Текст книги "Карта монаха"

Автор книги: Ричард Дейч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– К чему это вы? – Майкл нахмурился, почувствовав знакомую боль.

– Вы знаете, что это такое, когда человека, которого вы любите, внезапно отрывают от вас, вырывают из самой жизни?

Майкл молча смотрел на нее. Он не желал говорить о своей жене.

– Это случилось почти девять месяцев назад. Питер принадлежал к тому типу людей, которых Бог одарил всем. Он блистал во всем и при этом был поразительно скромен. Школу он закончил в шестнадцать, Гарвард – в девятнадцать, Йельскую школу права – в двадцать два. Но все это кажется малозначительным по сравнению с его сердцем. Он всегда думал в первую очередь о других, забывая о себе. Когда умерла его мать, ему было четырнадцать. Он не сломался, не стал погрязать в жалости к себе, а удвоил усилия в учебе и еще больше сблизился с отцом. В нем не было ни капли высокомерия, слово «гордыня» ему было незнакомо. Он всегда говорил «мы», а не «я» и никогда не принимал похвалы на свой счет, всегда или отклонял их, или говорил, что на самом деле их заслуживает другой.

Сьюзен печально улыбнулась.

– Он готовился принять отцовский бизнес. Так же как в свое время Стефан, он два года проработал у окружного прокурора; затем, меньше чем за пять лет, успел поработать в каждом из юридических филиалов фирмы своего отца. Он во всем разбирался лучше своих наставников. И все равно стеснялся, когда отец хотел дать ему повышение, отклонял награды и приписывал свои заслуги другим, сделавшим гораздо меньше, чем он. Он был один из редких в этом мире действительно бескорыстных людей.

Сьюзен помолчала, рассматривая то одну, то другую фотографию из тех, что стояли тут и там на книжных полках.

– Каждый год в апреле Стефан и Питер, в числе двадцати тысяч других, были на Мейн-стрит, откуда начинался ежегодный городской забег. Через четыре часа, пробежав двадцать шесть миль, они пересекали финишную черту в Бостоне. Отец и сын, они всегда бежали рядом. – Только сейчас Сьюзен, все так же печально улыбаясь, посмотрела на Майкла. – Самое смешное… Питер так и не сказал отцу, что терпеть не может бегать.

Майкл с Бушем молчали. Оба ощущали, каким наплывом эмоций сопровождается каждое слово Сьюзен.

– Как-то раз Питер задержался на работе, помогал практиканту составить документ. – Умолкнув, Сьюзен опустила голову, ее глаза наполнились слезами. – Его сбил автомобиль, удар был лобовой. Собственный отец с трудом опознал тело.

Сьюзен минуту молчала, ей было трудно говорить. Потом она все же справилась с собой.

– Гордость Стефана, смысл его жизни, его единственный сын погиб. И вот теперь вы, прямая противоположность Питеру, олицетворение всего ему не свойственного, появляетесь на пороге этого дома, того самого дома, в котором вырос Питер.

Майкл ничего не ответил, но эти слова ранили его до глубины души.

– Несчастный человек девять месяцев оплакивал своего сына. Если бы вы понесли такую утрату, то давно бы потеряли всякую способность к чувству. Он только-только начал приходить в себя.

– А вы кто такая? Служащая конторы, желающая заполнить пустоту в жизни босса? – осведомился Майкл.

– Если уж вы задали этот вопрос, то нет. Я всегда относилась к нему как к кровному родственнику. Стефан Келли мне свекор. Питер Келли был моим мужем. – Сьюзен умолкла, и слезы заструились по ее лицу. – А теперь они, наверное, убьют его даже в том случае, если вы выполните все их требования.

– Наверное, – согласился Майкл.

Он наблюдал, как скорбное выражение на лице Сьюзен сменяется потрясением, вызванным этой фразой.

Как она его ни разозлила, все же он жалел ее, сочувствовал ей, сострадал ее потере. Эта рана никогда не заживет и даже через много лет будет терзать ее. Он перевел взгляд на Буша – тот сидел понурясь. Наконец Майкл вновь заговорил:

– Но я этого не допущу.

