Текст книги "Венецианский альбом"

Автор книги: Риз Боуэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Он так хвалился этой победой! Вы его слышали? «Наш великий успех – это только начало завоевания всего Африканского континента». Замыслы у него действительно грандиозные. И всех этих несчастных мальчишек призвали в армию, а они вовсе не хотят воевать. Ну какой итальянец получает удовольствие от войны, кроме самого Муссолини? Остальные, как и французы, предпочитают заниматься любовью. – И она снова бросила на Гастона дерзкий взгляд.

Генри определенно упустил большую часть разговора. Я и сама обнаружила, что мне непросто понимать, когда по-итальянски говорят со всякими странными акцентами. Имельда, как и Гастон, говорили уверенно, бегло, а вот Франц до сих пор в основном молчал, так что трудно было сказать, насколько он следит за беседой. Я посмотрела по очереди на своих будущих однокашников-студентов, вместе с которыми мне предстояло провести целый год. Подружусь ли я с ними? И вообще, появится ли у меня здесь хоть один друг? Я неожиданно поняла, что настоящих друзей у меня нет со времен художественного колледжа. Школьные подружки повыходили замуж и теперь растили детей да принимали гостей. В колледже я ни с кем толком не сблизилась, тамошние девчонки казались ужасно богемными и вообще искательницами приключений, они жили в лондонских меблированных комнатах и ходили по пабам и клубам. А потом… почти все школьные учительницы были гораздо старше, чем я, как и большинство жителей нашей деревни. Меня очень радовало общество сестры, Винни, но потом она познакомилась с молодым человеком, вышла за него и уехала в Индию. Теперь у меня не было душевной близости ни с кем, кроме мамы, но я никогда не делилась с ней сокровенными мыслями. Она ничего не знала о Лео, а узнав, ни за что бы не одобрила. Воспитанная баптистами, она непоколебимо держалась своих представлений о том, что хорошо, а что плохо, и перешла в англиканство, лишь когда вышла за папу и поднялась по социальной лестнице.

Зазвонил колокол.

– Нельзя опаздывать на следующее занятие, – сказал Франц, – Хорошее впечатление с первого дня, йа.

– Значит, увидимся вечером, – отозвался Гастон.

– Если Генри не заблудится, – весело покосилась на него Имельда.

Идя на следующее занятие, где мне предстояло рисовать фигуры, я чувствовала надежду. Так здорово стать частью этой компании людей – людей, которые поддразнивают друг друга, делятся своими мнениями и придерживаются разных взглядов. У меня было такое ощущение, будто я вылупилась из кокона.

Глава 16

Джулиет. Венеция, поздний вечер 6 июля

Я только что вернулась с суаре у профессора Корсетти и, скорее всего, не усну в ближайшее время. Меня переполняют энергия и энтузиазм. Именно на такую жизнь я и надеялась, когда приняла решение провести год за границей.

Синьора Мартинелли не слишком обрадовалась, когда я сообщила, что не буду ужинать дома.

– Могли бы сказать и пораньше, – проворчала она.

– Прошу меня простить. Профессор пригласил нас только после занятия. Видимо, он всегда приглашает иностранных студентов после первого урока. Не могла же я отказаться, правда?

– Пожалуй, не могли, – согласилась она. – Надеюсь, вы не опоздаете.

– А можно ли попросить вас дать мне ключ? – спросила я. – Мы приглашены только к восьми, и мне не хотелось бы уходить раньше всех остальных.

Хозяйка поколебалась.

– Что ж, пожалуй, ключ вам доверить можно – сказала она наконец.

– Уверена, я не особенно задержусь, наверно, приду сразу после десяти. И обещаю не шуметь.

Она вздохнула. Я заметила, что она вообще так часто вздыхает, как будто все в этом мире для нее – тяжкая обуза. Этим она отчасти напоминала мне мать, которая тоже была не склонна к оптимизму.

Синьора Мартинелли подошла к столику в прихожей, выдвинула ящик и вручила мне связку ключей.

– Тот, что побольше, от парадной, – сказала она, – а поменьше – от квартиры. И уж постарайтесь их не потерять.

