Текст книги "Растерзанное сердце"

Автор книги: Питер Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Глава седьмая

Чтобы попасть на ферму Сомсов, надо было съехать с шоссе Линдгарт-Иствейл и с полмили проехать вверх по узкой огороженной улочке, отходящей от дороги. Ферма могла похвастаться обычным набором ветхих хозяйственных построек, сделанных из местного известняка, а также грязным двором и псом, который лаял, натягивая цепь. Келвин Сомс открыл дверь и с довольно хмурым «добрым утром» впустил Бэнкса в дом. Внутри было мрачновато из-за низких темных потолков и угрюмых коридоров. Откуда-то из глубины дома доносился запах жареного мяса.

– Келли-то наша, это, на кухне, – сообщил Сомс, тыча большим пальцем куда-то в сторону.

– Очень хорошо, – ответил Бэнкс. – Вообще-то я пришел поговорить именно с вами.

– Со мной? Я ж вам, это, вчера вечером уже выложил все, что знаю.

– Уверен, что так, – согласился Бэнкс, – но иногда проходит какое-то время – что-то вспоминается, какие-то забытые мелочи. Можно мне сесть?

– Ну да. Ладно, валяйте.

Бэнкс опустился в глубокое кресло с продавленным сиденьем. Весь этот дом, когда он получил возможность осмотреть его получше, показался ему требующим ремонта и, как бы это выразиться, женской руки.

– Скажите, а миссис Сомс?..

– Хозяйка-то моя уж пять лет как померла, – перебил Келвин. – Это, осложнения после операции. – Он словно выплюнул последние слова: видно было, что он винит в безвременной кончине своей супруги либо врачей, либо всю систему здравоохранения, а может быть, и всех их вместе взятых.

– Соболезную, – произнес Бэнкс.

Сомс хмыкнул. Это был низенький, коренастый мужчина, почти поперек себя шире, однако мускулистый и в хорошей физической форме; на нем был тесный жилет, надетый поверх рубашки, и мешковатые коричневые штаны. Вероятно, Сомсу было не больше сорока пяти, но сельский труд состарил его раньше времени, о чем свидетельствовали глубокие морщины и грубая кожа красноватого лица.

– Знаете, – продолжил Бэнкс, – я просто хотел вернуться к тому, что вы нам рассказали в пабе вчера вечером.

– Это все правда.

– Никто и не сомневается. Вы сказали, что вышли из «Кросс киз» около семи, потому что вам показалось, что вы, возможно, забыли выключить газ.

– Точно.

– С вами такое случалось раньше?

– Случалось, – раздался голос в дверях. – Он два раза чуть весь дом не спалил.

Бэнкс повернулся. На пороге стояла Келли Сомс, сложив руки на груди, грациозно опершись обтянутым джинсами бедром о косяк, обнажив при этом плоский животик. Миленькая девица, не поспоришь, подумал Бэнкс: она в форме, и у ней все в норме, как выразились бы «Стритс». Что-то сегодня утром ему везет на молоденьких красоток, взять хотя бы явление этой Брайановой Эмилии. Из-за этого он чувствовал себя стариком.

Должен ли он – и может ли? – вмешиваться в их отношения? Что-то сказать, о чем-то спросить?.. Брайан с Эмилией явно предполагали, что будут спать друг с другом под его крышей, но он еще не успел разобраться, как он к этому относится. Его родной сын. А если он, отец, их услышит? Но что ему еще оставалось делать? Устроить скандал? Его собственные родители, конечно, ни за что бы не стали такого терпеть. Но нравы изменились. В молодости он удрал из дома и снял квартиру в Лондоне, чтобы спать с девушками, шляться допоздна и пьянствовать. В наши дни родители позволяют своим отпрыскам проделывать все это дома, так что дети никуда не убегают – незачем: они могут заниматься сексом сколько хотят, являться домой пьяными, и их все равно всегда накормят и постирают их вещички. Но Брайан просто ненадолго к нему заехал. Наверное, лучше позволить ему и Эмилии делать то, чем они обычно занимаются? Бэнкс мог себе представить атмосферу, которая возникнет, если он менторским тоном заявит: «Только не смей делать это под моей крышей!» И все равно он чувствовал себя неловко – из-за собственных предположений, из-за изменившейся обстановки.

