Текст книги "Наследница Кодекса Люцифера"

Автор книги: Рихард Дюбель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)

10

Она была красавицей с темно-рыжими волосами и мелкими чертами лица; она приехала с родины, она была графиней, ее звали Эбба Спарре, и прошло некоторое время, прежде чем Самуэль вспомнил о том, что королева Кристина, когда она была еще девочкой, а смоландский полк еще не считался позором Швеции, играла с подругой того же возраста, которую звали именно так. Сегодня Эбба Спарре – и эта информация дошла даже до ушей Самуэля – все еще была спутницей королевы, только вот их игры явно потеряли невинность, а лужайкой для них стала кровать в королевской опочивальне. Он смотрел на безупречное лицо Эббы Спарре и чувствовал глубокое удовлетворение оттого, что несчастный ребенок, которым была королева Кристина, овладел сердцем первой красавицы Швеции.

Внезапно лицо женщины, которой он помог бежать, заслонило собой лицо Эббы. Он догадывался, что красота Эббы тоже окажется неподвластна времени, и неожиданно подумал, что любой мужчина, которому позволили бы провести хотя бы полдня в одной комнате с этими женщинами, захотел бы умереть после этого, понимая, что ничего более величественного в своей жизни он уже не увидит.

– Мне очень жаль, что вас заковали, – сказала Эбба. – Это не мой приказ. Но я не хотела еще больше ухудшать ситуацию, отказавшись от оков. Стокгольм далеко, а генерал Кёнигсмарк непредсказуем.

– Приказ отложить казнь пришел из Стокгольма? – хрипло каркнул Самуэль.

Эбба кивнула.

– Ты хочешь услышать то, что я должна сказать, ротмистр Брахе?

– Я больше не офицер, я…

– Может, все-таки послушаешь?

Самуэлю удалось растянуть губы в улыбке.

– Вообще-то я человек занятой, но в виде исключения…

Она улыбнулась в ответ и шагнула к нему. Запахи долгой поездки и ночей, проведенных почти без сна в прокуренных трактирах, на постоялых дворах или перед прогорклой лампой с рыбьим жиром в каюте корабля, ударили ему в нос. Одновременно он уловил слабый аромат ее волос и то, что еще оставалось от духов, которыми она, должно быть, пользовалась. Внезапно он устыдился собственного смрада из смеси пота и страха перед смертью.

– Я знаю, что у тебя нет секретов от твоих людей, ротмистр Брахе, но я бы предпочла сначала обсудить с глазу на глаз то, что хочу тебе предложить.

Самуэль внимательно посмотрел на нее и отвернулся.

– Альфред! Пусть ребята споют песню.

Молчание было настолько коротким, что только человек, прекрасно знающий Альфреда Альфредссона, догадался бы, что он совершенно растерялся.

– Что-нибудь конкретное послушать изволишь, ротмистр? – ехидно спросил он.

Этот вопрос позабавил Самуэля. Даже Альфред, который всегда прилагал максимум усилий для того, чтобы в любой ситуации подчеркнуть уважение к старшему по званию офицеру (и своему лучшему другу), после катастрофического падения их полка стал обращаться к Самуэлю на «ты». То, что он все же обратился к Самуэлю по званию, означало, что он сделал собственные выводы о намерениях Эббы Спарре. «Добрый Альфред, – подумал Самуэль. – Вахмистр, который чего-то стоит, похож на охотничью собаку – все время держит нос по ветру».

– Пусть споют рождественскую песню, вахмистр, – сказал он.

– Вы слышали, парни! – рявкнул Альфред. – In dulci jubilo![39]39
  Традиционный рождественский хорал, написанный на смеси немецкого и латинского языков.


[Закрыть]

Эбба еще на шаг приблизилась к Самуэлю. Пока хор недовольных мужских голосов издевался над песней, исполняя ее кто во что горазд, а комендант и его люди на улице перед домом, без сомнения, задавались вопросом, не сошли ли все преступники разом с ума, Самуэлю поступило предложение, которое должно было снять с него самого и его людей все грехи и восстановить их честь. Это был лучший подарок на Рождество, какой только можно придумать.

То, что все они пойдут на смерть, не имело почти никакого значения.

