Текст книги "Наследница Кодекса Люцифера"

Автор книги: Рихард Дюбель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 49 страниц)

– Хорошо, что они наконец продолжили, – заметил Альфредссон. – Ожидание для меня просто ужасно. – У него не хватило сил произнести это достаточно громко, чтобы фраза прозвучала упрямо. Солдаты подошли к ним, собираясь забрать следующую троицу обреченных.

– Вот черт, – прошептал один из тех, чья очередь пришла.

Генерал вернулся в карету. Пергамент лежал на земле. Неизвестная женщина направилась к барабанщику, забрала у него, прежде чем кто-то смог помешать ей, обе палочки и зашвырнула их за виселицу. Барабанщик уставился на нее, поднял правую руку для удара, но что-то в ее глазах заставило его опустить руку. Эхо барабанного боя затихло в воздухе. Комендант пробормотал что-то себе под нос, а потом сделал то, что потрясло Самуэля куда сильнее, чем все, произошедшее до сих пор: он снял шляпу и преклонил колени перед неизвестной женщиной.

Она кивнула ему и, прыгая по глубокому снегу, вернулась к карете Кёнигсмарка. Однако генерал дал знак кучеру; карета тронулась, развернулась и покатилась к городским воротам. Женщина наклонилась, подняла пергамент и показала его коменданту. Он почтительно кивнул, встал, нахлобучил шляпу на голову, буркнул что-то барабанщику, откашлялся и еще раз повторил это.

– И чем, если на то пошло? – услышал Самуэль вопрос барабанщика.

– Руками, если не хочешь, чтобы я так глубоко забил их в твою пасть, что они из задницы вылезут! – проревел комендант.

Барабанщик подчинился и стал отбивать новый такт голыми руками. Это был походный марш. Солдаты коменданта выстроились слева и справа от кучки людей Самуэля. Часовой в кальсонах завалился набок, как чурбан. Охранники подняли его и, ввиду отсутствия других распоряжений, поволокли прочь.

– Вперед – ма-а-аарш! – проревел комендант.

– Вот черт! – хрипло каркнул один из смоландцев, стоявших уже в двух шагах от веревки.

– Шестеро наверху, двенадцать – в путь, – произнес потрясенный Альфредссон. – В обратный путь.

Самуэль ничего не сказал. Он просто искал взгляд неизвестной женщины, остановившейся у дороги. Самуэль поворачивался к ней, пока не споткнулся и Альфредссон не наступил ему на пятки. Она все время не сводила с него глаз. Теперь она улыбалась.

8

Мужчины сохраняли дисциплину, пока их не отвели назад на квартиру. Пережитый страх смерти нашел самое разное выражение: некоторые грузно осели на пол прямо там, где стояли, и закрыли лицо руками, другие начали смеяться, двое или трое расплакались. Но всех объединяло то, что они не пытались занять пустые места, где до сегодняшней ночи сидели шестеро их товарищей, которые сейчас болтались на виселице. Альфред Альфредссон в нерешительности остановился между офицерами, а затем, тяжело ступая, приблизился к Самуэлю, увидев, что тот прошел через беспорядочную группу и встал у окна. Самуэль повернулся к нему, будто догадавшись о его приближении лишь по звукам шагов.

– Кем бы ни была та женщина, она спасла наши задницы, – после долгого молчания произнес наконец Альфред.

Самуэль снова повернулся к окну и глубоко вдохнул ледяной воздух.

– Если бы только она прибыла раньше… – пробормотал он.

Альфред кивнул.

– Я тоже об этом подумал, ротмистр.