– Я буду внимательна, – пообещала я. – И еще раз прошу прощения, что доставила вам неудобства из-за ужина.

– Ничего страшного, – ответила она. – Я все равно собиралась подать только салями и чуть-чуть салата.

Я пошла в свою комнату и задумалась, что надеть. В прошлом году Лео застал меня врасплох, пригласив поужинать в шикарном отеле. Дамы в Венеции хорошо одеваются, поэтому в этот раз я прихватила с собой кое-что нарядное и теперь разглядывала голубое шелковое платье. Для студенческой вечеринки оно, определенно, слишком официальное. Мне ужасно хотелось вписаться в обстановку, стать своей, не выглядеть старомодной особой преклонных лет. Я представила, как Имельда станет неприязненно поглядывать на меня; сама-то она наверняка будет великолепно выглядеть в каком-нибудь простом черном платье и, возможно, шелковом шарфике, небрежно наброшенном вокруг шеи – подобное удается только континентальным женщинам, мы, англичанки, так не умеем.

В конце концов я остановилась на зеленом платье в белый горошек с белым воротничком. Оно скорее подходило для послеобеденного чая, чем для вечера, но я сомневалась, что мои товарищи явятся в официальных нарядах. А еще наша деревенская портниха сшила его всего год назад, поэтому фасон у него был вполне современный. Глядя в зеркало, я подумала, что хорошо бы тоже иметь простое черное платье, оно бы сейчас очень подошло. Но я избегала черного после того, как умер отец и мама месяцами заставляла нас носить траурную одежду, которая совсем не шла к моим каштаново-рыжим волосам и очень светлой коже. Я гладко зачесала волосы, подумала, не дополнить ли прическу гребнем с самоцветами, но отказалась от этой идеи и вышла из дому.

У меня возникла мысль перейти через мост Академии, а потом двинуться в обход церкви Фрари, но, похоже, прямого пути там не было, к тому же я боялась заблудиться в угасающем свете дня. Потом мне вспомнилось, что кто-то упомянул трагетто на Сан-Тома, и действительно, на моей карте там была изображена пунктирная линия, которая тянулась через канал. Я точно не знала значение слова «трагетто», но подозревала, что это какой-то паром. Решив рискнуть, я срезала путь по Кампо Санто-Стефано, добралась до Гранд-канала и обнаружила очередь людей, желавших переправиться на тот берег. Потом я увидела паром – и он оказался гондолой! Тем, кто стоял впереди меня, помогли спуститься; люди так и остались стоять на дне гондолы, набившись как селедки в бочку, пока их перевозили на другую сторону. Затем гондола вернулась, и я попала в следующую партию. Стоять на дне утлого суденышка было страшновато, особенно когда мимо, подняв волну, промчался вапоретто. Однако все прошло благополучно, а дальше мне уже не составило труда найти Фондамента дель Форнер. Я впервые узнала, что калле – это улица, а фондамента – улица, которая тянется вдоль канала.

Я позвонила в звонок, и меня впустили в подъезд. Квартира находилась на третьем этаже, но в здании был лифт, и я с удовольствием поднялась на нем, вместо того чтобы топать три пролета по ступенькам. Профессор лично открыл дверь и провел меня в большую комнату, окна которой смотрели на город. В этот час солнце только-только село, и черепичные крыши купались в розовых сумерках, низко над ними проносились ласточки, кружили чайки. Великолепное зрелище, и комната тоже была ему под стать: современная белая мебель, длинный низкий диван, современные полотна на стенах – яркие вспышки цвета. Я не успела их рассмотреть, потому что профессор Корсетти представил меня собравшимся:

– А эта молодая дама, мисс Браунинг, приехала к нам из Англии.

Я огляделась и увидела, что Имельда, Гастон и Франц уже здесь, а вот Генри пока нет. Вперед выступила женщина, приветливо протягивая ко мне руки.

– Как мы рады, что вы пришли к нам в гости! – сказала она. – Я жена профессора, Анджелика. Позвольте познакомить вас с нашими гостями.

