с его отцом. Вы вели себя не как человек, которого представляют какому-то незнакомцу. Тогда я подумала, что, может, встреча с красавцем-графом внушила вам благоговейный страх.

– Это был шок, – сказала я.

Графиня вертела в руках чайную ложку.

– Молодой Да Росси. Всем известно, что у них с женой не все ладно, но от такого брака легко не отделаешься.

– Да.

Она снова посмотрела мимо меня, куда-то в свой прелестный сад, где качало ветвями на свежем ветру пальмовое дерево.

– Как вы собираетесь пройти через это в одиночестве? И ребенок? Вы попытаетесь воспитать его самостоятельно? Ваша семья примет его?

– Нет. Я собираюсь отдать его на усыновление. Все уже устроено. Он будет расти в хорошей семье, – сказала я.

– Ах вот как. Вы – практичная молодая женщина. – Она помолчала. – Я восхищаюсь вами. Сама я в юности поступила не так благородно. Я была гораздо моложе вас, когда обнаружила, что беременна. Средств растить ребенка у меня не было, поэтому я пошла на аборт. Вот уж никому такого бы не порекомендовала. Такие операции находились под запретом. Все происходило в какой-то подсобке, о стерильности и речи не шло. Я чуть не умерла тогда. Но в то время было невозможно растить ребенка, не будучи замужем. – Графиня протянула похожую на птичью лапку руку и вцепилась ею в мою ладонь. – Знаете что? Вы всегда можете поселиться у меня. Я принимаю у себя бездомных, и мне нравится ваше общество.

Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

– Вы так добры ко мне, и, должна признаться, это соблазнительное предложение, но у меня теперь есть собственная симпатичная квартирка на Дорсодуро. Оттуда недалеко до академии.

– Такая жалость, что теперь вы не сможете помочь мне планировать биеннале! Это было бы так кстати. Вы же знаете, она открывается в мае.

– Даже несмотря на войну?

Графиня хихикнула.

– Мы тут в Венеции не позволим такой мелочи, как война, становиться на пути у искусства. Конечно, число стран-участниц будет ограничено. Немцы и русские уже заняли свои павильоны, американцы – тоже. Боюсь, искусство в этом году будет с душком пропаганды, но зато у итальянских художников появится хороший шанс продемонстрировать свои работы. И у наших еврейских изгнанников тоже.

В Новый год я получила холодное письмо от матери. Она благодарила за рождественские подарки, выражала удовлетворение тем, что меня порадовали ее гостинцы.

Я ценю, что ты о нас так заботишься, – писала она, – и то, что ты хочешь по-прежнему поддерживать нас материально, но сейчас, в военное время, появилось много рабочих мест для женщин. Можно поступить на завод, можно даже пойти в армию, – читала я. – Тетя Гортензия говорит, что, если ты действительно собираешься пробыть за границей целый год, мы должны предложить твою комнату эвакуированным из Лондона. Сейчас, когда угроза бомбежек становится все явственнее, очень многие покидают столицу.

Выходило, что, даже если я захочу вернуться домой, жить мне будет негде.

Несмотря на войну, в Венеции начался карневале. Казалось, весь город принарядился и праздновал в эти дни перед Сыропустным вторником, следом за которым наступал Великий пост. На каждом углу продавали маски, в каждом магазине костюмы. Я не собиралась принимать участие в карнавале, но Генри уговорил меня приобрести маску, длинный плащ и выйти в народ. Было весело и одновременно чуть жутковато видеть странные фигуры – некоторые с длинными клювами, некоторые одетые Пьеро и Коломбинами, – лица которых скрывались под масками.

Когда мы наконец вернулись домой, я совершенно вымоталась. Генри сопроводил меня наверх, и я приготовила нам обоим горячего шоколада. Вид у моего друга был смущенный.

