Текст книги "Карта монаха"

Автор книги: Ричард Дейч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

Глава 2

Каждое утро Поль Буш вставал в 6.30 утра, независимо от того, в котором часу лег спать накануне. Даже если его голова касалась подушки в 6.15, в 6.32 он все равно уже или бежал трусцой по пляжу, или выжимал гири в спортивном зале. В итоге теперь при своем высоком – шесть футов четыре дюйма – росте он мог похвастаться еще и вновь заигравшими под кожей мускулами. После душа в 7.30, одетый и готовый исполнять родительские обязанности в 7.50, он завтракал со своей женой Дженни и шестилетними детьми, рожденными с разницей в одиннадцать месяцев, – сыном Робби и дочерью Крисси. В 8.15 сажал детей на школьный автобус, после чего делал небольшую паузу – насладиться красотой пейзажа, вдохнуть морской воздух, прочувствовать момент и еще раз оценить жизнь, которая его радовала. С того дня, как он перестал работать, прошло всего три месяца, но вольная жизнь его полностью устраивала.

Затем Поль садился за руль своего «корвета», опускал верх и давал газ, и ветер трепал его светлые волосы. У кондитерской Шриффера он останавливался выпить чашку кофе, прочесть свежую газету и перекинуться парой слов с кем-нибудь из завсегдатаев заведения. А по четвергам и воскресеньям, не пропуская ни одного из этих дней, покупал один лотерейный билет. Это стало для него своеобразным наркотиком, словно, приобретая билет, он обновлял в своей душе радостную идею о скором обогащении. Сунув билет в карман, он выходил из кондитерской, преисполненный уверенности, что уж на этот раз точно выиграет. В этом радостном настроении он проводил дни и ночи, часто улыбался и говорил голосом с теплыми обертонами. Эйфория длилась несколько дней, до момента тиража, когда с высот оптимизма Поль падал в бездну уныния. Опять он не вышел в победители! Но наступало следующее утро, а с ним – возможность приобретения очередного билета, и уныние смывалось приливом новой надежды, источник которой он носил в кармане – до следующего тиража, который, как он не сомневался, принесет ему победу.

Уйти в отставку его уговорила Дженни. Хотя сначала он упирался, но практика показала, что в новом своем положении он чувствует себя как рыба в воде. Пенсионные деньги он не снимал каждый месяц, а копил, так что смог совершить четыре существенные покупки. Он приобрел ресторан с внушительным баром, «корвет» шестьдесят восьмого года выпуска, гитару «Фендер Стратокастер» и «Черный альбом» группы «Metallica». Каждый вечер в семь часов он садился в «корвет», опускал верх, включал плеер с компакт-диском «Metallica» и под рокочущий аккомпанемент к «Непрощенному» направлялся на работу. Ветер свистел у него в ушах, музыка гремела, а хриплые гневные фразы были, казалось, выражением его собственного вызова этому миру.

Ему всегда нравилась работа бармена. Сколько себя помнил, он рисовал в воображении картину, на которой сам был за стойкой бара, но тут, как и вообще часто бывает с мечтами, оправдала себя поговорка «Будь осторожен со своими желаниями». Бар представлялся пределом мечтаний. Дженни занималась рестораном, Поль отвечал за спиртное и музыкантов. Однако через месяц это занятие, как и следовало ожидать, стало привычным и наскучило. Недоставало адреналина – наркотика, оставленного там, на рабочем месте в полиции, от которого он отказался, когда вышел в отставку. Однако в любой ситуации имеются свои плюсы. Смертельная опасность теперь не маячила за каждым углом, так что Дженни обрела наконец душевное спокойствие, что было для него важно. И как он ни тосковал порой по прежним денечкам, забота о жене перевешивала.

Сидя на веранде, Буш смотрел на свой желтый «корвет». Это была единственная машина на подъездной дорожке. Достав мобильный телефон, он выбрал номер и нажал кнопку вызова.

– Привет, ты сегодня появишься?

– Я же сказал, что приду. – Это был голос Майкла. – Будь спокоен.

– Я просто хотел удостовериться. Ты где?

– Дома, – быстро отозвался Майкл. – Где же еще? А ты где?

Буш перевел взгляд на собак Майкла. Те усердно чесали задними лапами за ушами.

– Тоже дома. Увидимся вечером.