Я не ожидала, что на суаре будет кто-то, кроме моих однокурсников, и запоздало призадумалась, не следовало ли все же надеть вечернее платье. Обоснованность сомнений подтвердилась немедленно, едва только меня подвели к немолодой женщине, одетой в поразительное темно-синее платье с подходящим жакетом и сапфировым ожерельем. У нее было узкое лицо, по-мальчишески коротко постриженные седые волосы и темные, умные глаза, которые с интересом разглядывали меня. Она напоминала хищную птицу, быть может, ястреба. Мне стало неуютно.

– Графиня, позвольте представить вам мисс Браунинг из Англии, – проговорила синьора Корсетти. – Моя милая, это наша дорогая подруга, графиня Фьорито, известная у нас в городе покровительница искусств.

Я не была уверена, следует ли сделать книксен, и взяла протянутую руку – весьма изящную белую руку с синими жилками, просвечивающими сквозь очень белую кожу.

– Как мило, – сказала графиня на великолепном английском. – И как смело вы поступили, решившись приехать. Учитывая напряженную ситуацию, мы и не надеялись увидеть у себя в этом году англичан. Но не бойтесь, это Венеция. Мы тут не верим в войну.

– А если она все-таки начнется, вы сможете не пустить ее сюда? – спросила я.

– Конечно. Мы просто взорвем нашу дамбу, – сказала она и рассмеялась. – Однако не тревожьтесь. У нашего великого лидера грандиозные планы, но пытаться отправить итальянцев на войну – это все равно что пасти кошек. Думаю, с чудовищными замыслами герра Гитлера нам не по пути.

– Пожалуйста, Габриэлла, говори по-итальянски, – подошел к нам профессор. – Несправедливо, что вы вдвоем ведете разговор, к которому не могут присоединиться остальные гости. К тому же как ей совершенствоваться в итальянском, когда она говорит на родном языке?

– Скузи, Альфредо. – Графиня заговорщически подмигнула мне. – Как у вас с итальянским? – спросила она на упомянутом языке.

– Довольно сносно, – ответила я. – Мне просто нужна практика.

– И вы ее получите, хотя, должна вас предупредить, венецианское наречие ужасно. Мы как будто говорим на своем собственном языке. Мы не здороваемся словами буон джорно, как вся остальная Италия, а приветствуем друг друга, говоря бонди. Вы скоро с этим разберетесь.

– Помолчи минутку, Габриэлла, дай мне закончить знакомство, – сказал профессор. – Это Витторио Скарпа, владелец галереи, он помогает графине собирать ее коллекцию. – Он положил руку на плечо синьору Скарпе. – Если вы освоите то, чему я вас учу, то, возможно, ваши работы появятся у него в галерее или даже на следующей биеннале.

– Профессор, прошу вас, не подавайте студентам ложных надежд. Чтобы выставляться у меня в галерее, им придется выйти на уровень Сальвадора Дали. Как вам отлично известно, я весьма, весьма требователен. Мне подходит только самое лучшее, не так ли, дорогая графиня?

Владелец галереи был куда моложе – пожалуй, около сорока лет – и недурен на латинский лад: с темными вьющимися волосами (хотя, на мой взгляд, он немного перестарался с бриолином), сверкающими карими глазами, в костюме, вероятно, сшитом из шелка-сырца. Его ладонь показалась мне рыхлой и липкой, не самое приятное ощущение. Он снисходительно улыбнулся и проговорил:

– Добро пожаловать в Венецию.

Третий гость был священником. Меня вырастили в лоне англиканской церкви, поэтому я весьма подозрительно отношусь ко всему католическому, но в этом человеке не было ничего пугающего: он был крупным, почти круглым, с розовыми щеками и искрящимися весельем глазами. Его представили мне как падре Тревизана.

– Он тоже иностранец вроде вас, – сообщил профессор.

– Неужели? – спросила я.

Священник хохотнул.

– Это все из-за моей фамилии. Она происходит от города Тревизо, он на материке в получасе езды отсюда. Так что для венецианцев я всегда буду чужаком, хоть и должен отметить, что по меньшей мере один из наших дожей был Тревизан.