– Не знаю, как и сказать тебе, – выпалил он, – но отец велел мне вернуться. Он уверен, что в любой момент может начаться полномасштабная война. Немецкие подводные лодки атакуют суда в Атлантике. Так что мне придется ехать.

– Я буду по тебе скучать, – ответила я.

Повисло долгое молчание. Я по-прежнему сидела, а Генри встал и подошел ко мне.

– Джулиет, это может прозвучать по-дурацки, но, может, ты хотела бы выйти за меня и уехать в Америку? – сказал он. Его лицо стало ярко-красным и покрылось капельками пота.

Наверно, у меня непроизвольно отвисла челюсть. Это было так неожиданно, что я не могла найти слов. Наконец мне удалось проблеять:

– Генри, ты очень добр ко мне, но…

– Слушай, – заявил он, – я знаю про твоего младенца. Имельда мне еще сто лет назад проболталась. Я ждал, пока ты сама мне о нем скажешь. Я могу дать ему имя, дом, отца. У нас, знаешь ли, довольно состоятельная семья. У твоего мальца будет хорошая жизнь.

Должна признаться, соблазн был велик. Генри – хороший человек. Да вот только он слишком молод. Слишком наивен и немного слишком грузен.

– Ты очень славный, – сказала я, – но ты возвращаешься домой, где всем распоряжается твой отец. Что он подумает, если ты явишься к нему на порог с беременной женщиной на буксире? – Я тоже встала и положила руку ему на плечо. – Генри, я не могу тебя захомутать. Ты заслуживаешь хорошей жизни, причем своей собственной.

– Послушай, Джулиет, – проговорил он, – я думаю, ты замечательная девушка. И я буду счастлив, если ты меня захомутаешь. Знаю, я не семи пядей во лбу и не могу быть остроумным и искрометным, зато я стану тебе преданным мужем, обещаю.

– Я не сомневаюсь в этом, Генри, но проблема в том, что я тебя не люблю. Ты мне очень симпатичен. Мне нравится проводить с тобой время, но я не хочу испортить тебе жизнь. Должна признаться, что буду скучать по тебе. С кем мне теперь пить кофе и ходить на праздники?

– Наверно, с парнем, который время от времени появляется у тебя на горизонте, – сухо произнес Генри. – С красавчиком в дорогом костюме. Подозреваю, что он – отец твоего ребенка. Я прав?

– Да, прав, – согласилась я. – И он не может на мне жениться.

– Но ты хочешь просто на всякий случай болтаться где-нибудь неподалеку от него?

– Нет, не на всякий случай. Я знаю, что он не может бросить жену. И с этим смирилась.

Он потянулся было ко мне, но передумал.

– Джулиет, меня беспокоит, что ты останешься тут совсем одна. Знаю, пока тут войной и не пахнет, но что, если все изменится? Что, если ты захочешь вернуться в Англию, но уже не сможешь?

Я вздохнула.

– Я понимаю, о чем ты, Генри. Меня это тоже беспокоит. Но я не могу поехать домой, пока не родится ребенок. Остается только молиться, чтобы тогда еще можно было проехать через Францию.

– Так давай сейчас поедем вместе. Знаешь, если ты поймешь, что я недостаточно тебе нравлюсь, потом всегда можно будет развестись. У нас в Штатах такое то и дело происходит, и ничего.

Я взяла его руки в свои.

– Наверно, ты самый славный человек из всех, кого я встречала в своей жизни, и я очень-очень ценю тебя. В тот же миг, когда ты уедешь, я начну есть себя поедом, что повела себя как дурочка и отпустила тебя. Но я просто не могу так с тобой поступить.

– О’кей, если ты правда так считаешь, тогда ничего не поделаешь. – Он вздохнул. – Я тогда лучше пойду. Нужно упаковать целую кучу вещей. Отец купил мне билет на судно, которое уходит из Генуи через три дня.

– Счастливого и безопасного пути тебе, Генри. – Я встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

Он потянулся ко мне и обнял крепко-крепко.

