Текст книги "Растерзанное сердце"

Автор книги: Питер Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Был. Пружинный, с черепаховой ручкой. Мерзкая штука. Конечно, он сказал, что потерял его, но…

– Но полиция нашла этот нож в одном из домов, – закончил Бэнкс. – Ваш отец нашел его.

– Да. – Ивонна покосилась на Бэнкса. – Кажется, вы и без меня довольно много знаете.

– Такая у меня работа. Я читал протоколы следствия, но ничего не выяснил о той девушке, которой Мак-Гэррити угрожал. Ваш отец спрашивал его о ней на допросе.

– Неудивительно, что вы ничего не узнали из протоколов…

– Это ведь были вы, верно?

– С чего вы взяли?..

– Вы были знакомы с Мак-Гэррити. Что-то между вами произошло. Как иначе объяснить рвение вашего отца, который стремился его обвинить и при этом постарался замять тему угроз этой неизвестной девушке? Он отбросил все остальные линии расследования и сосредоточился на Мак-Гэррити. Мне кажется, здесь было нечто личное, не так ли?

– Ну да, я ему рассказала, – призналась Ивонна. – Мак-Гэррити меня напугал. Мы были одни в гостиной на Спрингсрилд-маунт, и он меня напугал.

– Что он сделал?

– Да ничего особенного, главное – то, как он говорил, как он глядел на меня, хватал за руки.

– Он вас хватал?

– Да, даже синяк остался. И все трогал мою щеку. Меня чуть не стошнило. Но что он говорил! Начал болтать о Линде, это его страшно возбудило, и тогда он перешел на эти лос-анджелесские убийства. Тогда мы не знали, что это сделал Мэнсон со своей семейкой, но слышали, что там зверски расправились с людьми и кто-то кровью написал на стенах «Свиньи». Он был от этого в полном восторге. И он сказал… он…

– Продолжайте, Ивонна, – настаивала Энни.

Глядя на нее, Ивонна с трудом выговорила:

– Он сказал… ну… что, когда я была с моим парнем, он подсматривал за нами и теперь… его очередь.

– То есть он угрожал вас изнасиловать? – уточнила Энни.

– Так я подумала. Вот чего я испугалась.

– У него был тогда нож? – спросил Бэнкс.

– Ножа я не видела.

– Что он говорил о Линде Лофтхаус?

– Какая она была славная, так печально, что ей пришлось умереть, но мир вообще абсурден и полон случайностей.

– И это все?

– Тут он перешел на убийства в Лос-Анджелесе и спросил меня: хотела бы я сделать что-то подобное.

– А потом?

– Я убежала. Он вышагивал туда-сюда по комнате, нес какую-то невнятицу, а когда повернулся ко мне спиной, я сбежала.

– Что было дальше?

– Я рассказала отцу. Он пришел в ярость.

– Могу его понять, – заметил Бэнкс. – У меня тоже есть дочь, и я бы почувствовал себя точно так же. Что произошло потом?

– Полиция провела рейд на Спрингфилд-маунт и в двух других жилищах хиппи. Они со всеми обошлись круто, предъявили обвинения в хранении наркотиков, но на самом деле им нужен был Мак-Гэррити. Он ведь был на фестивале, там, в Бримли, и многие видели, как он шатается у опушки леса со своим ножом.

– Вы думаете, это сделал он?

– Не знаю. Видимо, да. Я никогда не задумывалась об этом: мне это казалось очевидным.

– Но он упорно все отрицал, говорил, что его подставили.

– Да, но ведь так ведут себя все преступники, правда? Так мне говорил отец.

– Ну не все, но довольно многие, не спорю, – ответил Бэнкс.

– Ну вот. Слушайте, а почему Мак-Гэррити вас так интересует? Его же еще не должны выпустить?

– По этому поводу не беспокойтесь. Он умер в тюрьме.

– Вот как. Ну, не сказала бы, что это разбило мне сердце.

– Что случилось после ареста Мак-Гэррити и полицейских рейдов?

Ивонна медленно покачала головой:

– Просто не верится, какая я была законченная идиотка. Отец дал понять моему бойфренду, там, на Спрингфилд-маунт, что я его дочь, и велел ему держаться от меня подальше. Стив, вот как его звали. Кошмарный самовлюбленный тип. Но красивый, как сейчас помню.

