Текст книги "Рыжая кошка"

Автор книги: Питер Спигельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава 30

Горничная встретила меня у двери. На морщинистом лице ничего не отражалось, но в голубых глазах светились тревога и любопытство. Я понимал ее чувства. Она проводила меня из передней по коридору и оставила ждать в комнате, оформленной в цвете хаки. Стены почти полностью скрыты книжными полками, приземистая кожаная мебель. Из окон видны парк, клин Музея Гуггенхайма и голубое-голубое небо. Было половина одиннадцатого, на Пятой авеню теснились автомобили, однако в квартиру не проникало ни звука.

Дэвид уехал в офис. Вряд ли ему хорошо работалось, судя по оставленному Лиз сообщению.

«Он начал пить около шести, и остановить его было невозможно. Я просидела до одиннадцати, пока он не отключился, потом ушла. Он настоящий алкоголик. Жаль, что я не единственный ребенок в семье. Вы с Недом у меня в долгу, и расплату неплохо бы начать с объяснения, что за чертовщина тут происходит».

Около шести… Очевидно, после телефонного разговора со Стефани. Представляю, как прошел этот разговор; тяга к бутылке – вполне объяснимая реакция. И что Дэвид себе надумал из-за настойчивого желания Стефани общаться только со мной? Майк повторил это дважды, но я так и не понял.

Я покачал головой и прошелся по комнате. Книжные полки были забиты одинакового размера темно-желтыми книгами. Все посвящены современной архитектуре и все на итальянском; насколько мне известно, Дэвид ничего не смыслит ни в том ни в другом. Разумеется, за последнее время я убедился: ни о брате, ни о его жене я ничегошеньки не знаю. Не исключено, что Дэвид – или Стефани – свободно владеет итальянским и обожает Ю Мин Пэя. [11]11
  Ю Мин Пэй (р. 1917) – знаменитый американский архитектор китайского происхождения.


[Закрыть]А возможно, это дизайнерский ход. Поди пойми.

На некоторых полках стояли фотографии: Дэвид и Стефани натянуто улыбаются на каком-то официальном приеме; Стефани в их ист-хэмптонском доме, бледная и измученная на фоне красной двери; Дэвид, Нед и Лиз на яхте Неда. Все трое промокшие, Нед и Лиз широко улыбаются. Дверь открылась, и вошла Стефани.

Бледная, босая, в джинсах и сером шерстяном свитере. Распущенные волосы темной волной рассыпались по плечам, несколько смягчив резкие черты. Покрасневшие, запавшие глаза казались больше, чем обычно, а с лица сошла типичная напряженность. Выражение было, скорее, отстраненное, растерянное, как у больного, живущего от приступа к приступу. Двигалась Стефани неловко и осторожно, словно кости вдруг стали невесомыми и внезапный порыв ветра мог унести ее. Она устроилась в большом кресле, поджав маленькие белые ноги. В руке у нее был стакан воды, она отпила из него и поставила на колено. Взгляд, устремленный на меня, казался почти робким.

– Не такого разговора я ожидала, – проговорила Стефани, выдавив чуть заметную улыбку. В голосе слышались дрожь и глубокая усталость.

– Признаться, я тоже, – ответил я.

– В голове не укладывается, какую кашу заварил Дэвид: женщина, видео, а теперь подозрение в убийстве. Мне следовало бы беспокоиться о допросах в полиции, а я все время думаю о телевидении, представляю, как журналисты гоняются за людьми, прикидываю, что бы они сделали с нами. Кто теперь захочет заговорить со мной, кому я смогу посмотреть в глаза? – Стефани покачала головой, теребя шов на джинсах. – Знаешь, почему я согласилась поговорить именно с тобой?

– Не потому, что мы дружили.

Стефани снова покачала головой.

– Скорее потому, что мы никогда не притворялись, что дружим, – сказала она. – Мы никогда не симпатизировали друг другу… – Я попытался заговорить, но она отмахнулась. – Не трудись, Джон. Не сейчас. Мы терпеть друг друга не могли, но зато и не притворялись. Мы никогда не лгали друг другу. В сущности, в этом кошмаре ты единственный, кто не лгал мне.