– Береги себя, хорошо?

Потом он направился к двери, и я услышала его удаляющиеся шаги по лестнице.

Глава 36

Джулиет. Венеция, апрель 1940 года

Кажется, время шло как в тумане. По радио почти не упоминали о войне. Италия все еще сражалась в Абиссинии и захватила Албанию, но Гитлер не совершал никаких поползновений в сторону Западной Европы. А я тем временем достигла некоторых успехов в живописи. Похоже, беременность высвободила мой творческий потенциал, и мне все время хотелось рисовать. Даже профессор Корсетти похвалил мою обнаженную в стиле Сальвадора Дали. После отъезда Генри в городе установилась великолепная весенняя погода. В ящиках под окнами и во всевозможных садиках буйно цвели цветы. В воздухе стоял великолепный аромат. Люди выходили на улицы в светлых одеждах и усаживались у стен, чтобы насладиться солнышком.

Это странно признать, но нередко я даже забывала о том, что жду ребенка. Если не считать все возрастающих сложностей при подъеме по лестнице да ночных пробуждений от бодрых пинков изнутри, его словно бы и не существовало. Наступила и прошла Пасха. Лео часто уезжал из города, вероятно, по поручению тестя инспектировал верфи. В результате моя жизнь шла уединенно, но достаточно приятно. Мы с Франческой научились понимать друг друга. Мне нравилось думать, что теперь я усвоила и зачатки венецианского вдобавок к беглому итальянскому. Даже в снах, которые мне снились, все разговаривали по-итальянски.

Осознание надвигающихся родов пришло в мой дом вместе с Франческой, которая однажды принесла большой мешок шерстяной пряжи.

Как вы готовитесь к рождению ребенка? – спросила она. Я не вижу малышовых одежек, вы ничего не вяжете. Ни покрывалец, ни одеялец, даже колыбельки нет.

– Я собираюсь отдать его на усыновление, – напомнила я, а Франческа ответила:

– Все равно ему понадобится одежка, чтобы выйти в мир. Вы умеете вязать?

– Умею, – сказала я.

– Тогда найдите в этом мешке образцы и шерсть, – сообщила она. – А еще я спрошу у старшей дочки, не поделится ли она распашонками. Но вы хоть колыбельку-то купите, чтобы было куда бедное дите положить.

Она будто разбудила меня, сподвигнув снова показаться доктору. Он осмотрел меня, кивнул и сказал:

– Все идет нормально. Теперь уже недолго. Вот мой номер телефона. Звоните, когда схватки станут регулярными. В любое время дня и ночи.

Но я не понимала, как это сделать, потому что жила одна и без телефона. Не спускаться же в разгар схваток по всем этим лестницам на поиски телефона-автомата… Но тут Франческа объявила, что ей велено ближе к родам не оставлять меня одну, и я очень обрадовалась. Казалось, все идет гладко. Родится ребенок, я восстановлю силы и вернусь домой. Забавно, как легко я тогда все это воспринимала.

Однако сегодня, девятого апреля, по радио передали сводку новостей. Германия вторглась в Данию и Норвегию. Британия разбомбила немецкую военно-морскую базу. Неожиданно война снова стала реальностью, но я утешаю себя тем, что, пока Гитлер занимается Норвегией, путь через Францию будет для меня открыт.

25 апреля

Сегодня – самый большой праздник в венецианском календаре, день святого Марка. На площадь перед базиликой набился народ, и молоденькая девочка, одетая ангелом, пролетела над нашими головами на проволоке к храму. Мне было не слишком хорошо видно, потому что толкаться в толпе не хотелось, и я осталась в стороне, под колоннадой. В такие дни, как этот, я особенно остро чувствовала одиночество. Праздники – события семейные. Под влиянием внезапного порыва я наняла лодку и навестила графиню Фьорито в Лидо.

– Какой приятный сюрприз! – сказала она. – Я думала о вас и гадала, как вы поживаете.

