Текст книги "Растерзанное сердце"

Автор книги: Питер Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Она передала Чедвику цветной снимок. Да, это была девушка из спального мешка, только здесь она была живая, на губах у нее играла полуулыбка, большие синие глаза смотрели куда-то вдаль, волнистые светлые волосы спадали на плечи.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Я вам ее обязательно верну. И пришлю кого-нибудь, чтобы вас отвезли на официальное опознание в больницу и потом привезли обратно.

– Спасибо. – Стоя рядом с ним в дверях, миссис Лофтхаус прижимала мокрую салфетку к глазам. – Как со мной могло такое случиться, мистер Чедвик? – произнесла она. – Я всю жизнь была ревностной христианкой. Не обидела ни единой живой души, всегда служила Господу, не щадя сил. Как Он мог со мной так поступить? Муж да еще и дочь, в один год?

Чедвику оставалось только покачать головой.

– Не знаю, – сказал он. – Хотел бы я сам знать ответ.

*

Оказалось, что «совсем рядом с Шеффилдом» означает: в чудноватой деревне на краю национального парка Пик-дистрикт, сам же дом был отдельно стоящим известняковым коттеджем с довольно большим и ухоженным садом, парадной дверью строго по центру фасада, симметричными окнами с поперечными брусками, пересекающими оконные рамы, с гаражом и хозяйственными постройками. В Долинах все это стоило бы сейчас около пятисот тысяч фунтов, прикинула Энни, но она понятия не имела, какие цены здесь, в Пик-дистрикте. Скорее всего, не так уж отличаются. Эти две местности были во многом схожи: те же известковые холмы и долины, те же орды туристов и скалолазов, являющиеся сюда почти круглый год.

Уинсом припарковалась у ворот, и они двинулись по садовой дорожке. Рядом, среди деревьев, щебетали какие-то птицы, дополняя картину сельской идиллии. Женщина, которая открыла им дверь, явно недавно плакала. Энни возблагодарила судьбу, что не ей пришлось обрушивать на хозяйку печальные новости. Она ненавидела этим заниматься. В последний раз, когда она сообщала о смерти, женщина, узнав о гибели подруги, упала в обморок.

– Энни Кэббот и Уинсом Джекмен из отдела по особо важным преступлениям полиции Северного Йоркшира, – произнесла она.

– Входите, пожалуйста, – пригласила женщина. – Мы вас ждем.

Если зрелище шестифутовой негритянки ее и удивило, она никак себя не выдала. Как и другие, она наверняка смотрела по телевизору криминальные программы и привыкла к мысли о мультирасовой полиции, даже в таком «белом» районе, как Пик.

Она провела их по сумрачному коридору, где каждое пальто висело на своем крючке, а сапоги и ботинки были аккуратно выстроены на невысокой стойке из планок. Они вошли в просторную гостиную с двустворчатым французским окном, выходящим в задний дворик с тщательно подстриженным газоном и цветочным бордюром. Еще в дворике имелись каменная купальня для птиц и пластиковый стол со стульями. Платаны обрамляли великолепный вид на поля и известковые холмы за ними. Небо было светло-серое, но где-то на севере меж облаками сквозил намек на солнце.

– Мы только что из церкви, – сообщила женщина. – Мы ходим туда каждую неделю, а на этой неделе, думаю, это особенно важно.

– Конечно, – согласилась Энни, хотя по религиозным убеждениям она была скорее агностик, любительские же духовные практики в области йоги и медитации так и не привели ее к какой-то определенной религии. – Мы выражаем свои соболезнования по поводу вашего сына, миссис Барбер.

– Пожалуйста, зовите меня Луиза, – попросила она. – Мой муж Росс готовит чай. Надеюсь, вас это устроит.

– Более чем устроит, – ответила Энни.

– Прошу вас, присаживайтесь.