– Отец, вы принадлежите к какому-нибудь ордену? – спросил Гастон.

Священник изобразил невинную улыбочку.

– Меня немного тревожили обеты бедности, целомудрия и послушания, – сказал он. – С целомудрием у меня всегда было неплохо, а вот с послушанием не очень, это вам и мое начальство подтвердит, к тому же я люблю порой вкусно поесть и выпить хорошего старого вина.

Все рассмеялись.

– Альфредо, слишком много разговоров, – сказала жена профессора. – Не пора ли ужинать?

– Мы до сих пор ждем еще одного, последнего гостя, кара миа, – ответил он. – Наш американский друг пока не явился.

– Наверно, блуждает по Сан-Марко или Каннареджо, ищет ваш дом, – с нервным смешком произнесла Имельда. – Похоже, он даже не знал, где находится Сан-Поло.

– Должна согласиться, что у нашего города очень запутанная планировка, – сказала синьора Корсетти. – Дадим этому гостю еще немного времени, но мне не хотелось бы, чтобы еда испортилась. А пока, Альфредо, можно угостить наших гостей вином.

– Хорошая идея, – кивнул хозяин и направился к буфету с бутылками и стаканами. – Сегодняшнее событие мы отпразднуем нашим местным игристым, – сказал он, подходя к столу. – Просекко из Венеции. Самое лучшее. – С этими словами он умело свернул пробку, и бутылка с приятным хлопком открылась. Потом профессор открыл вторую бутылку и наполнил бокалы. – Тост за наших гостей из-за рубежа. Пусть они познают, как освобождать свое искусство от всего, чему их учили.

Он поднял бокал. Мы поступили так же и сделали по глотку. Вино было освежающим и лопалось пузырьками, поэтому я с удовольствием его выпила. Мы уже собирались переходить в столовую, когда зазвонил дверной колокольчик и на пороге возник запыхавшийся Генри.

– Скузи, профессоре, – еле вымолвил он. – Заблудился. Не тот путь. От вапоретто пошел направо. Спросил церковь, все подумали, что мне нужно к Сан-Поло.

– Ничего страшного, мой мальчик. Мы вас ждали, но теперь, думаю, можно идти ужинать.

Профессор провел нас через арочный коридор в длинную столовую. Там за раскрытыми остекленными дверями виднелся укрытый от солнца балкон, и по комнате гулял легкий приятный бриз, в котором чувствовался легкий запах морской соли. На столе лежали карточки с именами, и я заняла свое место между графиней и священником. Напротив меня сидел Франц.

– Может быть, вам помочь? – спросила я у жены профессора, которая вошла с подносом маленьких тарелочек.

– О нет, спасибо. Сегодня вы наша гостья, – сказала она, ставя передо мной тарелку с единственным щупальцем осьминога в окружении зеленого салата.

Я уже ела такое в прошлом году в «Даниели» и не смутилась при виде угощения, а вот глаза у Генри и Франца стали встревоженными, тут сомнений не было.

– Наш местный деликатес, – пояснил профессор. – Прочтете молитву, падре?

Священник перекрестился и пробормотал что-то на латыни. Все остальные, кроме нас с Генри, тоже перекрестились. Надо бы тоже научиться таким вещам, если я хочу вписаться в местную жизнь. Я попробовала щупальце, и оно оказалось мягким, как масло, с легким привкусом специй, и вообще вкусным. Но Генри попытался запрятать свою долю осьминога под салатный лист. Заметив это, я с пониманием ему улыбнулась.

Затем последовали паста с крохотными креветками и телятина под густым, приправленным травами томатным соусом. На сладкое было тирамису, мой любимый итальянский десерт. Все начисто опустошили свои тарелки, и сама я съела все до последней крошки. Профессорская жена сияла от удовольствия.

– Вам, молодежь, нужно заглядывать сюда, когда захочется как следует поесть, – сказала она. – Или если понадобится поплакаться в жилетку. И пожаловаться на моего мужа и на его суровые методы преподавания.