– Все в порядке, – ответила я.

– А малыш? Кто будет за вами присматривать? Почему бы вам не пожить со мной? Я найму женщину.

– Вы очень добры, – проговорила я, – но Франческа, которая ведет у меня хозяйство, теперь ночует у меня и поможет, когда придет время.

– А после того, как ребенок родится, вы поедете домой?

– Да, я так планировала, – подтвердила я.

– Тогда будем молиться, чтобы все получилось хорошо, – сказала она, глядя на меня с сочувствием.

30 апреля

Я думала, что к этому времени ребенок должен уже родиться, но Франческа говорит, что первые дети часто запаздывают. Кому знать, как не ей – она сама родила шестерых, и теперь у нее двадцать внуков. У меня есть ощущение, что я в надежных руках. Несколько дней назад в город вернулся Лео и пришел меня навестить. Он принес мне южные апельсины и лимоны.

– Положение усложняется, – сообщил он. – Молюсь, чтобы ты смогла скоро уехать. Британские войска стоят во Франции, на границе с Германией происходят стычки. Скоро станет жарко, это только вопрос времени.

– Пока малыш не решит родиться, я никуда не могу уехать, – и я погладила живот.

– А я и не хочу, чтобы ты уезжала, – без обиняков сказал Лео, – но я тебя люблю. И хочу, чтобы ты была в безопасности.

Он впервые сказал, что любит меня. Моя душа воспарила, и, засыпая в тот вечер, я чувствовала тепло и уверенность. Лео позаботится, чтобы все было в порядке.

3 мая

Среди ночи меня разбудила боль, от которой перехватывало дыхание. Я позвала спящую в кресле Франческу.

– Началось наконец-то, – сказала она. Положила мне на кровать клеенку и пошла звонить врачу.

Боль усилилась, заставляя меня вскрикивать. По ногам потекло что-то теплое. Вернувшаяся Франческа бросила на меня единственный взгляд и воскликнула:

– Мадонна, ребеночек-то почти вылез. Будем надеяться, что этот дурачок-доктор успеет вовремя. А если нет, – тут она похлопала меня по руке, – а если нет, ты, деточка, не тревожься. Я уже помогала роды принимать. Все будет хорошо. – Она ушла кипятить воду и вернулась с влажным полотенцем, которое положила мне на лоб.

Через несколько часов у меня начались потуги. Я ничего не могла с собой поделать и стала кричать. Стала звать Лео. А потом Франческа вдруг ринулась вперед, чтобы подхватить младенца, появившегося на свет в потоке жидкости.

– Да ты счастливица, – заявила она, – до чего у тебя легко первые роды прошли. Давай-ка поглядим, кто тут у нас.

Я наблюдала, как она заворачивает в полотенце что-то красное, и разглядела взметнувшийся кулачок, когда дитя издало громкий крик.

– Хорошие легкие, – похвалила Франческа, – мальчишечка здоровый.

Будущий граф Да Росси, подумала я. Лео будет рад. Франческа отнесла младенца к раковине и теперь обмывала его, а он не переставая кричал. Потом она подошла с ним ко мне.

– Вот, познакомься с сыночком, – сказала она и положила ребенка мне на руки. Он перестал плакать. Маленький, идеально сформированный человечек уставился на меня темными серьезными глазками, все еще пытаясь понять, где это он очутился.

– К груди приложи, – велела Франческа, расстегивая мою ночную рубашку спереди, – тогда и послед отойдет быстрее, и он сосать начнет сразу.

Она поудобнее пристроила младенца, который немедленно впился губами в грудь и принялся отчаянно сосать, не сводя с меня взгляд своих немигающих глазок. Я была совершенно не готова к навалившимся на меня чувствам, и вместе с ними пришла всепоглощающая мысль: я никогда не смогу с ним расстаться.