Закончив разговор, Буш встал и пересек подъездную дорожку. Когда он уже отворял дверь «корвета», ему вздумалось оглянуться. Окинув взглядом дом Майкла, он покачал головой, приласкал напоследок собак, сел в машину и уехал.

Стоя в одиночестве на кладбище Бэнксвилл, Майкл не противился нахлынувшей скорби и опять, как и много раз прежде, ощущал пустоту, которую оставила у него в сердце утрата. Могила Мэри. На камне выбито: «Бог подарил ее Майклу, Майкл подарил ее Богу». Прошел уже год, а мука и боль утраты не уменьшились. Каким-то внутренним чувством он знал, без тени сомнения, что там, где она сейчас, ей хорошо. Но даже это не помогало заполнить пустоту в сердце.

Уходящие за горизонт ряды надгробий походили на волны в море, которое закатное солнце окрасило золотом. Майкл поднял голову и осмотрелся; в этот душный июльский вечер он был здесь единственным, кто находился на земле, а не под ней. Налево – могилы его матери и отца. Все люди, когда-то бывшие ему близкими, а ныне ушедшие, окружали его теперь здесь, причиняя невыразимую боль своим отсутствием. Гибель Женевьевы усилила, умножила одиночество Майкла, так что он еще острее ощутил бессмысленность жизни. Ее смерть опять напомнила ему о собственной смертности, и, самое тяжелое, она напомнила ему о похоронах Мэри.

В кармане брюк завибрировал мобильный телефон. Майкл достал его, не глядя, отключил и сунул в боковой карман синей спортивной куртки. Он уже давно ее не надевал – в последний раз куртка была на нем еще до смерти Мэри. Он ничего не мог с этим поделать. Это была ее любимая куртка – от Ральфа Лорена, – но с момента ее кончины каждый предмет, всякая вещь у него в доме, во всей его жизни, казалось, обрела новое, особое значение. Стакан, из которого она сделала свой последний глоток воды, последний свитер, который носила, ручка, которой больше всего любила писать. У всего этого теперь был особый смысл, новый, которого не было раньше. Одни вещи вызывали улыбку, другие – слезы. Он так и не стер ее сообщения из памяти мобильного телефона, прослушивал их почти ежедневно, лишь бы услышать опять голос жены, ощутить ее чувства.

Она любила носить его рубашки, куртки и часто, поносив, оставляла в кармане какую-нибудь мелочь, напоминание о любви: билеты на бейсбольный матч, бумажку из печенья с предсказанием удачи или, чаще всего, любовную записку.

Так что когда Майкл нашел в себе внутренние силы вновь надеть эту куртку от Ральфа Лорена, у него комок подступил к горлу: он сразу понял, что находится в нагрудном кармане.

В этот вечер он не планировал идти на кладбище, но пришел из-за письма. Решение было принято спонтанно, почти бессознательно: он просто сел на велосипед и принялся крутить педали.

Держа куртку у самого лица, он осторожно отогнул клапан кармана. В момент, когда он вынимал письмо, на него пахнуло ее ароматом, налетели видения счастливых времен; захваченный потоком чувств, он закрыл глаза и вдыхал ее аромат, жаждал, чтобы она вернулась.

Он развернул записку. Почерк у Мэри был элегантный и изысканный благодаря образованию в католической школе. В некоторых местах буквы смазались, словно от слез. Он замер.

«Дорогой Майкл!

Это самое трудное письмо в моей жизни. Но я знаю, что моя боль бледнеет по сравнению с тем, что чувствуешь сейчас ты, когда читаешь мои последние слова. Пожалуйста, знай, что моя любовь к тебе вечна; что короткая жизнь, которую мы прожили вместе, стоит для меня целого столетия страсти; что радость, которую ты мне подарил, больше всего, о чем я когда-либо могла мечтать.

Мое сердце обливается кровью при мысли, что я оставляю тебя в этом мире совсем одного – без детей, которых ты мог бы назвать своими, без семьи, чтобы утешить тебя в твоем горе. Никто не знает тебя лучше, чем я, Майкл, и я уверена, что ты попытаешься похоронить свою боль, свою муку у себя в душе. Но я молю тебя – не делай этого, Майкл, чтобы боль тебя не съела, чтобы твое доброе сердце не ожесточилось.