На всех крытых ситцем креслах лежали безупречно чистые кружевные салфеточки, и Энни села осторожно, не смея коснуться кружева затылком. Спустя несколько мгновений появился высокий поджарый человек с непокорными седыми волосами, в сером джемпере с треугольным вырезом и мешковатых брюках из рубчатого вельвета. Он внес поднос и поставил его на низкий стеклянный столик между креслами и камином. Он был похож на персонажа книги или фильма – безумного ученого, который умеет решать в уме сложные уравнения, но с большим трудом завязывает себе шнурки. Энни полюбовалась обрамленной репродукцией «Воскресного дня на la Grande Jatte» Жоржа Сера, висящей над камином.

Как только в крошечные чашки с нарисованными розами и золотым ободком был разлит чай и все устроились на своих местах, Уинсом вынула записную книжку и Энни приступила к делу.

– Я знаю, вам тяжело, но все, что вы нам сумеете рассказать о вашем сыне, может нам оказаться полезным, – начала она.

– У вас есть подозреваемые? – осведомился мистер Барбер.

– Боюсь, что нет. Все только началось. Пока мы пытаемся уяснить, как все произошло, сложить вместе разные фрагменты.

– Не могу себе представить, зачем бы кому-то желать зла нашему Николасу. От него никому не было вреда. Он бы мухи не обидел.

– Часто страдают именно невиновные, – заметила Энни.

– Но Николас… – Мистер Барбер не договорил.

– У него были враги?

Росс и Луиза переглянулись.

– Нет, – ответила Луиза. – Я хочу сказать, он никогда никого не упоминал. И, как сказал Росс, он был человек мягкий. Обожал музыку, книги, фильмы. И свои писания, конечно.

– Он ведь не был женат?

Они не смогли найти никаких данных о его жене, но Энни решила удостовериться. Если до ревнивой супруги дошли слухи о том, чем Барбер занимался с Келли Сомс, она запросто могла выйти из себя.

– Нет. Один раз он был помолвлен, десять лет назад, – пояснил Росс Барбер. – Славная девушка. Местная. Но они отдалились друг от друга, когда он переехал в Лондон. Еще чаю?

Энни и Уинсом сказали «да, пожалуйста», Барбер наполнил их чашки.

– Как мы понимаем, ваш сын был музыкальным журналистом? – спросила Энни.

– Да, – ответила Луиза. – Он всегда хотел этим заниматься. Еще в школе он был редактором журнала и большинство статей писал сам.

– Мы узнали из Интернета, что он написал несколько статей для «Мохо» и две биографии. Не могли бы вы рассказать еще что-нибудь о его работе? Например, сотрудничал ли он с каким-то определенным изданием?

– Нет. Он фрилансер, – ответил Росс Барбер. – Пишет кое-что для газет, обзоры и тому подобное, а иногда большие статьи для журналов, как вы сами сказали. Боюсь, музыка такого рода мне не особенно по вкусу. – Он снисходительно улыбнулся. – Но Ник очень ее любил и, по всей видимости, прилично на ней зарабатывал.

Энни любила современную музыку, но никогда не слышала о журнале «Мохо», хотя ей казалось, что она видела его в одном из магазинов «В.Г. Смит», покупая себе «Hay», «Стар» или «Хит» – дурацкие журнальчики со слухами о знаменитостях: ей нравилось почитывать их в ванной, это был ее тайный порок.

– Вы не одобряли интереса вашего сына к рок-музыке? – уточнила она.

– Видите ли, не то чтобы мы были против, – проговорил Росс Барбер. – Просто мы всегда больше склонялись к классике, Луиза поет в местном оперном клубе, но мы счастливы, что Николас с ранних лет увлекся музыкой, как и писательством. Конечно, он и классическую музыку очень любит, но зарабатывает на жизнь статьями о роке.

– Значит, ему повезло, – заметила Энни. – Удалось совместить два своих пристрастия.

– Да, – согласилась Луиза, вытирая слезу кружевным платочком.