Глава 37

Джулиет. Венеция, 3 мая 1940 года

Вскоре приехал врач, осмотрел меня и, перед тем как уехать, заявил, что с нами обоими все в порядке. Франческа сделала мне молоко с бренди, и я, должно быть, заснула, потому что, когда открыла глаза, увидела Лео, который с огромной нежностью смотрел на меня.

– У нас чудесный сын, – сказал он. – Что я тебе говорил? От нас, мужчин Да Росси, всегда рождаются чудесные сыновья. Как мы его назовем? Леонардо в мою честь? Бруно в честь моего отца?

– Господи, только не это, – запротестовала я. – Кота моей квартирной хозяйки тоже звали Бруно.

Лео невольно засмеялся.

– Тогда, может, в честь твоего отца?

– Моего отца звали Уилфред. Не могу представить более ужасного имени. – Я повернулась к младенцу, лежавшему в колыбельке, которую передала дочь Франчески. Он мирно спал, длинные реснички лежали на пухлых щеках. – Он похож на маленького ангелочка, – сказала я, на одного из херувимчиков с полотен эпохи Возрождения.

– Тогда, может, ты хочешь назвать его Анджело?

Я встретилась с Лео взглядом и кивнула.

– Анджело. Мой маленький ангел. Идеально.

– Значит, я внесу это имя в документы об усыновлении. Они уже готовы.

Я села.

– Лео, ты не можешь забрать его прямо сейчас. Я еще не готова с ним расстаться.

Он опустился рядом со мной на краешек кровати.

– Но, кара, ты должна отправиться домой, как только достаточно окрепнешь, а то может оказаться слишком поздно. И взять его с собой тебе нельзя. Лучше дай я заберу его прямо сейчас, пока ты не слишком к нему привязалась. Я уже нашел кормилицу, приготовил детскую. Он будет в хороших руках.

Я неистово замотала головой.

– Прости, но я не могу его вот так просто взять и отдать. Я уже люблю его. Он – мое дитя. Я только что дала ему жизнь… Носила его в себе. Я хочу, чтобы он остался со мной хотя бы до тех пор, пока не придет время отлучать его от груди. Франческа говорит, что материнское молоко защищает от болезней. Разреши мне это.

Я видела, как он борется с собой, пытаясь принять эту мысль.

– Кара миа, ты понимаешь, что, когда немцы ударят по Франции, ты можешь надолго оказаться здесь в ловушке?

– Так ли это ужасно? Я смогу растить своего сына.

– Ты должна понять, что, пока я не усыновлю его официально, у него не будет никаких документов и никаких прав. Не будет удостоверения личности, а оно скоро станет важным. Нам велели постоянно носить их при себе. Правительство уже поговаривает о продовольственных карточках, а ты не гражданка, и поэтому тебе их не полагается. И что будет дальше? Ну, проживет он с тобой два года, может, даже три. Ты же все равно не сможешь забрать его в Англию, ведь так? И как тебе его растить? Я могу устроить его судьбу, и ты это знаешь.

Но я не знала этого и знать не хотела.

– Давай не будем пока заглядывать так далеко, – сказала я. – Пусть он будет у меня, пока я кормлю, а потом уж заберешь.

– Хорошо, – после долгих колебаний согласился Лео, – если тебе так сильно этого хочется. Я должен сделать для тебя хотя бы это. Распоряжусь, чтобы необходимые вещи из детской пока что прислали сюда.

– Я так понимаю, ты рассказал обо всем Бьянке? Что она сказала про детскую, которая вдруг появилась у нее в доме? И о непонятном ребенке?

Лео коротко криво улыбнулся.

– Она сказала: «Если мне не придется заниматься твоим отродьем, почему нет? Во всяком случае, ты получишь себе драгоценного сына-наследника, а я смогу жить своей жизнью». – Он помолчал. – Я же говорил, у нее нет материнского инстинкта.

Вот так и вышло, что на следующий день мне привезли кроватку и детские вещи. Малыша Анджело нарядили в обшитые кружевами распашонки, и это меня рассмешило.