Часом позже – после того, как Эбба ушла, после того, как комендант снял с них ошейники, и после того, как рейтары молча сели в круг, бросая неуверенные взгляды на своего ротмистра, который устроился один в углу и размышлял, – Альфред Альфредссон призвал все свое мужество и подошел к Самуэлю.

– Должен ли я что-то сообщить ребятам, ротмистр?

Самуэль поднял глаза.

– Если ты еще раз назовешь меня ротмистром, Альфред, то я стану звать тебя капралом.

– Но ведь она называла тебя ротмистром. Все время.

– А я-то думал, ты руководишь хором.

Альфред махнул рукой.

– Смоландский вахмистр может одновременно говорить, слушать песню, колошматить взвод императорских драгун и при этом замечать, не кашлянет ли где блоха.

– Подожди немного.

Альфред посмотрел на Самуэля и сказал:

– Ладно. Ладно.

Уже в третий раз за сочельник, тем временем давно перешедший в утро Рождества, у дверей послышался грохот солдатских сапог, и в помещение ворвался комендант. Самуэль встал. Иначе все так и остались бы сидеть, дожидаясь приказа коменданта.

– Всем встать! – рявкнул Альфред.

Рейтары выполнили команду.

Комендант и его люди притащили несколько корзин. Смоландцы вытаращили глаза, увидев их содержимое: шпаги, кинжалы и даже несколько мушкетов. Между ними, свернутые в кольца, лежали патронташи и кожаные ленты ремней и портупей; слабо поблескивали шпоры. Глаза рейтаров еще сильнее вылезли из орбит, когда за подлизами коменданта в квартиру вошел изящный господин в широкополой шляпе и высоких сапогах; он снял шляпу, встряхнул волосами и оказался Эббой Спарре. По лицу коменданта было прекрасно видно, как сильно он не любит подчиняться приказам женщины, к тому же переодетой мужчиной.

Корзины с грохотом опустили на пол.

– Вот ваши игрушки, паскуды! – крикнул комендант.

Самуэль обменялся взглядами с Эббой. Лицо у нее было будто высечено из камня.

– Что это, комендант? – тихо спросил Самуэль.

Лицо коменданта налилось кровью. Губы шевелились, как у рыбы, выброшенной на берег, его взгляд метался по комнате. Наконец он понял, что ничего другого не остается.

– Вооружение – как было приказано! – сдавленно ответил он.

Смоландцы захихикали. Самуэль с Эббой снова обменялись взглядами. Ее лицо не изменилось.

– Как было приказано – а дальше? – спросил он.

Комендант так судорожно отдал честь, что было слышно, как щелкнули его кости.

– Как было приказано, господин ротмистр!

Смоландцы растерянно забормотали.

– Тихо! – крикнул Альфред, но голос у него дрожал.

– Боеприпасы? – спросил Самуэль.

Комендант указал на четырех мужчин, которые затаскивали в комнату ящики.

– Это все, что мне дал квартирмейстер… господин ротмистр.

– Чтобы уметь реквизировать, нужно быть смоландцем, – с наслаждением заметил Самуэль. От сдерживаемой ярости у коменданта глаза чуть не вылезли из орбит. Некоторые рейтары Самуэля хихикнули. Самуэль повернулся к Эббе. Пришло время отдать должное виновнице всего этого – и подготовить своих людей к тому, что он еще намерен им сообщить. – Этого хватит, ваша милость?

Эбба кивнула, явно с трудом сдерживая улыбку.

– Что ж, хорошо, – сказал Самуэль коменданту. – Свободны…

Комендант снова отдал честь, и в этом жесте было столько ненависти, что будь на нем кираса, на ней образовалась бы вмятина.

– …то есть сию минуту! – уточнил Самуэль. Он наклонился и забрал себе два седельных пистолета, рукоятки которых торчали из-за кушака на поясе коменданта. Поднял их вверх. – Мне все время казалось, что я их уже где-то видел.

Дула пистолетов ярко сверкали, деревянная часть была темной, рукоятки внизу – обрамлены серебром. Колесцовый замок справа не имел гравировки и казался таким чистым, будто пистолеты только что вышли из кузницы. Кусок пирита, вставленный в курок, при ударе о который вылетает искра, был новехонек. Они были прекрасны в своей простоте, элегантны – и смертоносны.