– У вас есть какие-нибудь его статьи? Вы ведь, наверное, им гордитесь. Может быть, есть альбом с вырезками?

– Боюсь, что нет, – ответила Луиза. – Нам никогда и в голову не приходило, правда, дорогой?

Ее муж подтвердил:

– Для нас это был пустой звук – то, о чем он писал. Имена. Альбомы. Мы их все равно никогда не слышали.

Энни хотела было сказать им, что родители обычно собирают альбомы с вырезками из любви к детям, а не из интереса к их занятиям, но такое замечание вряд ли принесло бы пользу.

– Как давно он начал этим зарабатывать? – спросила она.

– Уже лет восемь, – ответил Росс.

– А до этого?

– Получил степень бакалавра по английской литературе в Ноттингеме, а потом магистра киноведения – кажется, в Лейчестере. Немного преподавал, писал обзоры, а затем у него приняли большую статью, ну и пошло…

– Значит, он был доволен тем, что делает?

– О да. Он это просто обожал. И имел большой успех.

– Он нигде не обучался журналистике?

– Нет. Пожалуй, можно сказать, что он попал в нее через черный ход.

– А кем вы работаете, разрешите узнать?

– Я преподавал в университете, – ответил Росс Барбер. – Античную историю. Боюсь, довольно скучные материи. Но сейчас я на пенсии.

Энни изо всех сил пыталась догадаться, кто мог пожелать смерти музыкального критика, но так ничего и не придумала. Разве что тут замешаны наркотики. Келли Сомс говорила, что они с Ником выкурили косячок, но это еще ничего не значит. В свое время Энни выкурила несколько косяков – в том числе и во время службы в полиции. Даже Бэнкс когда-то покуривал травку. Она задумалась: а как насчет Уинсом и Кева Темплтона? У Кева любимым наркотиком был, очевидно, экстези, обильно запиваемый «Ред буллом», но про Уинсом она ничего не знала. Эта девушка, похоже, вела здоровый образ жизни, взять хотя бы ее страсть к занятиям спортом на открытом воздухе и спелеологии. И все же наверняка и ей приходилось чем-нибудь таким баловаться!.. Так или иначе, если мы знаем, что Ник Барбер иногда курил марихуану, это вряд ли нам поможет, решила Энни. Ей подумалось, что это просто определенная составляющая рок-бизнеса, которая не минует ни тех, кто на сцене, ни тех, кто за сценой.

– Вы можете что-нибудь рассказать о жизни Ника? – спросила она. – Мы пока так мало знаем, трудно продвигаться дальше.

– Не понимаю, чем это вам поможет, – призналась Луиза, – но мы постараемся.

– Вы часто с ним виделись?

– Вы же знаете, как это бывает, когда дети покидают родительский дом, – проговорила Луиза. – Звонят и приезжают, когда смогут. В этом отношении, наш Ник был не лучше и не хуже других, так мне кажется.

– Значит, он регулярно с вами связывался?

– Он раз в неделю звонил и старался заезжать, когда мог.

– Когда вы в последний раз его видели?

Ее глаза снова наполнились слезами.

– Всего за неделю до того, как… В пятницу. Он ехал в Йоркшир и ночевал у нас. У нас для него всегда готова его старая комната, на всякий случай, вы понимаете.

– Вы не заметили ничего необычного?

– Необычного? Что вы имеете в виду?

– Может, он чего-то боялся?

– Нет.

– Его что-нибудь беспокоило?

Барберы переглянулись, затем Луиза ответила:

– Мы ничего такого не заметили. Разве что он был возбужден немного больше обычного.

– Возбужден? В связи с чем?

– Он не сказал. Думаю, это могло иметь отношение к тому, о чем он писал.

– А о чем он тогда писал?

