Текст книги "Растерзанное сердце"

Автор книги: Питер Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Ну так коснется, раз я приказываю!

Бэнкс поспешил вмешаться:

– Я беседовал с Келвином Сомсом.

Суперинтендант Жервез глянула на него:

– И что же?

– У меня сложилось мнение, что он не знал, что происходило между жертвой и его дочерью.

– Может, он скрывает свою осведомленность?

– Может быть, – признал Бэнкс. – Но если мы предполагаем, что он совершил преступление в порыве праведного негодования, то, думаю, он бы более откровенно выражал свои чувства. Он рассердился бы, когда я спрашивал его дочь о Барбере, однако этого не произошло.

– В разговоре с ним вы предположили, что она спала с Барбером?

– Нет, – ответил Бэнкс. – Я спрашивал о ее общении с Барбером в пабе «Кросс киз». Ее отец наблюдал за мной, а я наблюдал за ним и уверен: предположи он только, что «общение» не ограничивалось встречами в пабе, это обязательно проявилось бы в выражении его лица, в его поведении либо в его словах. На мой взгляд, он не из тех, кто привык ловчить.

– И такой реакции не последовало?

– Нет.

– Что ж, хорошо. Однако я пришла бы к окончательному убеждению, если б могла пронаблюдать его реакцию на сообщение о поведении его дочери.

– Но, мэм… – вмешалась Энни.

– Достаточно, инспектор Кэббот. Приказываю вам развивать эту линию расследования, пока я не смогу с определенностью заключить, есть ли в ней перспектива либо такой перспективы нет.

– Тогда для Келли Сомс уже будет слишком поздно, – пробормотала Энни себе под нос.

– Сержант Темплтон, – вдруг окликнул коллегу Бэнкс.

Темплтон выпрямился:

– Да, сэр?

– Вам удалось найти адрес сержанта Эндерби?

Темплтон беспокойно заерзал в кресле и неуверенно произнес:

– Э-э… да, сэр. Удалось. – Он говорил и смотрел при этом на суперинтенданта Жервез.

– В чем дело? – поинтересовалась она.

– Видите ли, мэм, – объяснил Темплтон, – старший инспектор Бэнкс поручил мне разыскать детектива, который расследовал дело утонувшего Робина Мёрчента.

– Того наркомана, который упал в бассейн тридцать пять лет назад?

– Да, мэм, хотя я не уверен, что он действительно был наркоманом. Если говорить строго.

Суперинтендант Жервез театрально вздохнула, провела рукой по мелированным светлым волосам, потом взглянула на Бэнкса:

– Что ж, старший инспектор Бэнкс. Я вижу, вы прямо-таки с дьявольским рвением и упорством стремитесь развить эту линию расследования, так что я постараюсь отнестись к вашей идее непредвзято. Попробую на какое-то время согласиться с вами и предположить, что, возможно, в этом что-то есть. Но инспектор Кэббот продолжит заниматься Сомсами. Ясно?

– Отлично, – отозвался Бэнкс. Он повернулся к Темплтону. – Ну, давай, Кев. Где он живет?

Прежде чем ответить, Темплтон снова глянул на суперинтенданта Жервез и неуверенно произнес:

– Э-э… в Уитби, сэр.

– Как это близко и удобно, не правда ли, – ехидно заметил Бэнкс. – Давно мечтал провести денек на море.

*

Весело светило солнце, когда Бэнкс начал нисхождение от вересковых пустошей Северного Йорка к Уитби. Здешние пейзажи всегда его потрясали, даже в самую мрачную погоду, но сегодня небо было молочно-голубое, солнце сияло на высившихся на холме руинах аббатства и сверкало, рассыпаясь алмазами по Северному морю за темным полукольцом стен гавани.

