Текст книги "Растерзанное сердце"

Автор книги: Питер Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава шестнадцатая

– Это мне кажется или у нас тут действительно сегодня какая-то не та атмосфера? – спросил Бэнкс у Энни, встретив ее в коридоре в четверг утром.

– Не та атмосфера – это мягко сказано, – отозвалась Энни. Голова у нее все еще болела, хотя, перед тем как выйти от Уинсом, она приняла парацетамол. К счастью, она всегда возила в багажнике запасной комплект одежды. Не из-за распущенности или еще чего-нибудь в этом роде; однажды, несколько лет назад, будучи еще простым констеблем, она точно так же напилась и осталась у подруги – это случилось после того, как Энни рассталась со своим бойфрендом. Кто-то в отделе обратил внимание на то, что она не переоделась, стало быть, не была дома, и Энни на несколько дней стала мишенью неостроумных сексистских шуток. Кроме того, после этой истории ее сержант начал приставать к ней, когда они ехали в лифте после работы.

– Выглядишь ты хреново, – заметил Бэнкс.

– Спасибо.

– Не хочешь ничего рассказать?

Энни огляделась, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. Отлично, подумала она, в собственном управлении у меня развивается мания преследования, дожили.

– Как ты думаешь, мы сможем улизнуть в «Голден гриль», да еще чтобы об этом особенно не трепались?

– Конечно, – заверил ее Бэнкс.

У него был такой вид, словно он, черт побери, не понимает, на что она намекает.

День был солнечный и пронизывающе-холодный, и большинство людей, глазевших на витрины на Маркет-стрит, надели свитера под ветровки или анораки. Они обогнали пару тяжеловооруженных туристов, облаченных в новомодное снаряжение, каждый нес по два длинных заостренных штыря, похожих на лыжные палки. Эти штуки, может, и пригодятся им, когда они станут взбираться на хребет Фремлингтон, подумала Энни, но на булыжных мостовых Иствейла от них мало пользы.

Их знакомая официантка поздоровалась с ними, и вскоре они уже сидели над горячим кофе с песочным печеньем, глядя сквозь затуманенное окно на потоки людей, текущие по улице. Энни почувствовала внезапный приступ тошноты, когда сделала первый глоток кофе, но вскоре ей стало получше. Впрочем, почти незаметная дурнота еще все же чувствовалась.

Энни и Уинсом провели веселую ночку, поделившись признаниями в большем количестве, нежели Энни могла бы себе представить. Когда она размышляла об этом холодным похмельным рассветом, она вдруг осознала, что у нее, по сути, нет настоящих подруг, нет никого, с кем она могла бы вот так поболтать, побыть глупенькой, позаниматься всякой девчачьей ерундой. Она всегда думала, что это побочное следствие ее профессии, но, возможно, это было следствием ее характера. Бэнкс был такой же, но у него, по крайней мере, были дети. У нее, конечно, жил в Сент-Айвсе отец, но они виделись редко, и потом, это совсем другое: несмотря на все его милые чудачества и желание вести себя как друг и наперсник, он все же оставался отцом.

– Чем же ты таким занималась сегодня ночью, что теперь у тебя вид как у ожившего мертвеца? Да и чувствуешь ты себя, судя по всему, соответствующе.

Энни скорчила гримасу:

– Ты знаешь, как я обожаю, когда ты делаешь мне комплименты.

Бэнкс коснулся ее руки, на лице у него мелькнуло заботливое выражение.

– Я серьезно.

– Если уж тебе так нужно знать, я напилась с Уинсом.

– Что-что ты сделала?

– Что слышал.

– С Уинсом? Я даже не знал, что она вообще пьет.

– Я тоже. Но теперь это официально установлено. Она может меня перепить.

– Это, конечно, подвиг.

– Вот и я о том же.

– Ну и как все было?

– Сначала немного неловко, ну, субординация и все такое, но ты же знаешь, я никогда не придавала этим вещам особого значения.

– Знаю. Ты уважаешь личность, а не чин.

– Именно. В общем, под конец вечера мы уже вышли за всякие границы приличия и немного повеселились. Называли друг друга «Энни» и «Уинсом», потому что «Уинни» она ненавидит. У нее просто дьявольское чувство юмора, когда она дает себе волю, эта Уинсом.