– Это для их же блага, Анджелика, – возразил профессор. – Если я не сломаю их стереотипов и не заставлю отказаться от правил, как они найдут способ выразить себя?

В течение всего ужина я беседовала с графиней. Она рассказала, что родилась в Польше, но ее еще ребенком увезли в Париж. Ее родители были еврейскими эмигрантами. В молодости она работала натурщицей у разных художников, в том числе известных импрессионистов, а потом и экспрессионистов.

– Я знавала Мэри Кассат, – сказала она, – и позировала Мане и Берте Моризо. Позже еще и Пикассо, но только однажды: у него были уж очень похотливые глазки и страшно ревнивая любовница. – Графиня коснулась моей руки. – Некоторые художники в знак признательности дарили мне свои наброски.

– Невероятно, – восхитилась я. – Надеюсь, они сохранились?

– О да, я берегла их как страховку на случай бедности, – ответила она, – но, к счастью, вышла за богатого итальянского графа и теперь могу не опасаться нищеты.

– Ваш супруг тоже любит искусство? – спросила я.

– Мой супруг, дорогая, умер двадцать лет назад. С тех пор я – одинокая вдова, но окружила себя замечательными людьми и по-прежнему люблю коллекционировать живопись. – Она поманила меня пальцем. – Вы должны прийти ко мне на суаре, там бывают поистине удивительные люди. Падре Тревизан – мой постоянный гость, но, кажется, его привлекают скорее мои винные погреба, чем беседы. И ваш профессор тоже у меня бывает. Ну и, конечно, Витторио – моя тень.

– Мне бы очень хотелось прийти, – сказала я.

– Передайте своим новым друзьям, что они тоже приглашены, – заявила графиня. Собственно говоря, ближайший прием у меня в воскресенье. Летом народу немного, ведь многие сбегают от жары в горы. Но у вас будет возможность увидеть мою виллу.

– А где вы живете? – поинтересовалась я.

– В Лидо, дорогая моя. Вы уже там бывали?

– Да, я возила туда как-то своих школьниц, чтобы они искупались.

– Ну, тогда вы знаете, как туда добраться на вапоретто, а от причала нужно идти в сторону пляжа по широкой дороге. Моя вилла будет примерно на полпути, справа, за высокими коваными воротами. Вилла Фьорито, у ворот написано. При жизни мужа у нас было в городе маленькое палаццо, но я от него отказалась. Тут слишком шумно.

– Как палаццо может быть маленьким? – удивилась я, и графиня засмеялась.

– Маленькое по сравнению с другими, всего восемнадцать комнат. Но оно было слишком темным и угнетающим, на мой вкус. Я подарила его Маурицио, племяннику моего покойного мужа. Теперь он живет там с супругой. Разве это не мило с моей стороны?

– Очень мило, – подтвердила я.

– Мне нравится делать людей счастливыми, – сказала она. – Тогда, значит, увидимся в воскресенье. Вам понравятся мои друзья.

И вот я сижу у себя на кровати, улыбаюсь и пишу все это. Я меньше недели в Венеции, а уже приглашена на виллу к графине.

Сегодня я научилась рисовать церковь, лицо и апельсин, а еще ужинала с католическим священником и графиней. Неплохо для первого дня в академии! Жду не дождусь, когда напишу обо всем маме. Думаю, мои новости произведут впечатление даже на тетушку Гортензию.

Глава 17

Джулиет, Венеция, 9 июля 1939 года

Воскресенье. В Англии это день отдыха. Все магазины закрыты. Утром звонят колокола, но не в такую бессовестную рань, как тут, и упорядоченно, а не как попало. В погожий денек на деревенской лужайке могут устроить пикник или крикетный матч. Но здесь воскресенье – день шумных празднеств. По всему городу в разное время звонят колокола, сзывая горожан к мессе. Почти все жители, кажется, истово верующие. Синьора Мартинелли, например, пошла сегодня на восьмичасовую службу. Она вежливо спросила, не хочу ли я к ней присоединиться и не возражаю ли, если завтрак будет попозже. Я сказала, что насчет завтрака не возражаю, но отклонила любезное приглашение.