От внезапности поворота Буш оторопел.

Присев на диван, Майкл стал в подробностях излагать Сьюзен ситуацию. Он объяснил все про Джулиана, про антикварную шкатулку – предмет желаний одержимого и одновременно выкуп за жизнь и возвращение Стефана. Рассказал о Женевьеве, о сложностях, которые ждут его в Кремле. Объяснил все. Вплоть до того, сколь ничтожны их шансы на успех.

– Я еду с вами, – заявила Сьюзен.

– Вы представления не имеете, во что ввязываетесь.

– А вы имеете? – К Сьюзен возвратилась ее привычная колючесть.

– Гораздо более реалистичное, чем вы, – слегка опешив, отвечал Майкл.

– Я не могу сидеть здесь и ждать сложа руки, пока вы его спасете.

– А ради чего нам брать вас с собой? – спросил Майкл. – Что вы можете предложить?

– Пускай у вас есть карта, пускай в вашем распоряжении уйма информации о том месте, куда вы направляетесь, но есть одна вещь, которой нет у вас и которая есть у меня.

– И что же это такое?

Вместо ответа Сьюзен лишь склонила голову набок и улыбнулась.

Глава 16

«Боинг бизнес джет» коснулся бетона и, подскакивая, покатился по взлетно-посадочной полосе, остановившись точно тогда, когда поравнялся с кортежем черных внедорожников. Этот небольшой частный аэродром на средиземноморском острове Корсика входил в комплекс сооружений, принадлежащих «Божьей истине». Разрешение на его строительство было получено благодаря весомым взносам в пользу правительства Франции.

Корсика, остров с богатой и славной историей, всегда считался жемчужиной Средиземноморья. На этом острове к западу от Италии, площадью в пять тысяч четыреста квадратных миль, родился Наполеон Бонапарт. По причине стратегического расположения гористый остров издавна служил яблоком раздора. Кто его только не захватывал, начиная от карфагенян и далее римлян и вандалов и заканчивая, в 522 году, Византийской империей. С тех пор остров попеременно принадлежал то Византии, то готам, пока им не овладели франки. Традицию продолжили арабы, ломбардцы и сарацины, или мавры, – на корсиканском флаге до сих пор красуется голова мавра с белой повязкой на глазах, символом независимости острова. Некоторая стабильность наступила после 1284 года, когда власть стала принадлежать Генуе. Однако на острове беспрерывно вспыхивали мятежи, которые генуэзцы подавляли с помощью императорской французской армии. В 1768 году Генуя, не имеющая возможности оплатить военные издержки, уступила остров Франции. Нетронутая современной цивилизацией, природа острова продолжала пребывать в девственном состоянии, являя взору прекрасное сочетание морских пляжей и лесистых пространств; лучшего места для проворачивания своих дел вдали от вездесущих средств массовой информации «Божьей истине» было не найти. Территория организации общей площадью в двадцать пять тысяч акров тянулась от прибрежных обрывов до подножия вздымающейся на высоту семь тысяч футов горы Мон-Сенто. Со всех сторон комплекс окружали горные леса, более характерные для прохладных европейских климатических поясов, чем для места, столь типично пляжно-средиземноморского, каким являлось побережье Корсики.

Джулиан появился на выходе из самолета и, сопровождаемый двумя телохранителями, поглядывая на звезды, двинулся вниз по трапу. Он всегда обращал внимание на звезды, потому что для него они были символами неведомого, тайнами, ждущими своего раскрытия. Спустившись, он сел в первый внедорожник. Стоящие по обе стороны двери телохранители наблюдали, как из самолета выводят Стефана Келли, с черным мешком на голове, но не связанного: трое его сопровождающих прекрасно знали, что бежать ему некуда. Они провели его вниз по трапу, посадили во второй внедорожник, и кортеж тронулся.

