Текст книги "Норки!"
Автор книги: Питер Чиппендейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)
Глава 7. ЛОЖКА ДЕГТЯ В МОРЕ КРОВИ
Все усилия Старейшин пропали втуне из-за двух пичуг, которые неизвестно как попали в вольер на следующий же день после визита Горчицы. Выскочив из клетки, Мега увидел, как они отчаянно бьются о частую сетку в дальнем конце игровой площадки. Буро-коричневые перышки дождем сыпались вниз, и Мега, подбежав к группе сверстников, чтобы принять участие в забаве, ловко поймал одно из них зубами. Увидев его,
некоторые норки, в зубах у которых тоже торчало по одному-два пера, приветливо помахали ему, позабыв в охотничьем азарте обо всех разногласиях и былых обидах. Птицы и раньше, бывало, залетали в сарай, но никогда еще не оказывались внутри вольера.
Хлопанье крыльев и отчаянный писк пробудили в его душе какие-то древние инстинкты, и на мгновение Мега представил себе длинную череду живших до него норок; начало которой терялось во тьме веков. Ощущение это ни капли не походило на безумие полной луны; в конце концов, ночное неистовство и прыжки на сетку были просто ритуалом, установленным Старейшинами. Это чувство шло откуда-то изнутри, и скоро Мега заметил, что инстинкт подчиняет его себе и наполняет мозг одним-единственным жгучим желанием, вытеснившим все остальные стремления и мысли.
Неожиданно Мега поймал себя на том, что кричит во все горло:
– Убьем!
– Убьем! Убьем! Убьем! – орали вокруг.
Весь молодняк, завывая и пританцовывая, сгрудился у сетчатой стены прямо под птицами и тщился достать добычу. Пичуги забились еще отчаяннее и, оглушенные ударами о проволоку, уже не могли держаться под потолком. Норки взревели с новой силой, а самые проворные пытались вскарабкаться на спины и плечи товарищей, чтобы в прыжке схватить жертву.
Мега изо всех сил старался удержаться на ногах, в то время как со всех сторон его толкали опьяневшие от жажды крови норки. Как и большинство сверстников, Мега понимал, что птицы ослабели и вот-вот сдадутся, а ему так хотелось опередить остальных и добыть одну для себя! Кое-как выкарабкавшись из кучи-малы и оглядевшись, он увидел невдалеке Старейшин, за спинами которых послушно жались взрослые обитатели колонии.
Повинуясь инстинкту, Мега с силой уперся крестцом в упругую сетку и выгнул спину дугой. Ему нужна была точка опоры, чтобы набрать большую скорость, – точно так же он поступал во время игр. Чувствуя, как тело его от кончика носа до кончика хвоста сотрясает крупная, почти неподвластная ему дрожь, Мега внимательно наблюдал за птичкой, которая казалась ему поменьше и послабее, выжидая подходящий момент для броска. Потом он прыгнул.
Мчась со все возрастающей скоростью через всю клетку, Мега вдруг заметил, что рядом с ним бежит еще одна норка. Это была Мата, которой, должно быть, пришла в голову та же самая мысль, что и ему. Впрочем, для того, чтобы договориться, у них уже не было времени. Оскалив зубы и раскрыв в беззвучном охотничьем крике хищные пасти, они дружно подпрыгнули и побежали по спинам и головам своих товарищей. Как с подкидных досок, Мега и Мата вдруг взмыли вертикально вверх, одновременно схватили одну и ту же жертву и кубарем полетели вниз, держа птицу за оба крыла. Откуда-то донесся кровожадный рев толпы норок – это вторая пичуга соскользнула слишком низко по сетке и была растерзана в мгновение ока.
