Текст книги "Наследница Кодекса Люцифера"

Автор книги: Рихард Дюбель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 49 страниц)

28

Первое, что сделал Киприан, когда они прибыли домой, в Прагу, это пробежал по комнатам большого дома и проверил, нет ли там кого-то из членов его семьи. Андрей неторопливо следовал за ним и то тут, то там успокаивал слуг, напуганных неистовством Киприана. Он уже, кажется, смирился с тем, что Киприан признал с большой неохотой: то, что все происходящее – вовсе не кошмарный сон, а реальность. Киприан чувствовал свою беспомощность, и это раздражало его, и он избрал правильную тактику – бегать по дому, хлопая дверями, – чтобы найти выход для бессильного гнева.

В конце концов они встретились в зале, который всегда служил чем-то вроде средоточия, как для фирмы, так и для семьи. Тот, кто нуждался в совете, не прятался в одной из многочисленных комнат, а отправлялся в зал, зажигал огонь в камине, размышлял над проблемой, но главное – верил, что скоро появится человек, с которым можно будет разделить ношу. Уже случалось, что Адам Августин или один из его сыновей, которые все еще жили вместе в своем доме в Малой Стране, сначала устремлялись в зал и садились там у огня, вместо того чтобы отправляться на поиски одного из партнеров. Однажды вечером Киприан нашел своего представителя из Брюнна Вилема Влаха перед пылающим камином: тот храпел, вытянув мокрые сапоги к огню, и кожа на них уже опасно дымилась. Никто не смог бы сказать, когда Вилем прибыл и не дремал ли он там целый день, напрасно ожидая, что кто-то обнаружит его в зале. Это был один из тех редких дней, когда действительно никто не забрел в большое помещение на первом этаже, и, по правде сказать, Киприан тоже не появился бы там, если бы не услышал звук храпа.

Андрей сдержанно улыбнулся. Киприан упал в одно из кресел, стоявших вокруг длинного стола.

– Вот так, когда никого из остальных тут нет, здесь очень одиноко, – заметил он.

– Мы тут частенько сидели только вдвоем, – возразил Андрей.

– Да, но тогда существовала возможность того, что другие вот-вот появятся. – Киприан скорчил недовольную гримасу. – В этом помещении никогда еще не было так пустынно.

– А у меня такое ощущение уже было, – вздохнул Андрей. – В течение тех недель, когда мы все считали тебя мертвым.

Киприан застыл.

– Черт побери, – тихо произнес он.

Андрей протянул руку и положил на стол перед Киприаном маленький рулон бумаги. Это было сообщение, принесенное почтовым голубем.

– От кого письмо?

– Пришло из Райгерна. Мне его передал один из наших писарей. Пока ты метался по дому.

Киприан взял крохотный документ, вытянул руку и прищурился.

– Что внутри?

– Та информация, которую мы ждали. В Райгерн она пришла сразу после нашего отъезда. Нам ее переслали монахи Вацлава.

Киприан достаточно хорошо знал своего друга, чтобы понять: сообщение не из радостных. Когда Андрей прибегал к длинным вступлениям, это значило, что он старается таким образом изложить информацию, чтобы она не слишком шокировала слушателя.

– Давай без экивоков, – вздохнул Киприан.

– Отец Джуффридо Сильвикола уже некоторое время не отец Сильвикола, а просто Джуффридо Сильвикола, член Общества Иисуса. Его лишили всех регалий. Согласно прямому приказу преподобного генерала в Риме. Там его возвращения ждали с постоянно растущим нетерпением. Наш друг был назначен на роль advocatus diaboli в процессах в Вюрцбурге, но его отозвали. Только он так и не возвратился. Официально он считается пропавшим без вести.

– И в чем же его обвиняют?

– Вот этого нашим поручителям в Риме узнать не удалось. Орден, если уж на то пошло, так же непроходим, как грязь на улицах Праги весной. Но если тебе интересно мое мнение, то я бы сказал: непослушание. Вряд ли для иезуита есть что-то более важное, чем строгое соблюдение всех предписаний начальства.