– Я тоже парочку таких встречала на своем веку, – заметила Энни.

Бэнкс глянул на нее так, словно хотел сказать: «Мы это еще обсудим».

– В общем, – продолжала Ивонна, – обычная история. Я думала, Стив меня любит, но он, узнав, что мой отец полицейский, мечтал поскорее от меня избавиться. Я была в отчаянии… Вот забавно, мне почему-то лучше всего в той комнате запомнилась репродукция гравюры Гойи, она висела на стене. «Еl sueño de la razon produce monstruos» – «Сон разума рождает чудовищ». Та, на которой спящего окружают совы, летучие мыши и кошки. Я на нее часто глядела, помню, что она меня одновременно и пугала, и зачаровывала…

– Вы приходили туда потом, после рейда?

– Да. На следующий день. Стив даже смотреть на меня не хотел. Как и все остальные. Он разболтал, что я дочка фараона. – Она фыркнула. – Никто не пожелал делиться косяком с дочкой легавого.

– И как вы поступили?

– Мне было так больно! Я сбежала из дома. Забрала все деньги, какие могла, и поехала в Лондон. У меня там был один адресок. Хозяйку квартиры звали Лиззи, она как-то раз останавливалась на Спрингфилд-маунт. Она была очень милая, разрешила мне переночевать в спальном мешке у нее на полу. Но там было не очень чисто. У нее были мыши, и они пытались забраться ко мне в спальник, так что пришлось поплотнее обернуть его вокруг шеи и держать так, поэтому поспать мне не удалось. – Ивонну передернуло от омерзения. – И потом, там было даже больше странных людей, чем в Лидсе. Я была подавлена, начала пугаться собственной тени. Думаю, Лиззи я сильно достала, она даже сказала, что негативная энергия человека заражает и угнетает тех, кто его окружает… Я чувствовала себя такой потерянной, заблудившейся, как будто мне нигде нет места и никто меня не любит. Теперь я понимаю, что это была обычная подростковая тоска, но в то время…

– И что вы сделали?

– Вернулась домой. – Ивонна саркастически хмыкнула. – Через две недели. Таков был итог моего великого приключения.

– И как отреагировали ваши родители?

– С облегчением. И с гневом. Я же им не звонила, уехала и пропала. Это было жестоко с моей стороны. Сейчас я это понимаю… Если б моя дочь так поступила, я бы ей показала!.. Но такая уж я тогда была – печальная эгоистка. Поскольку отец был полицейский, он всегда предполагал худшее. Он так и видел, что я лежу где-то мертвая. Позже он мне рассказал: сначала он был уверен, что мои приятели решили мне отомстить за то, что я их заложила. Думаю, это разрывало ему сердце. Но он не мог начать поиски по официальным каналам, потому что не хотел, чтобы про меня узнали. Он всегда так серьезно относился к своим обязанностям полицейского.

– Он не хотел, чтобы узнали – о чем?

– О том, что я была связана с этими хиппи.

– Как себя вел ваш отец во время расследования и процесса по делу Мак-Гэррити?

– Он очень много работал, засиживался допоздна. Я это помню. И он был напряжен как струна. У него тогда начались боли в сердце, но к врачам он обращаться не стал. Мы с ним редко в те дни разговаривали, но, по-моему, он все это делал ради меня. Он думал, что потерял дочь, и отыгрывался на Мак-Гэррити и всех остальных, кто был вовлечен в дело. Да, то было не лучшее время для нашей семьи…

– Но не хуже, чем мыши в спальном мешке? – поинтересовалась Энни.

Ивонна улыбнулась:

– Даже сравнивать нечего! И как же мы обрадовались, когда все закончилось и Мак-Гэррити осудили! Словно тучи над головой разошлись! Кажется, процесс начался только в апреле следующего года и тянулся недели четыре. Вся наша семья была на пределе. Но я все же вернулась в школу, сдала экзамены на аттестат А, а потом поступила в университет в Халле. Это было в начале семидесятых. Вокруг по-прежнему было много длинноволосых, но я держалась от них подальше. Я уже получила урок. Серьезно засела за учебу и в конце концов стала школьной учительницей и женой университетского профессора. Он преподает здесь, в Дареме. У нас двое детей, мальчик и девочка, сейчас мальчик уже женился, а девочка вышла замуж. Вот вам и вся история моей жизни.

