Текст книги "Норки!"
Автор книги: Питер Чиппендейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)
Глава 19. НОРКОМАКСИМУМ
Остракизм считался в колонии самой тяжелой карой, поскольку норки с детства в тесноте вольера привыкали к постоянному общению друг с другом. Рано или поздно бремя одиночества и стыда становилось настолько непереносимым, что жертвы приговора ломались и были готовы на все, лишь бы вернуться в привычный круг общения. Им приходилось долго и униженно каяться на глазах у всей колонии, прежде чем они получали официальное – «из снисхождения и милосердия» – разрешение вернуться в лоно семьи и друзей.
Меге, напротив, несколько дней молчания дались сравнительно легко. Отчасти причина этого крылась в том, что он привык быть в вольере чужаком, с которым другие норки всегда общались неохотно, но главным образом это был гнев на трусость и произвол Старейшин. Как они посмели запретить ему разговаривать с теми, с кем он хочет? Ну ничего, теперь он им покажет!
Шеба, заранее готовившая его к любым поворотам судьбы, тоже помогла ему, предсказав остракизм как один из возможных шагов, которые предпримут Старейшины. «Когда наступит критический момент, – говорила она, – для них это будет единственный способ заставить тебя молчать».
Теперь, оказавшись именно в таком положении, Мега с особенной остротой ощутил свою потерю. Вместе с тем, располагая неограниченным временем для размышлений, он неожиданно подумал, что исчезновение и вероятная гибель матери случились весьма своевременно. Конечно, нехорошо было думать таким образом, однако он не мог не понимать, что для того, чтобы стать самим собой, ему необходимо было освободиться от влияния Шебы. С тех пор как ее забрали, Меге удалось почти полностью отучиться смотреть на вещи ее глазами. Даже то, как Шеба обрушила на него переданные ей Соломоном знания, казалось ему теперь до невозможности мелодраматичным, однако и открывшаяся Меге романтическая наивность матери не помешала ему любить ее еще сильнее – и еще острее переживать горькую утрату.
«К тому времени, когда тебя подвергнут насильственной изоляции, – объясняла Шеба, – твоя идея об убийстве норок людьми ради их шкурок уже будет вовсю гулять по колонии, и с этим Старейшинам уже не справиться. Твоя сила, Мега, не в том, что ты провозвестник новых идей, твоя сила в том, что ты провозвестник истины, и – как всякая истина – она в конце концов восторжествует!»
Но в действительности все оказалось не так. Выдумка Психо насчет «хреновины» сильно исказила нарисованную Шебой идеалистическую картину. Поразмыслив на досуге, Мега довольно скоро пришел к заключению, что революция – это не просто правда, которую можно единожды изречь, после чего она сама пробьет себе
дорогу к победе. Точно так же не была она и чистой наукой со своими раз и навсегда утвержденными правилами и законами. Как верно заметила Мата, тут ничего нельзя было планировать заранее. В частности, вопреки предсказаниям Шебы, Старейшины предоставили ему самому возможность что-то делать со своей изреченной истиной.
Мата решила тайно встретиться с ним только после того, как тщательно проанализировала умонастроения жителей колонии. Поначалу, правда, она хотела открыто обратиться к Меге, однако скоро рассудила, что особого смысла в этом нет. Ее тоже подвергнут остракизму, и на этом дело и кончится. Была у нее надежда, правда высмеянная Психо, что молодые норки сами начнут заговаривать с Мегой, презрев запрет Старейшин. Молодым самочкам Мега казался вдвойне привлекательным благодаря романтическому ореолу мученика-изгнанника, однако и сверстники-самцы нередко приближались к нему, выражая таким образом свою солидарность и поддержку. И только теперь она поняла, что дальше этого никто из них не пойдет и что она слишком многого ждала от молодняка.
Психо, опьяненный успехом, предавался бесконечному самовосхвалению, изрекая одну глупость за другой.