– Непослушание…

– Но это еще не все. Очевидно, в Вюрцбурге Сильвикола так и не передал свою должность адвоката дьявола, поскольку сообщение о его снятии туда не прибыло. Сообщение должен был передать иезуит из Рима, некий отец Нобили. На данный момент известно, что отец Нобили бесследно исчез.

– Умер?

Андрей пожал плечами.

– Вюрцбург достаточно велик, чтобы труп иезуита мог пропасть навсегда.

– Последнее известное местопребывание отца Нобили отнюдь не Вюрцбург, а Мюнстер.

– Что? Город мирных переговоров? Что он там забыл?

Андрей снова пожал плечами.

– Черт побери! – опять выругался Киприан, на этот раз с чувством.

– В Иль-Джезу тоже лишь несколько дней назад обратили внимание на всю эту ситуацию – в связи с запросом из епископства Вюрцбург, по какой причине advocatus diaboli отозвали, не прислав ему замены.

– Он все поставил на себя одного, – заключил Киприан. – Мы имеем дело не с заговором Societas Jesu в попытке захватить библию дьявола, а с действиями одиночки.

– Собственно, мы уже почти и сами догадались.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Киприан неожиданно заметил, что ему тяжело подавить желание забарабанить пальцами по столу.

– Это худшее из того, что могло случиться с нами, – сказал Андрей. – Твой дядя, старый кардинал, оставил нам целую сеть союзников и осведомителей, чтобы не позволить какой-либо церковной или светской организации снова приблизиться к библии дьявола – так, как в последние два раза. Это был лучший итог всех лет, которые он провел в Риме.

– И мы еще продолжали развивать эту сеть с помощью фирмы.

– Только вот пользы от этого никакой. Мы не учли, что один-единственный сумасшедший может вбить себе в голову, что он должен получить книгу. – Взгляд Андрея застыл. – По существу, мы… О боже, да мы опять оказались там, откуда для нас все и началось: в 1572 году, когда один сумасшедший, по несчастливой случайности – мой отец, попытался выкрасть библию дьявола из ее тогдашнего убежища в Подлажице!

– Только вот мы на этот раз находимся на другой стороне.

Лицо Андрея отразило охвативший его ужас. Его родители были убиты сумасшедшим вместе с группой гугенотских беглецов, оказавшихся не в то время и не в том месте, – сумасшедшим, единственным желанием которого было защитить мир от пробуждения библии дьявола. Это происшествие привело к целой цепи роковых событий. Киприан сначала подумал, что Андрей вспоминает разговор, который они вели по дороге в Эгер, – разговор о том, что, защищая библию дьявола, им следует опасаться Джуффридо Сильвиколы, как тогда – аббата Мартина и Хранителей. Однако ему вскоре стало ясно, что его друг давно уже мысленно перенесся туда, куда Киприан не решался следовать за ним. Нечасто он отступал в сторону, чтобы обдумать ситуацию до конца, и это был именно такой случай.

Они не могли задержать Джуффридо Сильвиколу, так как он был слишком мал для ячеек сплетенной ими сети. Он был идеальным врагом. Все, что им оставалось, это охранять библию дьявола и стрелять в каждого, кто приблизится к ней.

Только вот бывший иезуитский священник нашел самого лучшего исполнителя для осуществления своего желания.

Александру, дочь Киприана.

Киприан вскочил.

– Нам следует рассказать наместникам в замке и совете все то, что мы услышали о шведской армии, – заявил он. – Город должен готовиться к нападению.

«Вот именно, – подумал он. – Подготовка к катастрофе, встречу с которой ты даже не решаешься осмыслить».

В первый раз за свою долгую жизнь Киприан Хлесль убегал от опасности.

29

Мироздание было создано таким образом, что противоположности притягиваются. Однако это не касается венца творения, человека. Вацлав уже не раз замечал, что притягиваются друг к другу, скорее, схожие характеры, и особенно это касается одинаково извращенных, злых душ.