У дверей в квартиру раздались шаги. Сидящие на полу взглянули вверх, охваченные вновь проснувшимся страхом. Самуэль почувствовал, как холодная рука сдавила ему внутренности. Окно выходило на ту часть города, которую реквизировала армия Кёнигсмарка, и сейчас, когда он выглянул в него и увидел множество ярких точек перед квартирами военного лагеря, он спросил себя, не происходит ли там теперь яростная дискуссия. То, что Кёнигсмарк покинул место казни, оставив за старшего и без того перегруженного заботами коменданта, вовсе не означало, что их теперь помилуют. В то время как топот сапог уступал место дребезжанию железных цепей, он задавался вопросом, не содержал ли пергамент, который передала неизвестная, не помилование, а наоборот, усиление наказания. Что, этих ребят приговорили к повешению? Это еще слишком легкая смерть для них! Привяжите их железными цепями к упряжке лошадей, и пусть волочатся сзади, пока их кости полностью не очистятся от мяса из-за трения по земле!

По глазам Альфреда он понял, что у того в голове возникли похожие мысли. Как только улеглась паника после смерти короля и кровавой бани, в которую превратилась битва при Лютцене, из смоландского полка отобрали наугад шестерых человек, которые должны были пройти наказание шпицрутенами за смерть Густава-Адольфа. К этому моменту большинство смоландцев еще верило, что поспешные, неуклюже сформулированные сообщения полководцев – мол, хотя король и ранен, но сейчас находится в добром здравии и горит желанием смести императорскую чуму с лица континента – соответствуют истине. Никто и представить себе не мог, что «северный лев», как называли их короля, Густав-Адольф Шведский, может быть мертв, и еще меньше, что в этом обвинят смоландский полк. Самуэль был убежден, что шестеро выбранных наугад кавалеристов, совершенно сбитых с толку и нерешительно идущих дорогой смерти, ощущают не столько боль от ударов и уколов, сколько растерянность из-за того, что это происходит именно с ними. Как бы там ни было, после того как был наказан четвертый человек, в лагерь прибыла карета вдовствующей королевы Марии Эленоры Бранденбургской. Комендант сразу же прервал экзекуцию и со смущенным видом направился к великолепному экипажу. После короткой беседы он возвратился и приказал продолжать действо. Двое последних человек были умерщвлены своими же бывшими товарищами; когда избитые окровавленные тела подвесили за шеи на ветвях ближайшего дерева, карета молча развернулась и укатила прочь.

Нет, если неизвестная женщина привезла приказ из королевского дома, то их конец просто отсрочили.

Дверь распахнулась, и внутрь, громыхая сапогами, влетел комендант. Смоландцы вздрогнули и отшатнулись.

– Всем вста-а-ать! – заорал комендант.

Десяток пар глаз повернулись к Самуэлю. Тот знал, что побледнел как полотно, и знал, что именно сейчас ни в коем случае не должен показывать слабость. Он кивнул Альфреду Альфредссону, который еще никогда его не подводил. Голос бывшего вахмистра был абсолютно бесстрастен, когда он пролаял:

– Всем стройся!

Комендант набросился на Альфреда.

– Что ты себе позволяешь, скотина! Команды здесь отдаю я!

И он поднял палку. Самуэль вмешался, и гнев коменданта сразу обратился против него.

– Ты думаешь, я постесняюсь хорошенько врезать тебе только потому, что когда-то ты был офицером?

– Нет, – ответил Самуэль, – мы уже слишком хорошо успели тебя изучить.

Смоландцы выстроились в шеренгу. Один из них, взявший на себя роль капрала, крикнул:

– Эскадрон готов, вахмистр!

Комендант яростно заскрежетал зубами. Самуэль заставил себя улыбнуться.

– Ладно уж, – процедил комендант. – Похоже, они тебя слушаются.

– А у тебя сегодня настроение куда лучше, чем обычно, – заметил Альфред по-шведски.

– Что он сказал? – гаркнул комендант.

– Он просто отчитался, только и всего.

Комендант ударил Альфреда по плечу и толкнул его к остальным.

– Становись рядом с ними! Чего копаешься?