Мега и Мата тем временем потянули птицу в разные стороны и яростно зашипели друг на друга, мигом превратившись в злейших врагов. Потом их взгляды встретились, они застыли, и между ними проскочило, произошло что-то такое, чему нельзя было подобрать названия. В следующую секунду они снова вернулись к добыче уже как партнеры. Мега впился зубами в мягкое птичье горло и едва не задохнулся от восторга и наслаждения – самого чистого и беспримесного из изведанных им за всю недолгую жизнь, – когда ему в нёбо ударила горячая, упругая струя. Красная кровь, красное, дымящееся мясо! – ликовали они с Матой, откусывая крылья, терзая плоть и разрывая напополам еще трепещущее тельце.
Припав к земле друг напротив друга, они принялись торопливо насыщаться. На мгновение подняв голову, Мега заметил блеск в глазах Маты и, выплюнув пучок жестких перьев, победоносно ухмыльнулся ей. Мата ответила еще более свирепой гримасой, обнажив покрасневшие от крови острые зубы, и Мега понял, что отныне между ними существует какая-то непонятная, нерасторжимая связь. На одно короткое, но жуткое мгновение
ему стало страшно, что эта непонятная зависимость сначала скует его волю, а потом и вовсе превратит в раба, но Мега быстро справился с собой и, коротко тряхнув головой, задвинул эти мысли в самый дальний уголок, чтобы на досуге поразмыслить над этим как следует. Мата, конечно, была не простой самкой – быть может, единственной самкой, которая что-то для него значила, – но, в конечном итоге, она все же была не более чем самкой.
Все молодые норки были взбудоражены до последней степени. Инцидент с птицами был не первым опытом дикой жизни. Им уже приходилось охотиться, главным образом на крыс, которые шныряли по полу в поисках съестного. Время от времени в клетки забирались и другие, правда не такие крупные живые существа, и топот их маленьких лапок неизменно приводил охотников в возбуждение. Особенно частыми гостями на игровой площадке были жуки, на которых молодые норки немедленно бросались и с хрустом пожирали. Но никогда еще они не видели ничего и вполовину столь же восхитительного, как птицы. Несчастные пичуги, растерзанные на клочки, открыли норкам новое представление о мире, и сознавать это было удивительно и странно.
На время позабыв о предостережениях Габблы, молодые норки немедленно начали тайком делиться друг с дружкой Дурными Мыслями:
– Габбла был прав, у каждого из нас бывают такие мысли…
– Да я почти все время думаю о чем-нибудь таком. А как подумаю, так мне сразу же хочется выбраться отсюда.
– И мне тоже. Теперь-то мы знаем, на что может быть похоже это «там»!
– Да… Там, небось, можно охотиться на птиц постоянно, когда тебе этого захочется.
Так они, горячась, изливали друг другу свое недовольство однообразием жизни в вольере. Пока они скучали здесь, где-то там, снаружи, происходили удивительные и загадочные вещи. Взять хотя бы погоду: воющие ураганы; таинственно вздыхающие ночные ветры; дожди, которые то негромко постукивали по стеклу слухового окна, то яростно барабанили по крыше, то хлестали вздрагивающие стены вместе с порывами штормового ветра; проникающий в окно ослепительный солнечный свет, в лучах которого безостановочно приплясывали никогда не опускающиеся на землю сверкающие пылинки; мягкие сумерки и манящая ночная темнота, зовущие их в свои таинственные и холодные объятия. Кроме того, снаружи существовали еще удивительные, дразнящие запахи, сулящие удовольствия и приключения; они проникали в их пыльный и грязный сарай сквозь открытые ворота. Не менее соблазнительные картины норкам порой удавалось подсмотреть в распахнутые ворота сарая или в пыльное стекло слухового окна. И разумеется, были еще звуки: ворчание грохоталок, человеческие голоса и шум, производимый другими живыми существами: мычание, гудки, громкий писк – тысячи и тысячи тайн, ждущих своих исследователей. И до недавнего времени все эти звуки были частью мира, выход в который был норкам навсегда заказан, – мира, который они никогда не увидят и который поэтому мало что для них значил. Но теперь они попробовали крови и почувствовали себя убийцами. Разве могло теперь удовлетворить их однообразное вольерное существование?