Опустившиеся, одичавшие создания, обитавшие на территории бывшего доминиканского монастыря в Эгере, после короткой беседы приняли Каменного Йоханнеса и его людей как долго отсутствовавших братьев. Вацлаву удалось убедить помешанного, что магистр ордена розенкрейцеров с радостью заплатит за них выкуп. Магистр ордена знает Вацлава, и он либо действительно заплатит, либо освободит его вместе с собратьями – во всяком случае, Вацлав так считал, пока они не прибыли в Эгер и не увидели, что город не сильно отличается от военного лагеря. Он пал духом, когда посланные Каменным Йоханнесом эмиссары возвратились с сообщением, что комтурство ордена опустело, а магистра нигде не видно. Йоханнес выслушал новости с задумчивым видом и отправился в разрушенный город искать место, где они могли бы расквартироваться так, чтобы не сразу броситься в глаза солдатам и не оказаться насильно призванными на воинскую службу. Он нашел путь к старому монастырю, как мухи находят путь к трупу.

Монахов согнали во внутреннюю часть полуразрушенного главного здания. Они все еще были впятером: брат Честмир и брат Роберт остались в Графенвёре, два мертвых тела, с которых мародеры стянули не только рясы, но и сапоги, и сорвали нательные кресты с шей. Вацлав никак не мог воспрепятствовать этому: он был слишком занят тем, чтобы не позволить пристрелить на месте, как собаку, брата Тадеаша, получившего пулю в бок. Брат Тадеаш, будто в благодарность за это, отчаянно цеплялся за жизнь, хотя его рана постоянно сочилась и кровоточила, и казалось настоящим чудом, что он вообще перенес форсированный марш из Графенвёра. Если не принимать во внимание вышесказанное и судить здраво (что тяжело давалось Вацлаву из-за гибели двух его собратьев и состояния брата Тадеаша), они удивительно легко отделались. Брат Бонифац, во время бегства Александры бросившийся на одного из нападавших, потерял несколько зубов, и оба глаза у него еще оставались частично заплывшими, но другие монахи уцелели. Если учитывать, что они фактически оказались под перекрестным огнем нескольких мушкетов и пистолетов, это было чудо. Чудо, которое, однако, подтвердило известное мнение, что мушкеты и пистолеты опасны только в руках тех, кто с ними регулярно упражняется. Для созданий, столпившихся вокруг Йоханнеса, чудом было уже то, что они сумели запомнить сложную последовательность действий, необходимых для того, чтобы зарядить старое ружье с фитильным замком.

– Разве вы заслуживаете такого, как Йоханнес? – горделиво спросил безумный атаман мародеров. – Монастырь. Здесь вы должны чувствовать себя как… дома.

Вацлав осмотрелся. Он понял, что их привели в бывшую трапезную. У просторного зала, если не считать окон, имелся один-единственный выход, а окна для бегства не годились. Если из них выпрыгнуть, придется пролететь расстояние, равное трем человеческим ростам, и в результате приземлишься на развалины соседних зданий и переломаешь себе все кости. Трапезную мог охранять только один часовой. У камина лежал перевернутый трон, а рядом с ним – куча грязных тряпок.

– Йоханнес завтра еще раз попробует… ну, с магистром, – заявил Каменный Йоханнес.

– А если опять не выйдет, а, Йоханнес? Что тогда, черт подери? – прорычал один из его людей.

Йоханнес свирепо уставился на него.

– Тогда Йоханнес отдаст монашков солдатам, – ответил он. – Они все протестанты. Они заставят монашков танцевать, да… на виселице.

– Ха-ха-ха! Слушайте, народ, это ж у наших черных друзей, может, даже в первый раз в жизни встанет!

– Что ты несешь, эти похотливые толстяки постоянно шалят друг с другом!

– Нет, они каждую ночь сами с собой забавляются!

– Ха-ха-ха – ну, тогда они точно почувствуют себя как дома, когда начнут дергаться и забрызгают себе при этом рясу.

Вацлав встретился взглядом с Йоханнесом.

– Набиваться к солдатам – дело рискованное. Денег они дадут мало, если вообще дадут, и могут невзначай повесить еще парочку – в лучшем случае – других бедных ублюдков, которых, как и вас, завербуют насильно.