Самуэль приготовился следовать за Альфредом, но комендант ударил его палкой в живот. Он почувствовал на себе еще более панические взгляды своих людей, которых таким образом отделили от него. Когда солдаты коменданта притащили корзину с железными ошейниками, связанными длинной цепью, раздались крики ужаса. Самуэль не знал, какое чувство в нем сильнее: собственная растущая паника или растерянность при виде того, как охранники играют со страхом смерти приговоренных. По сравнению с этим даже штрафные батальоны, к которым их приписали, казались куда более приличным местом.

– Разговорчики! – рявкнул Альфред и широко улыбнулся коменданту улыбкой маленького мальчика, который готов продолжать хулиганить, хотя обеими ногами стоит в осколках церковного окна и по-прежнему сжимает в руке рогатку.

– Дозволяю вам надеть ошейники, сброд! – закричал комендант. – Мне лично плевать, не станут ли они вам жать из-за того, что кто-то неправильно засунул в ярмо свою глотку. Стройся! Каждый второй – нале-е-ево!

– Выполнять, орлы! – завопил Альфред. – Это приказ!

Если бы его собственные чувства не кипели в водовороте, Самуэль непременно задал бы себе вопрос, не забавляется ли на самом деле бывший вахмистр. Каждый второй рейтар сделал резкий поворот и встал навытяжку. Это была обыкновенная процедура, когда людей связывали друг с другом: если они попытаются двигаться вперед все вместе, то непременно споткнутся, упадут и задушат друг друга. Шеи вошли в ярмо. Это было жалкое зрелище: бледные лица его ребят, широко раскрытые глаза, хватающие воздух рты, а под ними – грубые ржавые железные кольца.

Комендант подошел к Самуэлю и погнал его концом своей палки в угол помещения. Самуэль услышал, как задребезжала цепь, когда все его люди одновременно попытались обернуться, чтобы посмотреть, что с ним происходит. Его охватил озноб, когда он понял: комендант получил приказ забить его, Самуэля, до смерти прямо здесь, перед глазами его подчиненных, а чтобы проклятые не смогли прийти на помощь бывшему командиру, их соединили цепью. Комендант поднял палку, и долю секунды в душе Самуэля боролись друг с другом опасение, что его людей заставят поплатиться за его попытку защитить себя, и последние остатки чести, которые приказывали ему не позволить убить себя как собаку. Остатки самолюбия победили; он поднял кулаки.

– Становись туда, Брахе, засранец, – приказал комендант. – Иначе цепи не хватит.

Самуэль проследил взглядом за палкой; она указывала на кольцо в потолочной балке. Вероятно, когда-то, когда здание еще было жилым домом, здесь висела лампа. Теперь кольцо служило другим целям: один из людей коменданта встал на перевернутый ящик, поднял цепь на нужную высоту и продел ее в кольцо. Железный ошейник защелкнулся под подбородком Самуэля. Ярмо было тяжелым и ледяным, и ему показалось, что он вот-вот задохнется. Затем кто-то стал дергать за цепь, пока она не натянулась так сильно, что ему пришлось почти встать на цыпочки, чтобы не задохнуться, и собрать все оставшиеся силы, чтобы не начать хватать ртом воздух от страха. На самом деле воздуха пока было достаточно – следовало только напомнить себе об этом. В то же время все его брюшные мышцы отчаянно напряглись. Скоро его начнут бить руками и ногами…

Комендант сделал шаг назад.

– Ты не заслуживаешь всего этого, Брахе, – заявил он. – Тебе нужно просто переломать все кости и бросить подыхать у обочины.

Самуэль ничего не ответил. Комендант пожал плечами.

– Пошли вон, – приказал он своим людям.

К несказанному удивлению Самуэля, солдаты вышли на улицу. Он удивился еще больше, когда вскоре после этого дверь снова открылась и впустила ту самую неизвестную женщину, которая спасла их от виселицы. Самуэль невольно уставился на нее. Она окинула взглядом связанных друг с другом рейтаров и их бывшего командира в углу, а затем сжала правую руку в кулак и приложила его к груди.