Несмотря на свою игривую позу, Келли Сомс, казалось, нервничала, так подумалось Бэнксу. Его это не удивляло – после того, что Энни поведала ему о ее забавах. Видимо, она беспокоится, как бы он не вывалил все ее отцу.

– Келли, – произнес мистер Сомс. – Сваргань-ка чайку вот этому вот мистеру Бэнксу. Может, он и бобби, но мы ж все равно должны, это, проявить гостеприимство.

– Нет-нет, спасибо, не надо, – запротестовал Бэнкс. – Я сегодня утром выпил чересчур много кофе.

– Как желаете. А я, детка, все-таки, это, выпью чашечку.

Келли разболтанной походкой отправилась готовить чай. Бэнкс мог себе представить, как она навострила ушки, пытаясь услышать, о чем они говорят. Келвин Сомс вытащил трубку и стал выпускать клубы зловонного дыма. На улице время от времени гавкал пес – когда та или иная группа туристов проходила по тропинке, служившей границей фермы.

– Какого вы мнения о Нике Барбере? – спросил Бэнкс.

– Значит, так его звали, беднягу?

– Да.

– Ну, я, это, не скажу, чтоб я был какого-то там мнения. Я его и не знал, этого парня.

– Но он был завсегдатаем вашего местного паба.

Сомс рассмеялся:

– Ежели с неделю будешь каждый день заскакивать в «Кросс киз» пропустить пинту, ты еще не станешь, это, завсегдатаем. В наших краях не так, зарубите себе на носу.

– Тем не менее, – упорствовал Бэнкс, – за это время вы могли успеть хотя бы перемолвиться с ним несколькими словами, разве не так?

– Может, и так. Но я-то с этими, из коттеджей, особо не знаюсь.

– Почему?

– Чего тут непонятного? Эти чертовы лондонцы являются сюда, скупают жилье, цены растут, а сами-то они что делают? Сидят в своих шикарных квартирах в Кенсингтоне и, это, считают прибыль – вот что они делают.

– Зато в Долины стекаются туристы, мистер Сомс, – объяснил Бэнкс. – Они здесь тратят деньги.

– Ну да. Для всяких лавочников это, может, и хорошо, – не унимался Сомс. – Но нам, фермерам, от этого никакого проку, верно? Все вечно топчутся на нашей земле днем и ночью, губят отличную траву, на ней бы пасти и пасти.

Судя по тому, что доводилось слышать Бэнксу, фермерам вообще ничего никогда не приносило пользы. Он знал, что жизнь у них тяжелая, но он чувствовал при этом, что их бы, возможно, больше уважали, если бы они поменьше ныли и жаловались – если не на законы Евросоюза и не по поводу права ходить по их тропинкам, то по какому-нибудь другому поводу. Конечно, всего несколько лет назад Долины понесли огромный ущерб из-за ящура, но при этом пострадали не только фермеры, которым, между прочим, выплатили приличную компенсацию. Удар тогда ощутили на себе и здешние мелкие предприниматели, особенно сдающие внаем «комнату плюс завтрак», а также кафе, чайные, пабы, магазины туристического снаряжения, владельцы мест на рынке. А ведь им-то никто не платил компенсаций. Бэнксу было известно, что в здешних краях вспышка заболевания довела до самоубийства не одного разоренного предпринимателя. Не то чтобы он не сочувствовал фермерам, просто часто казалось, что они считают себя единственными, у кого есть какие-то права или реальные основания для жалоб; к тому же они настолько остро сочувствовали себе сами, что сочувствие, поступающее из других источников, уже казалось излишним. Впрочем, Бэнкс знал, что по этой зыбкой почве надо ступать осторожно.

– Я понимаю, что тут есть свои проблемы, – согласился он, – но убийством жителей коттеджей ее не решить.

– По-вашему, так и вышло?

– Я не знаю, как вышло, – заметил Бэнкс.

Келли вернулась с чаем и, подав его отцу, снова прислонилась к дверному косяку, грызя ноготь.

– Никто в наших краях не стал бы убивать этого парня, вы уж мне поверьте, – заявил Сомс.