– Никто не сможет насильно завербовать Каменного Йоханнеса, – возразил сумасшедший и ответил на взгляд Вацлава. – Йоханнес подождет до завтра, а потом… скормит вас крысам. – Он отвернулся и вышел. Его люди последовали за ним.

– Вы поймали нас только потому, что вам улыбнулось счастье, – крикнул им вслед Вацлав. – Смотрите, не разбазарьте его!

Жителям Графенвёра, забаррикадировавшимся в церкви, тоже улыбнулось счастье. После того как Йоханнес понял, что пытался сообщить ему Вацлав, он изменил свой план и приказал выдвигаться из городка. Пощадили даже обоих мальчиков, которые, плача, сидели рядом с мертвыми родителями, если не считать попытки одного разбойника изнасиловать младшего из детей, пока остальные грабили мертвых монахов. Мальчик кричал, и визжал, и отбивался, и сумел заставить разбойника не подходить слишком близко до тех пор, пока Йоханнес молча не потопал прочь, и его людям не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним и погнать Вацлава и оставшихся в живых бенедиктинцев перед собой. Неудачливый насильник побежал за ними, держа эрегированный член наперевес и удовлетворяя себя на бегу. Ирония ситуации заключалась в том, что именно он недавно шутил о якобы регулярных ночных забавах монахов.

У трапезной давно уже не было двери. Два человека из банды Йоханнеса стали на страже в дверном проеме. Когда Вацлав бросил на них взгляд через плечо, один показал пантомиму – человека, который трепыхается на веревке, а второй сжал кулак перед промежностью и стал быстро дергать им взад-вперед. Оба радостно скалили зубы. Вацлав отвернулся.

– Давайте отведем брата Тадеаша вон к тому креслу, пусть сядет, – предложил он.

– Спасибо, преподобный отче, – охнул брат Тадеаш. – Я хорошо себя чувствую. Я даже чувствую, что у меня прибавилось…

– …отверстий, – закончил один из монахов, но никто не засмеялся.

Вид братьев Честмира и Роберта, неподвижно лежащих на земле и обнаженных, был еще слишком свеж в их памяти.

Они поплелись к камину.

– Жаль, что нет ничего, чем можно было бы растопить камин. Здесь лютый холод, – пробормотал брат Бонифац.

– Может, если сжечь эти старые тряпки, это, по крайней мере, хоть немного… О боже… О, преподобный отче…

Вацлав протиснулся мимо остальных и посмотрел на кучу тряпья на полу. Оттуда на него уставилось чье-то лицо. Трудно было сказать, сколько времени мертвец уже пролежал здесь, так законсервировал его холод: один день или же один месяц. Лицо окрасилось в черный цвет, глаза уже запали в глазницы, и тем не менее было прекрасно видно, как сильно искажены черты лица покойника. Этот человек искупил большую часть своих грехов, прежде чем смог умереть. Одна рука его высохла, как у мумии, на высохший кулак было страшно смотреть. И еще у него не было ног. В здоровой руке он сжимал маленькую бутылочку.

Подняв глаза, Вацлав заметил, что все его собратья отступили на несколько шагов.

– Это просто мертвец, – сказал Вацлав.

– Его забрал дьявол, – прошептал один. – Глянь на его лицо, преподобный отче – и на руку… Словно, умирая, он пытался отречься…

– Да, его действительно забрал дьявол, – кивнул Вацлав и присел рядом с мертвецом.

Он и сам не смог бы сказать, почему так поступил. Взгляд его упал на двух дохлых крыс, лежавших на полу рядом с трупом. Если он не ошибся, они пытались выгрызть кусок из мягких тканей возле плеча. Их тела казались вздутыми, зубы были оскалены, языки высунуты. Он дернул за одну из тряпок, которыми мужчина хотел защитить себя от холода, когда еще был жив, и оторвал полосу ткани. Обмотав ею пальцы, забрал бутылочку из неподвижной руки. Его взгляд обшарил пол, и не зря – он увидел маленькую пробку, подходившую к горлышку бутылки. С помощью тряпки он взял ее, закупорил бутылочку, до половины замотал ее в тряпку и поднял против тусклого света, проникающего в окна. Внутри оставалось немного жидкости – жидкости, которая и не замерзла, и не испарилась. Он полностью завернул ее в тряпку, оторвал еще полоску, намотал и ее и, наконец, спрятал находку в своей рясе. При этом он пытался подавить ощущение, что кладет в карман задремавшую змею. Когда он встал, монахи отступили еще дальше. Он покачал головой.