– Вы никогда не слышали, чтобы ваш отец выражал сомнения по поводу виновности Мак-Гэррити? – поинтересовался Бэнкс.

– Нет, не помню такого. Он тогда словно выступил в поход. Даже представить не могу, что бы он сделал, если бы Мак-Гэррити вывернулся. И без того вся эта история подорвала его здоровье.

– А ваша мать?

– Мама его поддерживала. Она была молодец. Конечно, ее просто придавило горем, когда он умер. Как и меня. Но потом она снова вышла замуж и жила довольно счастливо. Умерла она в девяносто девятом. Мы с ней были близки, до самого конца. Она жила совсем рядом, в нескольких минутах езды, и обожала внуков. Она даже до правнука дожила. Я рада хотя бы этому.

– Как славно, – заметила Энни. – Ну что ж, мы почти закончили. Нам осталось только спросить вас о смерти Робина Мёрчента.

– Басист из «Хэттерс»! Господи, меня это просто потрясло. Робин был по-настоящему классный. «Хэттерс» были одной из моих любимых групп: отличные музыканты, к тому же мы считали, что они – из своих, из наших. Вы знаете, что они из Лидса?

– Да, – ответила Энни.

– Ну и о чем вы хотели спросить?

– Ваш отец ничего не говорил о его гибели?

– По-моему, нет. А почему он должен был?.. Ах да! Господи, вот это меня и правда уносит в прошлое. Отец беседовал с ними во время истории с Мак-Гэррити, он даже принес мне пластинку со всеми их автографами. Кажется, она у меня где-то до сих пор лежит.

– Сейчас ее можно было бы продать за хорошие деньги, – заметил Бэнкс.

– О, я никогда этого не сделаю.

– Но все-таки… он что-нибудь говорил?

– О Робине Мёрченте? Нет. К отцу же эта история не имела отношения, верно? Мёрчент утонул следующим летом, после того как Мак-Гэррити отправили в тюрьму, и отец стал чуть-чуть поспокойнее. Я старалась не заводить с ним разговоров обо всех этих вещах: музыке, хиппи и всем прочем, – во всяком случае, после того как вернулась из Лондона. Я завязала с этим, и папа мне был признателен, так что больше он на меня из-за этого не напускался. Я тогда налегала на подготовку к своим экзаменам уровня А.

– Не говорят ли вам о чем-нибудь эти цифры? – Бэнкс вынул фотокопию форзаца из книги, принадлежавшей Нику Барберу.

Ивонна, наморщив лоб, посмотрела на нее.

– Боюсь, что нет, – ответила она. – Я вообще не сильна в математике.

– Мы считаем, что это могут быть даты, – объяснил Бэнкс. – Скорее всего, как-то связанные с расписанием гастрольных выступлений «Мэд Хэттерс» или с чем-то в этом роде. Но мы понятия не имеем, какие это месяцы и годы.

Энни взглянула на Бэнкса и пожала плечами.

– Ну что ж, – произнес тот, – это всё, если только у инспектора Кэббот больше нет к вам вопросов.

– Нет, – ответила Энни, вставая и наклоняясь, чтобы обменяться рукопожатием с Ивонной. – Спасибо, что уделили нам время.

– Не за что. Мне жаль только, что я почти ничем не сумела вам помочь.

*

– Ну и как ты считаешь, мы не напрасно ездили к Ивонне? – спросила Энни.

Они с Бэнксом сидели после работы в «Квинс армс», подкрепляясь пивом и сэндвичами с сыром и пикулями. Бар был полупустой, и за бильярдным столом, по счастью, никто не гомонил. Припозднившиеся туристы, немолодая супружеская пара, за одним из столиков сосредоточенно изучали карты британского геодезического управления и переговаривались по-немецки.

– Думаю, ее рассказ вызывает некоторые новые подозрения относительно Стэнли Чедвика и его мотивов, – ответил Бэнкс.

– Что ты имеешь в виду?