«Старейшинам скоро придется провести открытые дебаты по поводу моей "Песни о хреновине",– легкомысленно заявлял он. – Она стала настолько популярной, что они неминуемо проиграют, и тогда мы без труда их спихнем. Как тебе моя идея?» – «Ты действительно считаешь, что Старейшины настолько глупы, что пойдут на это? – резко парировала Мата. – Действительно, молодежь любит твою хреновину, – добавляла она без улыбки, – но я не уверена, что кто-то захочет рисковать ради нее своей шкурой. И поскольку я уже решила побеседовать с Мегой, у меня есть для тебя новое задание. Я не хочу, чтобы меня видели с ним, поэтому ты должен организовать мне надежное прикрытие».
«Есть какие-нибудь конструктивные идеи?» – поинтересовался Психо, продолжая глупо ухмыляться.
«Да, есть, – жестко ответила Мата. – Ты должен учинить свалку, притвориться, будто ты вот-вот лишишься хвоста и самой жизни в придачу, и продержаться, сколько сможешь».
Психо с трудом сглотнул.
«Можешь сам выбрать себе противника, – продолжила Мата. – А нет – так мои подруги с удовольствием это устроят».
«Пожалуйста, не утруждайся, – торопливо проговорил Психо.– Я уж лучше сам…»
И теперь Мега не без удовольствия прислушивался к пронзительным воплям боли и шуму драки, доносившимся из противоположного угла игровой площадки.
– Я велела своим воительницам выступить на его стороне, – ухмыльнулась Мата. – Но все равно нельзя рассчитывать, что Психо продержится долго, поэтому давай покороче. Скажи честно и откровенно, готов ли ты сделать следующий шаг. Если ты согласен, то единственное, что от тебя потребуется, это постоянно оставаться на виду у норок, особенно у старших.
– Кажется, мне понадобится алиби, – немедленно понял Мега и сурово спросил: – Зачем?
– Не скажу,– твердо сказала Мата. – Абсолютно необходимо, чтобы ты не знал, в чем дело. К тому же я не намерена рисковать, встречаясь с тобой. В данных обстоятельствах я свободна действовать как мне больше нравится.
В глубине души Мега понимал, что его затянувшаяся изоляция только усиливает влияние двух его подчиненных, которые, в отличие от него, могли общаться с кем угодно. Впрочем, Мата подняла какой-то гораздо более существенный вопрос.
– Кто из нас должен быть сверху? – Мега намеренно воспользовался грубым мужским выражением и присовокупил двусмысленную ухмылку, надеясь вызвать ответную реакцию.
– Никто из нас не сверху и никто – снизу, – парировала Мата. – Мы равны. И то, о чем мы сейчас говорим, намного важнее обыкновенной случки.
Впервые они, хотя бы вскользь, упомянули о сексе, и Мега почувствовал неожиданное разочарование от того, как Мата равнодушно «закрыла тему».
Как бы там ни было, на данном этапе Мата была права: в этой ситуации у Меги не было выбора.
– Так ты даешь мне свое «добро»? – снова спросила она.
– Да, Мата, – неохотно согласился Мега. – Но только при условии, что ты не будешь делиться планами с нашим Крысенышем.
– Договорились. – Мата криво ухмыльнулась. – Впрочем, после этой потасовки Психо не будет годен НИ на что путное еще довольно долго.
Мега расхохотался. Пусть на минутку, но он снова почувствовал, что они с Матой все еще близкие друзья.
Макси вышел на свою ежедневную тренировку в подавленном настроении. Даже по прошествии стольких дней он не знал, что делать с песней о хреновине, продолжавшей звучать у него в ушах, и это безмерно раздражало его. Макси любил разбираться с проблемами, составляя в уме полный список всего, что было ему известно. После этого он выстраивал разнообразные факты и фактики по ранжиру и строем прогонял их перед своим мысленным взором, с каждым пунктом неуклонно приближаясь к логичному выводу или заключению, которое он искал, и только «хреновина с морковиной» не поддавалась этому скрупулезному анализу, ибо из-за нее мысли Макси сворачивали с накатанной колеи на зыбкую и топкую почву ассоциаций и смутных намеков, откуда им было труднее всего выбраться.