Однако их возбуждение оказалось недолговечным.
– Все в порядке, – с удовлетворением рапортовал Габбла Массэму, и жирные складки вокруг его глаз шевелились и наползали друг на друга.
И действительно, разговоры, которые таясь вели друг с другом молодые норки, становились все более унылыми, мрачными и безнадежными, а улыбка Массэма, бродившего по игровой площадке и ловившего их обрывки, становилась все шире.
– …Все дело в том, что мы никогда не выберемся наружу.
– Да, никакого выхода нет.
– Даже если бы и был – Габбла сказал, что тогда небо упадет на нас и раздавит.
– Мы этого не знаем! – раздался чей-то храбрый голос, но он был один.
– Нет, нет! – откликнулось сразу несколько норок. – Не будем даже и пытаться!
– Не будет неба – не будет и птиц, – рассудил кто-то.
– И ничего другого, – подхватили расстроенные голоса.
– В том числе и нас! – прозвучал неутешительный итог.
Заметив, что молодые норки все чаще и чаще переглядываются с безнадежным отчаянием в глазах, Мас-сэм вернулся в свою клетку.
– Отличная работа, Габбла, – поздравил он Глашатая. – Но мне почему-то кажется, что кризис еще не окончательно преодолен. Сколько норку ни корми, она все в лес смотрит. Придумай что-нибудь еще, договорились?
– Хорошо, шеф. – Габбла слегка улыбнулся невольной игре слов. Сначала он хотел указать Массэму на то, что после недавнего инцидента молодые норки действительно смотрят именно в лес, а не куда-нибудь еще, но потом раздумал. Массэм никогда не был силен по части юмора и если шутил, то случайно. Втолковать ему, в чем соль каламбура, представлялось задачей безнадежной, поэтому Габбла только прищурился и, когда Вождь отвернулся, скорчил ему рожу и высунул язык. Что бы он ни придумал, его шеф, похоже, никогда не будет доволен. Впрочем, Габблу иногда посещало такое чувство, что, сколько он ни кормил норок баснями о Счастливой Стране, они продолжали мечтать только о лесе, свободном лесе.
Глава 8. СЫР ВЫПАЛ…
Филину пришлось сделать два больших круга над Старым Лесом, прежде чем его гнев более или менее улегся. Какие бы обвинения ни бросала ему Юла, что
бы он ни кричал в ответ – все это были просто слова. Пусть даже она назвала его курицей, они были соединенной пожизненно семейной парой, и ни один из них не мог нарушить эту связь по своему желанию.
Когда-то очень давно их совместная жизнь казалась даже приятной, однако те времена были погребены под таким толстым слоем желчи и взаимных обид, что на их возрождение не осталось никаких надежд, и теперь он и Юла с трудом выносили общество друг друга. Трагедия заключалась в том, что ни один из них не в силах был разорвать порочный круг. Ссора из-за кроликов была просто последним эпизодом их затяжной позиционной войны, состоящей из множества мелких скандалов.
К счастью, небо дарило ему не только ощущение свободы, но и возможность взглянуть на Старый Лес с высоты птичьего полета. Эта картина неизменно повышала его настроение, ибо Филин любил лес больше всего на свете. Ну почему Юла не может разделить его чувства? Почему она не видит ничего дальше собственного клюва? Ведь так было бы славно, если бы и она не утратила способности удивляться мириадам чудес, окруживших их дом со всех сторон!
Постепенно тишина сумеречного леса внизу исцелила его свежие раны, и Филин почти успокоился. Казалось, среди деревьев ничто не движется, ничто не шевелится, ничто не живет. Его чуткие уши не улавливали ни единого звука, ни единого шороха. Но Филин знал, что подкрадывающаяся с востока ночная тьма очень скоро огласится топотом множества погонь, жалобным предсмертным писком и вскоре не станет слышно ничего, кроме сытого чавканья, щелканья хищных клювов и хруста разгрызаемых костей. Собственно говоря, все зависело от точки зрения, и лес представал либо храмом нетленной красоты и вечного покоя, либо отверстым адом, в котором безостановочно лилась кровь и происходили жестокие убийства.