– Откуда вы знаете?

– Потому что у нас тут, почитай, все с вами согласятся насчет пришлых. КК гребет денежки на всяких отпускниках, да и почти все наши – тоже. Ну да, мы любим иногда, это, отвести душу, побраниться, такой уж народ у нас в Долинах. У нас есть, это, своя гордость. Но никто не станет убивать мужика, который просто занимается своими делами и от которого, это, никому никакого вреда.

– Такое у вас сложилось впечатление о Нике Барбере?

– Я ж говорю, я его и не видал толком, а когда видал, мне казалось, что он безобидный. Не трепач, не надутый, как многие такие. А мы ведь и надутых не убивали.

– Когда в пятницу вы вернулись домой, чтобы проверить конфорку, вы не заметили чего-то необычного?

– Нет, – ответил Сомс. – По дороге мне попалась пара машин – это ж было как раз перед тем, как вырубили свет, – парочка, не больше. Погодка-то была та еще, и почти все, ежели был выбор, оставались, это, дома.

– Вы тогда не заметили никого возле коттеджа, где остановился Ник Барбер?

– Нет, но я, это, живу по другой дороге, так что я бы все равно не увидал.

– А вы, Келли? – обратился к ней Бэнкс.

– Я все время была в пабе, работала, – ответила Келли. – Ни разу не выходила. Можете спросить у КК.

– А какого мнения вы о Нике Барбере?

Конечно, он ступил на опасную почву, и Келли, похоже, еще больше разволновалась. Она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза. Впрочем, Бэнкс за нее не беспокоился. Неизвестно, как пойдет их беседа, но вообще-то Бэнкс хотел, не выдавая секрета девушки, понаблюдать за Келвином: не проскользнет ли хотя бы намек на то, что тот знал о происходящем между его созревшей дочерью и Ником Барбером?

– Трудно так сразу-то сказать, – ответила Келли. – С виду он был приятный, вот и папа говорит. Он никогда особенно не болтал, вот и все. – Она изучала свои ногти.

– И никто из вас не знал, зачем он приехал?

– Видать, в отпуск, – предположил Келвин. – Только вот не пойму, зачем кому-то тащиться сюда в эдакую пору.

– Вас бы удивило, если бы вы узнали, что он – что-то вроде писателя?

– Сдается мне, я об этом никогда и не думал, – ответил Келвин.

– Мне кажется, он просто искал уединенное место для работы, – сказал Бэнкс, – но могли быть и другие причины, по которым он поехал сюда, а не куда-нибудь в Корнуолл или Норфолк. – Бэнкс заметил, что Келли напряглась сильнее. – Не знаю, что он писал, художественные вещи или исторические, но вполне вероятно, что он проводил какие-то изыскания и с этими местами мог быть сейчас или в прошлом связан какой-то человек, кто-то, кого он хотел увидеть, кого он искал. Есть у вас предположения, кто бы это мог быть?

Келвин покачал головой, и Келли последовала его примеру. Бэнкс изучающе смотрел на них. Он считал, что умеет судить о людях, и с удовлетворением отметил: судя по жестам и общей реакции, Келвин Сомс не знал, что его дочь спала с Ником Барбером, а значит, у него не было убедительного мотива для убийства. Во всяком случае, у него имелось не больше мотивов, чем у остальных. А вот был ли мотив у Келли, Бэнкс пока не решил. Да, во время убийства она работала в баре, но призналась, что днем виделась с Барбером, и, если врач ошибся насчет момента смерти, тогда, возможно, он был уже мертв, когда она от него ушла. Но зачем бы ей дубасить его кочергой? По словам Энни, они были знакомы всего несколько дней и оба получали удовольствие, не строя никаких планов на будущее.

Необходимо сохранять непредвзятость и возможность делать любые, даже самые невероятные допущения, подумал Бэнкс; впрочем, пока он мысленно перенесся в Лондон, размышляя о том, что они могут выяснить при осмотре квартиры Ника.

15 сентября 1969 года, понедельник

Просматривая в понедельник утром кипу фотографий с Бримлейского фестиваля, Чедвик испытал разочарование: все они, кроме нескольких явно постановочных кадров, были сделаны при свете дня. Этого следовало ожидать. Вспышка не помогает при больших расстояниях, а значит, она бесполезна, когда ночью снимаешь толпу зрителей или выступающие группы.