– Он никогда не сообщал нам подробностей. Не то чтобы нас совсем не интересовала его работа, но, думаю, он понимал, что для нас она ничего не значит. К тому же он пекся о том, чтобы никогда раньше времени не разболтать сенсацию. Его профессия научила его скрытности.

– Скрывал даже от вас?

– И стены имеют уши. У него сформировался своего рода инстинкт. Не думаю, что в этом смысле для него имело значение, с кем он говорит.

– Значит, он не называл никаких имен?

– Нет. Извините.

– Он говорил вам, зачем едет в Йоркшир?

– Сказал, что, как ему кажется, нашел тихий уголок, чтобы писать, а еще, думаю, там жил кто-то, с кем он хотел увидеться.

– Кто?

Миссис Барбер развела руками:

– Простите, не знаю. Но у меня сложилось впечатление, что это имело отношение к тому, над чем он тогда работал.

Энни мысленно выругалась. Если бы только Ник назвал имена! Если бы он считал, что его родители хоть немного интересуются страстью всей его жизни, он бы наверняка назвал имена, несмотря на журналистский инстинкт, запрещавший раньше времени разглашать секреты.

– Вот почему он был возбужден?

– Мне кажется, да.

– Вы можете что-то добавить, мистер Барбер?

Росс Барбер покачал головой:

– Нет. Луиза уже сказала, названия этих групп и имена певцов нам откровенно скучны. Думаю, он давно понял, что ему незачем упоминать их в разговоре с нами. Несомненно, представители его собственного поколения были бы весьма впечатлены, но все это было выше нашего разумения.

– Могу вас понять, – заметила Энни. – А что вам известно о жизни Ника в Лондоне?

– У него была славная квартира, – ответила Луиза. – Правда, Росс? Рядом с Грейт-Вест-роуд. Не так давно мы у него останавливались по пути в Хитроу. Он лег на диване, а нам уступил спальню. Она была безупречно чистая.

– Он ни с кем не делил квартиру, ни с кем не жил вместе?

– Нет. Она принадлежала только ему.

– Вы не встречались с его подругами или близкими друзьями? С коллегами или знакомыми?

– Нет. Думаю, он работал все часы, отпущенные ему Господом. У него не было времени на подружек, на отношения и прочее в том же духе. Но я уверена, что в конце концов он бы остепенился.

У Энни был, конечно, не очень большой жизненный опыт, но ей казалось, что, если мужчина, доживя до тридцати восьми лет, еще не «остепенился», надо быть дураком, чтобы, затаив дыхание, ждать, пока он это сделает. Однако она знала, что многие люди в наше время избегают долговременных связей – в том числе и она сама.

– Я понимаю, что это довольно деликатный вопрос, – сказала Энни, – и я не хочу вас расстраивать, но скажите, Ник когда-нибудь имел какое-то отношение к наркотикам?

– Видите ли, – ответил Росс, – мы предполагали, что он, разумеется, экспериментировал, как многие молодые люди в нынешние времена, но мы никогда не видели, чтобы он находился под воздействием чего-то более сильного, чем пара пинт пива или стаканчик виски. Мы к таким вещам относимся вполне либерально. Я хочу сказать, невозможно столько лет преподавать в университете и ничего не знать о марихуане. Но если он и принимал какие-то наркотики, они никак не влияли на его работу и здоровье, и мы, безусловно, никогда не замечали никаких признаков, не так ли?

– Не замечали, – подтвердила Луиза.

Это был искренний ответ, хотя и не совсем такой, какого ожидала Энни. Но она чувствовала, что Росс Барбер предельно откровенен. Видно было, что Барберы души не чаяли в своем сыне и были поражены его смертью, но понимания между родителями и сыном не было. Они гордились его успехами, но сами успехи как таковые их не занимали. Ник мог бы взять интервью у знаменитых британских рок-групп «Колдплей» или «Оазис», но все равно, как представляла себе Энни, Росс Барбер буркнул бы лишь: «Замечательно, сынок», – и снова погрузился в свои древние фолианты.