Отставной сержант Кийт Эндерби жил в районе Вест-Клифф, где дома беспорядочной цепочкой, отходящей от шоссе А174, тянутся на восток, к Сэнд-сенду. Даже из построенного еще в пятидесятые домика Эндерби, покрытого штукатуркой с каменной крошкой и имевшего общую стену с соседями, открывался вид на море – всего несколько квадратных футов просвета между домами, стоявшими напротив, но и это неплохо. В остальном – непритязательный домик в непритязательном квартале, подумал Бэнкс, останавливая машину за серым «мондео», припаркованным перед домом. «Мужчина на «мондео»» – придуманный журналистами образ, представитель определенного типа британцев, принадлежащих к среднему классу. Значит, вот каким теперь стал Эндерби?

В телефонном разговоре Эндерби дал понять, что он вполне готов обсудить дело Робина Мёрчента. Когда они встретились, он с улыбкой и рукопожатием пригласил Бэнкса в дом, познакомил со своей женой Ритой – маленькой, тихой женщиной с облачком розовато-седых волос. Рита предложила чай или кофе, Бэнкс выбрал чай. Напиток прибыл вместе с непременной тарелочкой шоколадного печенья, пирожных и «Кит-Кэтов». Бэнкс изо всех сил пытался не поддаться на искушение, и ему это удалось. После краткого обмена любезностями, вняв кивку супруга, Рита ретировалась, пробормотав что-то насчет всяких покупок в городе, и уехала на сером «мондео». Значит, тут «дама на «мондео»», подумал Бэнкс. Эндерби с чувством пробормотал: «Замечательная женщина!» – и Бэнкс, как того требовала вежливость, согласился.

– Приятное место для человека на пенсии, – заметил Бэнкс. – Давно вы тут живете?

– Почти десять лет, – ответил Эндерби. – Отслужил свои двадцать пять плюс еще немного. В последние годы был инспектором в Южном Йоркшире, в Донкастере, но Рита всегда мечтала жить у моря, мы сюда часто приезжали в отпуск.

– А вы тоже мечтали?

– Ну, побережье Коста-дель-Соль меня бы вполне устроило, но мы не могли себе этого позволить. Да и Рита не хотела уезжать из страны. «Заграница начинается в Кале» и все такое прочее. У нее даже нет загранпаспорта. Можете поверить?

– Вам бы вряд ли там понравилось, – сказал Бэнкс. – Слишком много проходимцев.

– Уитби – отличное место, – заявил Эндерби, – хотя проходимцев тоже хватает. Я бы, знаете, легко обошелся без всех этих проклятых готов.

В Уитби разыгрывается несколько драматических эпизодов романа «Дракула» Брэма Стокера, вспомнил Бэнкс; вот почему сюда совершают паломничество готы. Правда, готы, если разобраться, – всего лишь безобидные подростки, и, коли им нравится одеваться в черное и время от времени выпивать друг у друга чуть-чуть крови, ну и ладно, вреда они никому не причиняют. Солнце блеснуло на квадрате моря между домами напротив.

– Очень вам благодарен, что согласились со мной встретиться, – сказал Бэнкс.

– Не стоит благодарности. Честно говоря, я не знаю, смогу ли так уж много добавить к тому, что вам уже известно. Все, что я помню, есть в материалах дела.

– Бывает так, – заметил Бэнкс, – что помимо сведений, занесенных в дело, возникают ощущения или инстинктивные предположения – называйте как хотите, – которые мы не считаем нужным заносить в дело, думая, что им там не место.

– Это было давно, – покачал головой Эндерби. – Я сейчас вряд ли что-нибудь такое вспомню.

– Уверен, вы помните гораздо больше, чем вам кажется, – сказал Бэнкс. – Это было дело особой важности, как я понимаю. И тогда были интересные времена. По улицам косяками ходили рок-звезды и всякая прочая богема.

– Что да, то да. «Пинк Флойд», «Ху»… Я с ними со всеми встречался. Еще чаю?

Бэнкс протянул ему чашку, и Эндерби ее наполнил. Золотое обручальное кольцо почти вросло в его пухлый волосатый палец.

– Сколько лет вам тогда было? – спросил Бэнкс.

– В семидесятом? В мае стукнуло тридцать.