– Если Чедвик действительно считал, что его дочь запугивали, угрожая ее изнасиловать, и если он, как она сказала, «выступил в поход»… кто знает, что он мог натворить? Я пытаюсь представить, как бы я себя повел, если б что-нибудь подобное случилось с Трейси, и, должен тебе признаться, сам себя при этом боюсь. По словам Ивонны, Мак-Гэррити говорил об убитой девушке – о Линде Лофтхаус. Да, он не сообщил никакой информации, которая могла быть известна только убийце, но мы-то знаем, что такое случается главным образом в полицейских телесериалах. Но тот факт, что Мак-Гэррити вообще заговорил об убитой, кажется мне чертовски подозрительным. А вообрази, как это должно было насторожить Чедвика, который выбивался из сил, только бы отыскать убийцу, и который беспокоился за дочь, потому что она тусовалась с хиппи. И тут он узнаёт, что у того психа, который ее запугивал, имелся пружинный нож и – мало того! – этого типа видели с тем самым ножом на Бримлейском фестивале. Представь: Чедвик сопоставил факты – и перед ним блеснул свет. Ивонна говорила, что после этого он других фигурантов дела, того же Рика Хейса, например, в качестве подозреваемых и не рассматривал: уверился, что убийца Мак-Гэррити и только Мак-Гэррити.

– Но улики действительно указывают на Мак-Гэррити.

– Ничего подобного. Все знали, что Мак-Гэррити носил с собой пружинный нож с черепаховой рукояткой. И Стэнли Чедвик тоже это знал. Ему было бы нетрудно раздобыть точно такой же. Не забывай, Ивонна сказала, что не видела ножа, когда Мак-Гэррити ее запугивал.

– Потому что он тогда уже его спрятал.

– Или потерял, как говорил он сам.

– Я этому не верю, – заявила Энни. – Ты что, доверяешь словам осужденного убийцы и не доверяешь инспектору с безукоризненной репутацией?

– Господи, да я просто думаю вслух, пытаюсь разобраться в убийстве Ника Барбера.

– Ну и как, получается?

Бэнкс отхлебнул «Блэк шип»:

– Пока не уверен. Но в чем я уверен, так это в том, что Чедвик мог достать такой нож и подстроить так, чтобы Мак-Гэррити взялся за рукоятку; кроме того, у Чедвика был доступ к одежде Линды Лофтхаус и образцам ее крови. В наши дни такой фокус вряд ли получится, но тогда это можно было бы провернуть без особого труда: еще не существовало Парламентской ассамблеи Совета Европы. Полицейский ранга Чедвика обладал очень широкими полномочиями. Помни, он выступил в поход, он был убежден, что прав, просто не может доказать свою правоту законными средствами. Нам всем доводилось такое испытывать. Так что Чедвик, у которого имелись личные мотивы – дочь сообщила ему о Мак-Гэррити, а он не мог этим воспользоваться, не втянув ее в разбирательство, – пошел обходным путем и сфабриковал ту главную улику, которая ему требовалась. Имей в виду, без ножа обвинения бы не было, оно бы развалилось. Но это не все. Меня убеждает еще один фактор.

– Какой?

– Здоровье Чедвика. По большому счету он был богобоязненный, законопослушный коп, получивший строгое пресвитерианское воспитание, хотя, видимо, веру в нем сильно поколебали военные испытания; он сердился, видя вокруг себя все это: неуважение молодежи, гедонизм, наркотики.

– Ты что, теперь занялся психоанализом?

– Не надо быть психоаналитиком, чтобы понять: если Чедвик действительно сфабриковал дело против Мак-Гэррити, это привело к краху его личности – как у всякого человека его типа. Как сказала Ивонна, он ревностно относился к своим обязанностям полицейского. Закон и человеческое достоинство значили для него все. Возможно, веру он за время войны и потерял, но свою натуру так просто не изменишь. Вот откуда его проблемы с сердцем.

Энни приложила стакан к щеке:

– Но Мак-Гэррити видели возле места преступления, и все знали, что он очень странный, и у него был пружинный нож, и он был левша, и он был знаком с жертвой. Почему ты упорствуешь, доказывая, что Мак-Гэррити не совершал убийства и что Чедвик, хороший полицейский, вдруг превратился в плохого?

– Я не упорствую, просто взвешиваю варианты. В любом случае сейчас мы уже ничего не можем доказать.

– Разве что найдем истинного убийцу Линды Лофтхаус.

– Об этом и речь.

– И на кого ты ставишь?

– Я? На Вика Гривза.

– Почему? Из-за его нестабильной психики?