Все же Макси не оставлял своих попыток и для начала несколько раз отжался от пола на передних лапах. Когда Мега впервые пропел свою ахинею, верный Макси поддержал его, однако каждый раз, когда сверстники заговаривали об этом в его присутствии, ему приходилось разражаться своим мужественным лающим смехом, чтобы скрыть непонимание. Юмор всегда давал– ся Макси нелегко, из-за чего он постоянно – с самого раннего детства, насколько он помнил, – служил мишенью для более или менее остроумных шуток и розыгрышей. Пока он был рядом с Мегой на церемонии инаугурации, все было нормально. Его герой храбро отстаивал свои взгляды, и Макси несказанно гордился своей ролью защитника, но даже тогда он не совсем понял, что же все-таки Мега имеет в виду.
Отжавшись на передних лапах, Макси стал приседать на задних, что, впрочем, не мешало его размышлениям. Почему Мега вдруг запел какую-то глупую песню на таком важном диспуте? Если он имел в виду что-то серьезное, то почему не сказать об этом прямо? Почему он опустился до глупой чепухи, вместо того чтобы повести со старыми пердунами аргументированный спор? Хочет он, в конце концов, всерьез взяться за Старейшин или как?
Когда указ об остракизме вступил в действие, Мега сам оттолкнул его, и Макси, всегда готовый услужить своему кумиру, легко уступил. И все же его не покидало ощущение, что им пренебрегли, его отвергли, и это чувство усилилось, когда Макси прознал, что подлинным автором выдумки с «хреновиной» является не кто иной, как Психо. Чем он провинился, что Мега предпочел ему этого ублюдка?
Вчера, кстати, Психо опять здорово досталось, вспомнил Макси, но еще тогда ему показались странными сразу два обстоятельства. Во-первых, этот задохлик первым затеял драку. Обычно Психо старался держаться как можно незаметнее, следовательно, это было сделано специально. Во-вторых, в самый разгар экзекуции, в которой Макси с радостью принял живейшее участие, Психо неожиданно был спасен целой шайкой свирепо огрызающихся самок, а с ними даже Макси не решался связываться без достаточно серьезного повода.
Покончив с приседаниями и отжиманиями, он вышел к самой сетке, чтобы начать бег. На сегодня он наметил себе четыре десятка кругов. Подобная задача была не под силу ни одной норке в колонии. Начал он, впрочем, с ровной трусцы, надеясь организовать свои мысли
и. выстроить их в логическом порядке. Больше всего его восхищало то, как песня о хреновине подействовала на молодое поколение норок. Она сделала их энергичными, сплотила. Макси твердо верил, что норки заслуживают гораздо большего, чем в состоянии была им предложить скучная жизнь в вольере. В последнее время ему все чаще казалось, что впереди как будто забрезжил свет. Сейчас, однако, все снова висело на волоске. Стоически перенося наказание, Мега добьется немногого – это было ясно. Неясно было другое: сумеет ли он предпринять что-то такое, что могло бы снова высечь искру, дать событиям новый толчок.
Преодолев первый поворот и выйдя на длинную прямую, Макси перешел на бег вприпрыжку и вскоре нагнал Мату, которая вот уже некоторое время кругами носилась по игровой площадке. Как только они поравнялись. Мата резко увеличила темп и сумела удержаться с ним до второго поворота.
Там Макси неохотно перешел на быструю рысь.
– У меня поручение от Меги! – неожиданно прошептала Мата уголком рта.
Макси от удивления подпрыгнул и сбился с шага. Только потом он понял, как хитро и дальновидно поступала Мата. Среди норок, разминавшихся на игровой площадке, не было никого из Старейшин. Они вообще никогда не упражнялись, и потому все как один страдали от избыточного веса; сам же он строго придерживался убеждения, что каждая норка, достойная своей порции мяса, обязана поддерживать форму вне зависимости от того, живет ли она в клетке или где-нибудь еще. В частности, Мата – при том что Макси вообще мало интересовался самками – нравилась ему как раз тем, что неизменно оставалась поджарой и быстрой. На всякий случай он скосил глаза и с удовольствием отметил, какая она гибкая и прыгучая.