– О чем вы говорили?

– Не твое дело. О своем, о девичьем.

– Стало быть, о мужчинах.

– Вот ведь самомнение! Что заставляет тебя предположить, что мы стали бы тратить бутылочку отличного пойла из «Маркса и Спенсера» на то, чтобы обсуждать вашего брата?

– Поставила меня на место. И как вы с ней сегодня утром встретились на работе? Смущались?

– Да нет, похихикали.

– А с чего все началось?

Энни опять почувствовала, что к горлу подкатывает тошнота. Она попробовала приказать ей пройти – как лишним мыслям при медитации, – и этот метод, кажется, сработал, по крайней мере – на время.

– Началось с сержанта Темплтона, – наконец ответила она.

– Кев Темплтон? Из-за его повышения?

– Нет, повышение тут ни при чем. И говори тише. Конечно, Уинсом разозлилась и из-за этого. И ее можно понять, правда? Мы знаем, что она идеально подходит для его должности, но мы знаем и то, что идеально подходящий человек не всегда занимает нужное место, даже если этот человек – темнокожая женщина. Вы, белые мужчины, вечно жалуетесь, когда место от вас уплывает, как вы считаете, из-за соображений политкорректности, но бывает и наоборот.

– Ну и что же тогда?

Энни рассказала ему, как, по словам Уинсом, вел себя Темплтон с Келли Сомс.

– Похоже, довольно жестко, – признал он, когда она закончила. – Но я не думаю, что он должен был предвидеть, что девушку будет тошнить.

– Он этим наслаждался. Вот в чем дело, – ответила Энни.

– Так решила Уинсом?

– Да. Только не надо мне тут этой вашей мужской солидарности! Если ты будешь продолжать в том же духе, я уйду. У меня сейчас нет настроения выслушивать ваши шовинистские штучки.

– Господи, Энни, мы же с тобой давно знакомы! К тому же, насколько я вижу, тут сидит всего один мужчина.

– Ну… В общем, ты понимаешь, о чем я. – Энни провела рукой по растрепанным волосам. – Вот черт, у меня похмелье, а вдобавок еще и голова в мерзком виде.

– Голова у тебя в отличном виде.

– Врешь, но все равно спасибо. В общем, такая вот история. Да, и еще эта чертова суперинтендант Жервез вчера на меня накинулась у себя в кабинете.

– Там-то ты что делала?

– Зашла пожаловаться на личные замечания, которые она позволила в отношении меня на совещании. Я рассчитывала как минимум услышать извинения.

– А получила?

– Издевательские и еще более личные замечания, а также приказ перейти на чтение и обработку показаний.

– Сурово.

– Очень. И она предостерегала меня насчет тебя.

– Что?

– Да-да. – Энни опустила глаза и стала разглядывать свой кофе. – Кажется, она думает, что между нами опять что-то есть.

– Как ей вообще могла взбрести в голову такая мысль?

– Не знаю. – Энни сделала паузу. – А Темплтон – ее подпевала.

– И что?

Энни наклонилась вперед и оперлась ладонями на стол:

– Как она узнала о том, что ты выпил пива в «Кросс киз» в тот вечер, когда мы приехали на убийство Барбера? Тогда Темплтон тоже был в пабе. – Энни взъерошила волосы. – Слушай, Алан, может, у меня мания преследования, но тебе не кажется, что Кев Темплтон наушничает?

– Но с чего он взял, что у нас с тобой «что-то есть», как ты выражаешься?

– Он знает нашу историю, а в Мурвью-коттедж мы приехали вместе. И оставались в Лондоне на ночь. Он сложил два и два и получил пять.

Бэнкс посмотрел в окно, пытаясь переварить то, что ему рассказала Энни, потом спросил:

– И что же? Он выслуживается перед новым супером?

– Похоже на то, – согласилась Энни. – Кев смышленый, к тому же честолюбивый. Он думает, мы – зануды и неудачники. Он уже сержант и сдаст экзамены на инспектора, как только ему выпадет шанс, но Темплтон уверен: чтобы продвинуться на этой работе, хороших оценок за экзамены мало. Полезно получить рекомендации от начальства. Наша мадам Жервез полагает: она создана для великих свершений, как минимум для того, чтобы стать главным констеблем, так что немного лизоблюдства Темплтону не повредит. Во всяком случае, такова моя версия.