– Отчасти поэтому. Он часто не понимал, что делает, и у него случались мрачные видения во время кислотных трипов. Имей в виду, в ту ночь в Бримли он принимал кислоту, как и в ночь смерти Робина Мёрчента. Не нужно обладать особым воображением, чтобы представить: возможно, он слышал голоса, которые приказывали ему совершать разные поступки. Кроме того, Линда Лофтхаус была его кузина, и это еще одно очко в мою пользу: всем известно, что большинство убийств совершается близкими, часто – родственниками.

– Ты же не думаешь, что Гривз и Робина Мёрчента тоже убил?

– Так ли уж это нереально? Вдруг Мёрчент знал или догадывался?

– Но Гривз, по всем данным, никогда не был агрессивен. И мотивов у него нет никаких!

– Ладно, пусть так. Но он мог вдруг сорваться с резьбы. Наркотики вытворяют с людьми очень странные вещи.

– А Ника Барбера – тоже он?

– Барбер раскопал его тайну.

– Каким образом?

– Пока я до этого не додумался.

– Знаешь, – сказала Энни, – мне все-таки кажется, что Стэнли Чедвик правильно во всем разобрался и убийца – Патрик Мак-Гэррити.

– Даже если так, нам, возможно, стоило бы пристальнее присмотреться к Рику Хейсу, если мы его сумеем найти.

– Присмотримся, раз ты настаиваешь. – Энни допила апельсиновый сок «Бритвик».

– Чем ты занимаешься завтра? – осведомился Бэнкс.

– Завтра? Видимо, буду бродить по сайтам. А что?

– Просто подумал: вдруг тебе удастся выкроить часок-другой и вырваться со мной пообедать. Воскресный обед. Заодно познакомишься с Эмилией.

– С Эмилией?

– С девушкой Брайана. Я тебе не рассказывал? Она актриса. Снимается для телевидения.

– Да ты что?!

– Ну да, играла в «Скверных девчонках», например.

– Один из моих любимых сериалов. Ладно, согласна. Неплохая идея.

– Только будем надеяться, что нам не помешают, как в тот вечер.

*

В кои-то веки Бэнкс вернулся домой, едва стемнело. Брайан с Эмилией куда-то ушли, и Бэнкс наслаждался минутами одиночества, слушая свое недавнее приобретение – диск Сьюзен Грэм, певшей французские песни, и попивая «Амароне» Роя. Когда Брайан и Эмилия вернулись, диск почти доиграл, а бокал Бэнкса наполовину опустел. Он вышел на кухню, чтобы их встретить.

– Папа! – обрадовался Брайан, выставляя на стол контейнеры. – А мы на весь день ездили в Йорк. Не знали, что ты будешь дома, так что захватили на всякий случай индийских готовых закусок. Но тебе тут многое понравится.

– Нет, спасибо, – отказался Бэнкс, боясь даже вообразить, какие сейсмические катаклизмы может вызвать в желудке столкновение карри с «Амароне». – Я не голоден, недавно съел сэндвич. Как вам понравилось в Йорке?

– Там замечательно! – воскликнула Эмилия. – Мы выполнили всю туристическую программу: зашли в Минстер – Йоркский кафедральный собор, посетили Йорвик – Центр изучения культуры викингов, даже в музее поездов побывали.

– Это ты ее туда потащил? – осведомился Бэнкс у Брайана.

– Ничего подобного! Это была ее идея.

– Так и есть, – подтвердила Эмилия, беря Брайана за руку. – Обожаю поезда. Это мне пришлось его туда затаскивать.

Оба засмеялись. Бэнкс вспомнил, как водил Брайана в Национальный железнодорожный музей (тогда он назывался Йоркским железнодорожным музеем). Они на денек приехали в Йорк из Лондона, Брайану было всего семь лет, и ему безумно нравилось залезать на все эти чистенькие паровозы и играть в машиниста.

Брайан и Эмилия ели карри, сидя на скамье в кухне, а Бэнкс сидел рядом, потягивая вино и болтая с ними о том, как они провели день. Когда молодежь закончила ужинать, Брайан убрал со стола – что было само по себе удивительно – и вдруг спохватился:

– Да, чуть не забыл. Я тебе подарок купил, пап.

– Мне? – переспросил Бэнкс. – Ну что ты, зачем…

– Так, ничего особенного. – Брайан достал из рюкзака пакет из «Эйч-Эм-Ви». – Прости, что не успел как следует завернуть.