Тем не менее одному из фотографов все же удалось проникнуть за сцену, несколько кадров были сняты именно там, и они были вполне живые и непринужденные. На трех из них обнаружилась Линда Лофтхаус – в ниспадающем свободными складками белом платье с изящной вышивкой. На одном фото она стояла, дружески болтая с кучкой длинноволосых парней, на другом была с двумя мужчинами, которых он не знал, а на третьей сидела одна, глядя куда-то вдаль. Это был очень стильный снимок, Линда была снята в профиль – очевидно, объективом-телевиком. Она выглядела хрупкой и прекрасной, и на щеке у нее не было нарисовано никакого цветка.

– К вам пришли, ждут внизу, – доложила Кэрен, заглядывая в дверь и разрушая очарование минуты.

– Кто? – спросил Чедвик.

– Молодая пара. Сказали, что хотят видеть «главного по убийству на Бримлейском фестивале».

– Вот как? Тогда отправь их сюда.

Ожидая посетителей, Чедвик выглянул в окно, потягивая тепловатый кофе. Его окна выходили во двор и были расположены достаточно высоко, чтобы он мог, минуя взглядом Вестгейт, любоваться громадным куполом ратуши, потемневшей за этот промышленный век, как и другие строения. Непрерывный поток машин тек на запад, к внутренней кольцевой дороге.

Наконец в дверь постучали, и Кэрен ввела юную пару. Вид у них был немного оробевший, как у большинства людей, проникающих в святая святых управления полиции. Чедвик представился и попросил их присесть. Обоим было немногим за двадцать – молодому человеку в темном костюме, с аккуратной короткой стрижкой и девушке в белой блузке и черной мини-юбке; ее темные волосы были зачесаны назад и собраны в хвост, стянутый красной лентой. Рабочая одежда. Они назвались: Иэн Тилбрук и Джун Беттс.

– Вы сказали, что пришли по поводу убийства в Бримли, – начал Чедвик.

Глаза Иэна старательно избегали взгляда Чедвика, а Джун играла с сумочкой, лежащей у нее на коленях. Однако именно она заговорила первой.

– Да, – произнесла она, покосившись на Тилбрука. – Я понимаю, мы должны были обратиться к вам раньше. Мы там были.

– На фестивале?

– Да.

– Как и тысячи других людей. Вы что-то видели?

– Не то чтобы, – ответила Джун. Она бросила еще один взгляд на Тилбрука, внимательно изучавшего пейзаж за окном, набрала побольше воздуха и заговорила снова: – Кто-то украл наш спальный мешок.

– Так-так, – отозвался Чедвик с внезапным интересом.

– В газетах же просили сообщать обо всем странном, а это странно, правда?

– Почему вы не заявили раньше?

Джун опять глянула на Тилбрука:

– Знаете, он не хотел в это ввязываться, потому что ждет повышения в компании «Коппер уоркс» и думает, что у него будет меньше шансов, если узнают, что он ходит на рок-фестивали. Решат, что он – наркоман-хиппи. Да еще и подозреваемый в убийстве.

– Да не поэтому! – вступил Тилбрук. – Я сказал, что скорее всего это ерунда, подумаешь – спальник, но ты все не унималась. – Он посмотрел на часы. – А теперь я опоздаю на работу.

– Не беспокойтесь об этом, приятель, – успокоил его Чедвик. – Лучше расскажите мне все подробно.

Тилбрук помрачнел, но тут вмешалась Джун:

– В газетах писали, что найден синий спальник «Вулворт», а у нас был как раз синий, из «Вулворта». Вот я и подумала… ну, знаете…

– Сможете его опознать?

– Не уверена. Вряд ли. Они же все одинаковые, разве нет?

– Полагаю, вы оба… э-э… Он ведь достаточно большой, чтобы в него поместились двое… Вы провели в нем какое-то время в выходные?

Джун покраснела:

– Да.

– Тогда в нем должны были остаться следы, которые мы сможем соотнести с вашими данными. Но вам все равно придется на него взглянуть.