Мнение Юлы было однозначным.
– Этот лес существует только для тех, кто может убивать, в особенности для таких могучих хищников, как мы, – говорила она. – Только мы считаемся; остальные существуют для того, чтобы мы их ели.
И она, несомненно, в чем-то права, подумал Филин. В лесу постоянно кто-то кого-то ел. По ночам толстый ковер опавшей листвы буквально кишел лесной мелюзгой, которая выбиралась из своих нор на фуражировку, причем каждый старался одновременно и найти себе пропитание, и не попасть к кому-то на ужин. Юла сказала однажды по этому поводу: «Мне кажется, все они только тем и заняты, что стараются отсрочить неизбежное».
– Я по горло сыта этой кроличьей болтовней о том, в каком замечательном лесу мы живем! – бросила она ему накануне. – Никакой он не чудесный – он омерзительный и страшный! Разве ты не видишь, курица ты слепая, что в этом лесу можно умереть тысячью способов, причем самый безболезненный – это когда тебя глотают живьем? И если ты не умрешь преждевременной насильственной смертью – выслеженный, загнанный, пойманный, завлеченный в ловушку, зарытый заживо, растерзанный, растоптанный, размозженный о камень, сброшенный с большой высоты; если ты не кончишь свои дни в чужом желудке – сожранный, перемолотый вместе с костями, проглоченный целиком или по частям, заклеванный до смерти, высосанный досуха; если тебе удастся избежать когтей и зубов, которые готовы пробить тебе голову, перекусить горло, выклевать глаза, оторвать лапы; если глисты не превратят твои кишки в решето, если паразиты не сведут тебя с ума, если ты не заболеешь, не протянешь ноги от голода, если не утонешь и не умрешь от жажды, если не замерзнешь насмерть, не откинешь когти от холода, если тебя не унесет ветром – словом, если ты исхитришься дожить до старости и не окочуриться раньше срока, все равно результат будет тот же. Даже твой труп послужит пищей для разного рода падалыциков, начиная с ворон и заканчивая жуками, и в конце концов твои траченные личинками останки попадут на корм слепым червям! И не надо кормить меня сказками о бесконечной красоте и спокойствии леса! Так могут думать только эти травоядные Попечители, у которых от сена и корней сделалось размягчение мозгов! Что они могут знать о лесе? Да и обо всем остальном тоже?! Зачем связываться с этими ущербными тварями, Филли? – неожиданно печально заключила она. – Почему нельзя оставаться нормальным хищником и наслаждаться этим?
Он никогда не слышал, чтобы Юла.говорила так долго и так здраво. В самом деле, кролики были инициаторами создания Общества Сопричастных Попечителей, под вывеской которого они собрали довольно пеструю компанию существ, не только питающихся травой, листьями и семенами деревьев, но и всеядных, которых они каким-то образом уговорили придерживаться растительной диеты. Их искренность и добрые намерения не взялся бы оспаривать даже самый яростный противник Сопричастных Попечителей, но всем было известно, что кролики только и делают, что собирают бесчисленные заседания и митинги, на которых без конца выступают, выступают и выступают. Замечание Юлы насчет «нормального хищника» ранило Филина неожиданно больно. Он был, был нормальным хищником! Как и Юла, он убивал быстро и без всякой пощады. В-конце концов, нельзя же сострадать собственному завтраку или ужину – так действительно недолго и лапы с голодухи протянуть! И все же это не может помешать ему интересоваться кроличьими затеями.