Наверное, ты много месяцев не надевал эту куртку, скорее всего, ты не носил ничего, кроме черного кожаного жакета, истертого и грязного. Мне приятно знать, что ты в конце концов надел что-то приличное».

От ее проницательности Майклу стало тепло на душе, и он улыбнулся.

«Не хочу тебе надоедать, но… Постарайся хотя бы раз в месяц как следует обедать, не забывай носить белье в прачечную и, самое главное, пожалуйста, не забывай почаще бриться, чтобы было видно, какое у тебя красивое лицо».

Майкл провел ладонью по всклокоченной бороде и опять улыбнулся.

«У тебя в душе такой запас любви и заботы, что, рискуя рассердить тебя, я все же призываю тебя попытаться опять найти любовь. Это неправильно, чтобы такой человек, как ты, пропадал в одиночестве и чтобы твои бесконечные богатства никому не достались. Я не буду больше об этом распространяться, не хочу тебя расстраивать. Когда придет время, ты сам это почувствуешь, и я тебя уверяю, что это время однажды придет.

Что подводит меня к самой главной теме, к тому, ради чего я в последний раз взялась за перо. Я хочу попросить тебя в кои-то веки сделать что-то для себя самого. Мы много раз об этом говорили, но всегда возникали какие-то преграды.

Они где-то здесь, Майкл, где-то в мире. И ты, с твоими умениями, с твоим талантом, обязательно их найдешь.

Я надеялась, что сама сумею их разыскать. Втайне от тебя приступила к поиску: обратилась в приют, из которого тебя взяли Сент-Пьеры, просматривала записи о рождении, другие документы, связывалась с людьми, которые работали в приюте в то время, когда тебя туда приняли. Но куда бы я ни писала, к кому бы ни обращалась, все заходило в тупик. Единственное, чем я могу тебе помочь, это дать тебе адрес адвоката: он на добровольных началах делает разную работу для церкви Святой Екатерины. Его имя мне назвала одна женщина, с которой я познакомилась, когда просматривала записи о рождении в больницах Бостона.

Но я знаю тебя, Майкл, знаю твою склонность думать о себе в последнюю очередь; именно поэтому я прошу, чтобы ты сделал это не для себя, а ради меня. Я хочу, чтобы ты нашел своих настоящих родителей. Это моя последняя просьба. Я прошу тебя сделать это, потому что только тогда обрету покой, когда буду знать, что ты не один в этом мире. Семья делает нас целостными, она одна способна заполнить пустоту, образовавшуюся в сердце, и вновь подарить надежду, которая кажется навсегда утраченной.

Я люблю тебя, Майкл. Я всегда буду тебя любить, всегда буду с тобой, навеки останусь в твоем сердце.

Твоя жена, твоя любовница, твой лучший друг

Мэри».

Внизу карандашом был приписан адрес: «22, Франклин-стрит, Бостон».

Майкл еще раз посмотрел на слова, написанные ее рукой, сложил письмо, поместил его в конверт и сунул обратно в карман куртки.

Глава 3

Было начало июня, и город уже пять дней как вступил в первую волну жара этого лета. Неудачнее вечера для поломки кондиционера не придумаешь. Воздух был так горяч, что казалось, испепелял легкие при каждом вдохе. Раскаленный, он не циркулировал, а висел неподвижно, обнимая, стискивая свои жертвы, пока те не сдадутся. По расчетам Поля Буша, в этот день выручка в баре должна была втрое превысить обычную; люди покупали напитки единственно ради кубиков льда, а те таяли за несколько минут. Поль начинал нервничать; всеобщее опьянение нарастало, жара становилась невыносимой. Недоставало лишь одного грубого слова, брошенного кем-нибудь, кто не выдержит нервного напряжения, и агрессия захватит всех и разрядится всеобщей потасовкой с кровопролитием, свержением барной стойки и битьем посуды. Не такого себе желаешь теплым июньским вечером.

«Валгалла» представляла собой ресторан высшего класса, в городе – в недавнем своем прошлом – также высшего класса, посетители которого принадлежали, естественно, к высшим классам общества. Кухня была американская в чистейшем понимании этого слова, обслуживание перворазрядным. После одиннадцати в баре обычно собиралась толпа, состоящая из молодых индивидуумов с разбухшим самомнением. Целью было подцепить свежую жертву, соблазнив ее сладкой речью и крепким напитком. И волнение охоты испытывали отнюдь не только лишь охотники мужского пола – на своей территории по вечерам со среды по воскресенье рыскали и многочисленные охотницы. И между прочим, в целом соотношение было примерно шестьдесят на сорок в пользу женщин.