Объехав вокруг самолета, автомобили устремились к выходу. Золоченые ворота, пятидесяти футов в поперечнике, распахнулись, пропуская своего хозяина. Дорога приглушенного красно-коричневого цвета с белым бордюром из булыжника тянулась на три мили, петляя по древнему лесу, в различных местах которого велось строительство. Сквозь тонированные стекла внедорожника Джулиан разглядывал новые здания. Его группа была в авангарде медицинских исследований – не только благодаря чрезвычайно щедрому финансированию, но и из-за возможностей, открывавшихся перед учеными. Они пользовались самым современным оборудованием и могли развивать и проверять любые, даже кажущиеся на первый взгляд невероятными, теории. Джулиан гордился культивируемым в его организации принципом совместной деятельности ученых. Здесь ко всему подходили творчески – к медицине, к финансам, к религии. Он не верил в устои и традиции. Слишком долгое время люди шли по одной, протоптанной давным-давно тропе. Джулиан стремился открывать новые пути, ибо там на ищущих может снизойти манна небесная, подобно тому как поиск Колумбом новых путей в Индию привел нежданно-негаданно к открытию Нового Света.

Дом Джулиана возвышался над всем комплексом и походил на господина, который сверху вниз обозревает своих вассалов. Впрочем, дом этот был не просто домом, а чем-то гораздо более важным. Отсюда Джулиан вел дела, здесь принимал высокопоставленных лиц и проповедовал последователям. Это был центр его империи и его сердца. Похожее на замок четырехэтажное сооружение из булыжников и бутового камня было выстроено еще в 1690 году в качестве летнего дворца правителей Генуи. В 1767 году, как раз перед тем, как Корсика отошла Франции, его подарили церкви. Эту сделку генуэзцы заключили в последнюю минуту, стремясь одновременно уменьшить будущее богатство Франции и купить себе пропуск на небеса.

То, что долгие годы затем было монастырем, приобрела «Божья истина». Изнутри замок с прилегающими служебными постройками был модернизирован, но исторический облик при этом намеренно сохранили. Комплекс сооружений общей площадью в семьдесят пять тысяч квадратных футов включал в себя танцзалы и гигантские столовые, темницы и кинотеатры, сторожевые башни и кухню, способную обслужить целый ресторан. Замок, расположенный на высоте двухсот футов над морем, словно вырастал из прибрежных скал, а о стены бились бушующие волны. Если смотреть со стороны океана, то можно было подумать, что Бог создал этот замок на шестой день творения для самого себя.

Автомобиль Джулиана припарковался у служебного входа. Когда Зивера вышел из машины, перед ним распахнулись деревянные двери в двадцать футов высотой. Обшитые двухдюймовыми досками, дополнительно укрепленные трехдюймовыми металлическими полосами, двери выглядели новехонькими – как триста лет назад, в момент установки. Миновав выложенный мрамором вестибюль, он направился прямиком в библиотеку, расположенную в самом дальнем конце юго-западного крыла бастиона. Это была крепость его уединения. Там ему приходили в голову самые ценные идеи, там ему было хорошо в окружении мебели красного дерева и коллекции редкостных книг в пять тысяч томов. Тем временем в вестибюле возникла легкая суета – охранники вели Стефана Келли по огромной лестнице на четвертый этаж, – но Джулиану было не до того. Налив себе «Джонни Уокер», редкий виски своей любимой марки, он с наслаждением сделал первый глоток.

Он отсутствовал два дня. Обычно его участие в секретных операциях «Божьей истины» ограничивалось распоряжениями, но тут было совсем другое дело: речь шла об операции, самым непосредственным образом связанной с ним лично.

«Предвечный» и «Завещание» были написаны пятьсот лет назад. Джулиан восторгался рассказами матери. В детстве он, очарованный, заслушивался ее историями о том полотне на стене; об ангелах и Эдеме, о жизни и смерти, о рае и аде, об истине, обитающей в сердце человека. О давным-давно утраченном полотне, парном «Предвечному», – «Завещании». О том, как однажды, одной из темных ночей Второй мировой войны, картина исчезла из дома французского коллекционера. Эти картины написал человек, в чьем сердце обитал Бог. На холсте, в сердце которого скрывался дьявольский секрет.