Давешний сильный ветер как следует просушил лес, выдул из него всю влагу, и в хрустально-чистом, прозрачном воздухе хотелось купаться без конца, но под переплетенными ветвями обнаженных деревьев, над полянами, все еще покрытыми зеленой травкой, уже сгустилась глубокая, серая, непрозрачная мгла, которую Филин предпочитал всему. Он совершенно успокоился и начал даже жалеть Юлу. Пусть она сколько угодно сомневается в том, что лес – спокойное и мирное местечко, но разве это причина, чтобы с таким завидным упорством не замечать его красоты?
Розовый цвет неба на западе сгустился и превратился в темный пурпур, а воздух стал заметно холоднее. Днем, даже когда он спал в дупле, Филин продолжал чувствовать жиденькое тепло скупого осеннего солнца, но с наступлением темноты Большой Холод снова навалился на лес. К вечеру ветер совершенно успокоился, и небо обещало быть ясным. Звезды и луна будут отражаться в бесчисленных кристаллах инея, который потихоньку покроет траву и опавшую листву мерцающим белым ковром. Тогда неподвижный лес станет еще более тихим и красивым, и Филин поймал себя на мысли, что дожидается этого с нетерпением.
Вдали стайка грачей летела домой после тяжелой работы. В высшей степени общительные, грачи считались в лесу важным стабилизирующим элементом. Несмотря на их громкие, хриплые и, откровенно говоря, не слишком музыкальные голоса, они славились как внимательные и методичные труженики, которые вставали с первыми лучами зари, чтобы немедленно вылететь на прилегающие к лесу поля, где они проводили дни напролет, собирая червей, личинок и жучков – свой ежедневный рацион.
Как и надеялся Филин, заметив его, Рака отделилась от стаи и поспешила к нему.
– Привет, Фил! – радостно крикнула она. – Как у тебя дела с кроликами?
Филин не ответил, но Раку трудно было провести.
– Можешь не рассказывать, я уже вижу, что Юла снова устроила тебе скандал, – каркнула она. – Не надо на нее сердиться, Фил. Почему, кстати, ты не пошлешь этих куцехвостых куда подальше? Ты ведь только больше ее заводишь, не говоря уже о том, какую жизнь ты устроил себе самому?!
– Почему я должен их гнать? – вспыхнул Филин, впрочем без злобы. – И не женское это дело указывать мужу, с кем ему говорить, а с кем – нет.
– Возможно, Фил, возможно. Но скажи на милость, разве другие хищники ведут с кроликами какие-то дела? Или возьми, к примеру, плотоядных вообще…
Рака, конечно, не была хищником в полном смысле слова. Вряд ли можно было считать сочных, жирных, но откровенно слабоумных червей, которых она выковыривала из земли, полноценной добычей, которая требовала серьезной охоты.
– Они тысячу раз приглашали нас, грачей, на свои дурацкие собрания, – продолжала Рака, – но многие ли из нас пошли? Никто. Завирушки – вот единственные из лесных пичуг, которые откликнулись на их приглашение, но кому охота быть похожим на завирушку?
Филин на лету встопорщил перья. Заслужить прозвище «завирушка» было немногим лучше, чем слыть курицей. Лично он глубоко презирал этих крошечных – даже меньше воробья – обитателей кустарников за их боязливость и привычку беспорядочно носиться по лесу всей толпой, прежде чем со многими предосторожностями опуститься на землю и начать кормиться. И вот они нашли себе занятие в жизни, став при кроликах чем-то вроде наемных шутов. После этого, проникнувшись сознанием собственной значимости, завирушки сделались еще более невыносимыми, и все же Филин чувствовал совершенно иррациональное желание защитить если не завирушек, так хотя бы кроликов.
– Есть много других птиц, которые присоединились к Сопричастным Попечителям, – крапивники, щеглы, жаворонки, многочисленные синицы…
– Вот именно! – хрипло вставила Рака.
– …и земные плотоядные зверьки,– продолжал Филин, намеренно игнорируя ее невежливое замечание. – Например, крот, а он не ест ничего, кроме червей. Жабы и лягушки регулярно присутствуют на их заседаниях, иногда появляются ужи, и несколько раз я видел крыс. Ну и, конечно, землеройки, а уж они-то точно плотоядные – ничего, кроме насекомых, в рот не берут.