Сейчас Эндерби выглядел лет на шестьдесят пять, у него было уютное брюшко человека, наслаждающегося бездельем, и лысая голова без единой волосинки. Зато нехватка волос возмещалась седыми щетинистыми усами. Тоненькая розоватая сеточка лопнувших сосудов покрывала щеки и нос, но Бэнкс решил, что причиной тому скорее повышенное давление, нежели алкоголь. Эндерби говорил и вел себя не как пьяница, и в его дыхании не чувствовался запах мятных лепешек «Требор-супер».

– И как шло расследование? – поинтересовался Бэнкс. – Что вам больше всего запомнилось из дела о смерти Робина Мёрчента?

Эндерби сощурился, посмотрел в окно и заговорил:

– Было, наверно, часов десять, когда мы прибыли на место. Стояло чудесное утро, я помню. Ясное. Теплое. Птицы пели. А тут – он. Плавал в бассейне, мертвый.

– Каково было ваше первое впечатление?

Эндерби немного поразмыслил, издал короткий лающий смешок и опустил чашку на блюдце.

– Вы не поверите, – усмехнулся он. – Мёрчент лежал на спине, голый, и, помню, я еще подумал, что для знаменитой рок-звезды у него слишком маленький член. Ну, мы же тогда слышали всю эту ерунду насчет поклонниц и оргий. Читали про это в «Ньюс ов зе уорлд», в других газетах и журналах. Мы считали, что у них у всех как у жеребцов. Не верилось, что это он плавает там, какой-то съежившийся, точно креветка, или морской конек, или еще кто-то такой. Это, конечно, от воды. Пусть день был и теплый, вода-то все равно была холодная.

– Так всегда бывает. Другие обитатели дома были где-то рядом, когда вы приехали?

– Да вы шутите. Местная полиция их еле добудилась. Если бы Мёрчент не утонул и мы не явились, они бы наверняка продрыхли до середины дня. Они паршиво выглядели, некоторые из них. Похмелье и кое-что похуже.

– Кто же сообщил в полицию?

– Садовник, когда пришел на работу.

– Он был в числе подозреваемых?

– В общем-то нет.

– Много в доме было фанатов и прочих прихлебателей?

– Ну, судя по их показаниям, – усмехнулся Эндерби, – каждый из них был близким другом группы. Я хочу сказать, никто не признался, что он фанат или прихлебатель. Музыканты почти все были с постоянными подружками.

– А Робин Мёрчент? Он был с кем-нибудь в ту ночь?

– В его постели нашли спящую девушку.

– Подружку?

– Фанатку.

– Из материалов дела я уяснил, что вывод сделали такой: Мёрчент принял какое-то количество мандракса и бродил голым возле бассейна, оступился и упал в мелкой его части, разбил голову о дно и утонул. Это так?

– Да, – ответил Эндерби. – Так все выглядело, и патологоанатом это подтвердил. А еще на краю бассейна нашли разбитый стакан с отпечатками пальцев Мёрчента. Он пил водку.

– Вы не рассматривали другие возможные сценарии?

– Например?

– Что это не было случайностью.

– Вы хотите сказать, его кто-то столкнул?

– Это было бы естественное предположение. Вы же знаете, какой у нас, полицейских, подозрительный ум.

– Верно, – согласился Эндерби. – Должен признать, у меня появлялась такая мысль, но скоро я эту возможность отмел.

– Почему?

– Ни у кого не было мотива.

– Если судить только по их словам?

– Мы копнули поглубже, уж поверьте. Может, у нас и не было теперешних ресурсов, но мы постарались сделать все, что в наших силах.

– Внутри группы не было никаких трений?

– Насколько я знаю, в группах всегда происходят трения. Соберите вместе нескольких человек, у которых такое мощное эго, и трения неизбежно начнутся. Это уж как закон.

Бэнкс рассмеялся. Потом вдруг вспомнил про Брайана и подумал: а вдруг и в «Блю Лэмпс» появились разногласия и они скоро распадутся? Брайан ничего такого не говорил, но Бэнкс чувствовал, что сын изменился, возможно, в нем стало меньше воодушевления и уверенности. Да и то удивительно, что сын свалился вот так, как снег на голову, – раньше такого не случалось.