Когда он стал подростком, мать продала «Предвечного», чтобы платить за содержание детей, – поступок, в правомерности которого он ни разу не усомнился. Он верил ей всем сердцем. И даже по прошествии долгого времени с тех пор, как картина исчезла – о, печальная участь! – он все равно продолжал думать, что раз мать продала картину, значит, так было надо. Он никогда не сомневался в ней – ведь она не лжет, она не может его обманывать. В конце концов, она ведь ему мать.

Однако, вырастая, обнаруживаешь, что есть истины, на самом деле выдуманные, и есть выдумки, которые, как ни удивительно, оказываются основанными на фактах. Так и Джулиану два года назад, во время обычного визита к врачу, связанного с наследственными делами, открылся один такой факт. Оплатив визит более щедро, чем было положено, он получил доступ к истории болезни. Факт подтвердился: Женевьева и в самом деле не была ему родной матерью. Он оказался просто одним из прочих, из детей, подброшенных в младенчестве к ее порогу. Все это время «мать» лгала ему, убеждая, что он единственный ее настоящий сын, что его она любит более других. Ночи, которые она провела возле его постели, их «особенные» дни вне приюта, неповторимая связь между матерью и сыном – все оказалось ложью, притворством!

Джулиан и сам не мог бы объяснить, почему так думает. Но тот факт, что она лгала ему в этом, заставил его усомниться и во всем остальном. Он больше не мог верить ни одному ее слову. Его жизнь, происхождение и вообще все, что она когда-либо говорила ему, – в ее устах все это могло оказаться ложью. Подумал он и о «Предвечном», о том, что картина исчезла из его мира, что больше не висит на стене в доме его матери. Теперь, узнав, что Женевьева способна на такой обман, он почему-то заключил, и внутреннее чувство это подтвердило: она вовсе не продала картину.

Им владели смешанные чувства, хотя ярость все же преобладала. Но именно из-за материнской лжи, из-за сказок, которые она ему рассказывала, он и заключил, что если некоторые факты на самом деле просто сказки, то и некоторые сказки на поверку могут оказаться фактами.

И Джулиан мобилизовал на поиски все свои немалые ресурсы. Принявшись за дело всерьез, он стал разыскивать одновременно оба полотна Говьера. Одержимый идеей во что бы то ни стало найти картины, он, по причинам, понятным только ему самому, не останавливался перед затратами в десятки миллионов долларов.

Подойдя к своему гигантскому письменному столу, Джулиан выдвинул главный ящик и извлек из него папку с центральной частью, сложенной гармошкой. В папке оказались стопки документов, касающихся его матери: банковские отчеты, протоколы записей телефонных разговоров, фотографии. Несмотря на то что они уже давным-давно не разговаривали, Джулиан знал про нее все: состояние дел, кто у нее друзья, сколько денег на ее банковских счетах, даже имена всех усыновленных ею детей. Так что, когда настал подходящий момент, чтобы, надавив на нее, выведать, где же все-таки находится картина из его детства, он уже знал ее слабые места. И поскольку она не пожелала отвечать на его вопросы, отказалась пойти ему навстречу, не стала даже разговаривать с сыном, которого не видела несколько лет, он с необыкновенной легкостью снял с ее жизни покров тайны, продемонстрировал, что знает про нее все. И даже тут она не уступила. Вместо этого она просто-напросто бежала в горы и там умерла. Пока не выяснилось, что ее смерть тоже не более чем очередная выдумка.

И хотя его не покидало подозрение, что «Предвечный» все еще у нее или что ей, по крайней мере, известно его местонахождение, первым объявилось не это полотно, а парное ему – «Завещание». Оно внезапно появилось на черном рынке, и он временно переключил внимание на него.