Перехватив его взгляд, Мата ответила такой откровенной улыбкой, что Макси снова прибавил скорости, стараясь скрыть смущение.
Когда он снова побежал в нормальном темпе, Мата легко нагнала его вновь.
– Мега хочет, чтобы ты устранил Рамсеса, – шепнула она, почти не двигая губами.
Потрясенный Макси споткнулся во второй раз.
– Ты хочешь сказать – избавиться от него?
– Да.
– Как?
– Убить его, ты, идиот! Только ничего не напорти" и не попадись сам.
Теперь, когда Макси знал, что от него требуется, все его мысли пришли в порядок сами собой. В клетках всегда хватало жестокости, и это иногда приводило к серьезным ранениям, однако до смертоубийства дело не доходило.
Нравилась ли Макси эта затея? О да, конечно! Он был уверен, что это будет нечто более значительное, чем простая искра, которой он ждал от своего Вождя. Это будет настоящий гром среди ясного неба!
– Ты имеешь в виду первый толчок? – шепотом переспросил он.
– Конечно, Макси! – Мата ободряюще улыбнулась ему. – Ты-то знаешь, что у Меги на уме.
Макси вовсе не был уверен в том, что знает, однако он почувствовал, как его настроение стремительно улучшается. Мега снова нашел выход, и, что было еще важнее, он просил Макси стать его орудием!
Внезапно в голове Макси появилась одна тревожная мысль, и он тут же спросил:
– А какое отношение имеет ко всему этому Психо?
– Никакого, – успокоила его Мата и нахмурилась. – Ты думаешь, Мега глуп?
– Разумеется нет, – поспешно ответил Макси и наморщил нос. Все-таки он предпочел бы, чтобы Мега сам рассказал ему о своем желании, а не передавал через какую-то самку.
– Кроме того, все должно быть сделано так, чтобы на него не упало ни тени подозрения,– негромко, но твердо добавила Мата. – Именно поэтому он и выбрал тебя, Макси. Он знает, что может на тебя положиться. Мы оба рассчитываем на тебя, Макси. Ты ведь не подведешь нас, правда?
С этими словами она метнулась вперед и, игриво вильнув задом перед самым его носом, свернула в сторону, оставив его заканчивать тренировку в одиночестве. Надеясь, что у него в голове прояснится еще больше, Макси для ровного счета добавил к своим сорока кругам еще десять и принялся носиться по площадке, то набирая скорость, то снова переходя на медленную рысь. Когда, отдуваясь и топорща влажную от пота шерсть, он остановился, все было решено.
Отыскав глазами Мату, он многозначительно ей кивнул, а потом, рискуя навлечь на себя ее гнев и подвергнуть опасности их общую тайну, повернулся в сторону Меги и кивнул ему. Ни Мега, ни Мата ему не ответили, но Макси это не удивило. Очевидно, все это было частью плана.
Глава 20. НА ОЩУПЬ СКВОЗЬ ТУМАН
Филин заставил Большую Задницу устроить встречу на Малой поляне и сумел настоять на том, что на этот раз их разговор с Дедушкой Длинноухом должен протекать строго один на один. Крайне недовольный Лопух сумел вырвать у него только одну уступку – чтобы на встрече присутствовала молоденькая крольчиха, сиделка ДД.
Когда Филин вылетел из дупла, в лесу было серо, уныло и неприютно. Такая погода держалась последние два дня, но его острый глаз хорошо различал первые признаки близкой весны. Сухие сережки на деревьях удлинились, сквозь подстилку прелых прошлогодних листьев пробилось несколько стрелок дикого лука, крошечные кустики подснежников, хорошо заметные на серовато-коричневом фоне, кивали головками, предвещая скорое тепло. И все же не было смысла обманывать Себя: жалко и пустынно выглядел лес, еще не до конца оправившийся после Великих Холодов. Филин даже подумал, что напрасно он все это затеял, да и старику ДЦ прогулка по холоду и сырости вряд ли могла принести
пользу. Скорее наоборот, такая погода только обострит его многочисленные хвори и боли.