Не придумав, о чем еще спросить, Энни взглянула на Уинсом, которая лишь пожала плечами. Возможно, Бэнксу это удалось бы лучше, возможно, она задавала не те вопросы, но больше ей ничего не приходило в голову. Они могли бы еще зайти в комнату Ника, на случай если он оставил там что-нибудь представляющее интерес, а на обратном пути, может быть, пообедать где-нибудь в пабе. После чего Энни заглянет в спецфургон и позвонит Бэнксу. Ему наверняка захочется узнать о том, что она выяснила, пусть даже выяснила она немного.

13 сентября 1969 года, суббота

В гараже, к которому в этот же день, позже, подъехал Чедвик, стоял молодой человек в грязном комбинезоне с гаечным ключом в руке; вокруг валялись детали разобранного мотоцикла. Приемник в машине сообщил, что Лидс ведет со счетом 1:0.

– «Винсент-блэк-лайтнинг» пятьдесят второго года, – пояснил молодой человек. – Классная машина. Чем вам помочь?

Чедвик показал свое удостоверение:

– Вы Дональд Хьюз?

Тот сразу же насторожился, опустил ключ и вытер руки о замасленный комбинезон.

– Может, и так, – ответствовал он. – Зависит от того, что вы хотите узнать.

Первым побуждением Чедвика было велеть парню прекратить шуточки и четко ответить на вопросы, но он сообразил, что этот Хьюз, возможно, еще не знает об убийстве Линды, поэтому его реакция на эту новость могла бы о многом поведать. Пожалуй, для начала стоило обойтись с ним помягче.

– Думаю, тебе лучше присесть, дружок, – сказал он.

– Зачем это?

В гараже было два складных стула. Вместо ответа Чедвик сел на один из них. Немного озадаченный, Хьюз последовал его примеру. В сумрачном помещении пахло машинным маслом, бензином и нагретым металлом. На улице все еще лило, слышался равномерный шум воды, стекающей по желобам.

– Что такое? – спросил Хьюз. – С мамой что-то стряслось?

– Ничего об этом не знаю, – ответил Чедвик. – Ты газеты часто читаешь?

– Не-а. Там одни плохие новости.

– Слышал, в прошлые выходные в Бримли-Глен был фестиваль?

– Трудновато было не услышать.

– Был там?

– Не-а. Не по моей части. А чего это вы такие вопросы задаете?

– Там убили девушку, – произнес Чедвик. – Закололи. – Хьюз никак не отреагировал, и он добавил: – У нас есть веские основания считать, что эта девушка – Линда Лофтхаус.

– Линда? Но… она же… черт возьми… – Хьюз побледнел.

– Она – что?

– Она же перебралась в Лондон.

– Она приехала в Бримли на фестиваль.

– Так я и знал!.. Мистер, мне ужасно грустно это слышать, хотя у нас с Линдой все было так давно… Как в другой жизни.

– Два года – это не так уж давно. Бывает, люди таят обиду и дольше.

– О чем это вы?

– Месть – блюдо, которое лучше употреблять в холодном виде.

– Не пойму, к чему вы клоните.

– Давай-ка лучше начнем с самого начала, – предложил Чедвик. – Итак, ты и Линда…

– Мы пару лет встречались, когда нам было пятнадцать-шестнадцать, вот и все.

– И она родила от тебя ребенка.

Хьюз поглядел на свои замасленные руки, лежащие на коленях:

– Ну да… Я старался, чтобы все было по-человечески, предложил ей за меня выйти и все такое.

– Я слышал другое.

– Ну ладно. Сначала я перепугался. А вы бы что, радовались на моем месте? Мне только исполнилось шестнадцать, у меня не было ни работы, ничего. Школу мы закончили. В то лето Линда жила дома с мамой и папой, родила, а я… не знаю… в общем, я об этом много думал. И в конце концов решил, что нам надо двигаться дальше. К тому временя я нашел работу здесь, в гараже, и подумал… ну, в общем… что мы можем все-таки попытать счастья.