– Ты стал похож на девочку, – сказала я, и он посмотрел сердито, недовольный моим смехом. У него очень выразительное личико. Глядя на него, я думала: «Увезу его в Англию, пока это еще можно сделать. Он здоровенький, сможет перенести путешествие. И наплевать, кто там что скажет».

Мне пришлось взывать к собственному здравому смыслу. Как я могу отказать собственному сыну в той жизни, которую предлагает Лео? Ведь ничего лучшего и не придумаешь. И он унаследует состояние. Мне стало ясно, что я не могу повести себя настолько эгоистично. Если я действительно люблю Анджело, то должна найти в себе силы с ним расстаться. Просто не сейчас, а когда-нибудь после.

12 мая

Пройдя беременность с минимальным дискомфортом, несколько дней после родов я чувствовала себя плохо, потому что потеряла много крови и подхватила инфекцию. Врач сказал, что у меня анемия, и прописал тоники с железом, красное вино и мясо в большом количестве. Сил выходить у меня пока не было, и возвращаться к учебе я определенно не собиралась, когда включила радио и услышала, что немецкая армия обошла линию Мажино, пройдя через бельгийские леса, и вторглась во Францию. Со стороны Ла-Манша наступала британская армия. Во Франции началась война, и ехать через нее стало небезопасно. Меня это даже как-то успокоило: спешить домой больше было незачем. Я могу остаться в городе, который так мне полюбился, нянчить сына и жить неподалеку от Лео. В то время это казалось мне замечательным.

С каждым днем новости становились все тревожнее. К концу месяца мы узнали, что британские войска отброшены, разбиты, окружены, что они вынуждены были отступить к побережью, где оказались в ловушке, под градом немецких бомб и снарядов. А потом случилось чудо: тысячи небольших суденышек отправились из Англии в Дюнкерк и эвакуировали солдат. Я плакала, когда читала об этом в газете. Казалось, немецкие войска вот-вот двинутся дальше, через пролив, это только вопрос времени. Поэтому я радовалась, что решила остаться в Венеции, хоть и тревожилась о матери – от нее месяцами не было новостей. Я надеялась только, что, даже если Германия и завоюет Англию, никто не причинит вреда двум пожилым дамам.

12 июня

С сегодняшнего дня все изменилось. Муссолини объявил, что присоединяется к Германии в войне против союзников. Теперь я – гражданка враждебного государства. Интересно, что это означает на практике? В таком месте, как Венеция, наверняка ничего особенного. К тому же у меня есть друзья в верхах. Ирония в том, что газеты полнятся сообщениями об успехе первого месяца биеннале. Остается лишь восхищаться венецианцами, которые проводят международную выставку, как будто вокруг ничего не происходит. Я решила непременно сходить туда, как только наберусь сил. Я очень нуждаюсь в напоминании о том, что где-то в этом мире до сих пор ценят красоту и другие важные вещи.

Сегодня Франческа ушла домой, а я легла отдохнуть после обеда, когда в дверь постучали. Скорее всего, это был не Лео, который обычно заходит без стука. Я встала, надела халат, подошла к двери и очень удивилась, увидев мистера Синклера, британского консула.

– Прошу простить меня за вторжение, мисс Браунинг, – сказал он. – Вижу, я явился в неудачное время. Вам нездоровится?

– Нет, просто решила вздремнуть, – ответила я, пропуская его в комнату. – Вы, может быть, слышали, что у меня недавно родился ребенок.

Он степенно кивнул.

– Да, я слышал. Должно быть, вы оказались в непростой ситуации, особенно сейчас, когда Италия вступила в войну. Но, полагаю, до сих пор можно перебраться в Швейцарию или сесть на корабль до Марселя?

– Я не очень понимаю, зачем мне возвращаться в Англию, если на нее вот-вот нападут, – сказала я.