Джун вся сжалась:

– Вряд ли я смогу! А там?.. Ну то есть… это в нем ее?..

– Там не так много крови, вы ее и не заметите.

– Хорошо. Наверное, тогда смогу.

– Но сначала сообщите мне кое-какие детали. Начнем со времени. Когда пропал спальник?

– Точно не скажу, мы за временем не следили, – заявил Тилбрук. – Но это было в воскресенье поздно ночью.

– Откуда вы знаете?

– Играли «Лед Зеппелин», – объяснила Джун. – Это была последняя группа из тех, что выступали, и мы пошли посмотреть, нельзя ли подобраться поближе к сцене. А вещи оставили, решили, что если найдется местечко, то кто-нибудь из нас пойдет и принесет их, пока другой будет сторожить место. Мы, конечно, ничего не нашли, впереди была такая толкучка. А когда вернулись обратно, спального мешка не было.

– Какие еще вещи были у вас с собой?

– Рюкзак, а в нем – кое-какая одежда, бутылка шипучки и сэндвичи.

– И все это осталось нетронутым?

– Да.

– Где вы сидели?

– На самой опушке леса, примерно на полпути между сценой и дальним краем поля.

Близко, подумал Чедвик, ощущая волну возбуждения, очень близко. Значит, убийца прошел двести ярдов, продираясь сквозь густой лес, добрался до края поля и нашел спальный мешок. Он искал именно спальник? Наверняка он знал, что они тут есть у многих. К тому времени стемнело. Толпа зрителей была захвачена музыкой, все внимание было сосредоточено на сцене, так что человеку, едва заметному в темноте, легко было стащить спальник, даже если его хозяева сидели неподалеку, и потом ускользнуть обратно в чащу.

Переправить его обратно на поле, когда в нем уже лежала жертва, было, разумеется, труднее, и Чедвику так хотелось надеяться, что кто-нибудь заметил фигуру, волочившую по земле или несшую на плече спальный мешок. Почему никто не сообщил ни о чем подобном? Вероятно, свидетели не сочли увиденное подозрительным или попросту хотели избежать любых контактов с полицией. Тут могли сыграть свою роль и наркотики. Возможно, тот, кто это видел, был совершенно не в состоянии понять, что мелькнуло перед его глазами. С другой стороны, убийца мог подождать, пока «Лед Зеппелин» доиграют и народ начнет разбредаться по домам. После этого было уже легко подкинуть спальник. Но, как бы это ни случилось на самом деле, больше всего преступнику помогло то, что ни один из собравшихся двадцати пяти тысяч человек не ожидал увидеть, как кто-то тащит по траве труп в спальном мешке.

Конечно, преступник рисковал: люди могли увидеть, как он крадет мешок, и поднять шум. Но было слишком темно, чтобы суметь описать похитителя, и потом, у этих хиппи, судя по опыту Чедвика, было весьма бесцеремонное отношение к частной собственности. Кроме того, кто-то мог наткнуться в лесу на тело, пока убийца ходил за мешком. Однако даже в этом случае преступник всего лишь потерял бы возможность замести следы, создать впечатление, будто девушку убили на поле, прямо в спальнике.

Понятно, что они имеют дело не с криминальным гением, однако убийце явно благоприятствовала удача. Даже если бы он не отвлек внимание от места преступления и кто-нибудь нашел труп в лесу, все равно не было никаких улик, которые позволили бы связать с ним этот труп, и полиция была бы сейчас точно в таком же положении. Правда, теперь у них есть эта пара – Джун Беттс и Иэн Тилбрук. На то, чтобы отмести ложные следы и понять, где на самом деле убили жертву, потребовалось не так уж много времени, и сейчас, как надеялся Чедвик, попытка запутать след давала им ключ. Теперь полицейские гораздо лучше представляли себе, когда было совершено убийство, однако по-прежнему не знали, что сталось с ножом.

– Давайте все же попробуем уточнить время, – попросил он. – Сколько времени группа провела на сцене?

– Трудно сказать, – ответила Джун, глядя на Тилбрука. – Они долго выступали.

– Они играли «Не могу тебя бросить, детка», когда мы двинулись посмотреть, нет ли местечка поближе к сцене, – сообщил Тилбрук, – а когда мы вернулись, они ее еще не закончили. По-моему, это была у них вторая вещь в программе, а первая была довольно короткая.