– Майк Метц…

– Я совсем не знаю Майка Метца. Не исключено, что он лучший адвокат на свете, – я молю Бога, чтоб так оно и было. Пожалуй, если он хорошо себя проявит, я буду ему доверять. Но сейчас он для меня – просто голос в телефонной трубке, а я не могу обсуждать личные проблемы с посторонним человеком. Пока не могу. Сейчас мне нужен человек знакомый. И правдивый.

– Даже если ты этого человека недолюбливаешь?

Снова чуть заметная улыбка.

– Странно, да? Доверять человеку, которого не любишь.

– Бывают и более странные вещи.

Легкая улыбка стала печальной, потом исчезла.

– Например, быть замужем за человеком, которому не доверяешь.

– Пожалуй. – Я глубоко вздохнул и достал блокнот. – Мне надо задать тебе несколько вопросов.

Стефани кивнула.

– Не хочу в камеру. Если цена такова – давай.

Если бы все было так просто, подумал я. А потом я спрашивал, а она отвечала.

– Я давно догадывалась. Правда, я ни разу не поймала Дэвида с поличным, но, когда у него что-то намечалось на стороне – или уже имело место, – тон у него делался одновременно раздраженным и виноватым. В смысле он таким тоном отвечал на мои вопросы типа «Где ты был?» или «Куда ты собрался?». Периодически он возвращался домой с вороватым и немного самодовольным видом. До меня не сразу дошло, несколько лет понадобилось. Наверно, я сознательно закрывала глаза на шашни Дэвида. Впрочем, так многие обманутые жены себя ведут. О Холли я узнала вскоре после Нового года. Она оставила сообщение: «Дэвид, почему ты не звонишь?» – или что-то в этом роде. Дэвид тогда казался более напряженным, чем обычно, и пил больше. Я чувствовала: его что-то гнетет. Потом я услышала сообщение Холли и поняла, что именно.

– Ты поговорила с Дэвидом?

Стефани снова выдавила улыбку, на сей раз горькую.

– По-твоему, в этом был бы смысл?

– Вероятно, нет.

– Я тоже так думала, но все равно попыталась. Дэвид рассердился по-настоящему. Он рассердился на меня. А потом просто соврал. Дескать, все в порядке, занят новой работой. Я знала, что это ерунда, но… – Стефани сжала челюсти, подавляя вспыхнувший было гнев.

– Как ты с ней познакомилась?

Стефани помрачнела и покачала головой.

– Она собственной персоной явилась, можешь себе представить? Был вечер четверга, я возвращалась с йоги. Подошла к парадной двери, слышу, в холле какая-то женщина кричит на швейцара. Голос такой театральный, с придыханием, но в то же время знакомый. Я не сразу поняла, откуда он мне знаком. Стояла на тротуаре и слушала. А потом поняла, почему перебранка так меня насторожила: они поминали Дэвида. «Не лги мне. Не говори, что его нет дома, – я сама только что видела, как он вошел. Марч, квартира 10А». Женщина производила впечатление сумасшедшей, и тут до меня дошло, кто это. А Холли бросилась вон из дома. Она пробежала мимо меня. Я была потрясена ее красотой.

– Ты заговорила с ней?

– В тот раз – нет.

– Тогда как…

– Я пошла за ней. – Стефани покраснела.

– Куда?

– На Восемьдесят шестую улицу, потом в подземку и потом, когда она вышла в Бруклине, «вела» ее до самой квартиры. – Видимо, я изменился в лице, потому что Стефани покачала головой: – Я ничего не планировала. Все произошло само собой. Я не могла оторвать от нее взгляда, и я… я должна была проследить за ней.

Черт.

– Вот тогда ты и заговорила с ней – в ее квартире?

– Нет, только на следующий день. Всю ночь я думала о… – Стефани умолкла, зажмурилась и сжала пальцами переносицу. Что-то пробормотала – возможно, выругалась – и подняла голову. – В тот вечер Дэвид вел себя хуже обычного, огрызался на каждое мое слово и пил… Неудивительно: пока женщины остаются безликими, притворяться гораздо легче. Но я слышала ее голос, я видела ее. Я так больше не могла. Холли не шла у меня из головы, мне мерещились всякие грязные сцены с участием Дэвида. Я должна была что-то сделать. И на следующий день я поехала к Холли.

– Что произошло?

– Это было ужасно. Она смеялась и… Я не заметила камеры, но Дэвид сказал, Холли все записала.