– Ну что ж, звучит убедительно, – ответил Бэнкс. – И эта история с допросом Сомсов мне тоже не понравилась. Иногда мы вынуждены делать такие неприятные вещи – хотя я уверен, что в нашем случае можно было бы всего этого избежать, – но мы не должны ими наслаждаться.

– Уинсом считает, что он еще и расист. Как-то раз она подслушала, как он отпускает замечания насчет «черных» и «пакисташек», когда он думал, что она не слышит.

– К сожалению, в этом он у нас в полиции вряд ли уникален, – заметил Бэнкс. – Слушай, я с ним потолкую.

– Можно подумать, от этого будет много пользы.

– Ну, к суперинтенданту Жервез мы же точно не можем пойти. Наш Красный Рон, наверное, выслушал бы, но для меня это как школьное ябедничанье. Не в моем стиле. Нет, если с Кевом Темплтоном и можно что-то сделать, мне, видимо, придется сделать это самому.

– И что ты можешь сделать, если конкретно?

– Как и сказал: потолковать с ним, посмотреть, смогу ли я его вразумить. С другой стороны, думаю, было бы даже лучше, если бы я намекнул Жервез, что у нас на него кое-что есть. Она сразу его отбросит, как горячую картофелину из пословицы. Я имею в виду не так-то удобно, черт побери, иметь при себе шпиона, который раскрывает себя на первом же задании, а? К тому же делает неверные выводы.

– Умно.

– Слушай, мне сегодня надо в Лидс, повидаться с Кеном Блэкстоуном. Хочешь присоединиться?

– Нет, спасибо. – Энни состроила мрачную гримасу. – Я должна читать показания. И потом, я себя сегодня так чувствую, что попробую удрать пораньше, приехать домой, принять горячую ванну и пораньше завалиться спать.

Они расплатились и вышли из «Голден гриль». Перейдя дорогу под легкой моросью, они приблизились к полицейскому управлению. Когда они вошли, констебль, сидевший за столиком дежурного, окликнул Энни:

– Мне передали для вас сообщение, мисс, – сказал он. – Из Линдгарта. Местный бобби только что позвонил, говорит, на ферме Сомсов просто ад кромешный. Этот старик Сомс, видно, просто обезумел от ярости.

– Мы выезжаем, – ответила Энни и посмотрела на Бэнкса.

– Кен Блэкстоун подождет, – заявил он. – Нам стоит надеть сапоги.

*

Энни сидела за рулем, а Бэнкс пытался хоть что-то выяснить по мобильному, но связь то и дело прерывалась, и в конце концов он махнул на нее рукой.

– Этот ублюдок Темплтон! – ругалась Энни, сворачивая на Линдгарт-роуд возле фордхемского паба «Кросс киз». В голове у нее мелькали соблазнительные картинки: взять Темплтона и заживо сварить в кипящем масле. – Он мне за это ответит. Ему это с рук не сойдет.

– Успокойся, Энни, – призвал ее Бэнкс. – Давай сначала выясним, что произошло.

– Что бы там ни было, он виноват. Все из-за него…

– Если так, придется тебе встать в очередь, – заметил Бэнкс.

Энни озадаченно глянула на него:

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы ты сейчас ясно мыслила, тебе могло бы прийти в голову…

– Вот только не надо этой покровительственности, – бросила Энни. – Говори прямо.

– Тебе могло бы, в частности, прийти в голову, что если что-то стряслось из-за действий сержанта Темплтона, то первым человеком, который от него постарается избавиться, станет суперинтендант Жервез.

Энни посмотрела на него и свернула на подъездную аллею, ведущую к ферме Сомса. Она уже видела впереди патрульную машину, припаркованную у дома.

– Но она сама ему приказала так действовать, – напомнила Энни.

Бэнкс только улыбнулся:

– Тогда ей казалось, что это хорошая мысль.

Энни резко затормозила, разбрызгивая комья грязи, они вылезли из машины и направились к полицейскому, дежурившему у дома. Дверь в дом была нараспашку, и Энни слышала доносящиеся изнутри звуки рации.

– Констебль Коттер, сэр, – представился стоявший у дверей. – Мой напарник констебль Уоткинс внутри.

– Что произошло? – спросил Бэнкс.