– За ними хорошо ухаживали, должен заметить.

– Специально для господина ротмистра, – выдавил комендант, несколько недель назад забравший пистолеты у Самуэля, когда смоландцев приписали к армии Кёнигсмарка.

Нападение баварских драгун Самуэлю пришлось отбивать с помощью двух дешевых неухоженных пистолетов из запасов квартирмейстера. Он покрутил пистолеты в разные стороны, а затем с нарочитой небрежностью сунул их за пояс. Они были легкими, сделанными лучшим оружейником, которого он в свое время мог себе позволить, но даже столь незначительная тяжесть, оказавшись у него на бедрах, неожиданно придала ему спокойствия.

– А там что? – спросил он, указывая на одного из мужчин, принесших корзины. – Похоже на мушкет Гуннара Биргерссона.

Солдат невольно схватился за приклад мушкета, висевший у него за спиной. Ошибиться было невозможно: Биргерссон, превосходный стрелок, приказал укоротить дуло, чтобы оружием можно было пользоваться и сидя на лошади, а пострадавшую в результате этого точность стрельбы он возместил, как можно тщательнее подгоняя пули и отказавшись от куска материи, в который их, как правило, туго заматывали.

– Человек, которому он принадлежал, мертв, – ответил комендант.

– Верно, – согласился Самуэль. – Но он определенно не завещал своего оружия желторотому плоскостопному тыловику, единственные насечки на прикладе мушкета которого отмечают не побежденных врагов, а бедолаг, которых он помог повесить.

Солдат побагровел и схватился за эфес рапиры.

– Довольно! – крикнула Эбба Спарре таким голосом, от которого вздрогнули даже смоландцы, а Альфред был вынужден примирительно улыбнуться.

– Верни ему мушкет, – приказал комендант, с трудом ворочая языком.

Самуэль покачал головой.

– Вахмистр!

Альфред встал навытяжку.

– Прими оружие Гуннара Биргерссона. Ты – лучший стрелок после него; оно твое.

– Ну-ка, малыш, дай сюда, – мурлыкнул Альфред. – И горе тебе, если я обнаружу на нем грязь: я тогда прикажу тебе дочиста вылизать отхожее место. – Он отвел курок и взглянул на полку мушкета. – Ай! – воскликнул он. – Вот свинья.

– Хватит, – вмешалась Эбба. – Комендант, сообщите генералу Кёнигсмарку, что мы пока что приняли вооружение. Мы проверим все оружие и боеприпасы и потребуем возмещения у квартирмейстера за ваш счет, если что-то будет отсутствовать или окажется поврежденным.

– Все в идеальном состоянии, – выдавил комендант.

– Смею надеяться. Свободны!

Когда комендант и его приспешники удалились, Эбба подошла к Самуэлю. Он смотрел, как его люди едва ли не с благоговением распределяют между собой оружие, открывают бутылочки с порохом на бандольерах и проверяют пули на точность подгонки. Он слышал, как то один, то другой рейтар смеется, и ему неожиданно оказалось трудно сдерживать слезы, навернувшиеся на глаза.

– Было ли это необходимо? – тихо спросила Эбба. – Оскорблять коменданта?

– Да, – ответил Самуэль.

Эбба пожала плечами.

– Я реквизировала лошадей. Они показались мне не совсем ужасными – явно лучше, чем большинство солдат в армии Кёнигсмарка. К сожалению, я не нашла одежду для тебя и твоих людей. Солдаты Кёнигсмарка одеты ничуть не лучше вас.

– Ничего страшного. Ты уже заслужила звание «почетный смоландец», ваша милость, за то, что вернула нам оружие.

– Я родом из Эстергётланда, ротмистр. Мы соседи смоландцев, но некоторые дурные привычки заразительны. И зови меня Эбба, а не «ваша милость».

И она подала Самуэлю руку. Тот схватил ее и пожал.

– Парни! – крикнул он. – Идите сюда. Я должен вам кое-что сообщить.

Эбба пораженно смотрела на него.

– Нет! – прошипела она.