– Мы видели только часть записи. Мне надо знать все.

Стефани ссутулилась и отпила воды.

– Я назвала свое имя в домофон, и Холли сразу догадалась, кто я, и засмеялась. Она впустила меня в квартиру, я села. Холли очень долго молчала. Просто пристально смотрела на меня и ждала. Квартира была мерзкая – тесная, темная… Да и дом прегадкий. Но почему-то под взглядом Холли я чувствовала себя… не знаю… голой. Наконец я просто сказала то, что должна была сказать.

– Что именно?

– Велела ей оставить Дэвида в покое. Сказала, чтобы она нашла себе мужа и перестала преследовать моего. Какое-то время она молчала и все смотрела на меня, как на какое-то насекомое. А потом засмеялась. Я рассердилась… еще больше… и наговорила всякого.

– Чего именно?

– Я ругала ее, а она только громче хохотала. А потом заговорила.

– О чем?

Стефани посмотрела в окно, на одинокую фигуру, двигавшуюся вокруг фонтана, – медленно ползущее черное пятно на фоне бело-синего снега. Лицо Стефани застыло, челюсти снова напряглись.

– Холли задавала вопросы… обо мне и Дэвиде.

– Какие вопросы?

– Спрашивала, почему я позволяю мужу трахать других женщин. – Слова застревали у нее в горле, на шее появилось красное пятно. – Как я могу быть за ним замужем и терпеть его измены… почему я вообще вышла за него, если собиралась допускать такое. Почему не разведусь. Почему применяю страусиную тактику. Потом спросила, не я ли довела мужа до интрижек на стороне – в смысле, может, мне в глубине души нравится представлять его… – У Стефани перехватило дыхание, она покачала головой и посмотрела на меня: – Спрашивала, знала ли я вообще, что… что Дэвид любит в постели, говорил ли он со мной о том, что делает с другими женщинами. С ней, в частности. Делал ли он когда-нибудь такое со мной. Только попроси, говорит, я все расскажу. Мастер-класс проведу.

У меня схватило живот, на шее выступила испарина. Стефани шмыгнула носом и отпила воды.

– Она еще много чего говорила, но, думаю, ты уловил смысл.

– Что ты сделала? – спросил я.

Слабая улыбка появилась снова и не исчезла. Стефани смотрела мне в глаза.

– Она сидела в своей тесной квартирке и улыбалась, такая красивая… это было отвратительно. Она была отвратительна, и мне хотелось убить ее. Хотелось ударить ее чем-нибудь или свернуть ей шею, и будь у меня тогда пистолет, я бы пристрелила ее на месте.

Во рту у меня пересохло, было трудно выдавливать слова.

– Что ты сделала? – спросил я снова.

Она засмеялась сердито и горько – как эхо прежней Стефани.

– Что я сделала? Я, Джон, расплакалась. Разревелась, как ребенок, и выскочила оттуда как ошпаренная. Бежала, пока не нашла такси, и плакала всю дорогу домой. – Стефани покачала головой и вытерла глаза.

– Когда вы увиделись снова?

– Мы не виделись.

– Никогда?

Стефани посмотрела на меня прищурившись:

– Никогда.

– Вы не дрались там, в ее квартире? Ты не ударила ее?

– О Господи, нет же. Жаль, что я не дала ей пощечину… Жаль, что не смогла… Нет, я не дотронулась до Холли.

– Значит, насилия не было?

Стефани села прямо, лицо словно застыло.

– Я же сказала: я ее пальцем не тронула.

– Ты угрожала ей?

– Я… я была сердита. Я вопила, ругалась, требовала, чтобы она оставила нас в покое. Возможно, сказала что-нибудь еще…

– Что именно?

– Не помню.

– Ты угрожала физической расправой? Или…

– Я же сказала: я была в состоянии аффекта, всех своих слов не помню.

Я кивнул.

– Ты не заметила у нее каких-нибудь ран или ушибов? Может, были синяки, царапины?

Стефани снова прищурилась.

– Нет, ничего подобного.

– Холли только вопросы задавала или что-нибудь еще говорила?

Стефани покачала головой.

– Только вопросы. Больше ничего не было.

Я посмотрел в свои заметки.

– Ты рассказала Дэвиду о том, что сделала?

– Я… я растерялась.

– Звонки прекратились?