– Да, конечно, но все это совсем несерьезные существа, – перебила Рака. – Они же совсем не такие, как вы с Юлой, как Фредди или Борис, не такие даже, как ласки, горностаи или канюки.
– Канюки вообще нигде не бывают и ни к кому не питают симпатии, – раздраженно откликнулся Филин. Неужели Рака забыла, как он – правда, неумышленно – спас ее от неминуемой гибели в когтях
канюка? Он тогда слишком сосредоточился на пробиравшейся в траве полевке и не заметил Раку, боровшуюся неподалеку со своим более сильным врагом. Неожиданное и бесшумное появление Филина напугало пернатого хищника, и он, на мгновение оторопев, ослабил хватку, и Рака вырвалась на свободу. Но то, что перед ним необыкновенная грачиха, Филин понял только потом – когда Рака разыскала его в лесу, чтобы поблагодарить.
– Я выросла на ветке, – сказала Рака и пояснила: – Когда гнездо переполнилось, меня попросту вытолкнули, но я умудрилась зацепиться за ближайший сук. Родители продолжали кормить меня, но в конце концов я все-таки свалилась на землю. Выжить мне удалось только потому, что я питалась трупиками таких же, как я, но менее удачливых птенцов. И мне еще повезло, что я выучилась летать прежде, чем меня сожрал какой-нибудь хищник. Я – единственный известный «лишний» птенец, который был выброшен из гнезда, но сумел выжить. С тех пор мне постоянно везло например, когда ты оказался поблизости, чтобы спасти меня от канюка. И я очень рада тому, как сложилась моя жизнь. Должно быть, из-за этого я не похожа на других грачей; например, меня многое интересует, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
– Я отлично понимаю, что ты хочешь сказать, – с энтузиазмом подхватил Филин. Он прилагал огромные усилия, чтобы расширить свой кругозор, используя для этого, главным образом, Фредди и Бориса, но ему почему-то казалось, что дело пойдет гораздо быстрее, если он сумеет подружиться с какой-нибудь образованной птицей.
– И меня тоже многое интересует,– с нажимом сказал он.– Так вот… раз кролики каждый день являются ко мне, значит, они что-то задумали. Неужели тебе не любопытно узнать, что это такое?
– Нет! – каркнула Рака. – Они же просто болтуны, Фил, и им ровным счетом нечего сказать друг другу, не говоря уже о нас. Хотя иногда мне кажется, тебе все-таки стоит поговорить с этими длинноухими – просто для того, чтобы они от тебя отстали, а? Знаешь что, Фил, похоже, они превратили тебя в настоящего зануду!
Филин извернулся на лету, чтобы схватить ее за крыло, и Рака шарахнулась в сторону.
– Значит, я зануда? – свирепо прокричал он.– Да нет ничего скучнее, чем твоя жизнь, Рака! Кролики, по крайней мере, пытаются думать головой, вместо того чтобы целыми днями работать, как ты, перепахивая паханое! Так что я, пожалуй, слетаю к ним, но ты будешь последней, кто услышит новости!
– Юла усекла, почему ты слушаешь этих набитых травой кроликов! Все очень просто: они говорят тебе, какой ты красивый и умный. Ты не просто зануда, ты еще и тщеславный дурак в придачу!
Филин совершил еще один резкий выпад клювом, но Рака увернулась с поразительным для своих размеров проворством.
– Лети на их собрание да поразвлекайся как следует! – прокричала она на прощание. – Может быть, они угостят тебя вкусной травой!
Сердито взмахивая крыльями, Филин понесся в сторону далеких полей. Неужели он в самом деле тщеславный глупец? В таком случае придется встать завтра пораньше, чтобы успеть на кроличье собрание. Рака права: если он слетает туда, то – так или иначе – все выяснится само собой.