Смоландцы собрались вокруг них. Некоторые робко улыбались Эббе. Кое у кого на небритых лицах были видны следы слез.

– Очень часто поражение в битве проистекает из того, что солдаты не понимают что к чему, – заметил Самуэль. – При Лютцене так и было – и можешь поверить, что урок Лютцена мы не забудем никогда.

– Но я ведь сказала, это…

– Тайна? – улыбнулся Самуэль. – А кто сможет ее разболтать, когда все закончится? Друзья! – громко произнес он. – Как вы смотрите на то, чтобы всем вместе погибнуть во время последней миссии?

Они уставились на него с таким же изумлением, как и Эбба, только она к тому же нахмурила брови.

– Во время последней миссии, которую вы выполните как члены великолепного смоландского полка; миссии, которая позаботится о том, чтобы смоландский полк вернул себе знамена; миссии, в конце которой мы и все наши товарищи, павшие при Лютцене и после той битвы, вернем себе честь!

– Что ты хочешь этим сказать, ротмистр? – спросил кто-то.

– Я хочу сказать, Бьорн Спиргер, что твоя вдова и дети, оставшиеся дома, узнают, что шестнадцать лет тому назад ты не был повешен как трус, а на самом деле погиб как герой, выполняя личное поручение королевы, и что они получат компенсацию, которая полагается каждому близкому родственнику солдата, павшего в честном бою, и что твой отпрыск сможет с гордостью носить имя Спиргерссон.

Они не сводили с него глаз.

– Ты ведь сейчас пошутил, – сказал Бьорн Спиргер.

– Я говорил всерьез, вахмистр Альфредссон?

– Так точно! – рявкнул Альфред.

Невольно их взгляды переместились на Эббу. Она кивнула.

– Что мы должны сделать за это? – спросил Спиргер. Он улыбался, демонстрируя дыры на месте выпавших зубов, дыры такого размера, что через них могла пройти пуля, даже не задев остаток челюсти. – Вырвать у дьявола волосы из хвоста?

– Нет, – ответил Самуэль, не обращая внимания на то, что Эбба дергает его за рукав. – Мы украдем его завещание и передадим нашей спасительнице, Эббе Ларсдоттер Спарре, графине Хорн цу Россвик, которая отвезет его в Стокгольм, нашей всемилостивейшей королеве Кристине.

– Я думал, завещание дьявола – это нынешняя проклятая война, ротмистр, – заметил Спиргер.

– Говорят, – спокойно ответила Эбба, – что она вспыхнула не в последнюю очередь из-за этого завещания.

Они все смотрели на нее, некоторые – прищурив глаза. Будучи протестантами и шведами, в существовании дьявола они сомневались, но, будучи солдатами армии, которой довелось увидеть двадцать тысяч мертвецов из Магдебурга, опустошенные хутора, превратившиеся в развалины города и тлеющие останки женщин, которых сожгли как ведьм… Будучи солдатами, которым довелось увидеть, как их товарищи заражаются жестокостью и из армии освобождения превращаются в армию смерти… Будучи такими солдатами, они со временем поняли, что дьявол все-таки существует и что часть его сидит в далеких глубинах души каждого человека и только и ждет, когда его выпустят.

– Это книга, – сказал Самуэль. – Или выглядит как книга. Но чем бы оно ни было – мы получим ее, и если хотя бы один из нас на последнем издыхании вернется сюда и вручит ее графине Спарре, то значит, мы прожили жизнь не зря.

– Возможно, – сказал Бьорн Спиргер и доказал, что даже мужчина с дырами вместо выпавших зубов и лицом, похожим на сжатый кулак, может прекрасно помнить свои детские грезы, – война действительно закончится, когда мы вывезем за пределы страны эту проклятую вещь. И возможно, все эти сумасшедшие здесь наконец очнутся.

– Да, мой мальчик, кто знает, – сказал Самуэль и кивнул ему. – Итак, что нам делать?

– Альтернативный вариант… – начала Эбба.

– Простите, ваша милость, – вмешался Бьорн Спиргер, – но нам не нужна никакая альтернатива, даже если она называется «беспрепятственно и с миром возвращайтесь домой». Мы последуем за ротмистром.