Чедвик понятия не имел, сколько длятся такие песни, но он сообразил, что, вероятно, сможет получить хронометраж композиций у Рика Хейса, с которым все равно собирался снова поговорить. Пока же ему было достаточно и этих сведений.

– Значит, примерно между часом ноль пятью и половиной второго?

– У нас не было часов, – ответила Джун, – но если вы говорите, что они начали в час, тогда да, прошло минут двадцать с начала их выступления, где-то так.

Следовательно – час двадцать, а значит, Линду, видимо, убили между часом ночи, когда группа начала играть, и этим временем. Чедвик показал посетителям ее фотографию.

– Вы когда-нибудь видели эту девушку? – спросил он.

– Нет, – ответили они в один голос.

Тогда Чедвик достал снимки Линды с незнакомыми ему людьми:

– Узнаёте кого-то?

– Разве это не?.. – начала Джун.

– Очень может быть, – подтвердил Иэн.

– Так кого вы узнали? – поторопил Чедвик.

– Вот этих ребят. Они из «Мэд Хэттерс», – пояснил Иэн. – Терри Уотсон и Робин Мёрчент.

Чедвик вгляделся в фотографию. Он планировал побеседовать с «Мэд Хэттерс» сегодня днем.

– Хорошо, – произнес он, вставая. – Теперь, если вы не против, давайте спустимся в хранилище вещественных доказательств, и вы посмотрите на спальный мешок.

Они неохотно двинулись за ним.

*

– Я знаю, что вам надо успеть на поезд, – сказала суперинтендант Катрин Жервез рано утром в понедельник, – но я хотела бы переговорить с вами, перед тем как вы отправитесь.

Бэнкс сидел напротив нее, по другую сторону стола, в помещении, которое некогда служило кабинетом Гристорпу. Сейчас оно было обставлено куда скупее, и в шкафах стояли только книги по юриспруденции, криминологии и менеджменту. Исчезли переплетенные в кожу тома Диккенса, Гарди и Остен, которыми окружал себя Гристорп, а также пособия по ужению рыбы на муху и кладке стен без раствора. Только на одной полке красовались награды суперинтенданта за соревнования по стрельбе из лука и фотография в рамке, на которой она натягивала тетиву и целилась. Единственным настоящим украшением комнаты был висящий на стене плакат давней ковент-гарденской постановки «Тоски».

– Как вам, по-видимому, известно, – продолжала суперинтендант Жервез, – это мое первое расследование убийства подобного уровня, и я уверена, что мальчики и девочки в отделе немало позубоскалили по моему адресу.

– Не то чтобы…

Она отмахнулась:

– Неважно. Дело не в этом. – Она поворошила бумаги на столе. – Мне о вас многое известно, старший инспектор Бэнкс. Я считаю необходимым наводить подробные справки о людях, которые служат под моим руководством.

– Очень мудро, – отозвался Бэнкс, задаваясь вопросом: неужто его вызвали сюда лишь для того, чтобы заставить выслушать очередные банальности?

Жервез насмешливо взглянула на него.

– В частности, мне известно о вашей склонности к дешевому сарказму, – заметила она. – Но мы встретились здесь не по этой причине. – Она откинулась на спинку дорогого директорского кресла и улыбнулась; ее губы, похожие очертаниями на купидонов лук, изогнулись у уголков, точно готовые выпустить стрелу. – Я бы хотела, если можно, быть с вами совершенно откровенной, старший инспектор Бэнкс, и заверяю вас, что ничто из того, что будет сказано в этой комнате сегодня утром, не выйдет за пределы этих четырех стен и об этом будем знать только вы и я. Это ясно?

– Да, – ответил Бэнкс недоумевая. Что за чертовщина последует дальше?

– Мне известно, что недавно вы при ужасающих обстоятельствах потеряли брата, и я приношу вам глубочайшие соболезнования. Кроме того, мне известно, что не так давно вы потеряли свой дом и чуть не потеряли жизнь. Иными словами, для вас это был год, полный печальных событий, не так ли?