– Пока не совсем ясно, – ответил Коттер. – Но у нас был циркуляр из Иствейла. Отдел особо важных просил нас сообщать обо всем, что связано с Сомсами.

– Мы рады, что вы так оперативны, – вмешалась Энни. – Кто-нибудь пострадал?

Коттер глянул на нее.

– Да, мэм, – ответил он. – Молодая девушка. Его дочь. Она позвонила в участок, и было слышно, что в доме кто-то ругается и крушит мебель. Она была испугана. Попросила нас приехать как можно скорее. Мы приехали, но к тому времени, как мы сюда добрались… Да вы сами увидите.

Энни первая вошла в дом, коротко кивнула констеблю Уоткинсу, который стоял в гостиной и, озираясь, почесывал в затылке. В комнате все было вверх дном: пол усеян битым стеклом, разломанный стул лежал на столе, окно разбито, настольные лампы перевернуты. Даже небольшой книжный шкаф был отодвинут от стены, и его содержимое валялось на полу вперемешку с осколками.

– На кухне то же самое, – доложил констебль Уоткинс, – но этим ущерб имуществу вроде бы ограничивается. Наверху все в целости.

– Где Сомс? – спросила Энни.

– Мы не знаем, мэм. Его не было, когда мы приехали.

– А что с его дочерью, с Келли?

– В иствейлской больнице, мэм. Мы позвонили в отделение скорой помощи.

– Как она?

Констебль Уоткинс отвел глаза:

– Не знаю, мэм. Трудно сказать. Мне показалось, дело скверное. – Он показал в глубину комнаты. – Много крови.

Энни посмотрела внимательнее. Теперь она заметила темное пятно на ковре и выломанную ножку стула. Келли. О господи!

– Так, – произнес Бэнкс, выходя вперед. – Я хочу, чтобы вы с вашим напарником организовали розыск Келвина Сомса. Он не мог уйти далеко. Если нужно, обратитесь за помощью к полицейским констеблям из Иствейла.

– Есть, сэр.

Бэнкс повернулся к Энни.

– Пошли, – сказал он. – Здесь мы больше ничего сделать не сможем. Нанесем визит в больницу.

Энни не нужно было просить дважды. Когда они вернулись в машину, она обоими кулаками ударила по рулю и изо всех сил попыталась удержать в себе слезы гнева. В голове у нее по-прежнему стучало от вчерашних вечерних излишеств. Она почувствовала ладонь Бэнкса на своем плече, и это помогло ей удержаться от слез.

– Все нормально, – сказала она спустя недолгое время и мягко освободилась от его руки. – Мне просто надо было выпустить пар. Подумать только, а я-то думала, что приеду домой пораньше и спокойно выкупаюсь.

– Можешь вести машину?

– Все в полном порядке. Правда. – Чтобы продемонстрировать это, Энни завела мотор и медленно тронулась по длинной ухабистой аллее; она не стала разгоняться, пока они не выбрались на шоссе.

23 сентября 1969 года, вторник

– Да, что такое? – спросил Чедвик, когда Кэрен сунула голову в дверь его кабинета. – Я же тебе сказал, я не хочу, чтобы меня отвлекали.

– Срочный звонок. Ваша жена.

Растерзанное сердце Чедвик снял трубку.

– Милый, как я рада, что тебя застала, – заговорила Джанет. – Боялась, что не смогу до тебя дозвониться. Я не знаю, что делать.

Чедвик ощутил тревогу в ее голосе.

– Что случилось? – спросил он.

– Только что звонили из школы, спрашивают, где Ивонна. Сказали, что попытались со мной связаться раньше, я тогда была в магазине. Ты знаешь, какая у них назойливая директриса.

– Ее нет в школе?

– Нет. И тут ее тоже нет, я на всякий случай заглянула к ней в комнату.

– Заметила что-нибудь необычное?

– Нет. Тот же беспорядок, что и всегда.

Утром Чедвик отбыл в управление еще до того, как дочь проснулась.

– Как она себя вела за завтраком?

– Спокойно.

– Ушла в школу как обычно?

– Мне так показалось. Ну, то есть она захватила сумку и надела плащ. Это на нее не похоже, Стэн.