Консул нахмурился..

– Давайте все же надеяться, что мы, британцы, можем задать Гитлеру отличную трепку и не пустить его на нашу территорию. Вы же знаете, что руководство сейчас взял на себя мистер Черчилль? Он не такой сентиментальный, как этот трусишка Чемберлен. Если бы он все время был во главе страны, может, мы остановили бы Гитлера еще до того, как он полез в Польшу. Хотя, может, и нет. – Он пожал плечами. – Этот мерзавец годами грезил о мировом господстве. Создавал сильную армию. Но у нас, англичан, побольше выдержки и упорства, чем у немцев. Уверяю, Гитлер вскоре поймет, что нас не так-то просто завоевать.

– Надеюсь, вы правы, – сказала я. – Могу я предложить вам чашечку чая?

– Это очень любезно с вашей стороны. – Он уселся в одно из моих кресел. – С чаем, увы, тут скоро начнутся перебои. Вводят строгое нормирование продуктов, а вам не полагается продовольственных карточек. Кроме того, итальянцы чаю не пьют, а граждане Великобритании почти все уже уехали.

Я пошла поставить чайник, а потом спросила:

– Но что же будет с вами теперь, когда мы воюем с Италией?

Его лицо исказилось, как от боли.

– О-о, в этом-то и проблема. С сегодняшнего дня я отозван и поеду через Испанию в Португалию, а оттуда уже самолетом вернусь домой. – Он бросил на меня теплый взгляд. – Хотел бы я забрать вас с собой, но это невозможно. Я пришел не только попрощаться с вами, у меня есть еще один, скрытый мотив. Не желаете ли послужить своей стране?

Вид у меня стал удивленный, а он тем временем продолжал:

– Все, что я буду говорить дальше, совершенно секретно, и вам придется подписать документ о неразглашении. – Он полез в карман и положил на стол листок бумаги. – Готовы это сделать?

– Прямо так, не зная, чем это может грозить?

– Боюсь, что да. По законам военного времени.

Я бросила взгляд на кроватку со спящим Анджело.

– У меня ребенок, – сказала я, – и в первую очередь я отвечаю за него, поэтому у меня не получится шпионить или доставлять послания. Я не могу его оставлять и вообще рисковать им.

– Конечно же, нет, – ответил он. – Вам не придется покидать своего дома. Думаю, вы будете в безопасности. И сможете сослужить своей стране службу.

Я с сомнением смотрела на него некоторое время, потом подошла к столу.

– Наверно, если я подпишу, ничего страшного не случится. Я ведь все равно смогу не принять ваше предложение?

– О, совершенно верно. – Голос мистера Синклера прозвучал как-то слишком жизнерадостно.

– Тогда ладно.

Я проглядела документ, отметив, что нарушение секретности может привести к тюремному заключению или даже к смертной казни. Это отнюдь не обнадеживало, но я все равно подписала. Мой гость забрал листок и сунул его обратно в карман пиджака.

– У вас отсюда замечательный вид, мисс Браунинг, – сказал он.

– Знаю. Мне он тоже нравится.

– Насколько я понимаю, эта квартира принадлежит вам.

– Похоже, вам многое обо мне известно, – усмехнулась я.

– Так и есть. Нам пришлось покопаться в вашей биографии, прежде чем обратиться с этим предложением.

– И с каким же именно?

В кухонной нише громко засвистел закипевший чайник, заставив меня броситься к плите, пока этот звук не разбудил Анджело. Я заварила чай и вернулась в гостиную.

– У вас здесь отличное место для наблюдения за гаванью. Вы же в курсе, что тут стоят итальянские военные корабли? А теперь и немецкий флот может получить разрешение устроить здесь базу для нападения на Грецию, Кипр и Мальту. Нам бы хотелось ежедневно получать от вас отчеты об их передвижении. Если они покинут порт, вы дадите знак, и мы пошлем им наперехват самолеты.