– Вряд ли она звонила после нашей встречи, но, кажется, это не очень помогло Дэвиду. Он буквально извелся. Он паниковал. Я не знала, что делать, а потом он пошел к тебе.

– Откуда ты узнала об этом?

Стефани уставилась на ковер.

– Я видела вас вместе, за завтраком. Я… следила за ним.

– Ты хорошо поработала.

Она снова покраснела.

– Здесь нечем гордиться. Я была в ярости… не представляла, куда бежать, к кому обращаться. Потом увидела вас вдвоем и подумала, что ты как-то связан с Холли, что это ты втянул Дэвида. На меня как затмение нашло. – Стефани подняла глаза. – Это было недостойно, я знаю.

Я глубоко вздохнул.

– Расскажи мне о том вторнике.

– О каком вторнике?

– О позапрошлом. Первый вторник после того, как ты виделась с Холли… за день до того, как ты увидела нас с Дэвидом за завтраком. Расскажи подробно.

И Стефани рассказала – запинаясь, останавливаясь и начиная с начала. Как и Дэвид, она провела почти весь день в Сити: в офисе, на деловых встречах, на селекторных совещаниях. И, как и в случае с Дэвидом, труднее всего было отчитаться за время после работы. Возможно, люди, посещающие вместе со Стефани занятия йогой, и подтвердят ее присутствие, но вспомнят ли ее продавцы на Мэдисон-авеню? Пожалуй, для них Стефани – одна из безликих, хорошо одетых женщин, которые рассматривают товары, но ничего не покупают. Присягнут ли они в суде? А еще был поход в кино.

– Я прошла до перекрестка Семьдесят второй и Третьей. Мы должны были встретиться с Биби Ши, но у меня не было настроения, поэтому я позвонила ей и все отменила.

– Значит, в кино ты была совсем одна?

– Мне не хотелось разговаривать.

– Ты пришла туда пешком? – Кивок. – Но ведь было холодно.

– Мне хотелось подышать воздухом.

– Ты заплатила за билет наличными? – Еще один кивок. – Что показывали? – Стефани сказала название фильма, время начала и конца сеанса. Что показывали перед фильмом, она не помнила. – Ты видела кого-нибудь из знакомых?

– Нет.

– Что все это время делал Дэвид?

– Насколько мне известно, он был дома. Был дома и когда я уходила, и когда я вернулась. Спал… или напился до беспамятства.

Я пролистал блокнот, и мы еще раз повторили все даты и время.

– Холли только вопросы задавала или что-нибудь еще говорила?

Стефани покачала головой.

– Ты уже спрашивал. Я ответила: только вопросы.

– Она ничего не говорила тебе?

Стефани нетерпеливо мотнула головой:

– Нет.

Я глубоко вздохнул.

– Она не говорила, что беременна?

Стефани нахмурилась и поджала губы.

– Нет, – произнесла она наконец.

– Вчера нам объявили об этом в полиции. Дэвид не упомянул о беременности?

Стефани коснулась пальцами шеи. И, к моему удивлению, улыбнулась:

– Наверное, забыл. – Она горько хмыкнула.

– Полицейские хотят знать, могли он быть отцом. И полагаю, им интересно, как бы ты отреагировала на эту новость.

– Дэвид что-нибудь ответил?

– Сказал, что ребенок не его и что, если бы Холли сказала о беременности, ты бы не поверила.

– Тут он не лгал. Я бы не поверила.

– Потому что он стерилен?

Стефани подняла брови и медленно кивнула.

– Доктора назвали это по-другому, однако смысл тот же. Мало сперматозоидов, а те немногие, что есть, неподвижны и быстро умирают. Он говорил тебе?

– Дэвид говорит не слишком много. Я догадался.

– Анализы брали два года назад. Мы пытались и… – Она покачала головой.

– Мне жаль.

– Чего? – быстро ответила она прищурившись. – Несомненно, все оказалось к лучшему.

Я в последний раз пролистал блокнот. Стефани встала и вытащила из кармана джинсов коричневый пластиковый пузырек. Отвинтила крышку и вытряхнула белую таблетку.

– У него есть водка, а у меня ативан. Но по крайней мере мне его прописал врач. – Она положила таблетку на язык, допила воду и поставила стакан на стол. – У тебя все?

– Да, – ответил я.

Но Стефани не закончила. Она снова села в кресло и посмотрела на меня.