В момент, когда, расправив крылья, Филин тормозил в воздухе, чтобы опуститься на подходящее бревно, он с неудовольствием заметил в зарослях падуба Лопуха, пытавшегося укрыться среди кривых стволов и каплющих холодной влагой веток. Должно быть, этот проныра с большой задницей заранее пробрался сюда в надежде подслушать не предназначавшийся для его развесистых ушей разговор. Филин, однако, счел за благо на данном этапе шум не поднимать, тем более что из норы уже появился Дедушка Длинноух. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что он почти висит на плече своей сиделки. Выглядел он гораздо хуже, чем в прошлый раз, и Филин подумал, что если бы он еще промедлил со встречей, то ДД понадобились бы носилки.
– Жуть какая погода! – окликнул он старика, кивком головы указывая на хмурящееся небо.
– Всего лишь одно из четырех времен года. – Кролик-патриарх нежно улыбнулся сиделке, которая помогла ему поудобнее устроиться на мокрой траве. – Нам всем стоит собраться с силами и пережить самое худшее, потому что за ночью всегда приходит рассвет. Если бы в жизни не было плохого, с чем бы мы могли сравнить все хорошее?
Филин уже ощущал на себе воздействие сверхъестественного обаяния, которое излучала эта древняя развалина; то же самое и он когда-то сказал перелетным птицам, восхищавшимся красотой Старого Леса. Правда, не в таких выражениях – ДД умел выражать важные мысли гораздо красивее, чем Филин, – но в общем и целом взгляды их, похоже, совпадали. Во всяком случае, ему хотелось считать, что он думает почти так же, как Дедушка Длинноух. Для Филина, однако, самая главная трудность по-прежнему заключалась в том, что большая часть сказанного стариком ускользала от его понимания, прежде чем он успевал во всем разобраться, как выскальзывает из когтей пучок скользких кишок.
– Не могу не согласиться, – кивнул он. – Лично я считаю, что лес может быть многообразен, но не может быть некрасив.
– Конечно, конечно, – проговорил ДД, дружелюбно осклабив в улыбке остатки резцов. – Ты наверняка помнишь, в прошлый раз я обещал тебе объяснить, как я представляю себе равенство таких разных лесных жителей. Теперь мне почему-то кажется, что ты зашел в изучении этого вопроса гораздо дальше, чем я полагал вначале…
Филин еще никогда в жизни никуда не ходил, да и маршруты, которые пролагали в небе его могучие крылья, существенно отличались от извилистых, пересеченных коварными корнями лесных тропинок.
– Прости, я и забыл, ты ведь летаешь, – сказал кролик, и Филин подпрыгнул на бревне: ДД снова читал его мысли! – Я как-нибудь попрошу тебя рассказать мне, на что это может быть похоже. Меня всегда интересовало все новое…
Чувствуя, как его снова затягивает куда-то не туда, Филин предпринял отчаянную попытку повернуть разговор в нужное ему русло.
– Эта большая беда, которая грозит лесу,– это… миксоматоз? – выпалил он.
– Ты, наверное, поговорил со своими друзьями-хищниками? – без всякого раздражения уточнил Длинноух. – Нет, это не болезнь, хотя я, наверное, дорого бы дал за то, чтобы это был всего лишь миксоматоз. Разумеется, я ни в коем случае не желаю этакой напасти своим сородичам… Нет, опасность, приближение которой я чувствую – и с каждым днем все сильнее, – может положить конец существованию леса как такового. Во всяком случае, того леса, который мы знаем и любим сейчас, больше не будет, и коснется это, к сожалению, не одних кроликов, но и всех остальных. Всех без исключения, считая и тебя, мой добрый товарищ.
Услышав выражение «лес как таковой* – выражение, стократ осмеянное лисом и барсуком, – Филин значительно приободрился и даже почувствовал какую-то опору под когтями.