– Знаете, тут ведь есть англиканская церковь. Святого Георгия. Рядом с вашей академией, совсем недалеко. Вроде бы у них службы начинаются попозже, я так понимаю, англичане не из ранних пташек, и, конечно, они не должны поститься перед причастием, раз уж у них нет нормального таинства принятия святых даров. – Она снова фыркнула.

Я поблагодарила ее и постаралась сделать вид, что рада новости о церкви – создавалось ощущение, будто, по ее мнению, тот, кто не посещает хоть какую-нибудь, проклят и обречен на адовы муки. На самом деле мне хотелось побывать в католическом храме, и я сообщила хозяйке, что, пожалуй, схожу в Сан-Марко. Та одобрительно кивнула.

– И прекрасно, – сказала она. – Может, вы еще обратитесь в истинную веру.

Мы вместе позавтракали (без всяких свежих булочек, потому что пекарни закрыты, только мясная нарезка и персики), сидя у открытого окна и слушая далекий звон колоколов. Потом я отправилась в базилику.

Раньше я бывала там только как турист. Сейчас церковь была полна народу. Пел хор, и прекрасные звуки эхом отдавались под куполами. В окна купола лился свет, осветив сперва один альков, потом другой. Везде сияло золото, высокий алтарь блистал драгоценными камнями. В воздухе витал сладкий запах ладана. Привыкшая к простоте англиканских храмов, я была ошеломлена, как будто оказалась на каком-то театральном действе, а не в доме молитвы. Попытки следить за ходом мессы по книге, половина текста которой была на итальянском языке, а вторая половина на латыни, не увенчались успехом. Ударил колокол. Все преклонили колени. Колокол ударил снова. Все встали. Я постоянно отставала от остальных на полсекунды и понятия не имела, что происходит. Внезапно мне стало очень одиноко. Все прихожане сидели со своими семьями – длинные ряды детишек рядом с гордыми родителями, вот один, самый младший, закапризничал, и отец взял его на колени. А у меня никого не было.

Я вышла из храма с чувством неловкости и неудовлетворенности. Может, на следующей неделе нужно будет все-таки сходить в храм Святого Георгия.

Я упомянула в разговоре с хозяйкой, что приглашена на суаре в Лидо – к графине, ни много ни мало. Это произвело впечатление, и синьора Мартинелли предложила пообедать вместе, раз уж меня не будет во время ужина, за который я плачу. На обратном пути из церкви я встречала семьи, направлявшиеся к остановке вапоретто с полотенцами и принадлежностями для пикника. Мне подумалось, что было бы неплохо тоже искупаться, но я уже приняла приглашение своей квартирной хозяйки к обеду. Должна сказать, что та постаралась на славу. Стол – обеденный, а не кухонный, за которым мы обычно ели – был застелен кружевной скатертью. Синьора Мартинелли подала антипасто из дыни и прошутто, потом – пасту с сыром, и под конец – маленькую свиную отбивную с кабачком. Я уже понимала, что приготовить мясо значило для нее пойти на серьезную жертву, и порадовалась, что по условиям найма она все-таки должна иногда подавать его. Она даже открыла бутылку красного вина.

Я спросила синьору Мартинелли о ее семье. Оказывается, ее муж умер много лет назад, но есть сын, который теперь живет в Милане и иногда приезжает в гости. Его жена не очень-то симпатико. И у них нет детей. Могу я такое вообразить? Нет детей. А значит, у нее ни одного внука.

– У моей матери тоже пока нет внуков, – сказала я, – но, наверно, у моей сестры Винни скоро появятся дети. Просто она пока еще не слишком давно замужем.

– А вы? Почему вы не выходите замуж? Вы привлекательная женщина. Неужели вам никогда не хотелось связать жизнь с мужчиной?

– Я живу в деревне и ухаживаю за матерью. Преподаю в женской школе. На самом деле, у меня мало возможностей знакомиться с мужчинами.

– Может, пока вы тут, вам встретится хороший итальянский мужчина, – предположила она.

Я улыбнулась.