Бэнкс вытащил из пластикового пакета коробочку. Это был DVD – «История «Мэд Хэттерс»». Он прочитал аннотацию на задней стороне: здесь были кадры, относящиеся ко всем периодам существования группы, в том числе и к самому первому, когда еще играли Вик Гривз и Робин Мёрчент.

– Наверняка интересная вещь, – заметил Бэнкс. – Хочешь, посмотрим вместе?

– Не откажусь.

– Эмилия?

Эмилия вынула из сумки бестселлер Азара Нафиси «Чтение «Лолиты» в Тегеране»:

– Простите, я так устала. У нас был длинный день. Думаю, я лягу в постель и почитаю, оставлю вас, мальчики, вдвоем. – Она поцеловала Брайана, повернулась к Бэнксу и сказала: – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – отозвался Бэнкс. – Да, пока вы не ушли: как вы, ребята, смотрите на то, чтобы завтра днем устроить где-нибудь воскресный обед со мной и Энни? Если мы, конечно, сможем урвать для него время.

Брайан вопросительно поднял брови и посмотрел на Эмилию, та кивнула.

– Конечно, – ответил Брайан и потом добавил тоном, в котором сквозили воспоминания о многих сорвавшихся договоренностях. – Если вам удастся урвать время.

– Обещаю. Вы ведь еще поживете у меня, верно?

– Если мы тебя не стесняем, – заметил Брайан.

– Нисколько.

– Я имел в виду: если мы не нарушаем твой привычный образ жизни.

Бэнкс почувствовал, что краснеет:

– Нет-нет, каким образом вы?.. То есть…

Эмилия еще раз попрощалась, улыбнулась и отправилась наверх.

– По-моему, славная девушка, – сказал Бэнкс сыну, когда она вышла за пределы слышимости.

Брайан усмехнулся:

– Так и есть.

– У вас это?..

– …серьезно?

– Ну да. Пожалуй, я это имел в виду.

– Пока слишком рано говорить, но она мне достаточно нравится, чтобы мне стало больно, если она меня оставит, как поется в песне.

– В какой еще песне?

– В нашей, папа! Последний сингл.

– Вот как. Я не покупаю синглы.

– Я это знаю, пап. Я тебя дразнил. Этот диск вообще не поступал в продажу. Этот трек надо скачивать с интернет-системы «Ай-Тьюнз».

– А вот подтрунивать над отцом не надо. Я теперь знаю, как обращаться с техникой. У меня есть айпод. Видишь, я не совсем уж луддит.

Брайан рассмеялся и извлек из холодильника банку светлого пива. Бэнкс снова наполнил бокал, и они вошли в гостиную.

Диск начинался со вступления менеджера Криса Адамса, кратко излагавшего историю группы, затем следовал документальный фильм, составленный из архивных концертных кадров и интервью. Бэнксу было и забавно, и любопытно видеть членов группы, какими они были тридцать лет назад, в брюках клеш и шляпах с обвисшими полями. Они ухитрялись разговаривать с журналистами насчет «мира и любви, приятель» с какими-то претенциозно-невинными интонациями. Вик Гривз в интервью шестьдесят восьмого года выглядел таким же одуревшим от наркотиков, как всегда; он вел себя странно и держал длинные паузы всякий раз, когда журналист задавал вопрос о его песнях. Робин Мёрчент изображал из себя циника, и в нем чувствовалась какая-то ледяная отчужденность; его спокойный практический ум служил отличным противоядием для бессодержательных и бессвязных бормотаний остальных участников группы.

Но интереснее всего оказались видеофрагменты, снятые на концертах. К сожалению, с Бримлейского фестиваля тут ничего не было, кроме нескольких фотографий группы, расслабляющейся за сценой с косяками в руках. Зато тут были отличные кадры конца шестидесятых: выступления группы в самых разных местах – от столовой университета Лидса до бристольского концертного зала «Колстон» и амстердамского «Парадизо», размещенного в бывшем соборе.

На одном из выступлений чудовищно накачанный наркотиками и брызжущий энтузиазмом ведущий проорал с чудовищным акцентом кокни: «А тепер-р-рь, л-леди и джентл-л-льмены, давайте как сл-л-ледует похл-лопаем «Хэттер-р-рам»!»