– Вы, кролики, всегда делаете самые мрачные предсказания, – процитировал он Бориса.
– Думаешь, услыхав вдали волчий вой, мы сразу готовимся умирать? – раздумчиво проговорил ДД и кивнул, отчего складки старческой кожи у него на шее заколыхались. – Ну что ж, отчасти ты прав: некоторые из моих собратьев бывают – как бы помягче выразиться? – слишком торопливы. – Он криво улыбнулся. – И я не отрицаю, что в прошлом они подняли не одну ложную тревогу. Но разве не правда, что рано или поздно волк все-таки приходит?
Филин почувствовал себя озадаченным. Он никогда не думал об этом аспекте проблемы. Ах, если бы ДД был с ним, когда Фредди и Борис сообща громили его аргументы!
– С твоей стороны было очень любезно еще раз навестить меня, – неожиданно быстро сказал старый кролик, перехватывая выпавшую из когтей Филина инициативу. – Мой правнук Лопух рассказал мне, с каким блеском ты справился со своей ролью Постоянного Исполнительного Председателя на последнем собрании ОСПЛ. Я очень этим доволен, и мне радостно не только за Лопуха или за тебя, но и за всех нас. Лопух – правильный кролик, и намерения у него самые лучшие. – ДД усмехнулся и продолжил: – Боюсь, правда, что в последнее время он чрезмерно увлекся всякого рода митингами и собраниями, а между тем в сравнении с проблемой, о которой мы сейчас говорим, это такая мелочь, что о ней и упоминать-то не стоит. Кроме того, занимаясь организационными вопросами, можно легко утратить перспективу. И мне кажется, что ты мог бы оказать Лопуху неоценимую помощь и повернуть его деятельность в нужное русло. Повторяю, тот, кто за деревьями не видит леса, тот подвергает себя серьезной опасности!
Филин сразу заметил, что, произнося эту тираду, ДД явно старался говорить погромче. Быстро обернувшись к кустам, за которыми скрывался Лопух, он увидел в той стороне небольшой пенек, над которым, ясно видимое на фоне темной зелени падуба, торчало розовое ухо.
Оно дрожало от напряжения. «Ах ты старый хитрец, – подумал он, снова поворачиваясь к Дедушке Длинноуху, который еще больше вырос в его глазах. – Есть ли что-то такое, чего бы ты не знал?»
Решив подыграть старику, он тоже заговорил чуть громче, заговорщически подмигнув ДД.
– Боюсь, дорога еще предстоит долгая. В конце концов, он довольно молод… – Тут Филин подумал, что по годам Лопух навряд ли моложе его самого. – Впрочем, я готов сделать скидку на его неопытность.
Сделав паузу, чтобы перевести дух, Филин снова обернулся: ухо над пнем трепетало, словно лист на ветру.
– Кстати, я называю его Большой Задницей, – небрежно добавил он.– Ничего личного, конечно…
– Зато верно с точки зрения физических особенностей, – улыбнулся ДЦ. – Но, боюсь, политически ошибочно. Разумеется, будучи хищником, ты не чувствуешь себя связанным светскими условностями, которые могут привести к серьезным осложнениям в будущем.
Он негромко хихикнул, но Филин не отреагировал: выражение «политически ошибочно» снова сбило его с. панталыку.
– Кроме того, существуют Уложение о Порядке и Билль о Правах Существ, которые поглощают значительную часть энергии моего правнука, – продолжил ДД, снова повышая голос. – Я аплодирую его усилиям, но не могу не задаться вопросом: к чьей выгоде они направлены?
Филин не удержался и снова бросил взгляд через плечо. Розовое ухо никуда не исчезло и продолжало вибрировать.
– Ладно, хватит о нем, – сказал ДД, возвращаясь к своему обычному тону. – Боюсь, при такой погоде мне трудно будет оставаться снаружи достаточно долго.