Мужчины кивнули. Некоторые отдали честь, в том числе и Альфред Альфредссон, хотя само его поведение можно было брать в качестве образца для самого идеального приветствия в мире.

– Это и есть альтернатива, – сказала Эбба; впервые она казалась потрясенной.

– Когда отправляемся, ротмистр?

– Мы готовы, ротмистр!

– А можно мне оставить себе волосы с хвоста дьявола, ротмистр?

– А можно мне взять к себе домой его бабушку и обменять ее на мою старуху, ротмистр?

– Ты с ума сошел? Дьявол такого не заслуживает!

– Тихо, ребята, – призвал их к спокойствию Самуэль. – Мы отправимся с первыми лучами солнца. Эбба дала нам лошадей и, как я понимаю, также продовольствие, которого хватит на несколько дней. Я также предполагаю, что перед отъездом мы получим и все остальные необходимые сведения – например, в каком направлении ехать.

– Все твои предположения верны, ротмистр, – сказала Эбба и нахлобучила на голову шляпу. – Кроме одного – что я останусь здесь и подожду вашего возвращения. Потому что я еду с вами.

11

В тех редких случаях, когда Киприан оказывался в Райгерне – монастыре, во главе которого стоял Вацлав фон Лангенфель, – вместе с Андреем, он превращался в пятое колесо в телеге. Однако переносил это играючи. Андрей был отцом настоятеля монастыря, и монахи буквально с ног сбивались, пытаясь предугадать желания Андрея. Но поскольку желания у него возникали редко, монахи прикладывали еще больше усилий для того, чтобы обнаружить хоть какие-то, а затем немедленно их исполнить. Вацлав им в этом никогда не мешал; это был один из многих немых знаков любви, которые сын оказывал отцу. Андрею много раз доводилось испытывать страх потерять единственного ребенка (и один раз – даже по собственной вине), и потому он, в свою очередь, никогда не возражал против усердия монахов, будучи убежден, что тем самым он доставляет удовольствие своему сыну.

Киприан, в первые же минуты разгадав оба мотива и растрогавшись, держался особняком от этого забавного танца и только молча радовался тому, что благодаря сильным финансовым вливаниям фирмы «Хлесль, Лангенфель, Августин и Влах» монастырь вообще пережил годы войны.

Теперь он смотрел из окна кареты на медленно проплывающие мимо ряды голых ив и ольх, обрамлявших ручей, вдоль которого шел последний участок дороги из Брюнна в Райгерн. Они казались призрачно-нереальными под покровом сверкающего снега, который падал с самого рассвета.

– Мне уже доводилось встречать сочельник в диковинных местах, но в карете – еще ни разу, – сказал Андрей.

Киприан улыбнулся, хотя что-то за окном привлекло его внимание.

– Или Рождество, – добавил он.

– Или День святого Стефана,[40]40
  26 декабря.


[Закрыть] – поддержал его Андрей.

Киприан отвернулся от окна.

– Как ты считаешь, нам следовало бы сначала заехать в Прагу? Это стоило бы нам двух дней пути.

– Я не знаю, – вздохнул Андрей. – Следовало ли?

– Мы не сделали этого, – сказал Киприан через некоторое время. – И гадать теперь об этом – только время переводить. Возможно, к Богоявлению мы уже будем дома. И тем не менее здесь мы тоже встретим часть семьи – Вацлава.

– Спасибо, – поблагодарил его Андрей.