Он казался озабоченным. А Эмилия? Она что, вроде Йоко Оно? Впрочем, если Брайан захочет рассказать, он сделает это сам, когда сочтет нужным, бессмысленно его к этому подталкивать. Он всегда так себя вел.

– Ну и что вы накопали? – спросил он у Эндерби.

– Начнем с того, что все они переживали, что Вик Гривз сидел на наркотиках. На концертах он держался все более странно, вел себя непредсказуемо. Незадолго до гибели Мёрчента он пропустил выступление, и остальные до сих пор немного на него злились за то, что он сбежал с корабля.

– У Гривза было алиби?

Эндерби почесал нос.

– Да, было, – ответил он. – Даже два.

– Два?

Эндерби усмехнулся:

– У Гривза и Мёрчента, в отличие от других ребят из группы, не было постоянных подружек. А в ту ночь Гривз оказался в постели с двумя фанатками.

– Везунчик, – заметил Бэнкс. – Никогда бы не подумал, что он на это способен. – Он вспомнил лысого, обрюзгшего человека с пустыми глазами, которого видел в Линдгарте.

– Судя по словам девушек, он и не оказался способен, – ответил Эндерби. – Видимо, слишком уж наглотался всякой дури. Чертовски жаль, скажу я вам. Они были очень миленькие. – Старик улыбнулся, вспоминая. – И на них было не очень-то много надето, когда я их допрашивал. Вот такие мелкие детали никогда не забываются. Нет, их-то детали были отнюдь не мелкие, если вы понимаете, о чем я.

– Имел ли Гривз возможность ненадолго выскользнуть из комнаты в течение ночи? Девушки ведь могли на время заснуть или вырубиться от выпивки или наркотиков.

– Знаете, если уж на то пошло, любой из них мог это сделать. По крайней мере, любой, кто еще был в состоянии ходить по прямой. На их алиби мы особенных надежд не возлагали. Вряд ли хоть кто-то из них мог толком припомнить прошлый вечер или даже сообщить, в котором часу лег спать. Они вполне могли всю ночь бродить по дому и вокруг него и даже не заметить Мёрчента в бассейне.

– Почему же вы так быстро отвергли версию об убийстве?

– Я же вам сказал. Никакого реального мотива. Никаких доказательств, что его столкнули.

– Но Мёрчент мог с кем-нибудь поссориться, и ссора могла зайти слишком далеко.

– Ну да, он мог. Но никто ни о чем подобном слова не сказал. И что же нам оставалось – сделать необоснованные выводы и арестовать кого попало? Любого?

– А если кто-то проник в дом со стороны?

– Этого тоже нельзя исключить. В поместье было довольно легко попасть. Но, опять же, не было никаких доказательств такого проникновения, и ничего не было украдено. А травмы Мёрчента соответствовали картине происшествия: упал в бассейн, захлебнулся. Если хотите знать мое мнение, самое худшее, что могло случиться, – у присутствующих под воздействием алкоголя и наркоты произошла небольшая перепалка, и они чересчур увлеклись. Не стану утверждать, что так оно и было, потому что свидетельств этому нет, но поскольку они все были пьяные и под кайфом, то могли начать бегать вокруг бассейна, играя в салочки, и кто-нибудь хлопнул Мёрчента немного сильнее, чем нужно… А он, предположим, свалился в воду и утонул. Что им было делать?

– Я бы на их месте прежде всего попытался его оттуда вытащить, – рассудительно проговорил Бэнкс. – Ведь мне бы не было известно, мертв он или нет. Затем я бы, вероятно, попробовал сделать ему искусственное дыхание, «поцелуй жизни» или как там это тогда называлось, а в это время кто-нибудь вызвал бы «скорую».

– Вы-то, конечно, так бы и поступили, – согласился Эндерби. – Однако если бы у вас в организме было столько наркотиков, сколько у них, вы бы просто полчаса стояли у бассейна, разинув рот, прежде чем что-нибудь предприняли, и первым делом кинулись бы избавляться от хранящейся у вас дури.