Филин посмотрел на пушистую крольчиху, которая закатила свои влажно блестящие глазки, словно говоря, что в такую погоду ДД не следовало выходить из норы вовсе.
– С твоего позволения, я постараюсь как можно скорее ввести тебя в курс дела, – сказал тем временем
Дедушка Длинноух. – Опасаюсь, правда, что понять это будет нелегко. Многие кролики – и те не понимают всего до конца. Что касается твоих скептически настроенных друзей, считающих нас паникерами, трепачами, длинноухими дурачками…
Филин снова подпрыгнул, пораженный тем, как много знал Длинноух. Несмотря на это, он предпринял слабую попытку опровергнуть услышанное, но ДД остановил его движением своей высохшей лапки.
– Нет, нет, не тревожься, – мягко сказал он. – Они имеют право на свою точку зрения. Я сам, бывало, резал правду-матку в глаза, впрочем, тогда я был значительно моложе. Ведь эта сырая погода не повредит старику? – добавил он с улыбкой, обращаясь к молоденькой крольчихе.
Та хихикнула, заморгала длинными ресницами, а Филин неожиданно подумал: до каких пределов простираются ее обязанности сиделки? Пожалуй, решил он, дело не обходится одним режимом дня и занудными, как у Юлы, разговорами. Это открытие заставило его посмотреть на старика с новым уважением.
– Весна еще не проросла цветами, а время, обильное спелыми плодами, уже далеко позади, – уронил Дедушка Длинноух загадочную фразу, глядя на пелену мелкого холодного дождя, колышущуюся над поляной.– Боюсь, от тех времен нам остался только туман и никто из нас сегодня не увидит заката. Но все равно, даже в дожде есть своя красота и таинственность. Ты согласен?
Филин был вполне согласен. У него часто возникали подобные мысли, но ему не с кем было ими поделиться. Интересно, как бы он обсуждал таинственную красоту тумана с Борисом?
– Но я, кажется, повторяюсь, – сказал старый кролик и, подобравшись, посмотрел на Филина до странности пронзительным взглядом. – Сейчас я прошу тебя только об одном: выслушай меня как можно внимательнее и постарайся никогда этого не забывать…
И он начал свой доклад, останавливаясь только тогда, когда миловидная сиделка поднимала лапку, чтобы вытереть ему с бровей капли дождевой воды. Филин тем
временем изо всех сил старался не упустить сути, хотя с уст кролика то и дело срывались словечки типа «взаимозависимость», «Гея»1 и «симбиотические связи», существенно осложнявшие понимание. Было, впрочем, видно, что ДД изо всех сил старается сделать свой доклад предельно понятным. Вооружившись прутиком, он трясущейся лапой чертил на земле какие-то неровные линии и кружочки, отдаленно похожие на яблоню с яблоками, но без листьев. Это, по его словам, должно было иллюстрировать многочисленные связи между самыми разными формами жизни.
– Видишь, друг мой, это называется «пищевой цепочкой», которая связывает нас всех в единое целое.
Филин видел перед собой только сложную паутину линий, при одном взгляде на которую любой уважающий себя паук сдох бы от зависти, но, по мере того как прутик в пораженной артритом конечности Дедушки Длинноуха добавлял к этому странному рисунку новые и новые детали, Филин понемногу начал разбираться в том, о чем рассказывал и во что просил его поверить кролик-патриарх. Все живые существа, обитающие в лесу, и в окрестных полях, и даже во всем мире, были, оказывается, связаны между собой крепкой взаимной зависимостью.
– Все дело в том, как удерживать эту схему в равновесии, – подчеркнул ДД. – А для этого все мы – я имею в виду каждый вид – должны в равной степени участвовать в происходящих в лесу процессах. Вот в каком смысле мы все равны. Как тут решить, кто важнее и кто играет более значительную роль в определении естественного хода событий? Представь себе бабочки-но крыло. Ты никогда не задумывался о том, к каким последствиям может привести лишний взмах такого крыла?..