– Господь с вами, смоландцы, – произнесла она по-шведски, и это неожиданно тронуло Самуэля. Он только тогда заметил, что на глаза ему навернулись слезы, когда ее фигура расплылась перед ним.

9

Человек иного склада, чем Вацлав, возможно, сказал бы ей: «Но ведь ты хотела…», или «Нет, ты совершаешь ошибку!», или «Остановись!» Возможно, он даже вцепился бы Александре В руку. Но Вацлав даже не спросил: «Ты действительно уверена, что поступаешь правильно?» Он лишь поменял положение, покрепче сжал опухшее запястье Лидии, поднял верхнюю часть тела девочки из подушек, прижал ее к груди и следил за тем, чтобы больная рука оставалась совершенно неподвижной, когда она застонала и начала вздрагивать, а лезвие пронзило кожу. Александра обрадовалась, что он не задавал вопросов: она не смогла бы ответить на них.

Затем в нос ей ударил запах, а вместо крови из раны выступили водянистые выделения. Внезапно у нее возникло чувство, что ланцет держит рука, отстоящая от тела на шесть футов, и лезвие и ладонь Лидии все сильнее удалялись от нее, пока ей не стало казаться, что она смотрит на них через длинную трубу, по краям которой разлилась не просто чернота, а абсолютное ничто. Она почувствовала, как ее тело стягивает пленкой холодного пота. Ланцет в руке превратился в ледяную сосульку.

– Я не могу, – произнесла она онемевшими губами.

– Ты уже начала, – возразил Вацлав.

– Я не могу. Кажется… я ничего не вижу… я потеряю сознание…

– Нет, не потеряешь.

– Вацлав, о господи, что я делаю? Я не умею!

– Когда-то ты умела.

Она не сводила глаз с разреза, который только что сделала. Он начинался сразу от локтя Лидии и шел вниз почти до запястья. Смрад сдавил Александре горло; даже свежевскрытая могила не издавала бы более сильный запах гнили и разложения. Все еще будто находясь где-то далеко от этого места, она извлекла из разреза тончайшее лезвие ланцета. Капля крови вытекла наружу и побежала вниз по предплечью Лидии, образовав тонкий ручеек свежего светло-красного цвета, который затем закапал на пол. Александра моргнула. Неожиданно все перевернулось, вызвав у нее приступ головокружения. Теперь она видела каждый отдельный волосок на руке Лидии; поблекшая кожа состояла из отдельных бесцветных пятен. Александра чуть не поднесла ланцет к глазам: она была уверена, что в этот момент смогла бы рассмотреть каждую крохотную шероховатость на лезвии – лезвии, настолько остро отточенном, что им можно было разрезать падающую волосинку.

– Зажми рану в том месте, откуда выходит кровь, – услышала она собственный голос.

– Ты сделаешь второй разрез? – спросил Вацлав, выуживая свободной рукой чистую тряпицу из кучи и ловко обматывая ее вокруг предплечья Лидии.

– Ты в этом разбираешься.

– В моем монастыре огромное количество книг…

Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Ее снова бросило в холодный пот.

– Так значит, ты читал и…

– Да.

– Это лечение применяется, когда…

– Продолжай и перестань мучить себя. Ты поступаешь правильно.

– …когда пациент обречен. Когда смерть, в принципе, неминуема. – Александра слышала собственный голос словно со стороны: он был таким же резким, как крик птицы, застрявшей на обмазанном клеем прутике.

– Хороший врач никогда не отказывается от пациента.

– Ты не слышал меня, Вацлав? Это…

Вацлав наклонился к ней и поцеловал в губы. Она отшатнулась.

– Продолжай, – сказал он. – Дать мне пощечину ты можешь и позже.