Музыка звучала на удивление свежо, и в невинно-пасторальных текстах Вика Гривза сквозила неизбывная, неподвластная времени тоска; слова вплетались в изысканные, воздушные клавишные проигрыши и скупые гитарные риффы Терри Уотсона. Как многие басисты, Робин Мёрчент стоял неподвижно и играл без всякого выражения на лице, зато Эдриан Притчард, подобно многим барабанщикам, метался за своей стойкой, точно помешанный. На него явно оказали влияние ударник Кит Мун из «Ху» и Джон Бонэм из «Зеппелин».

Бэнкс смотрел не очень внимательно, то и дело отвлекаясь на разговоры с Брайаном, и вдруг он увидел, что в группе уже не играют Вик Гривз и Робин Мёрчент, и перед ним возникла очаровательная, заметно нервничающая Таня Хатчисон на своем дебютном концерте с группой – начало семьдесят второго, Лондон, Королевский фестивальный зал. Бэнкс задумался о вчерашней встрече с ней. Она оставалась красавицей, и у него, возможно, имелись кое-какие шансы, но он решил, что вызвал в ней антипатию бесцеремонными вопросами. Похоже, так у него всегда происходит в жизни: порождаешь неприязнь у женщин, которые тебе нравятся.

Документальный фильм раскручивал картину стремительного взлета группы вплоть до официального прекращения ее деятельности в девяносто четвертом; затем шли клипы с немногочисленных концертов, данных «Хэттерс» в память о прошлом, а также интервью с постаревшей стриженой Таней, курящей одну сигарету за другой, и с совершенно лысым, обрюзгшим и нездоровым с виду Эдрианом Притчардом. Рэг Купер и Терри Уотсон, видимо, отказались давать интервью, потому что появлялись в фильме только на кадрах с концертов.

Когда начался фрагмент, в котором речь зашла о разногласиях в группе, Бэнкс заметил, что Брайан немного напрягся. Поскольку нынешнее расследование позволило Бэнксу лучше понять мир рок-музыки, он успел за это время поразмышлять о Брайане и той жизни, которую сын ведет. Не только о наркотиках, но и о всевозможных ловушках и трудностях, которые несет с собой слава. Он вспомнил звезд первой величины, с юности попавших в разрушительную машину рок-индустрии и пытавшихся противостоять ей, потакая собственным порокам и отчаянию: Курта Кобейна, Джимми Хендрикса, Тима Бакли, Дженис Джоплин, Ника Дрейка, Иэна Кёртиса, Джима Моррисона… По Брайану не скажешь, думал Бэнкс, что у него неприятности, но ведь он вряд ли сообщил бы отцу, если бы у него, к примеру, были проблемы с наркотиками.

– Что-то не так? – взглянул Бэнкс на сына.

Тот, казалось, не сразу понял, о чем говорит отец, и переспросил:

– Не так? Да нет, вроде бы все путем. Странный вопрос.

– Просто ты редко рассказываешь про свою группу, и я подумал, все ли у вас в порядке.

– А, ты о группе! Да о ней и рассказывать-то нечего.

– Значит, все идет отлично?

Брайан помедлил:

– Ну…

– Что такое?

Сын повернулся лицом к Бэнксу, и тот на пару делений прикрутил звук.

– Дэнни делается все чуднее, только и всего. Если так будет продолжаться и дальше, нам придется от него избавиться.

Бэнкс знал, что Дэнни – второй гитарист и вокалист группы и они вдвоем с Брайаном пишут все песни.

– Избавиться?

– Я не имею в виду – убить. Честно говоря, пап, иногда я удивляюсь, как действует на тебя работа.

И я удивляюсь, подумал Бэнкс. Но еще он подумал об убийствах музыкантов, мешающих группе – взять хотя бы Робина Мёрчента, – и о том, как легко это можно было проделать: просто чуть подтолкнуть к бассейну. Вик Гривз тоже мешал, но он ушел по доброй воле.

– Так говоришь, Дэнни чудной? В чем это проявляется? – спросил Бэнкс.

– Самолюбие у него зашкаливает. Последнее время он начал поддаваться каким-то диким влияниям и пытается привить их нашей музыке. Например, вдруг увлекся кельтским кислотным панком. А если начнешь с ним спорить, ощетинивается и разоряется насчет того, что это его команда, и о том, как он нас всех собрал вместе, всякая такая чушь.

– А что другие думают по его поводу?