– Я хотел сказать, – нетерпеливо объяснил он, – что он выпил яд. Либо ему этот яд подсунули, либо он сам желал встретить смерть. Да и к тому же умер он в муках.

– Зачем ты спрятал бутылочку, преподобный отче?

– Никогда не знаешь, что может пригодиться.

30

Мельхиору Хлеслю стало ясно: что-то здесь не так, когда он увидел открытую входную дверь. Он огляделся в тусклых предрассветных сумерках, но улица была пустынна. Откуда-то донесся звук шагов стражей, совершавших свой последний обход – достаточно далеко отсюда. Он медленно открыл дверь до конца, метнулся внутрь и слился с темнотой. Мельхиор буквально слышал пустоту. Ни один дом, в котором еще кто-то живет, не может быть таким тихим. Он осторожно выдохнул и увидел, как сверкает маленькое облачко пара в тусклом свете, проникающем из дверного проема. И в доме, в котором кто-то еще живет, не бывает так холодно. Что произошло с тех пор, как он заходил сюда в последний раз? Он сориентировался в полумраке, отмерил шагами путь до большой лестницы, затем мягко закрыл входную дверь. Мельхиор решил не задвигать засов – хотел оставить себе возможность для быстрого отступления, а засов только задержит его. Теперь, когда дверь была закрыта, темнота стала полной. Потолок лестничной клетки снижался, и он взял шляпу в левую руку, а правую положил на эфес рапиры и крадущимся шагом двинулся наверх. Услышал, как тихо звенят шпоры его сапог, и выругал себя за то, что не снял их. Но откуда он мог знать, что ему придется не наслаждаться радушным приемом, а прокрадываться в дом подобно вору? Лестница издала тихий скрип. Он прижался к стене, где ступени были не так расшатаны, и стал подниматься дальше, к верхней лестничной площадке. Из двух окон, оказавшихся теперь у него за спиной, в дом просачивался рассвет. Короткий коридор вел к расположенной в торце двери – спальне. Двойная дверь слева открывалась в большой зал, отголосок прежних времен, как и в большинстве богатых домов, в которых семьи жили веками. Правое ответвление коридора вело к следующей двери, расположенной у окна. За ней находился кабинет. В то время как другие двери были закрыты, эту оставили приотворенной.

Мельхиор посмотрел на толстые доски пола, на свои тяжелые сапоги на высоких каблуках, шпоры. Бесполезно. Если он попытается стянуть с себя тесную, высокую, размокшую от долгой носки обувь прямо здесь, шуму от него будет, как от троих. Он на цыпочках приблизился к приоткрытой двери и осторожно заглянул внутрь. На мгновение ему сильно захотелось применить древнюю уловку и сначала просунуть в дверь свою шляпу, но он передумал. За прошедшее время он убедился в том, что его первое предположение оправдалось: он здесь абсолютно один. Куда же все подевались?