Барная стойка вишневого дерева оставалась единственным наследием более ранних инкарнаций ресторана, каковыми являлись: гостиница «Ярмо быка» с гриль-баром, женщинам вход воспрещен; «Без тормозов», бар для велосипедистов, который пришлось закрыть, когда интенсивность наркотической гонки зашкалила до такой степени, что одиннадцати прикрепленным к бару полицейским стало больше не под силу ее контролировать; «Лосось», прокопченная забегаловка, где подавали обыкновенные стейки, – она не оправдывала собственного названия. Благородная деревянная поверхность стойки, покрытая лаком и отполированная до блеска, могла поведать не одну историю, по сравнению с которой откровения в исповедальне показались бы детским лепетом. Этот бар был гордостью и радостью Поля, и в данный момент стойку было не разглядеть из-за теснящихся, наседающих друг на друга клиентов, настойчиво требующих его внимания и следующей порции.

Музыка исходила из «Стейнвея» длиной в шесть футов, создания немецкой музыкальной инженерной мысли, увидевшего свет в Квинсе, штат Нью-Йорк, приблизительно в 1928 году. Пианист исполнял одну песню за другой, каждый раз умудряясь задеть за живое посетителей набитого под завязку бара. Песни выбирались разные: наряду с современной поп-музыкой звучало то ретро семидесятых, то старые добрые хиты Перри Комо. Температура в помещении достигла тридцати семи градусов, влажность была как в сауне, и посетители истекали потом: темнели подмышки, прямые волосы висели сосульками, а кудрявые вились еще круче. По контрасту с этой распаленной, краснолицей толпой внешность музыканта особенно привлекала к себе внимание. Выдавая песню за песней, он оставался сухим, как кость. Ни в одежде, ни на лице не было ни намека на пот, не считая одной капли на правом виске, как раз под копной каштановых нечесаных волос. Голос Майкла Сент-Пьера был то мягким, как виски, то грубым, как гравий, – одним словом, таким, какой требовался в каждый конкретный момент, чтобы задеть чувствительную струну. Он играл каждую среду по вечерам, и женщины, эти львицы на охоте, кружили возле бара, стараясь привлечь его внимание, соблазнить искушающей улыбкой. И каждую среду он отвечал вежливой улыбкой, избегая прямого взгляда в глаза, и всегда молчал, если не считать слов песни, которую пел, да время от времени произносимого «Благодарю вас».

Когда Майкл исполнял «Прекрасный вечер» Клэптона, в его синих глазах мелькнула боль, и все женщины это заметили, и каждой захотелось, чтобы именно о ней он пел, и каждая задавалась вопросом, кто такая эта «она», пробудившая движения души, так выразительно проявившиеся в песне и в голосе.

Кончив петь, он поднялся из-за фортепиано, выпрямился во все свои шесть футов, снял со спинки стула черный кожаный пиджак – свой любимый, потрескавшийся во многих местах и ставший мягким от многих лет носки – и направился к дальнему углу бара.

– У нас сегодня меланхолия? – осведомился Поль, который оставил прочих клиентов, чтобы налить другу неразбавленного шотландского виски со льдом, проявив особую щедрость в отношении льда.

– Здесь сегодня тепло! – наполовину отшутился, наполовину сменил тему Майкл.

Пальцем стерев влагу с запотевшего стакана, он приложил стакан ко лбу.

– У меня хватит льда еще минут на пятнадцать, после этого все разойдутся. – Поль вернулся к клиентам, но разговаривать продолжал с Майклом. – Потом можно подняться наверх, посмотреть бейсбол. Или, может, ты наконец расколешься и прихватишь с собой одну из этих красавиц?

Поль слегка склонил голову, указывая на скопление у бара женщин, старающихся привлечь внимание потенциальных поклонников.

Одна из женщин при этих словах Поля повернулась к Майклу и кокетливо улыбнулась. Ее короткие светлые волосы выглядели, учитывая температуру, поразительно хорошо. Поймав взгляд Майкла, она медленно приблизилась. Несколько мужчин, заметив ее передвижение в сторону Сент-Пьера, на сегодня оставили мечты и фантазии, в которых она играла главную роль.