– Скорее всего, ничего особенного, – сказал Чедвик; под ложечкой у него засосало от страха, но он попытался не обращать на это внимания. Мак-Гэррити в тюрьме, но вдруг кто-то из остальных решил отомстить ей за рейды наркоотдела? Похоже, он глупо поступил, назвав свое имя дружку Ивонны, но как ему было иначе вразумить его? – Слушай, я сейчас же еду домой. Оставайся там, вдруг она вернется.

– Может, мне обзвонить больницы?

– Пожалуй, – согласился Чедвик. – И осмотри хорошенько ее комнату. Не исчезло ли что-нибудь: одежда, вещи… – По крайней мере, это займет Джанет до его прихода. – Я уже еду. Постараюсь как можно скорее.

*

Иствейлская общая больница была самым крупным подобным лечебным учреждением в округе, следовательно, ее персонал был перегружен работой, а ее отделения – наполнены больными до предела. На Кинг-стрит, на задах полицейского управления, высилась викторианская каменная глыба с высокими, продуваемыми сквозняками коридорами и огромными палатами с большими подъемными окнами, несомненно, изначально предназначавшимися для того, чтобы впускать зимнюю стужу для больных туберкулезом, которые тут некогда лечились.

В отделении скорой помощи сейчас, во вторник, в обеденное время, было довольно спокойно, и с помощью одной из медсестер они довольно быстро нашли Келли Сомс. Занавески возле ее койки были опущены, но, как объяснила сестра, скорее чтобы создать ей уединение, чем по каким-то более серьезным причинам. Когда они прошли по палате и сели рядом с ней, Энни с облегчением увидела (и услышала), что большинство травм оказались поверхностными. Выяснилось, что кровь у нее текла из головы, где были самые серьезные порезы и ссадины, но Келли отделалась лишь сотрясением мозга; сейчас голова была обвязана бинтами. Лицо – в синяках и кровоподтеках, губа рассечена, над глазом – шов, но, как заверила медсестра, у девушки не нашли ни переломов, ни внутренних повреждений.

Энни ощутила огромное облегчение, которое, впрочем, нисколько не умерило ее гнева по отношению к Кевину Темплтону и Келвину Сомсу. Все могло обернуться гораздо хуже. Она взяла Келли за руку и сказала:

– Простите меня. Я не знала. Честное слово, я не знала, что так случится.

Келли ничего не ответила, продолжая глядеть в потолок.

– Вы можете нам рассказать, что произошло? – спросил Бэнкс.

– Разве не ясно? – проговорила Келли. Речь у нее была невнятная из-за обезболивающего, которое ей давали, и из-за рассеченной губы, но слова вполне удавалось разобрать.

– Предпочел бы услышать это от вас, – заметил Бэнкс.

Энни, все еще держа руку Келли в своей, попросила:

– Скажите нам, где он?

– Не знаю, – ответила девушка. – Честно. Последнее, что я помню, – голова у меня словно взорвалась.

– Кто-то ударил вас ножкой от стула, – пояснил Бэнкс. – Это сделал ваш отец?

– Кто ж еще?

– Что же все-таки произошло?

Келли выпила немного воды, которую ей протянула Энни; девушку передернуло, когда пластмассовая соломинка коснулась пореза на губе. Она отставила стакан и безразличным голосом заговорила:

– Он выпил. Не как обычно, не просто пару пинт перед обедом, а по-настоящему, как раньше пил. Виски. Начал за завтраком. Я ему сказала: не надо, а он – ноль внимания, вот и все. Я села в автобус и поехала в Иствейл, по магазинам, а когда вернулась, он все еще пил. Он тогда уже серьезно набрался, я видела. Бутылка была уже почти пустая, лицо у него было красное, и он бормотал что-то себе под нос. Я за него переживала. И боялась. Как только я открыла рот, он как с цепи сорвался. Кричал, кто я такая, чтоб ему указывать. Честно сказать, мне показалось, что он решил, будто я – не я, а моя мать, так он со мной разговаривал. А потом он стал просто опасным, по-настоящему. Сначала только орал на меня, не нападал, ничего такого. Это когда я позвонила в наш местный участок… Как только он меня увидел с телефоном, тут и началось. Он стал как безумный: надавал пощечин, толкал, а потом стал избивать меня, все ломать, крушить мебель. Я ничего не могла, только руки выставила перед лицом, чтобы как-то защититься, вот и все. Как он меня обзывал!.. Не могу повторить. Так же он мать ругал, когда у них случались скандалы.