В кабинете имелось окно, близнец двух окон в коридоре. Света хватало, чтобы рассмотреть детали помещения: черный холодный зев камина, где должен был бы гореть огонь, беспорядок на полу. На столе лежали смятые листы бумаги. Мельхиор задержал дыхание, когда увидел тусклую лужу, покрывавшую половину стола; он принюхался. Это была не кровь. Он заметил, что там, откуда вытекла лужа, лежит опрокинутая глиняная чернильница. Гусиное перо прилипло к засохшим чернилам, приподнявшись над столешницей, словно корабль, севший на мель. Стул отодвинут; на него небрежно брошен плащ с меховым воротником, В глаза Мельхиору бросилось слабое мерцание. К меховому воротнику была приколота брошь – черный герб с изображением красного мальтийского креста с шестиконечной звездой. Впрочем, и без этой броши Мельхиор узнал бы в плаще с дорогим воротником мантию магистра ордена розенкрейцеров. Из-за чего комтурство Эгера так неожиданно опустело, хотя еще два дня назад он разговаривал здесь с магистром, Мельхиор никак не мог понять. Он вошел в кабинет, положил шляпу на чистое место на столе и осмотрелся. Конечно, во время первого посещения Мельхиора магистр ордена не показался ему человеком, который держит все под контролем. Но то, что он мог бросить комтурство вместе со всеми слугами на произвол судьбы? Начальник комтурства был сродни капитану корабля: например, если бы в комтурстве внезапно вспыхнул пожар, то никто бы не удивился, обнаружив позже, во время работ по уборке, труп комтура, до самого конца остававшегося на рабочем месте. Может, оккупанты взяли его в плен? Но зачем им было это делать, если они все годы, когда оккупация подразумевала только жалкую кучку шведских солдат в замке, не считали его опасным? Может, и его самого, и остатки его прислуги насильно завербовали в армию? Сам Мельхиор покинул город в том числе и из-за этого риска, едва успев закончить беседу с магистром. Кто отказывался идти с солдатами, того могли повесить на месте. Некоторые из жителей Эгера, очевидно, узнали об этом так же, как и Мельхиор, и тайком ушли из города. Мельхиор присоединился к ним, и они отвели его к целому ряду спрятанных в лесу землянок, которые, как предположил Мельхиор, в мирные времена служили убежищем браконьерам (возможно, даже отцам тех молодых людей, в окружении которых он находился!). О таких временах, как нынешнее, можно было сказать, по крайней мере, одну хорошую вещь: при известных условиях они накрепко сплачивали тех, кто страдал от них. Он выдержал там два дня, а потом неизвестность стала просто непереносимой, и он украдкой вернулся в Эгер. Он должен был узнать, появились ли уже там отец Сильвикола и его пленники – и хватило ли магистру ордена мужества выполнить просьбу Мельхиора и тайком передать его матери медальон Асклепия, чтобы подать ей знак: он жив и здоров и находится поблизости.

Постепенно наполняющийся светом кабинет не дал ответа на вопросы Мельхиора. Он пошевелил кочергой пепел в камине и понял, что тот совершенно холодный. Тут не разжигали огонь, по меньшей мере, со вчерашнего дня. Он сел в кресло, стоявшее за столом, подвинул его поближе и невольно уловил запах, идущий от воротника плаща. Тот пах потом и вином. С этого места можно было начать разбираться в том, что именно здесь произошло. Магистр ордена пытался что-то записать. Должно быть, он спешил: приклеившееся к чернильной луже перо было покрыто черными отпечатками пальцев. Он запачкал пальцы и даже не потрудился вытереть их. На столе, словно чуть разжатые кулаки, лежали скомканные листы бумаги. Мельхиор никогда еще не встречался с такой расточительностью: даже сделав множество ошибок, лист бумаги можно было хорошенько поскрести, а потом написать все заново перпендикулярно предыдущим строкам. Бумага ценилась почти на вес золота. Он аккуратно поднял не столько скомканный, сколько усеянный отпечатками пальцев лист бумаги из его застывшей чернильной могилы и расправил. Ему показалось, что изо всей кучи листов, покрывавших стол, именно этот должен содержать последнюю неудавшуюся попытку написать письмо.

Он угадал. На бумаге был нацарапан текст в ширину ладони. Он попробовал расшифровать его и невольно вздохнул. Латынь!

О, salutaris hostia, quae caeli panais ostium, non confundar in aeternum.…

Пораженный Мельхиор поднял глаза. Его губы шевелились, пытаясь выудить перевод из памяти. Когда же он слышал эти слова в последний раз? Во время причастия?… Батюшки, сколько же лет прошло с тех пор! Эти слова им вбивали в головы, и старый кардинал Мельхиор, улыбаясь, перевел их, поскольку его юный крестник жаловался на то, что ему приходится послушно повторять что-то, смысла чего он не понимает.