– Наркоотдел обыскал помещения? В деле об этом не упоминается.

– Между нами говоря, обыск провели мы. Ну да, нашли немного марихуаны, несколько таблеток ЛСД, «мэнди». Но ничего жесткого. Ни героина, ни кокаина.

– Как вы поступили?

– Нам нужно было разбираться с трупом, и мы решили не предъявлять никому обвинений по этому поводу. Мы просто уничтожили эту наркоту. А что нам было делать: арестовать их всех за хранение?

Уничтожили? Бэнкс засомневался. Скорее употребили либо продали. Но незачем сейчас ворошить грязное белье.

– У вас не было ощущения, что они сговорились, чтобы преподнести вам определенную версию?

– Нет. Как я говорил, половина из них вообще не помнила вечеринку. Они давали очень обрывочные и бессвязные показания.

– Лорд Джессоп при этом присутствовал, верно?

– Да. Его показания были самыми логичными. Это было еще до того, как он пересел на героин.

– Самые логичные показания и самая влиятельная персона?

– Я понимаю, к чему вы клоните. Разумеется, скандала никому не хотелось. И без того картина получалась скверная. Возможно, именно поэтому мы не стали предъявлять им обвинений по наркотикам. Тогда и так было много громких историй с наркотой, взять хотя бы «Стоунз» и «Битлз», и, если бы мы затеяли еще одно такое разбирательство, это выглядело бы смешно. Особенно после того, как «Таймс» напечатала редакционную статью насчет «стрельбы из пушки по воробьям».<sup>[20]20
  Имеется в виду статья, вышедшая 1 июля 1967 г. В ней подвергалась сомнению правомерность тюремного заключения членов «Роллинг Стоунз» Кита Ричардса и Мика Джаггера. В дальнейшем многие утверждали, что эта статья лишь способствовала росту популярности группы.


[Закрыть]</sup> Не прошло бы и нескольких часов, как репортеры из «Ньюс ов зе уорлд», «Пипл», «Дейли миррор» стали перепрыгивать через стены и барабанить нам в двери. Мы пришли к мнению, что, даже если в эти жеребячьи забавы был вовлечен кто-то еще, все равно это был несчастный случай и скандал устраивать незачем. А поскольку мы не могли доказать, что в этом был замешан кто-то еще, и никто в этом не признался, на этом все и завершилось. Чай кончился. Заварить еще?

– Нет, спасибо, – ответил Бэнкс. – Если вам больше нечего мне рассказать, я лучше пойду.

– Простите, что разочаровал вас.

– Вовсе нет.

– Слушайте, вы же так мне толком и не сказали, из-за чего весь этот шум. Не забывайте, мы же делаем одну работу… ну, или делали.

Бэнкс так привык выдавать не больше информации, чем необходимо, что иногда даже забывал сообщить, почему, собственно, задает те или иные вопросы.

– Мы нашли мертвым одного писателя по имени Ник Барбер, – ответил он. – Вы, может быть, об этом читали.

– Что-то припоминаю, – отозвался Эндерби. – Стараюсь следить за новостями.

– Но газеты не писали о том, что он готовил статью о «Мэд Хэттерс», главным образом – о Вике Гривзе и раннем периоде творчества группы.

– Любопытно, – заметил Эндерби. – Но я все равно не понимаю, почему вы спрашиваете о смерти Робина Мёрчента.

– Барбер сказал своей подружке одну любопытную вещь, – объяснил Бэнкс. – Что раскапывает шикарную историю, где есть даже убийство.

– Вот теперь вы меня заинтриговали, – признался Эндерби. – Убийство, говорите?

– Именно так. Думаю, это, скорее всего, была просто журналистская вольность или он пытался произвести впечатление на девушку.

– Не обязательно, – возразил Эндерби.

– Что вы имеете в виду?

– Знаете, я почти уверен, что смерть Робина Мёрчента была случайной, но это был не первый случай, когда я выезжал в Свейнсвью-лодж в связи со смертью при подозрительных обстоятельствах.

– Вот как? – насторожился Бэнкс. – Расскажите.