– Дэвид объяснял, зачем ему это? – спросила она.

– Что – это?

– Всё. Женщины. Ложь. Зачем он так старался превратить свою жизнь… наши жизни… в дерьмо? – Она говорила спокойно и твердо, словно уже много раз задавала эти вопросы. И не ждала ответов. – Знаешь, что больше всего удивило меня, когда я узнала о женщинах? Понимание, что Дэвид жаждал, чтобы я узнала о них. Он был как ребенок, который «секретик» закопал, его распирало. Не знаю, наверно, его интересовала моя реакция: может, я разозлюсь, может, уйду, может, прощу его, – не знаю, чего он хотел больше. Знаю только, что в глубине души он этого ждал.

– Чего – этого?

– Наказания.

– Наказания за… что?

– Думаешь, я понимаю? – Стефани покачала головой. – Но сколько я знаю Дэвида, он всегда был таким: с одной стороны, ему кажется, что его вечно обсчитывают и недооценивают, а с другой – что все хорошее, ему выпадающее, превышает его заслуги. И именно поэтому он все ждал – когда же его поймают с поличным и накажут. – Стефани закрыла глаза и потерла виски. – Знаешь, такое извращенное чувство справедливости: всему хорошему должна соответствовать некая причиненная самому себе боль. Мне следовало бы догадаться, что произойдет что-то серьезное, когда он наконец получил новую работу. – Стефани внимательно посмотрела мне в лицо: – Ты и понятия не имел, да? – Я покачал головой. – Ну разумеется… откуда тебе знать? Каждый из вас, Марчей, замкнут в своем мирке.

– Ты говорила об этом с Дэвидом?

– Разве что несколько лет назад. – Стефани сердито скривила губы. – Возможно, Холли повезло больше. Она умела задавать вопросы. Вот она меня спросила: почему я терплю измены Дэвида? А я теперь думаю: и правда, почему?

– И каков же ответ?

Если бы Стефани послала меня к черту или просто надменно промолчала, я бы не удивился. Но я не ожидал ни тихого, спокойного голоса, ни длинного монолога.

– Я же заключила сделку, верно? Правда, условия этой сделки успели измениться, но я же сама на них согласилась. – Стефани изо всех сил сцепила руки на коленях, но голос остался ровным. – Если подумать о моем браке… если разом принять во внимание все обстоятельства, продолжать совместную жизнь покажется чистым безумием. Да только дело в том, что процесс был постепенный, вроде эрозии. Мало-помалу все оказывается меньше, чем ты думаешь… с каждым годом – всегда чуть меньше. В один прекрасный день понимаешь, что детей не будет, а в другой прекрасный день – что на самом деле муж тебя не любит. Позднее выясняется, что и ты не очень-то его любишь, вдобавок сомневаешься в его адекватности. И становится немного легче думать о детях, которых у тебя не будет, и узнавать о других несчастных женщинах. Безразличие – оно ведь накапливается. Потихоньку все сходит на нет, однако при каждом новом разочаровании, в связи с каждой новой обманутой надеждой ты заключаешь с собой новую сделку. Ты думаешь: «Вот только поменяю квартиру на бо́льшую, может быть, в более престижном районе. Вот куплю у моря дом побольше. Проведу лишнюю неделю на Карибах или устрою в честь дня рождения прием покруче. Куплю „семьсот шестидесятый“ „бумер“ вместо „пятьсот пятидесятого“». И через некоторое время уйти становится… трудно. Квартиры, дома, отпуска, друзья и знакомые… В конечном счете все, наверное, сводится к деньгам. Порвать становится слишком дорого и сложно. Слишком страшно. Бывали моменты, когда я думала, что дошла до края. Например, я подумала так, когда услышала голос Холли по телефону… но каждый раз выясняется, что это еще не самый край. Всегда удается убедить себя, что есть еще куда отступать. Вот так и пятишься шаг за шагом, год за годом… все ниже, ниже, ниже.

На улице солнце двигалось по небу, и яркий луч пробился в окно. Нефильтрованный свет упал налицо Стефани и превратил его в маску – натянутую, белую, как в театре кабуки, и хрупкую. Только сила воли и, может быть, ативан не давали этой маске рассыпаться. Стефани посмотрела на меня:

– Я привыкла к эрозии, Джон, но теперь процесс слишком ускорился. Мы не готовы. Дэвид и я… мы не готовы.