Оторвавшись от размышлений, он поднял глаза на гигантский портрет над огромным, размером с автомобиль, камином. Во взгляде его матери светилось все то же участие, та же ласка, с которой она смотрела на Джулиана в детстве. Но за последние два года ему стало казаться, что этот взгляд изменился, стал глубже, таинственнее, отразил в себе целый мир тайн и предательств. Раньше ее глаза были как окна, через которые просвечивала душа. Теперь же они потемнели, словно накрытые тенью, и та же тень легла на ее душу, скрывая от мира ее истинное «я». Какая-то необъяснимая связь существовала между этими картинами, золотой шкатулкой и Женевьевой. Сам не зная почему, Джулиан был убежден, что она не только скрывает от него правду о своем «материнстве» и прячет от света произведения искусства, что есть у нее и другие тайны, гораздо более глубокие, чем можно себе вообразить.

Она погибла в горах, в Италии. Но потом оказалось, что и это лишь один из ее трюков. Его люди ее видели. Видели ее испуганные глаза, когда, рядом со своими пикапами, целились из винтовок в несущийся по мосту «бьюик». Были свидетелями того, как ее машина, проломив заграждение и вздымая фонтаны воды, обрушилась в озеро.

Джулиан поднял бокал, мысленно произнося тост в честь матери, в честь ее красоты, ума, ее загадочной натуры. Ее отняли у него, опередив его людей, похитили, но это лишь отсрочит их воссоединение. Несмотря на всю ее ложь и обман, Джулиан любил ее так, как не могли бы любить все остальные сыновья в мире, вместе взятые. Он хотел, чтобы она вернулась, он нуждался в ней. Ее похитители еще этого не осознают, но они пересекли очень опасную черту.

Выслушав требование выкупа, он рассмеялся; он думал об этом на протяжении всего полета из Соединенных Штатов. У него и в мыслях не было платить – ни в течение пяти дней, ни вообще когда бы то ни было. Если уж на то пошло, он и не мог бы заплатить: несмотря на все миллионы, тем единственным, что требовалось в качестве выкупа, он не обладал. Но это совершенно неважно, это никак не повлияет на исход. Несмотря на угрозу, нависшую над жизнью его матери, он был абсолютно уверен, у него не возникало и тени сомнения, что они с матерью воссоединятся. Похитители хотели сыграть на слабостях его сердца, но он лучше их преуспел в такого рода играх, он годами оттачивал умение подчинять волю людей своей воле, играть на их чувствах, приводить их на путь истинный; в конце концов, он ведь проповедник. Божий человек.

А если Бог на его стороне, то ему подвластно все: он вернет мать, а потом убьет всех, кто осмелился перейти ему дорогу. Разыщет их семьи, детей, друзей… и всех их он уничтожит.

Глава 17

Стефан Келли вышел на балкон. Куда ни кинь взгляд, простиралось море, и по сравнению с его огромностью он сам показался себе еще более незначительным. По окружающему пейзажу он не мог понять, где находится, но, судя по отвесно уходящему откосу ниже окон и по особенно яркой синеве воды, один вывод напрашивался со всей очевидностью: он не в Америке.

Еще и до сегодняшних событий он чувствовал, что больше не властен над своей жизнью. Стефана не оставляла мысль, что хуже быть уже не может. Его сына Питера, его гордость и смысл жизни, отняли у него. Это произошло девять месяцев назад.

И теперь сам Стефан оказался в заложниках, как наживка, и его жизнь в руках второго сына, которого он бросил, едва тот родился. Сына, ставшего преступником.