Эндерби поднялся:

– Может, зайдем в мой любимый паб? Изложу вам эту историю за пинтой-другой.

– Я за рулем, – предупредил Бэнкс.

– Ничего страшного, – заверил его Эндерби. – Можете взять мне пинту и посмотреть, как я с ней управляюсь.

– Так вы говорите, вас туда привела чья-то смерть? – спросил Бэнкс.

– Убийство, – повторил Эндерби, и глаза у него блеснули. – На сей раз – самое настоящее.

20 сентября 1969 года, суббота

– Она не хочет выходить из своей комнаты, – пожаловалась Джанет Чедвик, сидя с мужем за субботним ужином; по телевизору рассказывали о результатах футбольного матча. Чедвик отправлял купон с прогнозом счета, но вскоре стало очевидно, что два миллиона восемьсот тысяч фунтов на этой неделе от него уплывут – как происходило и во все предыдущие недели.

Чедвик съел кусок бифштекса в тесте, щедро обмакнув его в подливку.

– Что с ней стряслось на этот раз? – поднял он глаза на жену.

– Не говорит. Ворвалась домой еще днем, сразу поднялась к себе. Я ее звала, стучала, но она не отвечает.

– Ты к ней заходила?

– Нет. У нее должна быть своя жизнь, Стэн. Ей шестнадцать лет.

– Знаю. Знаю. Но чтобы она пропустила ужин? И потом, сегодня суббота. Она же обычно по вечерам в субботу уходит гулять?

– Да.

– Поговорю с ней, когда поем.

– Ты с ней осторожней, Стэн. Ты знаешь, какая она сейчас дерганая.

Чедвик коснулся руки жены:

– Я буду осторожен. Я вовсе не такое чудовище, орущее на детей, каким тебе кажусь.

Джанет засмеялась:

– Я тебя не считаю чудовищем. У нее просто трудный возраст. Отец не всегда это понимает так, как мать.

– Буду действовать как можно более осторожно, не волнуйся.

Они молча закончили ужин, Джанет отправилась мыть посуду, а Чедвик поднялся наверх, чтобы попытаться поговорить с Ивонной. Он негромко постучал в дверь, но ответа не было. Постучался снова, посильнее, но услышал лишь приглушенное «убирайся». В комнате даже не играла музыка. Видимо, у Ивонны был выключен транзистор. Еще один необычный факт.

Чедвик решил, что у него два пути: либо предоставить Ивонну самой себе, либо просто войти. Джанет, несомненно, предпочла бы первое: применила бы политику невмешательства, но Чедвик предпочитал взять быка за рога. Ему надоели увиливания Ивонны, ее отлучки, когда она всю ночь не являлась домой, все эти ее секреты, вранье и спесивое поведение примадонны. Пора выяснить, что за этим таится. Глубоко вздохнув, он открыл дверь и вошел.

Взрыва ярости, которого он ожидал, не последовало. Занавески были задернуты, свет выключен, и в комнате было сумрачно. Полумгла скрывала раскиданные на полу и кровати одежду и журналы. Чедвик не сразу увидел Ивонну: она лежала в постели, с головой укрывшись стеганым пуховым одеялом. Когда его глаза привыкли к полумраку, он разглядел, что девочка вся дрожит. Забеспокоившись, он присел на край постели и тихо позвал:

– Ивонна… Ивонна, детка. Что случилось? Что с тобой?

Она молчала, и он терпеливо ждал, вспоминая, как в детстве дочь прибегала к нему рассказать о своих кошмарах.

– Ничего, ничего, – произнес он, – можешь мне сказать. Я не буду на тебя сердиться. Обещаю.

Из-под одеяла высунулась рука и стала нашаривать его ладонь. Он задержал ее руку в своей. Ивонна, все так же молча, медленно убрала одеяло с лица, и он даже в этом скудном освещении увидел, что она плакала. И она по-прежнему вся тряслась.

– Что такое, милая? – встревожился он. – Что произошло?

– Папа, это был такой ужас! – пожаловалась она. – Он был ужасный.

Чедвик почувствовал, как мышцы у него на шее каменеют.