Глава 31

Я слушал гудки в телефоне Майка, когда в дверях появилась Клэр. С прижатым к уху мобильником и газетой под мышкой.

– Да-да, Эми, Беркли – просто рай земной, ты всегда это говорила. Но они там все борцы за здоровый образ жизни и экологию, а кроме того, чтобы…

Эми, кто бы она ни была, продолжала щебетать, и Клэр, не отнимая телефона от уха, положила бумаги и сбросила пальто. Улыбнулась мне и провела рукой по струящимся, как шелк, волосам. Подтянула рукава черной водолазки (руки были белые и гладкие).

В трубке раздался голос Майка Метца:

– Ты поговорил с ней? – Майк словно слегка запыхался.

Я унес телефон и блокнот в спальню и рассказал Майку все. Он задал несколько вопросов, выслушал мои ответы и замолчал.

– Значит, алиби нет ни у кого, – вздохнул он наконец. – Замечательно.

– С рабочим временем у нее неплохо. Да и у Дэвида тоже.

– Меня беспокоит не рабочее время. По мнению судмедэксперта, смерть наступила между семью вечера и полуночью.

– Это новость.

– Я только что говорил с приятелем. Они основываются главным образом на содержимом желудка. Копы нашли человека, утверждающего, будто видел Холли в закусочной неподалеку от ее квартиры около пяти часов дня во вторник.

– Содержимое желудка – не самый точный показатель.

– Верно. Поэтому было бы кстати, если бы Дэвид и Стефани могли подтвердить, где находились в указанное время. К сожалению, они не могут. Да еще Стефани говорит, что хотела убить Холли, а это уже даже для меня перебор.

– Уверен, ты порекомендуешь ей в разговоре с копами не делать акцент на этом обстоятельстве.

– При условии, что она послушает моего совета.

– Она знает, что ей придется слушаться, – ответил я. – Мне показалось, Стефани морально готова. Она перепугана до полусмерти… И Дэвид тоже.

– Абсолютно нормальная реакция, учитывая все обстоятельства. Нам нужно либо вскорости предложить жизнеспособную альтернативу… либо подумать, не нанять ли каждому из супругов Марч отдельного адвоката.

– Господи! Ты что, хочешь бросить Дэвида, чтобы защитить Стефани? Или наоборот?

– Если дойдет до процесса, мы будем искать обоснованные сомнения везде, где только можно.

– Неужели обязательно стравливать моего брата с женой?

В наступившем молчании я почти слышал, как Майк словно что-то взвешивает. Через минуту он решился:

– Тебе не приходило в голову, что следствие все же на правильном пути?

– То есть что виновный – Дэвид? Ты, верно, шутишь. Какого черта ему было нанимать меня, если он планировал убийство? Или просить меня не бросать его дело? Где логика?

– Я говорю не о Дэвиде.

Настала моя очередь притихнуть. Я вспоминал свернувшуюся в кресле Стефани: мертвенно-бледную, измученную, принимающую лекарства, – и пытался представить ее в роли убийцы. Глупо, конечно. Ресурсы моего воображения – это одно, а способность Стефани убить человека – совсем другое.

– Так у тебя новости о Койле? – наконец спросил я.

– Его не задержали, иначе я бы знал. Как у тебя с копами?

– Пока не посадили.

– Снова поедешь в Тэрритаун?

– Вечером. Хочу посмотреть, куда дядюшка Кенни отправится с пончиками.

Когда я вышел из спальни, Клэр ужа закончила разговор и изучала газету, открытую на рубрике «Снять-сдать».

– Квартирным вопросом занимаешься?

– Выясняю обстановку. Не хочу злоупотреблять гостеприимством.

Я зашел на кухню и налил себе газировки.

– Я не жалуюсь. Кто такая Эми?

Клэр улыбнулась:

– Моя сестра – старшая сестра. Знает абсолютно все о разводах, недвижимости, планировании карьеры и так далее. Я стараюсь слушать вежливо, но не всегда получается.

– Где она живет?

Клэр повернулась и присела на стол. Скрестила руки на груди.

– В Сан-Франциско, – ответила она. – Как дела у твоего брата?

Я покачал головой:

– Не лучше.

– Ты занимаешься этим целыми днями… и ночами.