Чувство вины за то, что оставил своего первого ребенка, лежало на сердце Келли тяжелейшим из всех грузов. Он поступил так не из эгоизма. В сущности, с его стороны это был акт величайшей самоотверженности. Он и его первая жена, Джейн, оба были из неблагополучных семей, и оба стремились сломать дурной стереотип, сбросить проклятие наследственности. И он, и она выросли на улице, но это не помешало им успешно окончить школу. Они мечтали учиться в колледже, когда наскребут достаточно денег. Свалившаяся как снег на голову беременность Джейн застала их совершенно неподготовленными. Оба были католиками, поэтому аборт исключался. Спешно поженившись – присутствовать при этом согласился один-единственный родственник, – они переехали в квартирку на южной стороне Западного Бродвея. Днем Стефан разгружал суда в доках, а ночами подрабатывал в местном спортивном клубе – спарринг-партнером для спортсменов, готовящихся к туру «Золотой перчатки». Джейн почти до самых родов продолжала работать официанткой, часто по две смены. Оба старались откладывать каждый грош, так что осенью Стефан мог начать свое образование в Бостонском колледже. Согласно плану, первым высшее образование должен был получить Стефан, а Джейн следом за ним. Предстояло совмещать обязанности по уходу за ребенком, работу и учебу. Они любили друг друга и, хотя и знали, что в последующие несколько лет им придется нелегко, с нетерпением ждали появления ребенка. Так или иначе, они сумеют со всем справиться, и прекрасное будущее ждет и их самих, и их сына или дочь.

На рассвете 15 марта у Джейн начались преждевременные схватки. Сначала все шло, как положено. Но днем ситуация изменилась. Стефан находился в родовой. Акушерки призывали Джейн дышать и тужиться. Уже показалась макушка младенца. Буря чувств, накатившая на Стефана, когда он наблюдал, как страдает его жена, какую боль испытывает, невозможно было сравнить ни с чем.

Но вот Джейн поднатужилась последний раз – и свершилось: на свет появился мальчик. Слезы струились по лицам Джейн и Стефана, когда они смотрели, как новорожденный нашел грудь и начал сосать. Никогда прежде Стефан не испытывал такой любви к жене и сыну, как в эти минуты. Ничто его не остановит, ничему и никому не под силу отравить его радость. Он снова и снова целовал Джейн, отводя от глаз жены ее каштановые, отливающие золотом волосы. В этот день его жизнь обрела новый смысл и новую цель. Он станет самым лучшим добытчиком, самым самоотверженным отцом.

Акушерка взяла ребенка, положила его в кроватку на колесиках и вывезла из комнаты.

Стефан наклонился к жене.

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. – Джейн улыбнулась самой сияющей из всех улыбок.

– Ты подарила мне сына.

– Не стоит благодарности, – рассмеялась Джейн.

В глазах Стефана тогда, изможденная, потная, в смявшемся белье, она была прекраснее, чем когда-либо. Он наклонился поцеловать ее.

– Мистер Келли. – Медсестра вернулась с чистыми полотенцами в руках. – Извините, что прерываю вас, но вашу жену необходимо привести в порядок.

Стефан кивнул.

– Пойди посмотри, что там делают с твоим сыночком, проследи, чтобы с ним ничего не случилось. – С легким взмахом руки Джейн проводила его взглядом до выхода из палаты.

Стефан отправился в детскую палату. После нескольких минут поисков разыскал своего сына. У него брали обычные анализы, мыли его, приводили в более пристойный вид, чем тот, в котором он появился на свет. Стефан восхищался крошечными, но идеальных пропорций пальчиками на ручках и ножках. Он стал мечтать о том, как научит мальчика ездить на велосипеде, играть в бейсбол, болеть за любимую команду. Где отец, там и сын. Почти час он провел над кроваткой новорожденного, наблюдая, как тот, запеленатый, временами начинает беспокоиться и ворочаться во сне.

Наконец Стефан вышел из детской и направился в палату Джейн. Ее там не оказалось. Это его не насторожило, и он спокойно пошел в родовую. В глазок он увидел, что она все еще на каталке. Он вошел в палату. Она не шевельнулась. Он подошел и посмотрел на ее лицо, как часто делал это, когда она спала. Странное мгновение. Что-то было не так. Он прикоснулся к ее щеке. Она была холодная.

– Джейн? – прошептал Стефан.

Ни звука.

– Джейн? – повторил он, на этот раз громче.

Он слегка подтолкнул ее.

Никакой реакции.

– Джейн?! – закричал Стефан и стал трясти ее.

Раскручивая вращающиеся двери, в палату ворвались доктора и сестры.

Но было поздно.

Ее сердце, переполненное радостью и любовью, остановилось.