Киприан пожал плечами. На самом деле он был куда менее спокоен, чем хотел казаться. Когда они покинули Эгер, его раздирали самые противоречивые чувства. В середине ноября они с Андреем отправились в Ингольштадт, где в течение последних лет под руководством Доминика Августина, сына бывшего главного бухгалтера и многолетнего партнера фирмы Адама Августина, возникло новое отделение фирмы. Адам Августин давно уже отправился на небеса; он покинул земную юдоль в том же году, что и фельдмаршал Валленштейн, и последними его словами были: «По крайней мере, я на несколько недель пережил эту сволочь». Ингольштадт, как почти все города в империи, пострадал из-за войны: Густав-Адольф осадил город, и тот перенес выплату репараций, уход крестьян, голод и несколько вспышек эпидемии. Доминик Августин выбрал себе нелегкий путь для первых шагов в роли комиссионера самого крупного предприятия Праги, но он пробился, и в этом году не только снова покрыл издержки, но и впервые принес чистую прибыль. Так как Андреас Хлесль отправился в путешествие, Мельхиор Хлесль, по обыкновению, был неуловим, а Вилем Влах, четвертый старший партнер, был уже слишком стар для длительных поездок, Андрей и Киприан решили почтить старания Доминика личным посещением. Киприан не видел дом и семью уже шесть недель. Он вспомнил еще об одном периоде своей жизни, когда даже дольше не видел дорогих ему людей, и невольно потер старый шрам, оставшийся от пули, которую в него выпустил Генрих фон Валленштейн-Добрович.

Снаружи снова раздался шум и отвлек его от грустных мыслей. Он высунул руку в окно и постучал по боку кареты. Кучер остановил экипаж.

– Что случилось?

Киприан открыл дверь и вылез наружу.

– Идем, Андрей, – сказал он. – Батюшки светы, у меня ноги одеревенели. Как у старика!

– Что-то стряслось?

– Помолчи хоть минутку и открой уши, старина. – Киприан изобразил широкую улыбку.

Андрей прислушался. Внезапно он тоже расплылся в улыбке.

– Давай-ка поглядим, – предложил он.

Они с трудом двинулись по почти нетронутому снегу, а потом прорвались сквозь сугробы у обочины. Вокруг каждого дерева собралось снежное кольцо высотой до пояса, но деревья стояли так плотно друг к другу, что ветер не смог сдуть слишком много снега в ручей внизу. Ручей замерз, лед слабо мерцал в исчезающем свете дня, очищенный от снега горсткой детей, которые скользили по нему и весело смеялись. Именно этот шум и привлек внимание Киприана. Дети, кажется, жили в покосившихся домишках, жавшихся друг к другу на противоположном берегу ручья. Крестьянский двор, возможно, принадлежащий арендатору монастырской земли… Одно из зданий представляло собой пепелище, и его обгоревшие стропила трудно было не заметить даже во время вьюги – лучшее доказательство того, что война здесь тоже не прошла бесследно, а то, что здание еще не отремонтировали, говорило о том, что обитатели жили скорее плохо, чем хорошо, и, по всей вероятности, получали поддержку монастыря, вместо того чтобы платить ему аренду. Дети тем не менее… Дети смеялись и носились по льду, позабыв обо всех заботах.

– Поэтому мы и не вернулись в Прагу, – пояснил Киприан. – Поэтому мы провели самые святые дни года в чертовски продуваемой карете и питаясь самой отвратительной едой, деньги за которую я засунул в глотку потному хозяину постоялого двора. Чтобы этот смех… эта беззаботность… эта уверенность в том, что лучшие дни настанут – не были обмануты. Наша страна как раз поднимается на ноги, и она не должна нести на себе бремя библии дьявола, если она хочет снова проснуться.

Андрей глубоко вздохнул и стряхнул снег с сапог.

– Заходи уже, – проворчал он, – пока у меня с языка не сорвались слова, что Рождество вместе с тобой в карете – это нечто восхитительное, раз уж вот это, – он указал на играющих смеющихся детей, – заменитель церковных колоколов.

– Только не становись сентиментальным, – попросил его Киприан, но когда Андрей, возвращаясь к карете, положил руку ему на плечо, он легонько ткнул товарища локтем в ребра и улыбнулся.

Улыбка его стала еще шире, когда они заметили у кареты кучку мерзнущих монахов, бросающих на них озабоченные взгляды. Один из них выступил вперед и чуть поклонился.

– Что-то случилось, господин фон Лангенфель?

– Почему? – удивился Андрей.

Монах неопределенно махнул рукой.

– Ну, эта внезапная остановка…

– Вы – брат привратник Райгерна, я не ошибаюсь?