– Вы очень хорошо играете, – похвалила она.

– Благодарю вас, – ответил Майкл, не преминув бросить в сторону Поля взгляд, недвусмысленно говоривший: «И тебе спасибо».

– Вы не похожи на пианиста, – продолжала она.

Он и в самом деле не походил на пианиста. С такими широкими плечами и грубыми руками его скорее можно было принять за спортсмена или за лесоруба.

– И как же должен выглядеть пианист? – Майкл вздернул губу в полуулыбке.

– Не знаю, по-другому. – Она взглядом дала понять, что восхищается его высоким ростом. – Не так, как вы.

Улыбнувшись, Майкл сделал глоток виски.

– Мне очень жаль.

– Почему? – Она вздернула подбородок.

Подняв левую руку, Майкл повертел на пальце обручальное кольцо.

– Ну и прекрасно. – С этими словами она продемонстрировала свое обручальное кольцо, с бриллиантом в четыре карата. – Я тоже.

Майкл, не удержавшись, рассмеялся.

– Все равно спасибо.

Несколько секунд она смотрела ему в глаза, не отводя взгляда, потом улыбнулась и пошла прочь.

Поль был свидетелем всей беседы. Закончив вытирать бокалы, он подошел к другу.

– Зачем ты так поступаешь?

– Как поступаю?

– Для чего ты носишь это? – С сочувственной улыбкой Поль указал на обручальное кольцо. – Тебе не кажется, что, может быть, уже хватит? Ты достаточно почтил ее память, Майкл. Мэри хотела бы, чтобы ты был счастлив, нашел кого-нибудь, обзавелся семьей.

– Я не хочу сегодня это обсуждать.

Поль склонился к самому его лицу.

– Я знаю. Ты не желаешь это обсуждать всякий раз, когда я или Дженни заводим разговор на эту тему.

– Послушай, у вас чудесная семья. Но ведь не всякий создан для семьи.

– Нет ничего важнее семьи, Майкл. Именно ради семьи мы делаем то, что делаем. Это твои собственные слова, не мои.

Майкл смотрел на друга, не произнося ни слова.

– Невозможно идти по жизни в одиночку, Майкл.

– Послушай, у меня есть ты. – Майкл принужденно улыбнулся.

– Ага. – Буш положил руку Майклу на плечо. – Только целоваться со мной не слишком приятно.

– Ты себя недооцениваешь, Персик.

– Майкл, что сказала бы Мэри, если бы узнала, что ты один?

Улыбнувшись, Майкл допил скотч и подхватил пиджак.

– Поговорим утром.

И он вышел через заднюю дверь бара.

Глава 4

Водная гладь Кенсико неслась навстречу ветровому стеклу со скоростью смерча. Женевьева не кричала; она вообще не издала ни единого звука. В голове у нее, конечно, дела обстояли иначе. Мысли метались, как шарики разлитой ртути.

Она сидела, вцепившись в руль белого «бьюика», как будто-то каким-то чудесным образом могло спасти ее, остановить падение, – хотя в глубине души, конечно, понимала, что это иллюзия. Как ей показалось, высота моста составляла футов приблизительно шестьдесят, а упала она полсекунды назад. Впереди, на некотором расстоянии, зеленые перила, с мясом выдранные из моста, кувыркались налету, как нож, брошенный в цель.

Несколько секунд полета не оставляют времени даже для молитвы… лишь для сожалений и мучительных угрызений совести за то, что спряталась за горной лавиной и некрологами в газетах. Она жалела, что прибегла ко всем этим ухищрениям, хотя другого способа исчезнуть не было. Так ей, по крайней мере, казалось тогда. Но ее все равно нашли.