– Да, это так, но я надеюсь, что это никак не сказалось на моей работе.

– О, я полагаю, что мы можем быть вполне уверены в обратном, не правда ли? – На Жервез были овальные очки в серебристой оправе, и она поправила их, глядя в бумаги, лежащие перед ней на столе. – Сокрытие информации в ходе важнейшего расследования, нападение на подозреваемого с применением металлического прута. Надо ли мне продолжать? Вам ведь не требуется особого поощрения, чтобы немного переступить черту, верно, старший инспектор Бэнкс? И никогда не требовалось. Ваше персональное дело – это лоскутное одеяло, состоящее из сомнительных решений и откровенных нарушений субординации. Res ipso loquitor,<sup>[14]14
  Дела говорят сами за себя (искаж. лат.).


[Закрыть]</sup> как любят выражаться юристы.

Значит, ты и по-латыни шпаришь, подумал Бэнкс. Ну и ну!

– Понимаете, – сказал он, – я иногда срезаю углы, готов это признать. При нашей работе на это порой приходится идти, если хочешь опередить преступника. Но я никогда не давал ложных показаний, не подделывал улик и не выбивал свидетельств силой. Готов признать, прошлым летом в Лондоне я погорячился, но здесь, как вы и сказали, сыграла роль личная трагедия. Я понимаю, вы у нас – новая метла. Вы хотите подмести почище. Все правильно. Если меня ожидает перевод на другое место, давайте перейдем к делу.

– Из чего вы сделали такой неожиданный вывод? – В ее голосе звучало непритворное удивление.

– Может быть, из ваших слов?

Она, прищурившись, изучающе посмотрела на него:

– Вы прекрасно уживались с моим предшественником суперинтендантом Гристорпом, не так ли?

– Он был хороший полицейский.

– Что вы под этим подразумеваете?

– То, что сказал. Мистер Гристорп был опытный офицер полиции.

– И он отпускал вас в свободное плавание.

– Он знал, как сделать так, чтобы работа была выполнена.

– Ясно. – Суперинтендант Жервез наклонилась вперед, опершись локтями на стол и сведя вместе ладони. – Что ж, позвольте мне сообщить вам одну вещь, которая вас, возможно, удивит. Я не хочу, чтобы вы отказывались от своих методов расследования. Мне тоже нужно, чтобы работа была выполнена.

– Простите?.. – переспросил Бэнкс. Ему показалось, что он ослышался.

– Я предполагала, что это может вас удивить. Позвольте мне кое-что вам сказать. Я – женщина в мужском мире. Думаете, я этого не понимаю? Думаете, я не знаю, сколько людей из-за этого мною возмущаются, сколько людей втайне ждут, чтобы я оступилась? Но у меня тоже есть амбиции. Не вижу причины, почему бы через несколько лет мне не стать главным констеблем. Не обязательно здесь, предположим, в каком-то другом месте. Возможно, мне дадут должность, потому что я женщина. Мне это безразлично. Я ничего не имею против позитивной дискриминации. Мы ждали этого столетиями. Давно пришло наше время. Мой предшественник не был амбициозен. Ему было все равно, ему недолго оставалось до пенсии. Но мне – нет, и я вижу перед собой дальнейшую карьеру, длинный карьерный путь, и притом великолепный.

– А какова моя роль в ваших… э-э… планах?

– Вы, как и я, знаете, что о работе полицейских судят по достигнутым результатам. Изучая ваш весьма извилистый профессиональный путь, я заметила, что вы действительно достигаете результатов. Возможно, не всегда традиционными способами, возможно, не всегда теми способами, которые предписывает закон, однако вы их достигаете. Может быть, для вас станет неожиданностью и то, что в вашем послужном списке сравнительно мало пометок о неблагонадежности. Иными словами, вам удается вывернуться. Как правило. – Она откинулась назад, улыбаясь. – Когда доктор спрашивает вас, сколько вы пьете, что вы ему отвечаете?

– Я вас не совсем понимаю…

– Бросьте. Я не о пьянстве. Что вы ему ответите?

– Ну, пару рюмок в день, что-то в этом роде.

– А знаете, как поступит ваш доктор?

– И как же?