Ты, Который принес нам спасение на кресте и открыл нам небесную дверь…[52]52
  В тексте приводится перевод Р. Дюбеля.


[Закрыть]

…libera me de morte aeterno!

…спаси меня от вечной смерти!

Мельхиор продолжал читать, а брови его все сдвигались. Это больше не был гимн, исполняемый в конце заутрени!

Çonfiteor Deo omnipotenti…

Исповедуюсь перед Богом всемогущим…

… .quia peccavi nimis…

…что я много грешил…

…cogitatione, verbo et opère!

… .мыслью, словом и делом!

Nil inultum remanebit!

Ничто не может избежать наказания!

Это уже из секвенции «Судный день»! Чтобы понять это, Мельхиору не нужно было копаться в памяти: он будет вечно помнить эти слова. Их пели в церкви, когда старый кардинал Мельхиор проводил поминальную службу по Киприану Хлеслю и в церковь так неожиданно ворвался король Богемии. Это была песня… для мертвеца.

Он так резко отодвинул стул, что его ножки поцарапали пол. Последняя запись просто бросалась в глаза: она была покрыта кляксами, поскольку бумагу скомкали, не дождавшись, когда высохнут чернила. Эти два слова походили на капли черной крови на белой стене.

Kyrie eleison!

Господи, помилуй!

Мельхиор выскочил из помещения и побежал по коридору к двери, за которой находилась спальня магистра. Попробовал открыть ее. Но ему что-то мешало, как будто кто-то прислонился к двери с другой стороны. Он попытался вышибить дверь плечом, и она внезапно распахнулась. Он влетел в помещение.

На него бросилось тяжелое тело. Мельхиор отчаянно вцепился в него, желая увлечь за собой на пол, но неизвестный удержался на ногах сам и удержал его. Тогда-то Мельхиор все и понял и в ужасе отпустил тело. Шлепнувшись на зад, он, охваченный ужасом, уставился наверх и вгляделся в лицо нападавшего.

Nil inultum remanebit.

Мельхиор с трудом встал на ноги. Он отбросил ощущение, что открытые глаза преследуют его. На самом деле они смотрели сквозь все, что относилось к миру живых, а судя по выражению лица мертвеца, его взгляд устремился прямо в ад. Мельхиор посмотрел в потолок. Веревка была обвита вокруг железного крюка, торчащего из потолочной балки. Она была короткой. Носки повешенного касались земли. Опрокинутый стул лежал рядом, как будто он упал после того, как взобрался на него, привязал веревку, надел себе на шею петлю, затянул ее, а затем оттолкнул стул ногами. Так, словно стул упал сам.

Мельхиор почувствовал, как содержимое желудка подступило к горлу, но усилием воли сдержал рвотный позыв. Он не знал, следует ли ему испытывать сочувствие или же гнев. Наконец он прошептал: «Господи, помилуй», – так как в голову ему не пришло ничего лучшего, чем последний, покрытый кляксами, смазанный крик магистра. Он покачал головой. И тут он понял, что не может оставить магистра вот так висеть здесь, и желудок его снова взбунтовался, но Мельхиор взял его под контроль.

Рапира была острой. Мельхиор знал, что его отец не одобрял применение оружия. Если истории о Киприане Хлесле были правдивы, то те случаи, в которых он брался за оружие, чтобы защитить себя или кого-то другого, можно было пересчитать по пальцам. Сталь перерезала веревку, и тело магистра упало на пол. Мельхиор сорвал покрывало с постели, подтащил к ней труп и с некоторым усилием взгромоздил на кровать. Торопливо попытался стереть полоски грязи, которые сапоги покойника оставили на чистой простыне. Наконец он сложил мертвецу руки на груди и накрыл его одеялом. На то, чтобы опустить магистру веки или разрезать глубоко впившуюся в горло веревку, Мельхиору не хватило духа. Он отступил и перекрестился.

И тут по тихому, покинутому комтурству пронесся громкий, словно пушечный выстрел, стук распахнутой входной двери на первом этаже, и раздался голос:

– Эй, преподобие! Э-гей! Есть кто-то дома, чтоб меня?