– Что? Тебя кто-то обидел? – с беспокойством спросил он.

– Он все разрушил.

– О чем ты? Лучше расскажи-ка мне с самого начала, Ивонна. Я хочу понять, честное слово, хочу.

Ивонна глядела на него, словно пытаясь найти решение. Наверное, не стоило спрашивать слишком прямо, в лоб, но он действительно хотел знать, что ее тревожит, и на этот раз вовсе не для того, чтобы наказать. В последнее время им было нелегко друг с другом, но он ведь действительно любил свою дочь. В голове у него теснились картины, одна страшнее другой. Может быть, она узнала, что беременна? Как Линда Лофтхаус, когда ей было столько же, сколько Ивонне. Может быть, на нее кто-то напал?

– Что случилось? – спросил он. – Тебе кто-то сделал больно?

Ивонна покачала головой:

– Не так, как ты думаешь. – Она метнулась в его объятия, и он почувствовал у себя на щеке ее слезы и услышал, как она бормочет ему в плечо: – Такая жуть, папа, он такие жуткие вещи говорил! Я правда подумала, что он со мной сейчас сделает что-нибудь ужасное. Я знаю, у него есть нож. Если бы я не убежала…

Она затряслась в рыданиях. Чедвик постарался осмыслить ее слова, пытаясь удержать в узде отцовский гнев, и мягко освободился от ее рук. Ивонна опустилась на подушки и потерла глаза кулаками. Она вела себя как маленькая девочка. Чедвик достал из ящика туалетного столика коробочку с бумажными носовыми платками и протянул ей.

– Давай с самого начала, – попросил он. – И не спеша.

– Я была на фестивале в Бримли, пап. Я хочу это сразу сказать, перед тем как начну рассказывать. Прости, что наврала.

– Я это знал.

– Но, пап… Как?

– Назови это отцовским инстинктом. – Или полицейским инстинктом, подумал он. – Продолжай.

– Я там зависала со своими… Они бы тебе не понравились. Вот почему… вот почему я тебе не говорила. Но эти люди, они меня любят, пап. Нам нравится одна и та же музыка, у нас одни и те же идеи, всякие мысли насчет общества и прочего. Они особенные. С ними не скучно, не то что с ребятами из нашей школы. Они читают стихи, пишут и играют музыку.

– Студенты?

– Некоторые – да.

– Значит, они старше тебя?

– При чем тут возраст?

– Неважно. Давай дальше.

Ивонна, казалось, испытывала неуверенность, стоит, ли ей продолжать, и Чедвик понял, что ему надо свести свои вопросы и комментарии к абсолютному минимуму, если он надеется добиться от дочери правды.

– Все было отлично, просто отлично. А потом… – Она снова начала дрожать, но взяла себя в руки и продолжала: – Там есть один человек, его зовут Мак-Гэррити. Он старше, чем другие, и ведет себя очень странно. Он меня всегда пугает.

– Как?

– У него такая жуткая кривая ухмылка, когда ее видишь, чувствуешь себя чем-то вроде насекомого, и он вечно цитирует то Элиота, то Библию, то еще что-нибудь. А иногда просто шагает туда-сюда, постукивая ножом по ладони.

– Что за нож?

– Пружинный нож, черепаховая ручка.

– По какой ладони он им стучит: по правой или левой?

Ивонна нахмурилась, и Чедвик опять сказал себе, что ему лучше проявлять осторожность. Ничего, это подождет.

– Прости, – сказал он. – Неважно. Продолжай.

– Они говорят… Стив говорит, что Мак-Гэррити чудноватый, потому что его лечили электрошоком. Говорят, когда-то он был великий блюзмен, играл на губной гармонике, но после лечения он больше не может играть…

– Это он тебя обидел?

– Да. Я сегодня днем пошла туда увидеться со Стивом, это мой парень, но его не было, был только Мак-Гэррити. Я хотела уйти, но он настоял, чтобы я осталась.

– Он тебя заставил силой?

– Ну не то чтобы силой, но мне было неуютно. Я надеялась, что скоро вернутся Стив и остальные…

– Он был под кайфом?