– Это было бы славно, но, боюсь, потом я должна буду вернуться к маме.

Мы закончили трапезу фруктами, и я помогла хозяйке вымыть посуду. Голова немного кружилась, потому что привычки пить днем у меня не было. На самом деле у меня вообще не было привычки к вину. Я вернулась к себе в комнату и погрузилась в глубокий сон, а проснулась оттого, что на улице внизу раздавалась песня. Высунувшись в окно, я увидела человека, который сидел у нас на крыльце, играл на аккордеоне и распевал. Вокруг столпились люди, они хлопали и подпевали. Какая-то девочка пустилась в пляс и закружилась так, что ее длинные темные косы взлетели в воздух. Это была радостная, веселая сценка, но я снова почувствовала себя посторонней, наблюдательницей.

В семь часов я оделась, на этот раз в вечернее платье и накидку с бахромой, и собралась на остановку вапоретто. Синьора Мартинелли без всяких просьб вручила мне ключи, как будто вечер с графиней все оправдывал.

– Узнайте, во сколько последнее вапоретто, – сказала она. – По воскресеньям они ходят не так часто.

Я двинулась в путь, полная ожиданий и молясь, чтобы по пути через лагуну ветер не уничтожил мою прическу. Нас пригласили к восьми, но меня воспитали в убеждении, что приходить точно вовремя невежливо. Однако я не ожидала, что вапоретто не будет так долго и что в него набьется такая куча народу, направляющегося в Лидо, чтобы потанцевать или поиграть в азартные игры (оказалось, там расположены ночные клубы и казино). Мы целую вечность высаживали пассажиров сперва на Сан-Дзаккариа, а потом и на других остановках. Поэтому на место я прибыла поздно и поспешила от причала через площадь и дальше по широкой улице под названием Гранвиале Санта-Мария-Элизабета. Мне вспомнилось, как язвительно Имельда прокомментировала опоздание Генри. Интересно, что она говорит обо мне сейчас – если, конечно, приехала сама. Я передала приглашение остальным иностранным студентам, но оно, казалось, не привело их в восторг.

– Ну, если ничего получше не подвернется, – сказал тогда Гастон. – Не то чтобы мне хотелось провести воскресенье именно так. Никто не знает, где можно как следует потанцевать?

Ну а сейчас я глубоко вздохнула, прежде чем открыть эти высокие, увенчанные золочеными пиками ворота и пройти по гравиевой дорожке между пальмами к кроваво-красной вилле. Мне открыл дверь пожилой слуга, который провел меня подлинному мраморному коридору в патио за домом. Между деревьев были развешаны фонарики, мерцавшие от прохладного адриатического бриза. Хотя еще не совсем стемнело, фигуры людей во внутреннем дворике окутывал сумрак, и я на мгновение притормозила, чувствуя неуверенность и побаиваясь толпы.

Но тут меня заметила графиня.

– А-а, вот и моя английская приятельница, – сказала она, выступая вперед и протягивая ко мне руки. – Вы пришли, как замечательно. Позвольте же представить вас моим друзьям.

Я ужасно застеснялась, но выйти к остальным все-таки пришлось. Оказалось, остальные студенты тоже были тут. Даже Генри успел добраться до виллы раньше меня. Он махнул мне рукой и отсалютовал бокалом. Они с Францем стояли возле нашего профессора и его жены. Еще я узнала веселого священника и лощеного Витторио, который болтал с болезненно худой, но ужасно элегантной блондинкой.

– Позвольте представить вам Биби и Артуро из Испании, – сказала графиня. – А это еще одна наша гостья, мисс Браунинг из Англии.

Они вежливо кивнули и вернулись к разговору, а графиня повела меня дальше. Я не сомневалась, что Биби с первого же взгляда на мое платье решила, что со мной даже разговаривать не стоит. Тем временем я оказалась возле другой, высокопоставленной с виду пары.

– Позвольте представить вас графу Да Росси.

Я обнаружила, что почти неприлично уставилась в лицо мужчине с военной выправкой и седыми, стального оттенка волосами, который определенно выглядел как более пожилая версия Лео. Почему тот никогда не упоминал, что его отец – граф?