– Сегодня ночью тоже.

– Он должен оценить усилия.

– Его сейчас волнует другое, – ответил я. – И до сих пор от всех моих усилий почти никакого толку.

– Прости. – Клэр встретилась со мной взглядом, и в ее серых глазах не было иронии. Погладила меня по щеке. Я поцеловал ее ладонь и снова вспомнил Стефани: стиснутые на коленях руки, будто изломанные пальцы.

– Почему ты оставалась? – спросил я.

Клэр помрачнела.

– Где оставалась?

– Не где, а с кем. С мужем. Почему ты оставалась с ним так долго? – Лицо Клэр застыло, она убрала руку. Я поймал ее за запястье. – Я не нарываюсь на неприятности.

Клэр высвободила руку.

– Ага, – сказала она, – просто, как всегда, не ко времени.

Я подошел ближе и обнял ее за талию. Клэр уперлась кулаками мне в грудь.

– Я просто хочу понять, – тихо произнес я.

Клэр вскинула брови.

– Мистер Любопытство. – Но кулаки разжались. Она отстранилась, отпила из моего стакана и посмотрела на меня поверх края. – Оставаться было легко. Путь меньшего сопротивления. Пусть муж потакает своим прихотям и полностью сосредоточен на себе, зато он не подлец – в обычном смысле слова. Он делал что вздумается, я была под рукой, когда надо, вот он и смотрел сквозь пальцы на мои собственные… гм… слабости. И дополнительные бонусы тоже не вредили: недвижимость, отпуска и прочее. Я бы соврала, если бы сказала, что без колебаний отказалась от такой жизни. Как там в песне? «Деньги меняют все». В юности у меня с деньгами было напряжно. А они определенно держат в браке.

– И однако, ты ушла.

Клэр выпила еще газировки и поставила стакан.

– Насколько мне известно, жизнь всего одна. Я не молодею. И, как выяснилось, я не готова отказаться от своих представлений о счастливом браке ради лишней дизайнерской сумочки. – На губах Клэр мелькнула кривая улыбка. – Кто знал, что я, черт побери, так благородна? – И она снова уткнулась в газету.

Я подошел к ней сзади и зарылся лицом в ее волосы. Сунул руку под водолазку, провел по теплому животу, запустил пальцы за пояс низко сидящих джинсов.

– Есть что-то во всей этой честности… – тихо сказал я.

Клэр вздрогнула… а потом повиляла, прижавшись ко мне, задом и расстегнула джинсы.

– Мистер Любопытство, – прошептала она и направила мою руку вниз.

Я оставил Клэр крепко спящей и поехал на север. Еще не схлынула первая волна часа пик. Фиолетовое небо потихоньку становилось черным, поток машин на шоссе номер 9 на въезде в Йонкерс двигался рывками, та же картина была в Тэрритауне. Несмотря на холод, я оставил машину за три квартала от «Ван Винкль корт» и пошел к кондоминиуму окольными путями. Всю дорогу я внимательно смотрел по сторонам, однако если копы и установили наблюдение, я его не заметил.

Дверь в подвал Хейгена была заперта, огни в окнах не горели. Я прошел по дорожке, на которой засек его накануне вечером, обогнул еще два дома и сунулся в подвальную дверь. Заперто. Я обошел дом и проверил подвальные окна. За одним разглядел пустую прачечную. Остальные окна были темными, а одно закрашено черной краской. Через трещину в раме сочился желтый свет. Я вернулся к подвальной двери и оглядел дорожки «Ван Винкль корт». Никого. Я вытащил из кармана парки маленькую монтировку и сунул ее за косяк. Легкое нажатие – и дверь распахнулась, предварительно кашлянув. Я спрятал монтировку в карман и достал фонарик.

В подвале пахло сырым цементом и хозяйственным мылом. На миг я замер, но услышал только механическое гудение, гул воды в трубах и воздуха в воздуховодах. Передо мной был темный коридор, и я пошел, как мне казалось, в направлении закрашенного окна. Бетонный пол усыпала мелкая щебенка, и я старался не шуршать.