Два «форда»-пикапа появились внезапно. С выключенными фарами, они нагнали ее сзади, на скорости сто десять миль в час пролетели мимо нее, справа и слева, и понеслись к противоположной стороне моста. Там, одновременно вспыхнув габаритными огнями и озарив ночь красным, они повернули навстречу друг другу и затормозили так резко, что задымились шины. Теперь они стояли нос к носу, полностью перегораживая мост. Из кабин выскочили два человека с винтовками, нацеленными на нее, как на какого-то преступника. Она ждала до последней секунды, надеясь, что произошла какая-то ошибка и эти люди вот-вот сядут опять в свои автомобили и вернутся к праведной жизни. Но этого не случилось. Она была в ловушке и двигалась туда, где, как точно знала, ее ждет смерть. Тогда появилась мысль о побеге. Она выжидала до самого последнего момента, прежде чем изо всей силы вывернуть руль до предела вправо. Но ее расчеты не оправдались, и машина повела себя не так, как предполагалось. Лопнула правая шина, и контроль был утрачен. Ее подбросило, она обеими ногами ударила по тормозам, но безрезультатно. Пролетев сквозь перила и увлекая их за собой, машина взмыла в воздух. Теперь «бьюик», подобно ночной птице, парил над водохранилищем. Она не успела разглядеть ни лиц, ни номерных знаков, ничего. В голове отпечатался лишь общий облик «фордов» – когда-то она видела такой у знакомых.

Был и другой автомобиль, на который она обратила внимание раньше, за четыре мили до моста. Серебристый «шевроле субурбан» сел ей на хвост, когда она свернула со скоростной автострады, и ехал за ней еще ярдов двести – триста. Она остановилась у бензоколонки, чтобы заправиться, и «субурбан» исчез. Женевьева решила, что его появление было простым совпадением, помноженным на паранойю. Но когда пять минут спустя она отъехала и снова обнаружила его позади, любопытство уступило место откровенному подозрению. Так ее внимание было отвлечено, и она не замечала появившихся сзади «фордов» до самого последнего момента. Откуда ей было знать, что преследователь будет не один, а несколько? Впрочем, теперь от самооправданий не было никакого толку. Если бы она отреагировала вовремя, то нашла бы способ – на мосту с четырехполосным движением – уйти от пикапов. Теперь она знала, что умрет, не получив ответа на множество вопросов. И сожалела, что заставила страдать и теряться в догадках близких и дорогих ей людей.

Сорок футов до падения в воду: идеальная укладка и безупречный макияж не утешили ее, как это обычно бывало в тяжелые минуты.

Она видела Майкла на собственных похоронах – то были сюрреалистические минуты, когда она выслушивала надгробные речи, произносимые в ее честь, прячась за спинами людей, в шляпе с широкими полями и в очках в стиле Жаклин Кеннеди. В его глазах застыла боль: она заставила страдать человека, и без того переживающего горе. Инсценировкой своей мнимой смерти она оставила глубокую рану в сердцах всех, кто ее любил. Единственное исключение составлял ее соучастник. Пешком покинув горы, она три месяца тайно кружила по Европе и все это время надеялась, что таким образом ей удалось исчезнуть навсегда и что преследователи ее забудут. Но теперь поняла, что преуспела лишь в отсрочке неминуемого.

До воды двадцать футов: машина приняла вертикальное положение, и тут она вспомнила о сумочке. Потянувшись к заднему сиденью, Женевьева дрожащей рукой схватила кожаную сумочку и притянула ее к груди так, словно надеялась, что этот предмет спасет ей жизнь.

И вот белая машина носом вперед врезалась в водную поверхность. По сторонам встали две стены воды, образовав гигантскую букву «V». Воздушные подушки мгновенно вздулись, замыкая тело женщины в кокон, ослабляющий силу удара. Автоматически подтянулся ремень безопасности, препятствуя перемещению ее тела и тем самым дополнительно минимизируя травму от удара о воду. Физически она чувствовала себя так, как будто ее побивают камнями, сознание же ее утратило ориентацию, и она уже не знала, где верх, где низ.

Свет от фар прорезал прозрачную воду, сияющие девяностофутовые столбы достигли дна, но продержались всего несколько секунд: несколько раз мигнув, фары погасли. Какое-то время, пока эхо от грохота падения катилось по прибрежным холмам, машина покачивалась на волнах.

Но вот началось неумолимое движение вниз, и, когда «бьюик», наполовину уйдя под воду, продолжил свое тихое, ровное погружение, из салона через микрощели в заднем стекле начал уходить воздух – сначала медленно, потом все быстрее, – пока наконец шипение, к этому моменту уже похожее на пронзительный детский крик, долетело до противоположного берега озера. И затем молниеносно, словно разом пресытившись постепенностью, вода, как зыбучие пески, засосала «бьюик». Через тридцать секунд уже ничто на поверхности Кенсико, вновь ставшей зеркальной, не напоминало о его существовании.