– Он сразу же мысленно удвоит цифру. – Она опять наклонилась вперед. – Я хочу сказать, что все мы лжем в подобных вопросах, и вот это, – постучала она пальцами по лежащим перед ней папкам, – попросту говорит о том, что те случаи, когда вас ловили за руку на чем-то не стопроцентно праведном, – это всего лишь верхушка айсберга. И это хорошо.

– Вот как?

– Да. Мне нужен человек, который умеет выворачиваться. Я не желаю, чтобы вы получали пометки о неблагонадежности, потому что они бросят тень и на меня, но мне по-настоящему нужны результаты. И вы их добиваетесь. Меня это устраивает, и, когда я покину эту забытую Богом пустыню, полную пастухов-скотоложцев и пьяниц, буянящих в пабах субботними ночами, я хочу, чтобы мой послужной список был безупречен. И это может случиться скорее, чем нам кажется, если министерство внутренних дел продолжит свой курс. Полагаю, вы читаете газеты?

– Да, мэм, – ответил Бэнкс.

Недавно в министерстве сочли, что многие из полицейских управлений небольших графств, таких как Северный Йоркшир, не готовы к охране правопорядка в современном мире. Поэтому поползли слухи о том, что их объединят с более крупными управлениями соседних регионов, а значит, полицию Северного Йоркшира может поглотить полиция Западного Йоркшира. О том, что случится с нынешними сотрудниками, если такая встряска действительно намечается, не было сказано ни слова.

– И вы можете мне обеспечить этот безупречный послужной список, – продолжала суперинтендант Жервез, – а в благодарность я прикрою вас. Пейте при исполнении, расследуйте версии самостоятельно, исчезайте на целые дни, не доложившись начальству. Я закрою на это глаза. Но, занимаясь всем этим, имейте в виду: будет лучше, если, черт побери, всем этим вы будете заниматься ради того, чтобы раскрыть дело, и лучше, черт побери, раскройте его побыстрее, а я, черт побери, присвою все лавры себе. Не сбавляйте ход. Я по-прежнему понятно выражаюсь?

– Да, мэм, – ответил потрясенный Бэнкс, испытывая и восхищение, и трепет при виде зрелища неприкрытого честолюбия, которое перед ним развернулось и которое, как выяснилось, работает ему на благо.

– И если вы переступите черту, убедитесь, черт вас возьми совсем, что вы не попадетесь, иначе вы будете сами защищать свою задницу, – предупредила она. Потом расправила воротничок своей белой шелковой блузки и изящно откинулась на спинку кресла. – А теперь, – проговорила она, – вы ведь должны успеть на поезд, не так ли?

Бэнкс встал и пошел к двери.

– Старший инспектор Бэнкс…

– Да?

– Я вот все думаю о «Лючии де Ламмермур», которую поставили в «Северной опере». Вам не кажется, что она получилась немного тускловатой? И тембр голоса их Лючии, на мой взгляд, излишне пронзителен.

15 сентября 1969 года, понедельник

В это же утро Чедвик встретился с Брэдли, Эндерби и главным суперинтендантом Маккалленом, после чего пригласил Джеффа Брума на обеденный сэндвич и пинту в пабе напротив Парк-Лейн-колледжа. Большинство студентов оттягивалось в зальчике поменьше и попрезентабельней, а общий зал бара был вотчиной Чедвика и нескольких пожилых пенсионеров, тихо игравших в домино и смаковавших свои полпинты мягкого. Перед детективами стояли две пинты горького «Вебстер пенни» и по тарелке сэндвичей с жареной говядиной, и Чедвик сообщал Бруму последние новости касательно убийства Линды Лофтхаус.

– Не знаю, зачем ты мне все это рассказываешь, Стэн, – заметил Брум, доедая сэндвич и доставая пачку с десятью «Кенситас»; он покатал сигарету по столу, разминая, и закурил. – Мне как-то не кажется, что это преступление связано с наркотиками.

Чедвик смотрел, как Брум вдыхает и выдыхает дым, и почувствовал знакомый позыв, который, как ему казалось, он поборол еще четыре года назад, когда доктор обнаружил тень в его легком, оказалось, что это туберкулез, и он полгода провалялся в санатории.

– Дым не беспокоит? – спросил Брум.