Коридор разветвлялся. Справа из широкого дверного проема лился свет. Прачечная. Слева было темно. Я повернул налево. Прошел мимо помятой металлической двери, откуда несло гнилыми овощами и грязными подгузниками. Мусороприемник. Я продолжал путь. В конце коридора, напротив стопки старых газет и сплющенных картонных коробок, обнаружилась еще одна металлическая дверь. В ручке был замок, и над ней – еще один, помассивнее. И полоса света у порога. Я наклонился ниже и почувствовал слабый запах кофе. И сигарет.

Я нашел местечко потемнее возле газетной стопки, достал монтировку, поднял ее повыше и уронил на цементный пол. Раздался грохот. Я подобрал инструмент и стал ждать.

Почти тотчас же за порогом метнулась тень. В руки и ноги хлынул адреналин, сердце завертелось, как маховое колесо. А потом – ничего. Ожидание показалось вечностью. Пот выступил на груди и покатился по ребрам, но тут тень снова шевельнулась. Послышался скрежет металла. Я затаил дыхание. Полоса света медленно вытянулась вверх, до притолоки, и я увидел очертания коротко стриженной головы, один голубой глаз и курносый нос. И вложил в удар все силы.

Я пнул ногой дверь над ручкой, раздался звон смятого металла, треск расщепленного дерева и влажный хруст. Послышалось сдавленное проклятие, дверь широко распахнулась, потом захлопнулась, но я успел проскочить в комнату. Койл лежал у дальней стены, прижав руку к лицу, из-под пальцев текла кровь. Я краем глаза заметил койку и стол, раковину, лампу, складной стул, кофейник… а потом Койл вдруг оказался рядом, и большой кулак въехал мне под ребра.

Воздух вырвался из легких вместе с криком, я двинул локтем Койлу в шею. Удар скользнул по плечу, и я вывалился в дверной проем. Койл ухватил меня за куртку и потащил вперед, к ожидающей сеносушилке. Я опустил подбородок, оттолкнулся от стены, нырнул под удар и боднул его в щеку лбом. Койл снова выругался, и мы оба попытались подняться. Я ударил его куда-то коленом, а он дал мне по уху, и в глазах у меня вспыхнул свет. Я с трудом поднялся, но Койл успел первым и ткнул мне большим пальцем в горло. Я задохнулся, выхватил из кармана монтировку и ударил его по бедру. Койл взревел и упал, но, падая, схватил меня за запястье и рванул на себя. Вспыхнули звезды, монтировка полетела в сторону, и я тоже – на стол и дальше в угол. Мне понадобилось мгновение, чтобы прояснилось в глазах, еще одно, чтобы понять, что горячее пятно у меня на спине – кофе, а не кровь, и еще одно, чтобы сообразить, что Койл исчез. Я с трудом встал, помотал головой и выскочил за дверь.

Холодный воздух отрезвил, как пощечина. Я заметил, что Койл направляется на юг, к скоплению мусорных контейнеров на квадратной площадке. Он двигался с трудом, да и дорожка была ненадежной: он не раз поскальзывался. Я не пытался догнать его, только старался не упускать из виду мускулистую фигуру, бредущую, пошатываясь, под натриевыми лампами мимо мусорных контейнеров, через густые кусты в сторону обледеневшей улицы. Я потрусил следом. Постепенно руки и ноги обрели подвижность, пульс успокоился, а через некоторое время утихла и боль в ребрах.

На улице Койл повернул на запад. Я ускорил шаги и сократил дистанцию между нами. Он неоднократно оглядывался и каждый раз прибавлял ходу, но из-за курения с дыхалкой у него было плохо, и надолго его не хватило. Заметив, что я приближаюсь, Койл выругался.

– Пошел ты, урод, – крикнул он. – Убирайся отсюда. – Дыхание, понятно, ровнее не стало.

Дорога плавно свернула и превратилась в пешеходный мост над железнодорожными путями. Койл опустил голову и бросился вперед. Но не выскочил на мост, а перепрыгнул через металлическую ограду и скользнул вниз по насыпи. Черт. Я побежал быстрее и прыгнул следом.

Крутой спуск был покрыт снегом, и я съехал по следу, оставленному Койлом, – в основном на пятой точке. В конце концов я оказался на плохо расчищенной служебной дороге, идущей параллельно путям и отделенной от них высоким забором из металлической сетки. Я огляделся. Дорога пуста. Койла не видать, но следы в снегу ведут под мост. Я медленно, глубоко вздохнул, вытащил из кармана фонарик, а из кобуры – «глок». Включил свет.