Она не сводила с него глаз. Неожиданно она поняла, что последние несколько секунд не могла дышать из-за охватившей ее паники. Теперь сделала глубокий вдох. Снова приставила ланцет к коже ребенка. Ее рука больше не дрожала.

– После ампутации, – бормотала она, ведя ланцет вниз, так что боль снова проникла в сильно затуманенное сознание Лидии и девочка застонала и вздрогнула, – если плоть воспаляется и спасти пациента другими средствами уже невозможно, пораженный участок несколько раз разрезают выше ампутированного места. Рану нужно регулярно очищать и не забинтовывать, чтобы гной мог выходить… Смотри, здесь тоже идет чистая кровь, это хороший знак… перевязывай… И если Бог снизойдет до пациента, а разрез будет достаточно глубоким и длинным… Давай остальные тряпицы сюда… Сверни их в тонкие трубочки… Прижми сюда, к разрезам… Я растяну плоть… Господи, какой смрад… Если Бог поможет, врач не схалтурит, а у пациента окажется сильная воля к жизни, то отрава вымоется из его тела… – Она откинулась назад. – Готово…

– Отложи ланцет, – сказал Вацлав.

Александра перевела взгляд на правую руку. Она так сжала ланцет, что костяшки пальцев побелели. Тонкая ниточка крови Лидии сбежала по лезвию и застыла у Александры на тыльной стороне кисти. По-прежнему пристально глядя на руку, она снова начала дрожать.

– Отложи ланцет.

Она опустила руку на тряпицу рядом с сумкой, где лежала пила для костей.

– Я не могу разжать пальцы!

– Разумеется, можешь.

Она словно со стороны видела, как ее пальцы медленно отделяются от рукоятки ланцета, один за другим. И вот инструмент лежит на тряпице, и не будь его лезвие испачкано кровью, он выглядел бы таким чистым, словно его еще не использовали. Александра даже не оставила на нем отпечатков пальцев. До ее слуха опять донеслись звуки окружающего мира: треск перекрытий, скрип половиц, а снизу – крики ее брата Андреаса. Казалось, будто все еще продолжается та же литания, что и до того. Будто сквозь сон Александра поняла, что прошло только несколько мгновений с того момента, как она поднесла ланцет к руке больной, но в последнюю секунду решила попробовать спасти руку Лидии.

– Нужно наложить повязку. Она не должна быть слишком тугой, чтобы тампоны могли высосать гной. Менять их следует несколько раз в день. На первый слой материи мы положим паутину, а вторую пропитаем микстурой Парэ, чтобы она проникла в кожу. Благодарение Богу, что малышка не проснулась.

Она смотрела, как Вацлав кладет Лидию назад на кровать и накладывает повязку, в то время как сама Александра гладила девочку по мокрым от пота волосам. Ее палец подкрался к сонной артерии Лидии. Пульс учащенный. Борьба за жизнь ребенка еще не закончилась, но первая битва уже состоялась, и Александра не проиграла ее. Повинуясь неожиданному желанию, она наклонилась вперед и поцеловала Вацлава.

– Это мне нравится больше, чем пощечина, – заметил Вацлав и улыбнулся ей, не прекращая работу.

И в этот момент ей захотелось рассказать Вацлаву все. Правду о Мику… о его жизни, смерти… и о его отце. Она затаила дыхание. Вацлав отвел глаза, но Александра стала искать его взгляд.

В дверях стояла Карина, которую поддерживал Мельхиор. Лицо у нее было серым.

– Она… она… – запинаясь, произнесла несчастная.

– Я больше не мог удерживать ее, – извинился Мельхиор. Он тоже был смертельно бледен. – Мы не слышали криков. Александра, скажи мне… Лидия…

– Она жива, – услышала Александра собственный голос.

Спотыкаясь, Карина бросилась вперед и тупо уставилась на перевязанную руку. Кое-где повязка уже пропиталась кровью и гноем.

– Ты… – заикаясь, сказала она. – Почему ты… ты ведь не…

– Нет.