– Каждый прячется в своем внутреннем мирке. Мы не очень-то свободны в общении. А с Дэнни вообще сейчас не поговоришь. Я больше не могу писать песни с ним вместе.

– А что будет, если он уйдет?

Брайан махнул рукой в сторону экрана:

– Найдем кого-нибудь… Но в попсу мы превращаться не собираемся.

– Сейчас ведь вы довольно успешны?

– Так и есть. Я знаю. Продажи растут. Люди обожают наш саунд. Мы балансируем на краю, но при этом наша музыка доступна. Вот в чем проблема. Дэнни хочет это изменить, он думает, у него есть на это право.

– А что говорит ваш менеджер?

– Джефф? Дэнни лижет ему задницу.

Бэнкс тут же вспомнил про Кева Темплтона:

– И как к этому относится Джефф?

Брайан поскреб подбородок.

– Если вдуматься, – произнес он, – Джеффа это порядочно достало. Думаю, поначалу ему нравилось, что кто-то из группы уделяет ему столько внимания, да к тому же наушничает, но не знаю, замечал ли ты когда-нибудь: странно, но в конце концов человеку надоедают лизоблюды, которые за ним бегают.

Устами младенца, подумал Бэнкс, и в мозгу у него словно зажглась лампочка, – хотя Брайана трудно назвать младенцем. Все так, как Бэнкс и подозревал. Темплтон сам роет себе могилу. Не надо ничего делать. Иногда лучшая стратегия – бездействие. Энни наверняка это оценит, подумал Бэнкс, она же так интересуется даосизмом и дзен-буддизмом.

– А с наркотиками ваши трудности никак не связаны? – вопрос дался ему не без труда.

Брайан посмотрел отцу прямо в глаза:

– Если тебя интересует, принимал ли я когда-нибудь наркотики, то ответ – да. Я курил травку и ел экстези. Однажды я даже закинулся «винтом», ну… метамфетамином, но потом у меня неделю был такой отходняк, что я больше к нему не прикасался. Ничего крепче. И, если уж на то пошло, я предпочитаю светлое пиво. Понятно?

– Понятно, – отозвался Бэнкс. – Рад, что ты так откровенен, но я-то скорее имел в виду остальных.

Брайан улыбнулся:

– Теперь ясно, как ты выпытываешь у людей признания. В общем, ответ – нет. Можешь не верить, но мы в этом смысле – довольно здоровая команда.

– И что же будет дальше? – спросил Бэнкс.

Брайан пожал плечами:

– Да не знаю. Джефф говорит, нам всем надо немного отдохнуть, мы вкалывали в студии и во время тура как проклятые. А потом, когда вернемся после отдыха… Посмотрим. Либо Дэнни изменит свои взгляды, либо нет.

– Твой прогноз?

– Не изменит.

– И что тогда?

– Ему придется уйти.

– И тебя это не тревожит?

– Тревожит немного. Но не так уж сильно. Ну, они-то вот, смотри, отлично справились, верно? – «Мэд Хэттерс» на экране играли забойный хит восемьдесят третьего года «Душой ты молод». – Команда выживет. Меня больше огорчает то, что нам стало труднее общаться между собой. Вот с Дэнни мы были приятели, а теперь мне не о чем с ним разговаривать.

– Терять друзей всегда грустно, – вздохнул Бэнкс, понимая, какое это банальное и бессмысленное наблюдение. – Но так бывает. Когда с кем-то сближаешься, поначалу кажется, что это – как увлекательное приключение, выясняется, что у вас много общего: любимая музыка, книги, места, где вы бываете… А потом, чем лучше узнаешь человека, тем скорее замечаешь, что не все так радужно…

– Да, например, что он – лжец, нытик и паскудный манипулятор, – подхватил Брайан. Он рассмеялся и потряс своей пустой банкой. – Еще рюмашку пойла? – спросил он у Бэнкса, бокал которого тоже опустел.

– Конечно, почему бы нет, – ответил Бэнкс. Пока Брайан ходил за выпивкой, он наблюдал, как прелестная Таня покачивается в своих нежно-голубых, прозрачных одеждах, колышущихся вокруг нее, точно вода.

– Я бы хотел знать только одно, – произнес он, отпив глоток «Амароне».

«Пойло»! Ну надо же такое сказать!

– Что именно? – спросил Брайан.

– Как звучит эта чертовщина – кельтский кислотный панк?