Ивонна отвела глаза и кивнула.

– Ясно. Давай дальше.

– Он говорил такие жуткие вещи.

– О чем?

– О той девушке, которую убили. И о тех убитых в Лос-Анджелесе. И обо мне.

– Что он сказал о тебе?

Ивонна опустила взгляд:

– Грубости. Я не хочу повторять.

– Ладно. Не волнуйся. Он тебя трогал?

– Он схватил меня за локоть и трогал лицо, все не так, как ты подумал. Но это меня испугало. Я ужасно боялась, что он еще что-нибудь сделает.

Чедвик почувствовал, как невольно стискивает зубы.

– И что было потом? – нахмурился он.

– Я подождала, пока он повернется ко мне спиной, и убежала.

– Умница. Он тебя преследовал?

– Кажется, нет. Я не оборачивалась.

– Ясно. Ты молодец, Ивонна. Теперь ты в безопасности.

– Но, пап… а если он…

– Если он – что? Он был в Бримли?

– Да.

– С вами?

– Нет, он просто бродил по полю.

– Ты не видела, чтобы он уходил в лес?

– Нет. Но было темно. Я бы и не увидела.

– Куда ты сегодня ходила?

– Это рядом, на Спрингфилд-маунт. Слушай, пап, они нормальные ребята, правда. И Стив, и все остальные. Только Мак-Гэррити не такой. Что-то с ним не в порядке, я уверена.

– Он был знаком с Линдой Лофтхаус?

– С Линдой? Я не… хотя да, да, был знаком.

Чедвик навострил уши, слыша, как по-свойски Ивонна произносит это имя.

– Откуда ты знаешь? Ничего, Ивонна, ты можешь мне рассказать правду. Я на тебя не буду сердиться.

– Обещаешь?

– Чтоб мне провалиться!

Ивонна улыбнулась. Это был их старый ритуал.

– Я с ней встретилась в другом доме, на Бэйсуотер-террас, – сказала она. – Есть три места, где народ собирается, ну, послушать музыку, всякое такое. Остальные два – на Спрингфилд-маунт и Кэрберри-плейс. В общем, как-то летом я туда пришла со Стивом, и там была Линда. И Мак-Гэррити был. Ну, то есть они друг друга не очень хорошо знали, не были близки или еще что-нибудь, но он был с ней знаком.

Чедвик помедлил, пытаясь переварить все это. Бэйсуотер-террас. Дэннис, Джули и все остальные. Значит, Ивонна была частью этой компании. Его родная дочь. Он сдерживался, напоминая себе, что обещал не сердиться. Бедная девочка получила такую травму, ей так трудно было раскрыться перед ним, и меньше всего она нуждалась сейчас в отцовских назиданиях. Но удержать гнев было непросто – у него даже заныло в груди.

– Ты тоже была знакома с Линдой? – спросил он.

– Да. – Глаза у Ивонны наполнились слезами. – Один раз виделись. Но мы с ней почти не разговаривали. Она сказала, что ей нравится мое платье и волосы, и мы поболтали о том, как иногда достает школа. Она была такая славная, пап, как можно было с ней так поступить?

– Не знаю, детка, – ответил Чедвик, поглаживая дочь по светлым шелковистым волосам. – Я не знаю.

– Ты думаешь, это он? Мак-Гэррити?

– И этого я не знаю, но мне придется с ним поговорить.

– Только не обижай Стива и остальных наших, пап. Пожалуйста. Они нормальные. Честно. Там только один с прибабахом – Мак-Гэррити.

– Я понимаю, – проговорил Чедвик. – Тебе не хочется что-нибудь пожевать?

– Я не голодная.

– Тогда хотя бы спустись к матери. Она за тебя безумно переживает.

– Ладно, – согласилась Ивонна. – Только дай мне несколько минуток, я переоденусь и умоюсь.

– Конечно, детка.

Чедвик поцеловал дочь в макушку, вышел и направился к телефону. Челюсть у него окаменела. Сегодня вечером кое-кто пожалеет, что родился на свет.