– Но?

– Она не хотела ничего слушать, понимаете? Тогда у нее уже голова была забита всякой хипповской чушью. Этот чертов Боб Дилан, его идиотские песенки и всякое такое.

– Когда это началось?

– Перед тем, как мы расстались. Вечно меня поправляла, если я говорил неправильно, как будто она – какой-то профессор грамматики, черт бы ее побрал! Цитировала каких-то дурацких поэтов и певцов, о каких я сроду не слышал. Трепалась насчет реинкарнации, кармы и прочей ерунды. Вечно спорила. Как будто у нее не было никакого интереса к нормальной жизни.

– А вы знали ее новых друзей?

– Заросшие кретины и сифилитичные девки. У меня не было времени с ними общаться.

– Она дала тебе отставку?

– Сами понимаете.

– А когда ты вернулся с повинной головой, она уже не хотела иметь с тобой ничего общего?

– Похоже, что так. А потом она свалила в Лондон, как только родила ребенка. Отдала его усыновить. Моего сына.

– Ты за ней не поехал?

– Еще чего! С меня хватило. Отпустил ее, пускай катится к своим заумным дружкам и накачивается наркотой.

– Она принимала наркотики, когда вы были вместе?

– Нет, я ничего такого не замечал. Я бы не потерпел. Но они же вечно этим занимаются, а?

– Получается, они ее у тебя украли? Эти хиппи?

Он отвернулся:

– Так и знал, что вы это скажете.

– И тебя это достаточно разозлило, чтобы сделать ей больно?

Хьюз вскочил так резко, что стул перевернулся, и выкрикнул:

– На что это вы намекаете?! Вы что, хотите сказать, это я ее убил?!

– Успокойся, парень. Я должен задавать все эти вопросы. Я расследую убийство.

– Ну да. В общем, это не я ваш убийца.

– Но у тебя довольно-таки взрывной характер, не так ли?

Хьюз промолчал. Он поднял стул и снова сел, скрестив руки на груди.

– Ты встречался с кем-нибудь из новых друзей Линды?

Хьюз потер верхнюю губу и нос тыльной стороной ладони.

– Однажды она меня приводила в тот дом, – сообщил он. – Видно, хотела, чтобы я стал как она, видно, думала, что она меня переубедит, если познакомит со своими новыми дружками.

– Когда это было?

– Сразу после того, как она закончила школу. Летом.

– В шестьдесят седьмом? Когда она была беременна?

– Да.

– Дальше.

– Мы с ней вообще плохо уживались. Я уже говорил, она была странная, любила всякие странные штуки, которых я не понимал: карты Таро, астрологию и прочую ерунду. А в тот раз она собиралась повидаться с друзьями, а я не хотел ее отпускать, хотел пойти с ней в кино на «Живешь только дважды», но она сказала, что не желает смотреть какой-то дурацкий фильм про Джеймса Бонда и если я хочу быть с ней, то могу с ней пойти. А если не хочу… В общем, она ясно дала понять, что у меня не особо-то есть выбор. И я подумал: да какого черта, давай-ка поглядим, что у них там творится.

– Ты помнишь, куда она тебя привела?

– Не-а. Это было где-то возле Раундхей-роуд, около большого паба на перекрестке со Спенсер-плейс.

– «Гэйети»?

– Точно.

Чедвик знал это заведение. Мало кто из полицейских Лидса, в штатском или в форме, его не знал.

– А название улицы не помнишь?

– Нет, но это было совсем рядом с Раундхей-роуд.

Чедвик знал этот район: густонаселенный треугольник улиц, заполненный маленькими домами с террасами, между Раундхей-роуд, Бэйсуотер-роуд и Хэрхиллс-роуд. У района была не особенно дурная репутация, но некоторые из этих домов снимали студенты, а где студенты – там наверняка и наркотики.