Два часа спустя, выслушав все слова медиков об «остановке сердца», о том, как они соболезнуют его утрате, он, пошатываясь, пошел по коридору. В детскую.

Он смотрел на невинного младенца, так крепко, так мирно спящего в своем синем одеяльце, и в мозгу у него проносилось: «Что я скажу ему о его матери? Как жестоко и несправедливо, что жизнь лишила его материнской любви еще до того, как он узнал, что такое любовь».

Сильнее муки утраты была только мука от решения, которое он принял относительно своего сына. Он знал, что без Джейн не сможет вырастить ребенка. Он один не сумеет дать сыну воспитание, в котором тот нуждается. Ни со стороны его семьи, ни со стороны семьи Джейн не было ни одного родственника, на которого можно было бы положиться в смысле помощи. Никто ему не поможет, никто даже не предложит помочь. Он и его сын одни на всем белом свете.

В приюте церкви Святой Катерины поняли решение Стефана и заверили его, что сумеют быстро найти для его сына подходящую семью. Свое слово они сдержали.

Стефан издали следил за ростом Майкла. Сент-Пьерам он не открыл, кем является мальчику: теперь они его семья, его родители. Он тщательно проверил их – трудно было бы найти для его сына лучших родителей. Время от времени Стефан появлялся в Байрем-Хиллз. Он был просто болельщиком на спортивных мероприятиях, присутствовал, когда Майкл Сент-Пьер забивал победный гол в футбольном или хоккейном матче. Он знал, что Майкл хорошо успевает в католической школе, и гордился сыном. Стефану ни разу и в голову не пришло нарушить покой семьи Сент-Пьер; он не сомневался, что принял правильное решение.

После смерти приемных родителей Майкла Стефан сначала думал, не должен ли открыться ему. Но, видя, как сильно Майкл любил своих родителей, он понял, что в сердце его сына не найдется места для еще одного отца, и решил, что некоторые тайны лучше не раскрывать.

А потом газеты сообщили об аресте Майкла в Нью-Йорке, у Центрального парка. Его поймали, когда он пытался выкрасть из здания одного из посольств украшенный драгоценностями крест. Майкла осудили и приговорили к тюремному заключению. Гнев Стефана не знал границ, сильнее был только стыд за то, что он судит сына, которого сам же бросил. Поступки Майкла озадачивали его, настолько они не вязались с его обликом, с тем впечатлением, которое у Стефана сложилось о характере сына. Могло ли такое произойти, если бы он его не бросил? Злая ирония заключалась в том факте, что, случись кража в Бостоне, Стефану пришлось бы выступать на суде в качестве обвинителя. Раздираемый противоречивыми чувствами, не в силах найти ответы на вопросы, Стефан перестал следить за жизнью Майкла: три года он пытался стереть его из памяти, на корню заглушая всякую мысль о попытке вступить с ним в контакт.

Но тут появилась Мэри; она разыскивала отца своего мужа, отца Майкла. В приюте Святой Катерины ей дали координаты Келли как главного их покровителя, самого влиятельного в политических кругах адвоката. Она обратилась к нему, не зная, кто он такой. Стефан видел, что ее тело неумолимо разрушается болезнью, видел смерть в ее глазах и понимал, что это только вопрос времени. Он знал, каково это, потерять любимого человека, утратить смысл жизни и надежду. Ему, лишившемуся обеих своих жен и сына, было слишком хорошо знакомо это чувство: как будто у тебя из груди вырвали сердце.

До этого момента у Стефана не было никаких общих переживаний с Майклом. Он всегда только наблюдал издалека; так продолжалось до сегодняшнего дня: теперь нашелся этот самый жестокий из всех общих знаменателей – боль.

И когда Стефан стоял на балконе, не обращая внимания на теплый морской бриз, его поразила злая ирония: это его наказание за пренебрежение родительскими обязанностями, его участь, его карма, карта, которую он сам себе сдал. Ибо теперь его жизнь и смерть находятся в руках Майкла Сент-Пьера, его собственного, брошенного им сына.