Дедушка Длинноух неожиданно замолчал, а Филин так же неожиданно подумал о том, что вся эта ученая белиберда едва не заставила его позабыть о себе. Как
' Гея (греч.) – земля; в древнегреческой мифологии – *мать-3ем-ля», прародительница живых и обитель мертвых.
же, последствия взмаха крылом какого-то лесного мотылька! А каковы могут быть последствия не одного, а нескольких взмахов его собственных мощных крыльев? Множество полевок могли бы ответить на этот вопрос – кроме, разумеется, тех, которые уже никогда никому ничего не расскажут.
«Так что же, значит, все, что он выслушал,– гуано? Кроличьи катышки?» – снова и снова спрашивал себя Филин. Но странное влияние древнего кролика никуда не делось; даже если все им рассказанное действительно было гуаном, то гуаном очень любопытным и не лишенным оригинальности. Просто нужно немного поднапрячься и попробовать охватить разумом всю картину, решил Филин. В частности, загадка с «пищевыми цепочками», похоже, начала разъясняться. Как, бишь, говорил об этом ДД? Растения служат пищей травоядным, которых, в свою очередь, поедают хищники, в то время как всеядные питаются теми и другими, – и так от корней нарисованного ДД дерева до самой вершины, на которой оказался он, Филин, – самое хищное в лесу существо. Кстати, деревья, произрастая из семян, тоже тянулись вверх и старились только для того, чтобы упасть и сгнить, превратившись в питательный чернозем для следующих поколений деревьев, которые появлялись из их же семян, заполняя собой лес. И даже солнце высушивало влагу, которая поднималась вверх и, превратившись в тучи и облака, проливалась на землю благодатным дождем, питавшим собой реки – такие, например, как та, что текла вдоль опушки леса. Реки, в свою очередь, добегали до Большой Воды, о которой Филину когда-то рассказывали перелетные птицы. Там солнечные лучи снова превращали воду в облака, которые возвращались с ветром обратно на сушу, чтобы снова выпасть в виде осадков. Без солнца и дождей не смогли бы расти растения, которыми питаются травоядные, а не было бы травоядных, то и хищников бы не было, и даже не было бы всеядных, которым все равно, чем или кем питаться…
– Все растения и все животные играют исключительно важную роль, являясь составными частями уди-
вительно сложного и находящегося в постоянном движении целого, – подвел итог ДД и, с трудом удерживая в дрожащих лапах палочку, заключил нарисованную на земле схему-паутину в круг. Было очевидно, что каждое движение дается ему огромным напряжением сил и воли, и крольчиха-сиделка покосилась на Филина с молчаливым упреком. – Все в лесу движется по одному и тому же замкнутому кругу. Видишь, друг мой, этот великий круговорот? Прах есмь и возвращаюсь в прах… Пыль в конце концов снова превращается в пыль. Боюсь, я не все сумел объяснить доступно, – задумчиво промолвил ДД. – Но это слишком длинная история, а времени у нас мало…
Тут Филин не мог не согласиться; он никогда не слышал ничего длиннее, да и ДД выглядел так, словно в любой момент готов был откинуть когти.
– Позволь мне вкратце повторить для тебя хотя бы основные положения, друг мой, – сказал Дедушка Длинноух. – Наш лес – это сообщество, где уживаются друг с другом миллионы самых разных форм жизни. Между ними существует определенное равновесие, которое поддерживается в замкнутой системе автоматически, то есть само собой. Так всегда было, и так всегда должно быть. Грядущая беда будет подобна могучему ветру, который может опасно расшатать это равновесие. Ничего более определенного я – увы! – сказать не могу. Я знаю только одно: это будет вторжение, подобного которому никто из нас никогда не переживал и которое с невиданной доселе яростью сметет все на своем пути. В этой связи, друг мой, я хотел бы обратиться к тебе с просьбой. Я слишком стар, и очень скоро меня здесь не будет. Все бремя ответственности падет на моего правнука Лопуха. Так обещай же мне помочь нам выстоять и сохранить все хорошее, что нам так дорого. Обещай оставаться нашей силой и опорой, мой дорогой, самый дорогой друг!