А граф, видимо, заметил мою тревогу, потому что дружелюбно улыбнулся мне.

– Не надо так волноваться, – сказал он, – уверяю вас, я не кусаюсь.

– С вашей стороны так любезно почтить нас своим присутствием, граф, – сказала графиня и обратилась ко мне: – Вообще-то граф не славится как покровитель искусств.

Это не так, – возразил граф Да Росси. – Я большой ценитель настоящего искусства. Пригласите меня на выставку Караваджо, Леонардо или даже Ренуара, и я немедленно буду там. Я ценю красоту. Но не уверяйте меня, что изображение женщины с двумя головами, одним глазом и тремя грудями красиво!

– Искусство – это не всегда красота, – проговорил профессор Корсетти. – Оно призвано вызывать эмоциональный отклик, будить гнев или даже печалить.

– И какой отклик должна вызывать эта одноглазая дама с тремя грудями? – требовательно спросил граф. – Жалость? Омерзение?

– Может быть, восхищение?

Граф мотнул головой.

– Но вы все же пришли, – сказала графиня, – хоть и знали, что я собираюсь продемонстрировать новое произведение искусства.

– Не смог устоять перед искушением снова увидеть вас, – ответил он.

– Льстец. Но где же ваш сын и очаровательная Бьянка?

– Она не пожелала проделать нелегкое путешествие через лагуну, – с улыбкой сообщил граф.

– Она нездорова? Может быть, в интересном положении?

– Насколько мне известно, нет. Хотя, конечно, надежда есть, – сказал граф Да Росси. – Но я скорее думаю, ей неинтересно наше общество. Слишком многие здесь чересчур стары и скучны для нее.

– Чепуха! – воскликнула графиня. – Говорите за себя. Я, может, и стара, но никто не посмеет заявить, что я скучна, не так ли, дорогой? – Она обернулась к Витторио.

– Категорически нет, кара миа.

Я с интересом наблюдала эту сцену. Так значит, графиня, возможно, не просто покровительствует Скарпе, как меценат галеристу, хотя он моложе ее по крайней мере лет на тридцать? Но она действительно все еще привлекательная женщина с такими живыми глазами!

– Вам до сих пор не предложили выпить.

С этими словами графиня взяла меня за руку и увела от отца Лео.

Меня продолжала бить легкая дрожь. Я чувствовала облегчение от того, что Лео и Бьянка не явились на суаре.

– Ага, вот и приветливое лицо, – сказала графиня Фьорито, переключаясь на английский при виде человека, стоявшего у столика с напитками. На нем был блейзер типично английского вида. – Это мистер Реджинальд Синклер, консул ее величества в Венеции. Реджи, дорогой, это ваша соотечественница мисс Браунинг.

– Здравствуйте, дорогая моя, – приветливо улыбнулся мне консул, пожилой мужчина со светлыми усами и обвислыми щеками, придававшими ему довольно понурый вид. – Так приятно встретить тут землячку, англичанку. Большинство наших сограждан сбежали домой. Подозреваю, они опасаются худшего.

– Вы думаете, будет хуже?

– Боюсь, что да, – ответил он. – Я все жду, не отзовут ли и меня, и если да, то когда это случится. Все зависит от Муссолини: решит ли он взять пример со своего кумира Адольфа. Сомневаюсь, что у него есть ресурсы, чтобы развязать настоящую войну, но даже если он предложит Германии использовать Венецию в качестве военной базы и, следовательно, втянет город в свои политические интриги против воли его горожан, это уже будет достаточно плохо.

– Незадача какая, – сказала я. – Наверно, из Венеции выйдет отличная военно-морская база.

– Нацисты имеют виды на Триест, который до мировой войны был крупной австрийской базой, – объяснил консул, – но Венеция – более безопасная гавань, к тому же среди здешних мелких островков легче спрятать корабли. – Он покачал головой. – Но давайте не будем гадать, что может случиться. Постараемся получить как можно больше удовольствия от великолепного венецианского вечера и приятного общества, согласны?