Их взгляды встретились. Карина сразу же снова опустила глаза. И Александра поняла: выживет Лидия или умрет, в отношениях что-то сломалось. Если малышка умрет, вина за это навечно ляжет на Александру. Если она выживет, Карина будет постоянно помнить о том, что она пыталась удержать Александру, и между ними всегда будет стоять не имеющий ответа вопрос: не стоило бы материнское решение жизни дочери и не потому ли только удалось ее спасти, что другая женщина проигнорировала решение матери? Барбора была права, когда говорила (и Вацлав тоже заметил что-то в этом роде): «В конце концов врач всегда остается один».

Карина упала на колени рядом с Лидией и провела рукой по ее волосам. Вацлав встал и отошел в сторону. Он посмотрел Александре в глаза и начал что-то говорить, и тут она вспомнила, что мгновение назад чуть было не открылась ему. Внезапно эмоции переполнили ее. Она быстро развернулась и вылетела из комнаты, прогромыхала вниз по лестнице, встретилась взглядом с шестью парами глаз у подножия лестницы, увидела, как мгновенно посерело лицо Андреаса. Он резко обернулся и так грубо (хотя, возможно, и не осознавая этого) высвободился из хватки брата Честмира, что тот отлетел в стену, и помчался вверх по лестнице мимо Александры. Александра, натыкаясь на слуг, выскочила на улицу. Когда она оказалась снаружи и на нее напал холод, она задрожала. Она обхватила себя руками. Со всех уцелевших колоколен Вюрцбурга уже долетал перезвон церковных колоколов, объявлявших об окончании сочельника и наступлении Рождества. Все завертелось у нее перед глазами.

Кто-то дернул ее за платье. Это была девочка, дочь одной из служанок.

– Ты ангел? – спросил ребенок.

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что говорят, что ты спасла Лидию.

– Нет, не ангел.

– Почему господин так кричал?

– Боялся, что я сделаю Лидии больно.

– И ты сделала ей больно?

Александре показалось, что этот разговор ей снится, но холод, и бой колоколов, и ее собственное жалкое отчаяние сказали ей, что все это реальность.

– Да. Иногда нужно делать больно, если хочешь кого-то вылечить.

– Иначе она бы умерла?

– Да.

– А теперь она больше не умрет?

– Я надеюсь.

– Но ты не знаешь этого.

– Нет.

– Это как с молитвой. Ты не знаешь, слышит ли тебя Господь Бог, но очень сильно надеешься.

– Что?

– Не думаю, что ты ангел. У ангелов есть крылья. У тебя нет крыльев. Ты – ведьма.

Александра попыталась что-то сказать, но не смогла произнести ни слова.

– Здесь когда-то сожгли много ведьм, – продолжала девочка. – Так сказала моя мама.

– Я слышала об этом…

– Мне мама рассказывала, что вроде все говорили, будто ведьмы были злые.

– Так всегда говорят.

– А теперь говорят, что злыми были те, кто сжег ведьм.

– Мир был бы куда проще, если бы добро и зло можно было так легко различить.

– Я думаю, ты добрая ведьма.

Александра невесело фыркнула. Внезапно у нее вырвалось:

– У меня был сын, приблизительно одного возраста с Лидией.

– Где он теперь?

– Он умер.

– Ты надеялась?

– До самого конца, – ответила Александра и почувствовала, что еще немного – и она потеряет сознание.

– Почему ты не спасла его?

– Бог решил, что на небе ему будет лучше, чем на земле.

– Я сделала тебе больно.

– Нет, – солгала Александра и вытерла слезы. – Нет.

– Мама меня уже ищет, наверное. Мне пора идти.

– Иди.

– Сегодня Рождество. Все прощается, – сказала девочка и убежала.

Александра смотрела ей вслед. «Все прощается, – мысленно повторила она. – И всем прощается. Только не мне. Поскольку я себя простить не могу».