– Не знаешь, где именно?

– Точно не скажу, но, по-моему, не то Бэйсуотер-террас, не то Бэйсуотер-кресент.

– Не помнишь, где стоял дом: в начале улицы, в конце?

– Примерно посередине.

– На какой стороне улицы?

– Не помню.

– Этот дом выглядел необычно?

– Нет. С виду он был такой же, как остальные.

– Какого цвета была входная дверь?

– Не помню.

– Ладно. Спасибо и на этом, – поблагодарил Чедвик. Возможно, он сумеет отыскать дом. Удалось подобраться близко, но не хватает деталей, вот что обидно. В любом случае может оказаться, что след остыл. Студенты, которые жили там два года назад, могли уже окончить свои учебные заведения и уехать из города. Если это действительно были студенты. – И что произошло тем вечером?

– Да ничего. Там были эти ребята, ну, в общем, человек пять, эти, хиппи, в смешной одежде. Сущие психи.

– Это были студенты?

– Может, некоторые – да. Не знаю. Они не говорили. Воняло там, как в бардаке.

– Такой неприятный запах?

– Похоже было на какие-то духи. По-моему, это они что-то курили. Один-двое точно были обдолбанные. Это по глазам было видно, к тому же они несли какую-то чушь.

– Например?

– Не помню. Толковали о чем-то космическом, и все это под какую-то жуткую нудную музыку, звук был такой, как будто кто-то пилит ножовкой рельс.

– Ты не помнишь имена?

– Кажется, одного звали Дэннис. Это вроде как был его дом. А одну девчонку звали Джули. Она, черт ее дери, выдувала пузыри и хихикала, как последняя дура. Как ребенок. Линда наверняка там раньше бывала. Она свободно там держалась, ей не нужно было спрашивать, ну, где чайник, или где уборная, или еще что-нибудь.

– И что было дальше?

– Мне захотелось уйти. Ну, я понял: из-за того, что я не говорю на их языке и не люблю их музыку, они надо мной издеваются. Даже Линда. В конце концов я сказал, что нам надо идти, но она не пошла.

– И что же ты сделал?

– Ушел. Не мог больше этого выносить. Пошел смотреть «Живешь только дважды», один.

Летом шестьдесят седьмого в Лидсе вряд ли жило много хиппи. В Сан-Франциско тогда стояло «лето любви», но Лидс во многих смыслах оставался глухой провинциальной дырой где-то на британском севере, он всегда чуть отставал от времени, и соответствующие цифры выросли лишь в последние два года – повсюду в этих местах. До шестьдесят седьмого в Лидсе не было даже собственного отдела по борьбе с наркотиками. Впрочем, если Дэннис по-прежнему живет на Бэйсуотер-террас, его нетрудно будет отыскать.

– После этого ты ее когда-нибудь видел?

– Пару раз, ну и когда родился ребенок – когда я пытался с ней помириться, чтобы мы опять были вместе. А потом она переехала на юг, и ее чертова мамаша даже не дала мне адрес.

– И чем дело кончилось?..

– Я выкинул ее из головы, пережил все это. Уже довольно долго встречаюсь с одной девушкой. Может, на Рождество у нас будет помолвка.

– Поздравляю, – произнес Чедвик, вставая.

– Насчет Линды мне правда грустно, – сказал Хьюз. – Но я тут ни при чем. Честно. Я все выходные был тут, работал. Спросите у начальника. Он вам скажет.

Чедвик пообещал, что спросит, и вышел. Включив в машине радио, он узнал, что «Лидс» выиграл у «Шеффилд Уэнсди» со счетом 2:1, забили Алан Кларк и Эдди Грэй. Но он не жалел, что пропустил матч: теперь он знал имя жертвы, и у него имелась ниточка, ведущая к людям, с которыми она проводила время в Лидсе, – если только он сумеет их найти.