Монах просиял и кивнул. Киприан наклонился, чтобы посмотреть на дорогу за каретой и лошадьми. Дорога делала мягкий поворот вправо и исчезала в снежной вьюге и за рядом деревьев, растущих вдоль ручья. Очень высокого здания монастыря видно не было. Киприан снова выпрямился и усмехнулся. Он еще шире усмехнулся, когда заметил косой взгляд привратника. Между бровями у монаха образовалась глубокая складка.

– Ну-ка, – сказал Андрей, – ваша забота делает нам честь, но… откуда вы знаете, что мы остановились?

– Э… мы… э… увидели…

– Ах, вот оно что, – сказал Киприан, продолжая улыбаться и ни на кого конкретно не глядя.

– И вам добро пожаловать, господин Хлесль, – заметил привратник.

– Спасибо, – кивнул Киприан.

– Да… э… – пробормотал привратник и потер руки. В тонкой монашеской рясе он дрожал от холода. – Ну, раз все в порядке…

– До монастыря слишком далеко, чтобы вы могли нас увидеть, – сказал Андрей.

– Э, – произнес привратник. – Мы… мы ждали вас вон там, впереди… впереди, рядом с дорогой… э…

– Нас?

По выражению лица привратника было видно, что он чувствует себя как человек, легкомысленно решивший скатиться по крутому склону на заднице и неожиданно заподозривший, что резкое окончание склона далеко внизу может оказаться краем пропасти.

– Э… гхм…

Киприан кивнул с важным видом. Андрей с раздражением посмотрел на него. Подобострастный взгляд привратника медленно, но верно приобретал стеклянный оттенок. Он вздрогнул, когда Андрей снова обратился к нему.

– Даже не надев плащи? В сандалиях?

Монахи разом посмотрели на свои ступни и пошевелили пальцами ног в толстых серых шерстяных носках, поверх которых были туго натянуты ремни сандалий. Привратник опять поднял глаза. Он напряг губы в напрасной надежде, что язык сам собой даст разумный ответ.

– И носки даже не промокли, – продолжал Киприан с нарочито изумленной интонацией человека, в любой момент готового поверить в чудо.

– Почему вы нас ждали? – спросил Андрей. – Вы же не могли знать, что мы приедем именно сегодня. Мы известили вас о своем приезде, но то, что вы сумели узнать о более или менее точном времени нашего появления, кажется мне странным.

– Э… – произнес привратник и сделал неопределенный, но многообещающий жест. Рука его, достигнув высшей точки дуги, осталась висеть в воздухе. – Э!

Другой монах вздохнул и отодвинул привратника в сторону.

– Я смотритель винного погреба, господин фон Лангенфель, – пробормотал он. – Мы примерно за сутки узнали, что вы едете. Будь погода лучше, мы бы знали об этом за двое суток, но и этого времени хватило, чтобы приготовить для вас и вашего друга кельи, еду и напитки.

– Ш-ш-ш! – прошипел привратник.

Смотритель винного погреба обернулся к нему.

– Святая простота, брат, это же отец нашего настоятеля! К чему напускная таинственность?

Киприан засмеялся. Он хлопнул Андрея по плечу и ткнул пальцем в небо.

– Если бы не такой снегопад, мы бы сейчас услышали смех дяди Мельхиора, который сидит на небе по левую руку от Бога и радуется тому, какого хорошего наследника он получил в лице твоего сына!

– Э… – выдавил привратник и откашлялся, – по-моему, ваши слова кощунственны.

– Не могу с вами не согласиться, – ответил Киприан. – Но так как я не являюсь отцом вашего настоятеля, то могу позволить себе парочку кощунств. Господа, как вы смотрите на то, чтобы отвести нас в обещанные кельи и, прежде всего, к столу, который ломится от яств и напитков?

– И к моему сыну, – добавил Андрей. – Я уже несколько дней предвкушаю нашу встречу.

Монахи неуверенно переглянулись. Улыбка Андрея исчезла.

– Где Вацлав? – резко спросил он.

– Он где?! – закричал Андрей, в то время как Киприан одновременно с ним воскликнул:

– Чтобы встретить – кого?!