– Что случилось с вашей матерью? – спросила Энни.

– Умерла в больнице. У нее было что-то не то с внутренностями, не знаю что, докторам не удалось вовремя поставить диагноз. Когда наконец спохватились, уже было поздно. Она так и не проснулась после операции. Папа говорил что-то о неправильной анестезии, я не знаю точно. Мы не докапывались. Он так и не смог это толком пережить.

– И с тех пор у вашего отца развился повышенный собственнический инстинкт?

– Я ему нужна, только чтобы за ним ухаживать, вот и все. Сам-то он о себе заботиться не может. – Келли отпила еще воды и закашлялась, струйка потекла по подбородку. Энни взяла со столика бумажную салфетку и вытерла. – Спасибо, – поблагодарила Келли. – А что теперь будет? Где папа? Что с ним станет?

– Мы пока не знаем, – ответила Энни, взглянув на Бэнкса. – Но мы его найдем. А там посмотрим.

– Я не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось, – заявила Келли. – Ну, я знаю, что он плохо поступил и все такое, но я не хочу, чтобы с ним что-то случилось.

Старая история: обиженные защищают обидчика, подумала Энни.

– Посмотрим, – произнесла она. – А сейчас отдыхайте.

*

Вернувшись в управление, Бэнкс зашел в кабинет к суперинтенданту Жервез и рассказал ей о Келли Сомс. Кроме того, он намекнул, что знает о том, что Темплтон наушничает, и предупредил, чтобы она не возлагала особых надежд на точность его информации. Это стоило сделать – хотя бы ради того, чтобы увидеть, какое у нее стало выражение лица.

Затем он попытался на какое-то время выкинуть из головы Келли Сомс и ее проблемы и, перед тем как отправиться в Лидс на встречу с Кеном Блэкстоуном, снова сосредоточиться на расследовании убийства Ника Барбера. Двое констеблей изучили коробки с бумагами Барбера, доставленные из его лондонской квартиры, и пришли к выводу, что там лишь старые статьи, фотографии и деловая переписка и все это не имеет отношения к его путешествию в Йоркшир. Очевидно, всю текущую работу он взял с собой, и она исчезла. Бэнкс нашел по радио виолончельную сонату Брамса и стал заново проглядывать старые номера «Мохо», которые Джон Батлер вручил ему в Лондоне.

Ему не понадобилось много времени, чтобы понять: Ник Барбер свое дело знал. Кроме материалов о «Мэд Хэттерс», иногда печатавшихся в журнале, здесь имелись также его статьи о фолк-певицах Шиле Макдональд и Бриджет Сент-Джон, о Джо Энн Келли, блюзовой певице, «Комусе», группе, которая играла прогрессив-рок, – их старые альбомы недавно были переизданы. Похоже, интерес к «Хэттерс» пробудился в нем, как и говорили Бэнксу примерно пять лет назад, хотя музыкой он увлекался с детства.

Детство. Бэнкс вспомнил, как у него мелькнула мысль об одной весьма маловероятной возможности, когда Саймон Брэдли рассказал ему о нежелательной беременности Линды Лофтхаус. Нетрудно выяснить, прав я или нет, решил он, перелистывая дело в поисках телефона Барберов.

Услышав в трубке голос Луизы Барбер, Бэнкс назвался и произнес:

– Я понимаю, это, наверное, странный вопрос, и я никоим образом не хочу обеспокоить вас или расстроить, но скажите, Ник был приемным ребенком?

После недолгого молчания в трубке раздался всхлип.

– Да, – ответила Луиза Барбер. – Мы его взяли, когда ему было всего несколько дней от роду. Мы его растили как своего, всегда к нему так относились.

– Уверен, что так и было, – заверил Бэнкс. – Судя по той информации, которую мы собрали, Ник вел здоровую и счастливую жизнь и у него было множество преимуществ, которых он, скорее всего, лишился, если бы вы его не усыновили. Мне нужно выяснить… Скажите, он знал? Вы ему говорили?

– Да, – ответила Луиза Барбер. – Мы ему сказали давно, как только решили, что он сумеет это принять.

– И что он сделал?

– Когда узнал? Ничего. Он сказал, что считает своими родителями нас, и больше ничего не было.

– Он когда-нибудь интересовался своей биологической матерью?

– Как ни странно, да.

– Когда это было?

– Лет пять-шесть назад.

– По какой-то конкретной причине?

– Он нам сказал, что не хочет, чтобы мы думали, будто тут есть какие-то проблемы или это как-то связано с нами, просто его друг, который тоже был усыновлен, убедил его, что это важно выяснить, для того чтобы почувствовать себя полноценной, гармоничной личностью.

– Он ее нашел?

– Он сказал только, что узнал, кто она, но отыскал ли он ее, встречался ли с ней – мы понятия не имеем. Поймите, нас этот разговор, конечно, расстроил, а Нику не хотелось причинять нам боль.

– Вы помните ее имя? Он вам его называл?

– Да. Он сказал, что ее зовут Линда Лофтхаус, но это все, что я знаю. Мы просили Ника больше о ней с нами не говорить.

– Имени достаточно, – заметил Бэнкс. – Спасибо вам большое, миссис Барбер, и примите мои извинения за то, что я разбередил вашу рану.

– Да она и так все время болит. Я надеюсь, это никак не связано с… с тем, что произошло с Ником?

– Мы не знаем. Пока для нас этот факт – еще один фрагмент головоломки. Всего хорошего.

– До свидания.

Бэнкс повесил трубку и задумался. Итак, Ник Барбер действительно был сыном Линды Лофтхаус. И он наверняка узнал, что мать убили всего года через два после его рождения и что она была двоюродной сестрой Вика Гривза, а это, несомненно, подогрело интерес Ника к «Мэд Хэттерс».

Новые сведения вызвали у Бэнкса множество вопросов. Согласился ли Барбер с общепринятой версией по поводу ее убийства? Поверил ли, что его мать убил Патрик Мак-Гэррити? Или он обнаружил, что это сделал кто-то другой? Если он набрел на какие-то данные, указывающие, что Мак-Гэррити был невиновен или имел сообщника, тогда он мог легко попасть в сложную ситуацию, не зная, насколько она для него опасна. Но все это зависит от того, прав ли оказался Чедвик насчет Мак-Гэррити. Самое время отправиться в Лидс и потолковать с Кеном Блэкстоуном.

*

В этот же день, в четверг, Бэнкс добрался до Лидса чуть больше чем за час. Свернув с Нью-Йорк-роуд в квартале Истгейт и затем двинувшись по Миллгарт-стрит, он оказался у главного управления полиции в Лидсе около половины четвертого дня. Он полагал, что, как и многое другое, это дело можно было бы провернуть и по телефону, но предпочитал личные контакты, если это было возможно. Все-таки мелкие нюансы и смутные впечатления не очень хорошо передаются по проводам.

Кен Блэкстоун поджидал его у себя в кабинете – крошечном закутке, отделенном перегородками от большой комнаты, полной очень занятых детективов. Кен был облачен в свой лучший костюм в мелкую полоску, купленный в одном из магазинов «Бёртон», и ослепительно-белую рубашку; серый полосатый галстук заколот серебряной булавкой в форме перьевой ручки. Из-за редких растрепанных седых волос, которые кудрявились над ушами, и очков для чтения в золоченой оправе он больше походил на профессора, чем на сотрудника полиции. Они с Бэнксом были знакомы много лет, и Бэнкс считал, что Кен для него ближе всех прочих к понятию «друг», если не считать Грязнули Дика Бёрджесса, но Бёрджесс сейчас жил в Лондоне.

– Первым делом вот что, – начал Блэкстоун. – Подумал, тебе будет интересно взглянуть. – Он толкнул к нему через стол фотографию, и Бэнкс развернул ее на сто восемьдесят градусов. На снимке был запечатлен мужчина лет, пожалуй, сорока с небольшим: аккуратные черные волосы, прилизанные «Брилкримом», заостренные черты тяжеловатого лица, прямой нос и квадратный подбородок с небольшой ямочкой. Но больше всего внимание Бэнкса привлекли глаза. Они не выражали ничего. Считается, что глаза – зеркало души, эти были – шторами затемнения. Суровый, бескомпромиссный, преследуемый призраками прошлого человек, подумал Бэнкс. И высоконравственный. Он не знал, почему так кажется, может быть, это лишь фантазия, но так и чувствуешь отблеск несгибаемой веры, наложившей отпечаток на его жизнь. Неудивительно: и в Шотландии, и в Йоркшире таких людей было немало.