Привратник упорно отказывался держать ответ перед обоими посетителями на улице, будто здесь хоть одна душа могла их подслушать. Только после того как они вошли в ворота монастыря, он, запинаясь, начал рассказывать. Теперь он с несчастным видом брел рядом с ними по короткому отрезку тропы от монастырских построек к трапезной. Если бы он огляделся, то заметил бы, что все остальные монахи ушли, кроме смотрителя винного погреба. В таком комплексе зданий, как Райгерн, очень просто незаметно исчезнуть друг за другом в боковых проходах, пока ты бежишь, как хвост кометы, за двумя мужчинами, которых только что принимал как гостей, но быстро захвативших командование монастырем.

– Мы думали, что преподобный отче послал сообщение в Прагу.

– Мы уехали из Праги шесть недель назад, – ответил Андрей.

– Но… гхм… – Монах нерешительно покосился на Киприана. – Но… Госпожа Хлесль… и молодой господин Хлесль в Праге…

– Это заставляет меня повторить вопрос: так кого хотели догнать Вацлав и Мельхиор? – спросил Киприан.

Привратник подчеркнуто тяжело вздохнул.

– Мы боялись, что это только все усложнит, – пробормотал он.

– Что с моей внучкой? – продолжал Киприан.

– Вацлав взял с собой шестерых монахов – и все они одеты в черное? – воскликнул Андрей, распахивая дверь, оказавшуюся у них на пути.

Внезапно их шаги отозвались эхом, и их окружили аромат ладана и тихий шепот многоголосой молитвы. Они вошли в церковь при монастыре через боковой вход и пересекли ее в задней части среднего нефа. Впереди, у внутренних хоров, стояла на коленях группа мирян и читала «Аве Мария». Один обернулся и посмотрел на них – это был низенький тощий мужчина с серой кожей и отметинами долгой нужды на щеках. Когда они ответили на его взгляд, он опустил голову и продолжил молиться.

– Обедневшие крестьяне? – коротко поинтересовался Киприан.

– Нет… э… мы и сами не знаем, кто они. Они пришли к нам добрых две недели назад и сказали… э… – привратник невнятно прошепелявил что-то, – им велено прийти сюда и творить покаяние.

Киприан и Андрей одновременно остановились. Молитва неожиданно сбилась с такта. Теперь к ним повернулось уже несколько голов.

– Повторите еще раз, пожалуйста, потому что мне как-то не верится, – попросил Киприан.

– Прошу вас, идите вперед. Я попытаюсь вам все объяснить.

– Это у вас точно не получится, – уверил его Андрей. Внезапно Киприан широко улыбнулся и двинулся дальше.

– Отчего же, отчего же, постепенно я начинаю понимать. Собственно, этого и следовало ожидать.

– Вацлав не просто встал во главе черных ряс, но и пустил по свету слух, что существуют семеро черных монахов, из-за которых в стране небезопасно? – Лицо Андрея вдруг покрылось красными пятнами.

– Если я правильно понял, – небрежно бросил Киприан, – то из-за семерых в стране как раз становится безопасно. Или, во всяком случае, так считают в народе.

Привратник кивнул.

– Нам не сообщали, что именно произошло с этими людьми. Но я готов поставить свои сандалии на то, что они были разбойниками. А их предводитель все время молол какой-то вздор об одиннадцатой заповеди.

– Что такое одиннадцатая заповедь?

– Не переходи дорогу черным монахам, – с несчастным видом ответил привратник.

Андрей всплеснул руками.

– Я ничего не понимаю!

Привратник открыл боковой вход в церковь с противоположной стороны и пригласил их войти.

– Прошу… Этот коридор ведет к трапезной. Давайте поговорим там. Мы расскажем вам все, что сами знаем.

Андрей и Киприан обменялись взглядами, прежде чем последовать за привратником. На лицах обоих читалось беспокойство. Как бы тщательно Вацлав все ни спланировал, как бы часто Александра, Андреас и Мельхиор ни доказывали, что они умеют справляться с трудностями, – когда они подвергались опасности, они снова становились детьми, делающими первые шаги, держась за руки отцов.

Киприан знал, что ему не удалось скрыть от Андрея иную терзавшую его заботу. Агнесс оказалась в опасности вместе с детьми, и он чувствовал себя беспомощным и подавленным при мысли, что его не будет рядом с ней в нужную минуту и он не сумеет защитить ее, пусть и ценой собственной жизни.