– Любопытно, – отозвался Бэнкс, возвращая фото. – Стэнли Чедвик, я полагаю?

Блэкстоун кивнул и объяснил:

– Сфотографирован при назначении инспектором в октябре шестьдесят пятого. – Он взглянул на часы. – Слушай, тут шумно и тесновато. Давай-ка сходим попьем кофе, как ты?

– Я весь пропитался кофе, – сообщил Бэнкс. – Но можно устроить поздний обед. С утра ничего не ел.

– Отлично. Я не голоден, но присоединюсь.

Они прошли по Миллгарт-стрит и направились в сторону Истгейта. Погода налаживалась, одаривая их той смесью облаков и солнца, которая часто бывает над Йоркширом, когда нет дождя; было не очень холодно – в самый раз для того, чтобы ходить в плаще или легком пальто.

– Тебе удалось что-нибудь найти? – спросил Бэнкс.

– Я немного покопал, – ответил Блэкстоун, – и, похоже, это было довольно убедительное расследование, по крайней мере, на первый взгляд.

– Только на первый?

– Я еще не копал настолько глубоко. И не забывай, в основном дело вели в Северном Йоркшире, так что главная часть бумаг – там.

– Я их видел, – заметил Бэнкс. – Меня интересовала как раз западно-йоркширская часть. И сам Чедвик.

– Чедвика тогда откомандировали в Северный Йоркшир. К тому времени после повышения он у нас провел несколько успешных дел и считался перспективным сыщиком.

– Я слышал, он был крутоват, вид у него именно такой.

– Я его лично не знал, но мне удалось найти пару отставных сотрудников, которые были с ним знакомы. Да, по всем отзывам, Чедвик был человек жесткий, но справедливый и честный и добивался результатов. У себя в Шотландии он получил суровое пресвитерианское воспитание, хотя один из его бывших коллег сказал мне, что, по его мнению, Чедвик утратил веру во время войны. И тут, черт побери, удивляться нечему, если учесть, что бедняга застал боевые действия в Бирме, да к тому же участвовал в высадке союзников на континент.

– Где он теперь?

Они подождали, пока зажжется зеленый, и перешли Вайкар-лейн.

– Умер, – наконец сказал Блэкстоун. – По нашей базе данных персонала Стэнли Чедвик скончался в марте семьдесят третьего.

– Так рано умер? – удивился Бэнкс. – Для близких это, наверное, был страшный удар. Ему же было только пятьдесят с небольшим.

– Похоже, он сильно сдал в последние год-два, – ответил Блэкстоун. – Он часто брал отпуск по болезни, из-за этого поползли слухи, что он еле таскает ноги. Он ушел на пенсию по состоянию здоровья в конце семьдесят второго.

– Причины смерти?

– Ну, это не было убийство, если ты о нем подумал. У него давно были проблемы с сердцем, кажется, еще наследственные, к врачам он долго не обращался, а может, не обращал внимания на боли. Он умер от инфаркта, во сне. Но имей в виду, все это – по имеющимся документам и по воспоминаниям двух стариков, которых мне удалось разыскать. Часть информации уже недоступна, вообще неизвестно, где она. Мы перебрались сюда из Бразертон-хауса в семьдесят шестом, я еще здесь не работал, и, конечно, кое-что при переезде пропало, так что насчет всего остального можно только гадать.

Саймон Брэдли говорил, что Чедвик не отличался богатырским здоровьем, но Бэнкс не предполагал, что инспектор был настолько болен. Может быть, в его смерти все-таки было что-то подозрительное? Сначала Линда Лофтхаус, потом Робин Мёрчент, а потом и Стэнли Чедвик? Бэнкс не мог себе представить, что связывает этих трех человек. Чедвик расследовал убийство Лофтхаус, но не имел отношения к делу об утонувшем Мёрченте. Однако он все же встречался с «Мэд Хэттерс» в Свейнсвью-лодж, а Вик Гривз был двоюродным братом Линды Лофтхаус. Возможно, Ивонна, дочь Чедвика, сумеет помочь, если только удастся ее разыскать.